Немного солнца в холодном лофте, или Откат заката вручную




Вид из кухонного окна лофта Кроули был прекрасен — если, конечно, вы любите смотреть на небо. Вечернее небо потрясающе ярких и сочных тонов, словно выложенное мозаикой из драгоценных камней с тонкими переливами — от пронизанной золотом бирюзы по западному краю у самого горизонта через всё более насыщенный аквамарин и сапфир зенита и до черно-багрового турмалина на востоке. Облитый неверным сиянием минувшего дня, уже почти соскользнувшего за горизонт, но словно бы слегка обернувшегося на прощание, город казался друзой кристаллов темного горного хрусталя, полупрозрачных и чуть подсвеченных изнутри слабыми искрами окон. С высоты пятнадцатого этажа Сент-Джеймский парк походил на длинноворсный ковер, обрызганный золотом и кармином и присыпанный сверкающей желто-оранжевой пудрой из тертого янтаря. Вода в прудах казалась гематитово-черной и так же металлически поблескивала.

 

Азирафаэль смотрел в это окно и старался ни о чем не думать. Только о небе, таком прекрасном и таком далеком — и от этого прекрасном еще более. Он любил смотреть на небо вот так — с земли. Есть вещи, на которые можно смотреть бесконечно и безнаказанно, на которые просто можно смотреть. А есть другие, на которые — не стоит.

Вряд ли Кроули будет счастлив, если поймет, что он — видел…

Лучше смотреть на небо. Безопаснее, во всяком случае. Небо прекрасно, когда ты смотришь на него вот так, снизу вверх. Особенно вечернее небо над Лондоном.

 

Вечер — лукавый маг и опытный фокусник в темно-сиреневом фраке, он заливает улицы расплавленным фиолетом с янтарными каплями-инкрустациями фонарей и умеет при помощи одного только освещения добиваться таких эффектов, о которых художникам всех времен остается только мечтать. Его призрачная улыбка превращает старый привычный Лондон в фантастический мегаполис далекого будущего, расположенный, вполне возможно, вообще в параллельном мире, за гранью иной реальности или хотя бы на другой планете. Интересно, есть ли у Альфы Центавра планеты? Наверняка должны быть, Кроули не мог об этом не позаботиться.

 

Кроули...

Окно было французским, в пол, сейчас, кажется, такие называют панорамными. Снаружи наверняка зеркальное, это ведь стильно, а изнутри прозрачное, словно вода в горном ручье. И выходило оно на юг, а потому ничто не мешало наслаждаться столь прекрасным зрелищем в полном его объеме. Чем Азирафаэль и воспользовался, тем более что в такое окно можно было смотреть бесконечно. Просто смотреть. И ни о чем не думать.

 

Отвлекся от этого занятия он только дважды — первый раз на то, чтобы чудеснуть себе чашку крепкого и горячего чая с капелькой бренди. Обычно он предпочитал чай с сахаром и сливками, но сегодня не тот случай и бренди как раз именно то, что ему было нужно для восстановления если не сил, то хотя бы душевного равновесия. Второй раз отвлечься ему пришлось для удаленного осенения благодатью очередного счастливчика, который, вопреки всем карантинным запретам (а может быть, как раз-таки благодаря им и обеспеченной ими пустынности лондонских улиц), отыскал-таки на углу дома под номером три по Риджент-стрит седьмой каменный нос(1). Азирафаэль играл по правилам, пусть даже правила эти были навязаны ему то ли людьми, то ли его собственным пониманием приличий, теперь уже не разобраться. Но правила были, и, значит, их следовало соблюдать.

 

Он смотрел в окно и старался думать об этом. А еще о том, насколько прекрасен открывающийся вид.

 

Впрочем, вид из окон квартиры Кроули был прекрасным всегда. А еще он был разным и зависел не от времени года или суток или вообще какой-то дурацкой погоды на улице или географического расположения этой квартиры, а исключительно от настроения хозяина.

 

Тихий осенний вечер, пронзительно светлый и непривычно ясный, с привкусом горького шоколада и миндаля, такого же горького. Может быть, чуточку мяты. И все. Никакой грозы или урагана, как можно было бы ожидать. Никакого проливного дождя в сверкании молний и прочих театральных эффектов, никаких шекспировских страстей. Только светлые прозрачные прядки перистых облаков — самую чуть, буквально парой мазков по краю. Как напоминание. Только светлая грусть, прозрачная и пронзительная, только безнадежность и примирение с тем, чего невозможно изменить.

 

Только солнце, ушедшее за горизонт.

Ну да. Вот так оно и выглядит. А ты что, всерьез полагал, что это будет иначе?

Мир, в котором солнца больше нет. Оно еще рядом, вот, кажется,буквально стоит лишь протянуть руку и… Но нет. Так только кажется на самый поверхностный сторонний взгляд. Солнце ушло. И, судя по пронзительно-острой тоске, светлой и беспросветной одновременно (Кроули всегда удавалось играючи совмещать казалось бы совершенно несовместимые вещи) — ушло оно навсегда и уже не вернется.

 

Так уже было. Перед Потопом, и позже, много раз, и в августе сорок пятого, и сто лет назад, и еще много раз, и каждый раз солнце возвращалось, рано или поздно, но всегда возвращалось… Вот только тогда не было в воздухе этой прозрачно ясной тоски с запахом горького миндаля. И Кроули…

 

Кроули...

 

«Не смотри на меня так, ангел! — сказал ему Кроули сто два года назад, когда они столкнулись в драной госпитальной палатке, и тогда Азирафаэлю тоже казалось, что солнце навсегда затянуло чадным жаром испанки. — Я не хороший! Даже не мечтай. — Он глумливо оскалился и отвел руку от груди спящей девочки, чьи легкие больше не напоминали кровавый кисель. — И не смей даже думать ни о чем подобном! Это не так, слышишь?! Я демон! Я несу только зло, я сам средоточие зла! И я никого тут не спасаю, вовсе нет! Я обрекаю ее на страдания на земле, понятно тебе это?! Долгие, очень долгие страдания, ясно? Люди ведь постоянно их себе сами устраивают. Ну и... потом. Потом — она тоже будет страдать, уже вечно! Сейчас она маленькая и еще не успела как следует нагрешить, и потому после смерти должна была попасть прямо к вам в лапы, а какому демону это может понравиться? Вот и мне не нравится, понял? Я просто... просто даю ей такую возможность — насобирать побольше грехов. чтобы не отвертелась от сковородки. Понятно? Просто демоническое коварство и все такое, просто бизнес и ничего личного».

 

Он тогда запинался через слово и едва стоял на ногах, вымотанный ничуть не меньше самого Азирафаэля, серый и выжатый, словно застиранная больничная простыня, его глаза до краев заливало жидкое золото, а зрачки то стягивались в нитку, то расползались, причем несинхронно, что выглядело особенно жутковато. Тот ребенок явно не был первым. Да что там, она даже из первой сотни была вряд ли, та кроха, так и оставшаяся для них безымянной. Спасения жалкой сотни человеческих жизней недостаточно для того, чтобы вот так вычерпать сильного демона, а Кроули был не из слабых. И все злые тогдашние слова его в глазах Азирафаэля выглядели именно тем, чем и являлись на самом деле — жалкой попыткой оправдаться, которой не сможет поверить никто, даже самый слепой и доверчивый, глупо даже делать вид, что веришь, ну глупо же, в самом-то деле…

 

Азирафаэль никогда не считал себя самым умным, не стоило и начинать. И потому он сделал вид, что поверил. И сказал, что в таком случае, конечно же, вынужден вмешаться. Вернее, присоединиться. Для соблюдения баланса, нейтрализации демонических козней и все такое. Чтобы спасать… конечно же только ради того, чтобы иметь возможность благословлять и наставлять употребить спасенное исключительно на добрые дела, с акцентом на благословлять и наставлять, как и полагается правильным ангелам. Словно он раньше и сам не делал того же самого, исключая разве что наставления, на них вечно не хватало ни сил, ни времени. Словно не продолжил бы делать, даже не имей такой удобной отговорки про противодействие демоническим козням(2). Словно шагнул вплотную и встал плечом к плечу исключительно для пущего контроля и надзора ради, а вовсе не потому, что плечом к плечу держаться легче — обоим.

 

Кроули ему ничего не сказал тогда. И потом ничего не сказал. Просто смотрел — когда думал, что Азирафаэль не видит, словно забыв о том, что глаз у того девятьсот девяносто девять(3) и чего-то не видеть он способен разве что если сам очень этого захочет. И смотрел Кроули так…

 

Так, как вроде бы не мог, не должен, как ему не положено. Словно черные крылья — это только потому что стильно и цвет ничего не значит и ничему не мешает, словно никакого Падения не было, ну что за чушь, какое Падение, если горячее расплавленное золото словно благодатью окатывает, если от этого взгляда в груди тепло и прибавляются силы, и до неба крылом подать, до настоящего теплого янтарного неба, а не той холодной пустоты, стерильной и белой, которую принято почему-то называть Небесами…

 

А ведь он всегда смотрел так, именно так, все шесть тысяч лет, начиная с эдемской стены, как же ты раньше-то не замечал... И тепло внутри тоже появлялось всегда, словно расплавленный янтарь вливался в вены, расползался под кожей, окутывал изнутри... делаясь привычным и обыденным, переставая замечаться.

 

И всегда он смотрел так только тогда, когда думал, что ты не видишь…

 

Только в спину, в затылок, чуть в сторону, мазнув на излете словно случайно, а если в упор, то отгораживаясь насмешливой улыбкой, ехидно вздернутыми бровями или темными стеклами очков, словно они могли служить хоть какой-то защитой для того, чья работа — быть глазами Всевышнего, словно все это вообще могло служить хоть какой-то защитой…

 

Но ведь служило же! Столько лет — что там лет! веков! тысячелетий! — подряд, служило исправно и бесперебойно. Как же так получилось? Почему воспринимал, даже с определенной благодарностью воспринимал и не скупился на ответную благодать, но при этом не видел в упор, считая игру-прикрытие всего лишь игрой, не более чем приятной и удобной обоим?

 

Азирафаэль зябко передернул плечами и не глядя вынул из шкафа чайник — из своего собственного шкафа в маленькой уютной кухоньке книжного магазина. Забывшись, он часто не замечал, что и откуда берет, со временем это вошло в привычку. Еще одно маленькое машинальное чудо зажгло газовую комфорку в середине жарочной панели(4). Конечно, и воду внутри чайника вскипятить можно было таким же маленьким чудом, ничуть не более сложным, но Азирафаэль собирался все сделать правильно… ну или просто тянул время. А может быть, и то и другое, не одному же Кроули совмещать несовместимое, с кем поведешься и все такое...

 

Обладатель девятьсот девяноста девяти глаз может не видеть чего-либо только тогда, когда очень не хочет это что-либо видеть.

В упор.

 

За шесть дней до Потопа… Ну да, так легко поверить в случайность, когда лютый холод сомнений отступает под янтарным теплом, словно заключающим тебя в поддерживающий мягкий комфортный кокон, и грядущий ужас словно бы становится не таким уж и страшным. Конечно же, просто случайность, и семейство Ноя по именам и обязанностям он тоже знает чисто случайно, а как же иначе. И в Риме, когда делал вид, что вовсе не замечает, кто тут вошел и устраивается чуть ли не рядом (тоже делая вид, что вовсе не замечает), а сам смотрел, смотрел, смотрел… и сразу же вскинул голову, отгораживаясь очками, стоило лишь обернуться. И в Бастилии тоже, конечно же, он тоже оказался абсолютно случайно, да и зачем об этом думать, когда теплый взгляд, погладивший по затылку, заставил начать улыбаться за долю секунды до прозвучавшего оклика?

 

Азирафаэль протянул руку, снимая чайник с огня за долю секунды до прозвучавшего свистка (свисток у чайника громкий, а будить Кроули еще рано, надо все сделать по правилам и сначала подготовиться… во всех смыслах). От окна пришлось отвернуться, полностью сосредоточившись на сложных таинствах заваривания чая в старомодном заварничке с золотым ситечком, покачивающимся под гордо задранным фарфоровым носиком, и еле заметной золотистой же росписью-сеточкой на пузатых боках — в свое время на той ярмарке чайничек прельстил Азирафаэля именно этой вот почти-что-клеткой.

 

Кроули его тогда, помнится, высмеял. Чайничек, конечно, а не Азирафаэля… впрочем, Азирафаэля тоже, наверное. Ведь на что-то же он тогда обиделся? Не то чтобы всерьез, но достаточно, чтобы дать почувствовать свою обиду (может быть, даже и преувеличеную) и уйти с гордо поднятой головой. И самому еще долго (долго, очень долго!) всей спиной чувствовать взгляд — неизменно теплый и отчаянно требовательный, просящий то ли прощения, то ли обернуться…

 

Чашечка звякнула о блюдце, когда пальцы дрогнули. Он ведь так и не обернулся тогда. Именно потому, что знал: Кроули смотрит.

 

Всегда — только искоса или в спину, только мимолетно, только словно бы невзначай и стараясь не напрягать. Обернешься — и взгляд будет отдернут. А Азирафаэлю слишком нравились эти взгляды.

 

Отступил от своего обыкновения Кроули только раз, в Ритце, после рождения Антихриста. Он тогда ничего не ел, только пил и смотрел в упор, открыто, не прячась, беспомощно и беспощадно, все больше наваливаясь грудью на стол, словно таким взглядом — открытым, горячим, избыточно откровенным, — его тянуло к Азирафаэлю, как на аркане, и он не мог (или не хотел?) этому сопротивляться.

 

А потом, уже в самом конце, он почему-то запаниковал после какой-то совершенно нейтральной азирафаэлевской фразы. Отдернул взгляд, засуетился, заметался пальцами, нервно улыбаясь и почему-то краснея так, что чуть ли не сравнялся по цвету лицом со своими же собственными волосами, и залепетал что-то об алкоголе. что же такого Азирафаэль тогда спросил? Ведь что-то совсем же безобидное было, совсем естественное такое…

 

...Ты хочешь чего-нибудь еще, дорогой?..

 

Ох...

 

Да. Ангелы умеют быть бестактными, даже когда сами этого вовсе не хотят. И не замечают. Бедный Кроули.

И потом, несколько бутылок спустя, он продолжал нести бессвязную чушь о чем-то. совершенно не имеющем значения, как он всегда ее нес, когда нервничал или боялся ляпнуть что-то не то, — и смотрел. Смотрел, уже не отгораживаясь, не прячась, почти откровенно, жадно и голодно, словно пытался насмотреться на долгие годы вперед, словно прощаясь…

 

И потом, в доме Даулингов, он смотрел точно так же. Но тогда Азирафаэль списывал все на образ нянюшки и женскую телесную оболочку, ведь женщины всегда намного более эмоциональны и откровенны даже во лжи. Что-то в таком роде, да, он тогда так себе это и объяснял, не понимая, изо всех сил стараясь не понимать...

 

Так могут смотреть только те, кому терять больше нечего.

 

А потом Кроули отступил.

 

Это случилось… Ну да, вместе с так и не случившимся Апокалипсисом. На авиабазе он еще смотрел открыто и жадно, вглядывался, ловил, подхватывал, они вместе резонировали на золотой струне его взгляда… А вот на автобусной остановке он уже смотрел вскользь, исподтишка, словно боялся давить даже взглядом. И одна Всевышний знает, как он сумел к себе его пригласить, голос был такой, что…

 

И дальше — на скамейке в Сент-Джеймском парке, после неудавшейся казни, он снова поглядывал искоса, отгораживался улыбкой, отстранялся дежурными шутками, прятался за привычные вроде-бы-искушения. И в Ритце, когда они поднимали тост за мир, и Азирафаэль при этом отлично знал, что именно он подразумевает под этим самым миром, а Кроули… Кроули прятал глаза и улыбался.

 

Дьявол! Да-да, именно Дьявол и все его присные и...

 

Теперь о блюдце звякнул керамический нож. Азирафаэль глубоко вздохнул раза три и с преувеличенной осторожностью отложил его в мойку. Спокойнее. Погневаться на себя он еще успеет. Потом, когда все образуется, а сейчас есть дела поважнее. Ангельский бисквит нарезан элегантными узкими ломтиками, два других принесенных им из дома десерта ожидают на скамейке запасных, так, на всякий случай, но этот у Кроули точно ходил в любимчиках, этот пойдет первым. Сервировка… После недолгого колебания Азирафаэль отказался от любимого и родного британского чайничка в пользу стильных и элитных чашек из Страны Восходящего Солнца — чайничек был одинок, а сервировать поднос к завтраку на двоих следовало по всем правилам, раз уж взялся. К тому же и чашки с крылышками были хоть и безгранично милыми, но вряд ли достаточно стильными. Черный императорский фарфор совсем другое дело, черный императорский фарфор — это стильно, Кроули должен оценить.

 

Почему-то Азирафаэля не отпускало гнетущее ощущение, что он что-то забыл. Сглотнув, он еще раз тщательно осмотрел поднос. Салфетки. Тарелочки. Десертные вилки, чайные ложечки, ложка для сахара (ну вдруг?), сахарница, молочник, чайник.. Красная роза в бокале. Хм… Может быть, лишнее? Хотя… Нет. Может быть, стоит добавить еще пару бокалов и бутылку вина? Все-таки хотя это и завтрак, но по времени ведь уже вечер… или даже глубокая ночь, пока он тут возился… Азирафаэль бросил быстрый взгляд за окно, ожидая увидеть черное небо и звезды, — и чуть не выронил поднос.

 

За окном не изменилось ничего. Та же бирюза и аквамарин, те же кудряшки перистых облаков у самого горизонта, залитого расплавленным янтарем. Словно солнце зашло вот только что, не больше минуты назад, словно еще не поздно… Совсем не поздно.

 

Словно все еще можно вернуть.

 

Азирафаэль вскинул голову. прищуриваясь. Что ж. Всевышний дает тебе вторую попытку. Дополнительный шанс. Не упусти его, ангел!

 

Кофе!!!

 

Кроули не любит чай, как он мог забыть! он же только кофе всегда и пьет, если не вино, конечно… ладно, пусть будет и вино! Помнится, Кроули весьма одобрительно отнесся к “Педро Хименесу”, назвав его истинно дьявольским искушением, сладким, как грех… Что ж, выбор очевиден. Но и кофе не помешает.

 

Кофе пришлось чудеснуть — Азирафаэль весьма обоснованно опасался. что вряд ли сумеет сварить самостоятельно что-либо, что угодит взыскательному вкусу Кроули, и потому решил не рисковать(5). Теперь оставалось самое сложное.

 

Азирафаэль глубоко вздохнул как минимум раз пять и шагнул в коридор с подносом наперевес. Сделал еще один шаг. Остановился и громко крикнул самым беспечным голосом, какой только удалось выдать:

 

— Кроули! Доброе утро, дорогой! Просыпайся! Я твой будильник и уже июль — во всяком случае, мне так с утра кажется!

 

После секундной вымороженной тишины со стороны спальни донеслись шуршание, грохот, шипение. Снова грохот. И наконец яростное:

 

— Какого черта, ангел?!

 

— И тебе доброго утра, мой дорогой! — Азирафаэль почувствовал, как губы сами собой расплываются в облегченной улыбке и на радостях чудеснул струйку обворожительного кофейного аромата прямиком в спальню Кроули, скрашивая таким образом тому пробуждение.

 

— Предупреждать надо! — буркнул Кроули уже куда более миролюбиво. Слышно было, как он принюхивается.

 

— Ну я и предупреждаю. Или мне что — уйти сейчас и зайти в октябре?

 

— Нет!!! Подожди, я… Я сейчас…

 

Из спальни снова раздался грохот и звук падения чего-то тяжелого. Азирафаэль ухмыльнулся.

 

— Можешь не вставать, дорогой, я принесу тебе завтрак в постель.

 

— Дай мне полминуты, ангел! Мне тут нужно немного...

 

Когда через тридцать две секунды Азирафаэль втолкнул плывущий по воздуху и сервированный к завтраку на двоих поднос в спальню, он обнаружил там Кроули в черной пижаме, с королевским видом восседающего на черных шелковых простынях между черных подушек. Жутко напряженного (во всяком случае, поначалу), немного смущенного и сильно подозрительного на предмет того, что все это только сон.

 

А вот никакой подушки-обнимашки с таким узнаваемым белокуро-голубоглазым принтом там больше не было и в помине.

 

____________________________________________

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

1) Начиная с 1997-го года в разных частях Сохо стали появляться необычные скульптурные элементы, изображающие человеческие носы. Они были как самостоятельными скульптурами, так и вписывались создававшим их скульптором в уже имеющиеся украшения фасадов, порою довольно удачно эти украшения дополняя. Оказалось, что забавные фигурки — дело рук местного жителя, Рика Бакли. Таким способом художник отреагировал на намерение местных властей отслеживать жизнь горожан с помощью камер видеонаблюдения. К моменту, когда информация была обнародована, в районе уцелело всего семь скульптур. Гражданский протест тут же превратили в городскую легенду, согласно которой гость квартала должен отыскать все семь носов, чтобы стать любимчиком удачи. И разумеется, Азирафаэль не мог не откликнуться на такую замечательную человеческую инициативу**.

 

ПРИМЕЧАНИЕ к ПРИМЕЧАНИЮ

 

Тем более что те семь носов уцелели исключительно благодаря наложенному им на них защитному благословению, которое, как и любое благословение, передавалось при прикосновении, так что поначалу все завертелось как бы само собой, только вот благословение такого рода имеет обыкновение иссякать и потому нуждается в постоянной подпитке.

 

2) Он тогда был твердо уверен в трех вещах: во-первых, что объяснение Кроули настолько шито белой пряжей, что ему не поверит никто. Даже демоны. они же все-таки демоны, а не идиоты. Во вторых, что его собственная отговорка сработает. Для ангелов такое объяснение не сработать просто не могло, ну они же ангелы! Так им положено. Точно так же он был уверен, что кто-нибудь из его начальства рано или поздно заинтересуется творящимся на земле кошмаром — потому что они же ангелы! И потому что это ошибка, конечно же, просто чудовищная ошибка, которую надо по возможности исправлять, сколько хватает сил. Вот он и пытается, потому что он ангел, и ничего более. И потому что это просто не может быть частью Великого и Непостижимого Плана. Просто не может. И все.

 

ПРИМЕЧАНИЕ к ПРИМЕЧАНИЮ

 

Он ошибся в первом и третьем предположении. И был очень рад, что проверить второе на практике ему так и не довелось.

 

3) Вообще-то Азирафаэлю, как и любому порядочному херувиму, изначально была выделена их ровно тысяча, как и положено по базовой комплектации и тактико-техническим характеристикам. Но… так получилось. Глаз был потерян.

 

ПРИМЕЧАНИЕ к ПРИМЕЧАНИЮ

 

И — нет, не надо расспрашивать Азирафаэля о том, при каких обстоятельствах произошло подобное нарушение базовой комплектации. И к каким последствиям оное привело — тем более не надо расспрашивать. Азирафаэль очень не любит разговоров на подобные темы и даже к поговоркам про семь нянек или взаимоотношения двух воронов относится весьма подозрительно.

 

4) Жарочная панель была очень стильной, изо всех сил старавшейся следить за последними пиками трендов в сфере кухонной техники и неизменно им соответствовать, никакой иной у себя на кухне Кроули бы просто не потерпел. И, конечно же, уродливая газовая конфорка в эти тренды не вписывалась никаким боком даже на полвинтика. Но… Это была также и качественно вымуштрованная жарочная панель, с неслабо прокачанной интуицией на опасность, хорошими лидерскими качествами и четкой нацеленностью на личное выживание. А потому ей даже и в спираль не пришло возражать.

 

5) К вящему облегчению жарочной панели, которая несколько жутких секунд пребывала в ужасной уверенности, что ей придется заново отращивать благополучно растворенную в глубине плиты газовую конфорку.

 

 

КОНЕЦ



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2021-02-02 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: