К ЧИТАТЕЛЯМ
Дорогие читатели!
Мы продолжаем выпускать «Вестник Пушкинского общества Америки», в котором публикуем ар-хивные документы Общества, материалы мировой пушкинианы, информируем о событиях куль-турной жизни нашей организации, представляем американских и русскоязычных поэтов, писате-лей, художников и музыкантов. Периодичность выпуска — с учётом реальности около раза в год. Рассылка производится всем желающим по электронной почте, а также во многие библиотеки США и славистические центры университетов. Ждем ваших откликов. Если вы хотите подписаться на «Вестник», отказаться от подписки или прислать свои материалы для возможной публикации, обращайтесь ко мне: einschlag@gmail.com. Все предыдущие выпуски можно найти на нашем сайте www.americanpushkinsociety.com. Печатную версию «Вестника» можно купить на lulu.com.
С уважением, Дмитрий Гаранин, ответственный редактор.
НАШИ ИСТОКИ
Петр Струве: ДУХ И СЛОВО ПУШКИНА
От редакции:
24 июня 2016 года на открытом заседании Совета директоров Пушкинского общества Аме-рики состоялось обсуждение данной статьи, которая остается актуальной в современном осмыслении гения поэта. Дискуссия была посвящена дню рождения А. С. Пушкина.
Впервые статья опубликована в Белградском Пушкинском сборнике (Белград, 1937). С дополне-ниями: Струве П. Б. Дух и Слово: Статьи о литературе.
Струве Петр Бернгардович (1870—1944) — общественный деятель, экономист, философ, пуб-лицист, один из лидеров кадетской партии; в эмиграции — профессор Русского юридического факультета в Праге, член Пушкинского комитета в Югославии.
Посвящается памяти внука великого поэта, Сергея Александровича (Сережи) Пушкина, которому, как ученику III класса Третьей СПБ гим-назии, я, в роли репетитора, "вдалбливал" латинскую, греческую и русскую грамматику.
I. Дух и душа Пушкина
Дух не есть Душа. Не только в новейшем, столь модном в современной Германии, смысле Людвига Клагеса, который создал хитроумное учение о духе как коварном антагонисте души (2), но и в том более простом и более правдивом смысле, который был заложен греческой филосо-фией пифагорейцев и философией Сократа-Платона и окончательно утвержден христианской фи-лософией апостола Павла и его истолкователей. Первоначально душа и дух (дыхание) наивно-3
материалистически (космологически) отождествляются. Так, в знаменитом афоризме Анакси-мена душа (psyche) отождествляется с воздухом (aer), а дух (pneuma) характеризуется как дыха-ние мира (3). Дальше философская мысль все яснее и яснее отличает и отмежевывает дух от души, и это различение их, как двух сил, или, вернее, двух слов, или пластов, человеческого бы-тия, окончательно торжествует в философии апостола Павла. Вы помните: "Сеется тело душев-ное, восстает тело духовное" (I Коринф., XV, 44), ибо "тленному... надлежит облечься в нетление, и смертное... облечется в бессмертие". Эти слова великого первоучителя христианства вдохнов-ляли величайшего его церковного витию Иоанна Златоуста, и через него каждый год в Светлую ночь укрепляют и утешают православных христиан. То, воистину, – не только вещие, но и священ-ные слова, и из всех великих творцов Слова, они всего полнее оправдываются на величайшем гении русского Слова и Духа, когда мы любовно изучаем Слово и из Слова постигаем Дух Пуш-кина. Именно Дух. Не мятущуюся душу, преданную страстям, не душу, всецело не только под-властную "душевному" или "животному" телу, но и составляющую с ним нечто единое, а дух яс-ный, простой и тихий, смиренно склоняющийся перед неизъяснимым и неизреченным.
Слово у нашего Пушкина таинственно-неразрывно связано с Духом. Неслучайно и недаром, ведь, этот несравненный художник русского Слова, самый могучий его творец и служитель, называл себя "таинственным певцом" ("Арион"). Чрез тайну Слова Пушкин обрел Дух, и этот Дух он во-плотил в Слово. Поэтому, говоря о Духе Пушкина, нет надобности распространяться об его жизни, с ее страстями и ошибками, с ее грехами и падениями. Эту жизнь нужно узнать, чтобы по-знать Дух Пушкина. Этой жизнью, конечно, жила, в ней и ею наслаждалась и страдала, упивалась и изнывала его душа. Но эту жизнь преодолевал его Дух. Преодоление себя, своей Души в Слове и обретение через Слово своего Духа есть самое таинственное и самое могущественное, самое волшебное и чарующее, самое ясное и непререкаемое в явлении: Пушкин.
Это не есть громкая фраза, не есть безответственное провозглашение общих мест. Когда я ощу-тил эту тайну, эту таинственную связь Слова и Духа в личности и творчестве Пушкина, я дал обет довести для себя и для других эту связь до полной ясности, до непререкаемой отчетливости, до себя самое объясняющей простоты. Обретши эту тайну непосредственным видением, я решил оправдать свое видение кропотливым изучением, выводы и утверждения которого могли бы быть схвачены и проверены всяким.
Ключ к Духу Пушкина в его Слове. Конечно, и душа Пушкина отразилась в его словах и стихах. Душа человека, о котором директор Царскосельского Лицея сказал, когда Пушкину не было еще двадцати лет: "Если бы бездельник этот захотел учиться, он был бы человеком, выдающимся в нашей литературе"; о котором его товарищ и друг, декабрист Пущин, обмолвился меткой харак-теристикой: "странное смешение в этом великолепном создании". Но, ведь, самым странным смешением в этом создании было именно сожительство души, которая "жадно, бешено преда-валась наслаждениям" (Лев Пушкин), "неистовым пирам" и "безумству гибельной свободы", тому, что честный и мудрый Александр Тургенев метко, с ласковой, почти отеческой, тревогой за "Сверчка" в 1817 г. назвал "площадным волокитством" и также "площадным вольнодумством", сожительство этой души с совершенно другой стихией. С Духом, подымавшимся на такую высь, на которой этому Духу было доступно подлинное ясновидение и Боговидение, и он в ясной ти-шине и тихой ясности, художественно преображая этот мир, касался миров иных и приближался к Божеству. 4
В свете этой мысли о сожительстве в Пушкине неистово-страстной и жадно-безумной души с яс-ным и трезвым, мерным и простым Духом становятсяи совершенно понятными и приобретают огромный не только психологический, но и подлинно религиозный смысл такие произведения, как "Поэт" ("Пока не требует поэта..."), как "В часы забав иль праздной скуки...", как "Воспомина-ние" (4).
Дух Пушкина подымался на высоту и погружался в глубину (5). Но душа его мучительно тоско-вала и подлинно трепетала в этих таинственных восхождениях и нисхождениях, пока, наконец, сливаясь с Духом, она не обретала мерности в "восторге пламенном и ясном", не смирялась пе-ред Богом в "ясной тишине". Это давалось нашему великому поэту в каком-то отношении, как человеку страстному, нелегко. Он сам, как человек, был всю жизнь раздираем тем, что он назвал чудесно-метким, им вычеканенным, словом: "противочувствия". Но была и в его страстной и подчас неистовой душе струна, которая была органически созвучна ясности и тишине духа. То была его человеческая доброта. Пушкин мог быть и злым и даже, как сказал однажды кн. П. А. Вяземский, злопамятным. Но злоба и злопамятность в нем как бы взрывалась и такими взры-вами истощалась в его душе. А в этой душе в то же время был неиссякаемый источник доброты и простоты. Эта душевная доброта Пушкина была созвучна его духовной ясности, и она в его поэти-ческом творчестве водворяла ту гармонию противоположностей, о которой говорили некогда пифагорейцы и Николай Кузанский.
О доброте Пушкина мы имеем много свидетельств. Но все они получают то значение, о котором я говорю, лишь в сопоставлении с драгоценными воспоминаниями о Пушкине умного и честного П. А. Плетнева: "Любимый со мною разговор его, за несколько недель до его смерти, все обра-щен был на слова: "Слава в вышних Богу, и на земле мир, и в человецех благоволение". По его мнению, "я много хранил в душе моей благоволения к людям" (6), и далее: "Написать записки о моей жизни мне завещал Пушкин у Обухова моста во время прогулки за несколько дней до своей смерти. У него тогда было какое-то высоко-религиозное настроение. Он говорил со мною о судьбах Промысла, выше всего ставил в человеке качество благоволения ко всем, видел это ка-чество во мне, завидовал моей жизни" (7).
II. Слово и слова Пушкина
Художник и мастер слова говорит словами. Какие же слова, полные не условного, а существен-ного, душевного и духовного, смысла, всего чаще встречаются в творениях Пушкина; особливо в чисто художественных?
Когда я непосредственным видением, интуицией уловил и познал дух Пушкина, присущую ему чудесную гармонию пламенного восторга и ясной тишины, я эту гармонию-употребляя пушкин-ское выражение-"поверил", правда не "алгеброй", а простым счислением, довольно точным сче-том. И что же получилось? Самыми любимыми словами, т. е. обозначениями вещей, событий и людей, у Пушкина оказались прилагательные: ясный и тихий и все производные от этих или им родственные слова.
Еще раньше я в специальном этюде установил значение для Духа, т. е. для мысли и чувства Пуш-кина, другого понятия: неизъяснимый. Понятие это полярно понятию ясный, как его отрицание. Ясный дух Пушкина смиренно склонялся перед Неизъяснимым в мире, т. е. перед Богом, и в 5
этом смирении ясного человеческого духа перед Неизъяснимым Божественным Бытием и Миро-вым Смыслом и состоит своеобразная религиозность великого "таинственного певца" Земли Рус-ской.
Но, установив это, естественно было и надлежало пойти дальше. На всем пространстве Пушкин-ского творчества с его юношеских и до самых зрелых произведений слова: ясный и неизъясни-мый, тихий и тишина сопровождают его мысль и чувство.
Как мыслили и чувствовали предшественники Пушкина? Вот что обнаружилось при историче-ском исследовании пушкинского слова. Исторически оно восходит по своему основному смыслу и стилю к В. К. Тредьяковскому и к М. В. Ломоносову. Эпитеты "ясный" и "тихий" и производные от этих прилагательных слова встречаются особенно часто у Ломоносова. И у него же мы встре-чаем сочетание существительных "ясность" и "тихость" (хотя чаще у Ломоносова существитель-ное "тишина"; "тихость" у Пушкина совсем не встречается). У него же впервые – "Ясная тишина". Принимая во внимание, что Пушкин превосходно знал русских поэтов XVIII века, в частности и в особенности Ломоносова, и не только его стихотворные произведения, но и его "Реторику", мы здесь - в отношении пушкинского словоупотребления – должны усматривать, конечно, не заим-ствования, а просто естественную преемственность словесной традиции. И это не могло быть иначе! Пушкин, как один из творцов русского слова, стоит всецело на плечах XVIII века, продол-жая две его традиции или два его подвига, одинаково важные: усвоение книжному русскому языку элементов языка церковно-славянского и впитывание элементов и богатств народного языка в язык книжный. Первое есть дело больше всего словесного мастерства Ломоносова. Вто-рое – дело Державина и, в особенности, издателей народных или ставших народными песен, больше всего – Новикова и Чулкова.
Пушкин продолжал оба эти дела, и он оба названных элемента русского литературного языка окончательно спаял в некое органическое единство.Это есть величайший подвиг в истории рус-ского языка, подвиг, в котором Пушкин проявил и весь свой гений художника слова, и всю силу своего проникнутого мудрым историзмом духа. В этом подвиге Пушкина у него было два бли-жайших предшественника: Державин и Жуковский, которые в этом духовном смысле еще ближе, еще родственнее Пушкину, чем Ломоносов.