Пьеса в одном действии
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Нина – ок. 60 лет, говорит с заметным южнорусским акцентом.
Шура – 82 года, не по годам бодрая старуха родом из Вологодской области, сильно окает.
Тоня - ок. 50 лет, но выглядит и чувствует себя значительно старше. Говор неопределенный.
Крошечный провинциальный город на севере России. Одноэтажная застройка, дороги без асфальта, деревянные купеческие особняки в центре. Музейное, застывшее во времени место. Железная дорога и станция – вот все, что связывает его с современностью. Станция узловая, соединяет Север с Центром, грузовые и почтовые поезда ходят постоянно, но пассажирский останавливается только дважды в день – утром идущий с севера в Москву, и вечером, в 21 час – идущий из Москвы на север.
Желтые двухэтажные бараки за железной дорогой некогда строили для лимиты – строителей, приехавших обустраивать станцию и железную дорогу. Они так и стоят отдельным районом, отрезанные от остального города, его здесь называют «за линией». Здесь хитро переплетаются говоры и традиции съехавшихся некогда со всего Союза людей. Никто из них не планировал прожить в этих бараках всю жизнь – но так и остались, прижились, помирают здесь, в этих же бараках растут их внуки.
Душный бесконечный июньский вечер, переходящий в белую ночь. Пыльный пустой двор между двумя бараками. Береза, под ней – самодельные лавочки: две сколочены из досок и пеньков, третья стоит на автомобильных покрышках. Вдали на ржавых турниках натянута веревка с бельем. Из открытого окна второго этажа доносится радио «Россия» - ретро музыка, новости, реклама лекарств от импотенции и облысения. То и дело где-то с грохотом проходят поезда, заглушая все остальные звуки.
На одной из лавочек сидит Тоня, на другой Шура. Тоня прислушивается к каждому проходящему поезду, она знает по одной ей известным приметам, что это за поезд и куда он идет.
Проходит поезд.
Тоня. Товарняк. С разгрузки.
Шура. А что, Тонь, ты вчера «Моего нежного врага» смотрела? Ангелина призналась, от кого у нее ребенок-то? Я вот думаю, что Александр-то тогда сделает? Ты как считаешь? Он от дуры своей уйдет? А? Тонь, ты здесь вообще? Тоня?
Тоня не реагирует – она вся охвачена проходящими поездами.
Из распахнутой двери подъезда выходит Нина.
Нина. Капает – не капает? Я из окна гляжу – туча идет. Сейчас плесканет да смоет всех. А я кофточку повесила, поди, высохла уже? Духотища-то така, а то не высохла. Надо снять.
Идет к бельевой веревке.
Шура. Пойди, Нина, пойди. Кофточку она повесила. 82 года старухе, а все туда же. Вот как жить надо, Тонь. Двоих мужиков схоронила – и все кофточки вешает.
Нина (вернувшись). А что, девки, вы про Степана-то Георгича слыхали?
Шура. Это который Степан-то Геогрич? Начальник треста, что ли?
Нина. Не начальник, он мастером был на участке. Тонька, ты его, поди, знала? Он с твоим Ромкой работал. Они кладбищо вместе разбивали, ново, Аргуновско.
Шура. Это какое, какое кладбище?
Нина. Да на болотах которо. Там же всё, куда ни копни, земля – сплошь топь, хоть в воду хорони. Сколько они с ним промучились, всё дренажи да дренажи. Вот, месяц как сдали, только хоронить начали, и готово – погиб Степан-то Георгич.
Шура. А-ба! А что такое-то? Сердце?
Нина. Если бы! Под Камаз попал. Голову ему начисто отстегнуло, они его где-то на повороте того. Так и хоронили, голову, говорят, отдельно положили в гроб, как шляпу. Вот как бывает. Он себе, выходит, место-то там задаром зарезервировал, на кладбище-то. Оно и пригодилось. Один из первых лег.
Шура. Да ты что! Это какой же такой Степан-то Георгич? Начальник, что ли, кладбища?
Нина (смеется). А теперь, поди, что и начальник кладбища!
Шура. Ты слышишь, Тонь? Твоему-то повезло как.
Нина. Чего ты, Шурка, чего повезло-то?
Шура. Ну, не достроил раз. А так бы достроил, глядишь, ему тоже того. Голову бы отстегнуло.
Проходит поезд.
Тоня. Почтовый. С Архангельска.
Нина. Давно она сидит-то так?
Шура. Кто ж знает. Небось, с утра.
Нина. Я же говорю, дождь будет. У нее теперь так всегда. К перемене погоды. Ох, бабоньки, хотите посмеяться?
Шура. Давай!
Нина. Вы «Рандеву с экстрасенсом» смотрите?
Шура. Вчера не смотрела. А чего там?
Нина. Вчера там доктор один выступал, сексопат.
Шура. Кто?!
Нина. Телепат! Он говорит: я могу кого хошь на расстоянии лечить, мне даже звонить не надо, мне можно так… в голову позвать – и приду.
Шура. Да что ты! И чего?
Нина. Так пришел! У меня ж в ноге стреляет. Как что – стреляет да стреляет. Я думаю: а позову, вдруг сделает чего. Как спать ложиться, говорю: что, мол, друг любезный, приди, ногу полечи.
Шура. Ой, и сдалось оно тебе, теть Нина! Не страшно?
Нина. А чего бояться-то? Я их таких, телепатов, насмотрелась, у нас на стройке каждый техник был телепат: всегда знал, где строители пузырь на площадке заныкали.
Шура. А слова откуда узнала?
Нина. Какие еще слова?
Шура. Ну, которые сказать надо?
Нина. Дак это ж завсегда говорят, когда суженого загадывают на святках. Ты не гадала, что ли? Эх, Шурка, жизни ты не знаешь. Я тебя как-нибудь научу.
Шура. Да мне уже теперь чего, надо, что ли? Это девкам надо, а мне-то чего...
Нина. Это всем надо! Мужик-то просто так на дороге не подбирается.
Шура. Ну тебя, теть Нин! Шутки твои всегда. И что телепат-то? Пришел?
Нина. Пришел! Ночью слышу: дверь открывается. Я лежу, как не живая, а он входит. Синий весь, что призрак.
Шура. Да ты что…
Нина. Входит и давай над ногами руками своими водить. Водит, водит. От ступней так и все выше, выше.
Шура. А ты?
Нина. А я лежу, не дышу. Что будет дальше, не знаю. А он так вот все выше, выше. И вдруг смотрю – под ночнушку-то мне и полез ручищими своими синими.
Шура (визжит). К тебе, теть Нин?! Да ладно! И чего, и чего?
Нина. Ах ты, думаю, греховодник! Ты вона зачем бабам свои услуги по ночам предлагашь! И давай его материть.
Шура. А он, а он?!
Нина. А чего он сделат против крепкого-то матюга? Ушел. Развеялся. Я ж говорю, все одно – призрак.
Шура. Ну ты, тетя Нина! Ты прямо… Я не знаю… Я б не догадалась.
Нина. Ты, Шурка, и правда будто на святки не гадала никогда.
Шура. Это у вас тут, на северах, гадают, а у нас не гадает никто. А может, девки звали, да мне страшно всегда было. А потом замуж вышла, так и зачем мне.
Нина. А я вот один раз нагадалась. Так нагадалась, что на всю жизнь. Как на перекресток ходят перед новым годом, знаешь? Когда колдуют. Жениха себе ищешь. В котору сторону тебя потянет. А вот я была на таком перекрестке, ак меня немного не задушили.
Шура. Да что ты?
Нина. Истиной веры крест!
Шура. Кто?
Нина. Да, женихи, наверно. (Смеется.) Черт, кто! Я тогда тут уж жила, и мы ходили с сотрудницей одной из треста вместе, там-то у ей подруга: «Пойдем гадать?» - «Пойдем!» Взяли уголь, чтобы очертиться нам в кругу, очертились и стоим: у одной туда дорога, у второй туда, а у третьей – сюда.
Шура. И ничего не написано? Начертили и все, ничего не написано?
Нина. Ничего не писали, зачертились, и дорога всем троим, ну и загадывашь. Кому чего. Так у меня на подруге, на Машеньке, все платье изорвали!
Шура. Кто?
Нина. Черт, говорю же! Мы его и видели. Он кружился вокруг нас. Он нас не выпускал из этого круга.
Шура. А вы что-то говорили, может, чтобы он пришел?
Нина. Да бог свят. Мы ничего не говорили, мы загадывали женихов своих. Да, вот… круг-от очертили… углем черным, ну вот. И тропинки начертили… черным углем.
Шура. Прямо по снегу?
Нина. Да, да. Нигде никого не было, нигде, только мы троими в этом в кругу. Сначала-то нам смешно было, конечно, хохотали, а потом до слез. «Суженый-ряженый, покажись!» - вот и все. Вот нам показался суженый-ряженый - черт.
Шура. А-ба! А выглядел-то как?
Нина. Черт дак черный. Черна одежда на ем. У нас…
Шура. Ой, тьпу-тьпу-тьпу. Свят, Свят, Свят. Господи!
Нина. Он у нас Машеньку схватил, она вздумала бежать. Из-за круга как выскочила, он ее, видно, тут сцапал, дак подол весь на ленточки изорвал, весь на ленточки.
Шура. Ты подумай, я вообще… Это прям под шубой? Она же одета была?
Нина. Дак какие на нас шубы там были?! В ту-то пору! Телогреечки какие-нибудь... такие. Или че там раньше было. Одежды-то негусто. Подол-от весь голый, не под шубой.
Шура. И что? Как отбились?
Нина. Матюгами! Мы выскочили, я как обложила его матюгами, дак убежали мы вдвоем, а он одну-то ее схватил, а нас уже не трогал. Он от одной нарадовался.
Шура. Страх какой… Она потом замуж-то вышла?
Нина. Нет. Она так и умерла.
Шура. Да ты что?!
Нина. Да, в девках и умерла.
Шура. Вот, так и должно быть, чтобы не это… А ты?
Нина. А я жива, гляди. За восемьдесят уже!
Шура. И прекрасно выглядишь. Тьпу-тьпу-тьпу.
Нина (красуясь). Спасибо, девочки, за комплемент.
Тоня. А третья девушка?
Нина. Что третья?
Тоня. С третьей что было?
Нина. Тоже вышла. Очень удачно. Вышла за офицера и всю жизнь не рабатывала. Двое детей родила и все.
Тоня. А я бы тоже лучше к черту вышла.
Шура. Да что ты, Тонька, бог с тобой. Страх-то какой! Свят-свят.
Нина. И вот я после того стала бояться. Бывало начнут: «Пойдем, пойдемте на перекресток гадать!» Я говорю: «Нет, я за свою жизнь нагадалась на перекрестке. Не пойду!» А ты запомни: нечистых всегда материть надо. И нечистых, и покойников, если приходят.
Шура. Да, вот ко мне часто Витька приходит. А шесть лет уже нет его. Что ж, мне его материть?
Нина. Сто грамм и булочка – и не будет приходить. (Смеется.) А ты в церкву ходила? Надо в церкву сперва, а если не помогает – тогда материть. А то он же и к себе забрать можешь, ты хоть знаешь?
Тоня. Да куда он заберет, он в жизни-то ни копейки не заработал, чтобы там квартиру какую, чтобы было куда забирать. Пока нам вот эту халупу в тресте не дали, все по углам мотались да по углам. И там, я думаю, у него так же… куда забрать-то? Но я с ним не разговариваю. Да. Мне сказал кто-то, что с ними разговаривать не надо, вот я и не разговариваю. И все получается так, что вот, он придет – я с ним не разговариваю – и уходит.
Нина. И не надо, и правильно делашь. А чего это он к тебе все ходит? Ты плачешь шибко по ём, что ли?
Шура. Да какой! Я с первого дня…
Тоня. А ко мне не ходит.
Нина. Дура ты, Тонька! Живой мужик-то твой, бога побойся, а!
Тоня. А лучше бы помер. Может, так и пришел бы…
Нина. Типун тебе на язык! Не бери грех на душу.
Проходит поезд.
Тоня. Этот с юга. Нефть везут.
Нина (к Шуре). А ты как с кладбища уходишь, ты оборачиваешься?
Шура. А чего мне на кладбище-то делать? Я туда просто так и не хожу. Один раз в год, могилку поправить. Вот на Троицу ездили с Сережкой, так больше и не поедем. Нечего мне там делать, все, ушел, так теперь сам, сам.
Нина. А если пошла, иди назад, не оглядывайся. Если ты оглянулась, значит, ты его зовешь с собой.
Шура. Зовешь с собой? Нет, я его не зову с собой. Не видать бы его да и забыть вовек!
Нина. А другой раз, если хочешь, так ты сама скажи ему, он к тебе в гости придет.
Шура. Да больно он мне нужен! Ой, нет, пусть бы лучше и не приходил.
Нина. Как я тот раз с кладбища приехала, перед Троицей-то вот ездили на старо кладбищо, а там поговорила с самим-то, с Михаилом: вот, говорю, все говорили: «Непутевая хозяйка», - а встал бы, говорю, сейчас, пришел да и посмотрел, как у хозяйки-то у непутевой в квартире-то. Так ведь пришел!
Шура. Неужели!
Нина. Пришел! И ты понимаешь, Шура, вот так вот в сапогах-то, таким вот шагом-то прошел в большую комнату и…
Шура. Ты смотри-ко. В сапогах. Так он у тебя был военный, конечно. А ты слыхала?
Нина. Да. В эту же ночь.
Шура. Хорошо, ночи-то светлые. И что ты сделала?
Нина. А ниче не делала. Постоял, постоял да ушел назад. А ты уходишь с кладбища – не надо обворачиваться.
Тоня. А я оглянусь. Хоронить стану, непременно оглянусь.
Нина. Да ты совсем, Тонька, офонарела! Живого мужика хоронишь. Вернется он, дай срок. Нагуляется – вернется. С кем не бывает.
Тоня. Он тоже как ушел, не оглянулся. В поезд сел – и не оглянулся. В окошко не посмотрел даже. Ни разу.
Нина. Дура ты, Тонька! Вытряси из башки-то!..
Проходит поезд. НИНА продолжает говорить что-то, но за грохотом не слышно.
Нина. …и не вспомнишь!
Шура. А я бы радовалась, если бы мой ушел от меня когда. Раньше бы ушел, хоть жизнь развязал мне.
Нина. Вот, еще одна. Да что с вами, девки? Грех-то на душу не берите.
Шура. Какой уж тут грех, я теперь все одно – без греха. Потому что, потому что я уж…. я уж так устала от него, я так устала! Он нам полтора года ни днем, ни ночью спать не давал! Он все: «Шура, Шура», - голова-то не соображала у него. Помирал когда. Совсем не соображала.
Нина. Ткнуть тебя! И не винит видь никто тебя, Господи! Никто не винит.
Шура. А последние дни, как лежал, я все караулила. Он до того без остановки уже: «Шура, Шура». Я уже не могла. Я хоть беги! А потом глядишь – уснул. Я и думаю: хорошо, хоть уснул. И все караулила его. Сережка на работе был, а я дома. Я в другой комнате сидела, телевизор смотрела. Да все зайду к нему, смотрю – дышит, не дышит. Так дышал. А потом, что я там смотрела, в шесть часов? Как сейчас помню, сериал кончился, я захожу – а все, уже не дышит. Вот. Я устала просто от него. У тебя-то вот, теть Нин, я знаю, ночь еще Володька мертвый дома ночевал, а я че-то его, девки, дома не оставила, я его это самое - вызвали эту, труповозку, и она увезла его, это… туда. Так-то я знаю, должен дома…
Тоня. Должен. Ты нехристь потому что.
Шура. Да должен, вообще-то. Вот у теть Нины дак ночь ночевал еще, когда Володька умер.
Тоня. Дня три. На третий день только.
Шура. Ну конечно, на третий день! Че там будет, это… на третий-то.
Тоня. На третий день.
Нина. Ну-ка, девоньки, не спорьте. У каждого попа свой устав. (Поднимается, разминает поясницу.) Ветер дует прямо в спину – не пора ли к магазину.
Шура. А я вот свезла – и не жалею. Он же всю жизнь мне, всю жизнь мне так. И теперь, шесть лет уже, а что не ночь – придет, сядет, смотрит. Молчит и смотрит. Вот что с ним делать? Что, девки, делать?
Тоня. Дак потому что ты его и сгубила.
Нина. Ой, договоришься ты сегодня, уховертка.
Шура. Я сгубила?! Я его до последнего дня с ложки кормила! От него хоть слова, хоть полслова за всю жизнь хорошего? Что я видела?! А? Самое это, одно по одному всю жизнь…
Нина. Прекрати, Шурка. Никто тебя не винит.
Тоня. А вот потому и ходит. Все совесть твоя теперь.
Шура. Самой-то совесть девать некуда! Что, от нормальной, что ли, мужик налево убег? Себя-то видела, сама какая? Мой-то хоть дома помер, дома, и хвоста никогда не крутил. А твой – где он? Убег от тебя, да и не звонит, не пишет. Иди, свищи его теперь по Москвам!
Нина. Девки, девки! Окститесь. Не доводите до греха.
Едет поезд. Тормозит всем составом. Останавливается.
Тоня (поднимается). Московский. Девятичасовой.
Уходит на станцию, как на эшафот.
Нина. Ох, страдает девка-то тоже. Третий год уже?
Шура. Может, и третий. Я не считаю.
Нина. Третий. Володька жив еще был, как Ромка ейный уехал. А ему уж два года как. Так-от третий.
Шура. Я тебя, теть Нин, все спросить хочу. Как ты живешь такая, а? Двоих схоронила. Годов в тебе сколько. А сил еще – на троих.
Нина. Секрет у меня есть один, Шурка, секрет.
Шура. Поделись, теть Нин.
Нина. Я, Шурка, в жизни не курила, не пила, да с каждым мужиком своим как с первым жила! (В радио из открытого окна включается песня Анны Герман. Начинает накрапывать.) А вот и дождик. Дождик, дождик, налетай, будет к свадьбе каравай. Ну, теперь точно пора по домам. Десятый час так-то. Давай, Шурка, не сиди лишку, застудишь кишку.
Уходит.
Шура (подпевает). Один раз в год сады цветут… Весной любви один раз ждут…
Конец
Москва, 2021 год