Психолингвистика второго поколения
Психолингвистика второго поколения: Н.Хомский и Дж.Миллер. Уже в конце 1950-х гг. у осгудовской психолингвистики появился сильный оппонент. Это был молодой лингвист Ноэм Хомский (Чамский)[12], дебютировавший в 1955 г. диссертацией о трансформационном анализе, а в 1957 г. выпустивший в гаагском международном издательстве «Mouton» свою первую большую книгу «Синтаксические структуры», вскоре переведенную и на русский язык (Chomsky, 1957; Хомский, 1962). Но знаменитым его, так сказать, в одночасье сделала опубликованная в 1959 году развернутая рецензия на книгу Б.Скиннера «Речевое поведение», где Н.Хомский впервые четко сформулировал свое психолингвистическое кредо. Еще больше укрепило позиции Н.Хомского и группы молодых лингвистов, объявивших себя адептами его теории, то, что в их ряды встал очень известный психолог, прославившийся к этому времени как автор классического компендиума «Язык и коммуникация» (Miller, Selfridge, 1951) и безусловно являвшийся самым талантливым и компетентным специалистом Америки – Джордж Эрмитейдж Миллер[13].
Если Ч.Осгуд строил свою психолингвистическую модель, отталкиваясь от психологии или, в терминах необихевиористов, от «теории поведения» и конкретизируя ее на материале речи и ее восприятия, то Н.Хомский шел принципиально иным путем – от лингвистики. И в частности, от им же разработанной трансформационной модели.
Почему-то считается, что Н.Хомскому и принадлежит идея трансформации. Это не так: трансформационный подход был впервые предложен его учителем – крупнейшим американским лингвистом Зелигом Харрисом. Заслуга же Н.Хомского в том, что он реализовал этот подход в виде целостной модели описания языка – порождающей грамматики. Причем «порождает» она всего лишь текст. В этой грамматике существуют особого рода правила или операции (трансформационные), прилагаемые к синтаксической конструкции предложения как единому целому. Так, Хомский выделяет группу простейших синтаксических структур, называемых им ядерными (типа: Петр читает книгу). Прилагая к такой ядерной структуре операцию пассивизации, получаем Книга читается Петром. Если приложить к ней операцию отрицания, получим Петр не читает книгу. Возможна и вопросительная трансформация: Петр читает книгу?[14]. Можно использовать одновременно два, три, четыре вида трансформационных операций: Книга не читается Петром?
Это еще лингвистика. Кстати, первоначально Н.Хомский и не имел в виду переносить свою модель в психолингвистику: еще в 1961 году он считал «ошибочным» убеждение, «что порождающая грамматика, как таковая, есть модель для говорящего или соотнесена с ней каким-то строго определенным образом» (Chomsky, 1961, p.14). Первую попытку внедриться в психолингвистику он сделал в известной книге «Аспекты теории синтаксиса» (1965), где вводится понятие глубинной структуры, определяющей семантическую интерпретацию синтаксической конструкции предложения и соответствующей «ядерной конструкции» первого варианта его теории. По Хомскому, последовательность порождения предложения такова. «База (базовые грамматические отношения – Авт.) порождает глубинные структуры. Глубинная структура подается в семантический компонент и получает семантическую интерпретацию; при помощи трансформационных правил она преобразуется в поверхностную структуру, которой далее дается фонетическая интерпретация при помощи правил фонологического компонента» (Chomsky, 1965, p.141). (Подробнее см. Главу 5, а также (Леонтьев, 1969а, с.78 и сл.)). Дальнейшая эволюция взглядов Н.Хомского на структуру его лингвистической (и психолингвистической: сейчас мы увидим, что это практически одно и то же) модели не была сколько-нибудь принципиальной, тем более что он почти двадцать лет не публиковал серьезных лингвистических или психолингвистических работ и вновь вернулся к этой области только в конце 1980-х гг., выдвинув идею «переключателей» (switches), связанную с его теорией врожденных структур, на которой мы остановимся ниже (Chomsky, 1986).
Пожалуй, стоит обратить внимание только на три момента в дальнейшем развитии взглядов Н.Хомского. Во-первых, он стал «встраивать» в структуру своей модели не только грамматические, семантические и фонетические (фонологические), но и так называемые прагматические правила – правила употребления языка. Во-вторых, он развил идею, которую можно найти уже в ранних его работах – идею о принципиальном различии модели linguistic competence («языковой способности») и модели linguistic performance («языковой активности»). Первая есть потенциальное знание языка, и оно-то, по Хомскому, как раз и описывается порождающей моделью. Вторая – это процессы, происходящие при применении языковой способности в реальной речевой деятельности. Первая – предмет лингвистики; вторая – предмет психологии. Первая определяет вторую и первична по отношению к ней. Ясно, что психолингвистическая концепция Хомского представляет собой как бы проекцию лингвистической модели в психику. В подавляющем большинстве исследований школы Хомского – Миллера речь идет не случайно именно об анализе и количественной оценке «психологической реальности» тех или иных компонентов языковой структуры или правил перехода от нее к каким-то иным структурам, обычно априорно объявляемым психологическими (или когнитивными).
В-третьих, Н.Хомский последовательно обосновывал и отстаивал (и продолжает это делать и сейчас) идею врожденности языковых структур, о которой мы подробнее расскажем в Главе 9.
Модель Н.Хомского импонировала и лингвистам, и психолингвистам своей бросающейся в глаза оригинальностью, кажущейся динамичностью, она как будто позволяла сделать в лингвистике принципиальный шаг вперед – от распределения языковых единиц по уровням и построения на каждом уровне своей языковой подсистемы (фонологической, грамматической и пр.) к представлению языка как целостной системы, организованной по единым правилам. В популярности идей Н.Хомского сыграла большую роль также характерная для конца 1950-х – начала 1960-х гг. тенденция к «машинизации» человеческого интеллекта. Действительно, модель, казалось бы, позволяет «автоматически» получать из заданного исходного материала любые грамматические конструкции, «заполнять» их лексикой и правильно фонетически оформлять.
На деле все эти достоинства модели Н.Хомского не были столь уж ошеломляющими. Основная идея – положить в основу модели операции трансформации – как уже сказано, принадлежит З.Харрису. Н.Хомский лишь последовательно провел ее и придал ей «товарный вид». Динамичность модели Н.Хомского весьма ограничена: операция в его представлении – это переход от одного статического состояния системы к другому статическому состоянию. А ее системность во многом фиктивна – во всяком случае, довольно успешно описывая английский язык и речь на этом языке, как лингвистическая, так и основанная на ней психолингвистическая модель Н.Хомского оказалась мало приемлемой для языков другой структуры, даже для русского.
Важнейшее отличие психолингвистики второго поколения по сравнению с осгудовской заключалось в том, что был преодолен атомизм этой последней. Особенно ясно это видно на примере трактовки усвоения языка: согласно школе Н.Хомского, это не овладение отдельными языковыми элементами (словами и т.д.), а усвоение системы правил формирования осмысленного высказывания. Но какой ценой это преодоление было достигнуто? Односторонне психологическая ориентация сменилась односторонне лингвистической. Единство психолингвистической модели Хомского – Миллера – это единство модели языка. Как тонко заметили Ж.Мелер и Ж.Нуазе: «Грамматика Хомского относительно нейтральна по отношению к процессам собственно психологическим» (Mehler et Noizet, 1974, р.19). Более того – психолингвистика второго поколения принципиально антипсихологична: претендуя на роль психологической, а не только лингвистической теории, она в сущности сводит психологические процессы к реализации в речи языковых структур. Системность поведения или деятельности человека оказывается непосредственно выведенной из системности языка – психика в лучшем случае накладывает определенные ограничения на реализацию языковых структур (это касается, например, объема памяти). Претензии психолингвистики Хомского на глобальное объяснение речевого поведения не имеют под собой, однако, реального основания: известный англо-американский психолог Джером Брунер замечает по этому поводу, что на самом деле «…правила грамматики так относятся к закономерностям построения предложения, как принципы оптики к закономерностям зрительного восприятия» (Bruner, 1974 – 1975, p.256).
Два других недостатка осгудовской психолингвистики остались непреодоленными. Изменилось представление о степени сложности речевых реакций: но осталась незыблемой сама идея реактивности (особенно хорошо это видно в известной книге Дж.Миллера, Е.Галантера, К.Прибрама «Планы и структура поведения» (1965); см.также Леонтьев, 1974. А индивидуализм осгудовской психолингвистики Н.Хомский и Дж.Миллер еще больше углубили – одним из важнейших положений психолингвистики второго поколения стала идея универсальных врожденных правил оперирования языком, сформулированная на основе тех бесспорных фактов, что, с одной стороны, эти правила не содержатся в эксплицитной форме в языковом материале, а с другой, что любой ребенок может одинаково свободно овладеть (как родным) языком любой структуры. Таким образом, процесс овладения языком свелся к взаимодействию этих врожденных правил или умений и усваиваемого языкового материала или, если угодно, к актуализации этих врожденных правил.
Психолингвистика Н.Хомского весьма уязвима и в других отношениях. Она ограничивается проблемами восприятия и порождения предложения – лингвистической единицы, определяемой через грамматику, семантику и сегментную фонетику и принципиально изолируемой от целостного осмысленного текста. Она рассматривает именно предложение (sentence), а не высказывание (utterance), т.е. игнорируется реальное соотношение различных языковых уровней (и невербальных средств) в формировании и восприятии той или иной коммуникативной единицы. Априорно предполагается, что основой порождения и восприятия высказывания всегда является его морфосинтаксическая структура. Далее, предложение рассматривается вне реальной ситуации общения. Игнорируется место речи, а также ее восприятия, в системе психической деятельности человека – речь и ее восприятие рассматриваются как автономные, самоценные процессы. Игнорируются индивидуальные, в частности личностно обусловленные, особенности восприятия и производства речи: сама идея индивидуальных стратегий оперирования с языком отвергается с порога.
Все эти недостатки модели Н.Хомского, в особенности ее «лингвистичность», вызвали критику со стороны тех психолингвистов, кто не попал под его влияние, причем интересно, что направления такой критики в основном совпали (Rommetveit, 1968; Леонтьев, 1969а, и др.). Но особенно существенно, что среди последователей Н.Хомского и Дж.Миллера с самого начала возникла тенденция «подправить» психолингвистику второго поколения, сделать ее более психологической, привести в соответствие с концептуальной системой общей психологии. Эта тенденция особенно ярко проявилась в работах молодых (тогда!) психологов так называемой Гарвардской школы, прямых учеников и сотрудников Джорджа Миллера: Т.Бивера, М.Гарретт, Д.Слобина и др. Их позиция достаточно четко отразилась, например, в переведенной на русский язык книге Д.Слобина «Психолингвистика», в оригинале изданной в 1971 году (Слобин и Грин, 1976).
Если в США Н.Хомский, особенно после упомянутой выше разгромной рецензии на книгу Б.Скиннера и ряда весьма агрессивных «антиосгудовских» публикаций, воспринимался как единственная альтернатива бихевиористским догмам (других альтернатив большинство американских психолингвистов либо не знало, либо не могло принять), то в Европе дело обстояло иначе – там распространение идей Н.Хомского натолкнулось на основательную психологическую традицию.
И европейские психолингвисты приняли идеи Хомского – Миллера с самого начала cum grano salis, с большим скепсисом, поверяя их традиционной психологией и преобразуя в соответствии со своей психологической позицией. Так например, совершенно особое направление в психолингвистике второго поколения составили англичане – П.Уосон, Дж. Джонсон-Лэйрд, Дж.Грин (русский перевод части ее книги см. Слобин и Грин, 1976), Дж.Мортон, Дж.Маршалл. Они, в частности, вышли за пределы предложения – в текст, хотя сосредоточились либо на восприятии языковых средств связи предложений, либо на «психологической реальности» логических структур. В европейских ответвлениях психолингвистики второго поколения допускается иное функциональное соотношение грамматики и семантики в порождении и восприятии предложения, хотя и в рамках его языковой структуры, вводятся отдельные понятия теории высказывания, учитываются некоторые «неклассические» ситуативные факторы (особенно в работах психолингвистов ФРГ), но роль этих факторов в психологической организации процессов общения, ее зависимость от типа и задачи общения остаются нераскрытыми. Европейские психолингвисты покушаются и на «святая святых» теории Н.Хомского – противопоставление языковой способности и языковой активности. Однако в силе остается подход к психолингвистике с позиций «психологической реальности» языковых единиц и структур, т.е. идея полного или частичного изоморфизма «когнитивных» или психолингвистических структур и структур языковых.
Поэтому на этом «диссидентском» направлении в психолингвистике ее развитие остановиться никак не могло.