Мир былинного эпоса
Каждый назовет былинную «троицу»: Илья Муромец, Добрыня Никитич, Алеша Попович. Но далее каждый ли продолжит этот счет, расширит круг действующих лиц еще на пять-десять имен?
А сколько всего былинных героев? Хотя бы самых главных?.. Такого сколько-нибудь полного поименного списка героев русских былин нет, хотя когда-то он, по всей видимости, существовал. Причем в самих же былинах.
Вспомним традиционный былинный зачин: в стольном Киеве-граде, у ласкова князя Владимира, на его пированье – почестен пир соезжаются и собираются все сильные, могучие богатыри и непременно – поляницы удалые. В двух случаях: при описании таких почестных пиров и богатырской заставы у сказителя была возможность собрать вместе всех богатырей, развернуть полную экспозицию былинных героев. А при описании богатырской заставы он мог при этом не только назвать их по именам, но и представить.
У каждого из богатырей на заставе свои занятия и обязанности: один – в атаманах, второй – в податаманьях, третий – в писарях, четвертый – в конюхах, пятый – в чашниках.
Вот как описывает заставу и представляет богатырей сказитель Еремей Чупров, записанный А.М. Астаховой в 1929 году:
Начало формы
Ай да не близко от города, не далёко ж не,
Не далёко от Киева за двенадцать вёрст,
Там и жили на заставы бугатыре.
Караулили, хранили стольнёй Киев да град,
Не видали не конного, не пешего,
Не прохожего ой ни да ле приезжего.
Да не серой-ёт волк не прорыскиват,
Да не черной медвед не прохаживат.
Э да их было двенадцеть всех богатырей.
Да за старшого был Илья Муромечь,
Под им был Самсон да Колыбановичь,
Ай Добрыня да был у его во писарях,
А Олёша жил во конюхах.
|
|
Кабы Мишка Торопанишка чашки-ложки мыл,
Чашки-ложки мыл да поварёночки...
Конец формы
Из двенадцати всех богатырей сказитель назвал всего пять: Илью Муромца – за старшого, Самсона Колыбановича – в податаманьях, Добрыню – в писарях, Алешу Поповича – в конюхах, а Мишку Торопанишку – в поварёночках.
Подобных перечислений можно встретить в былинах немало. А однажды, в 1901 году, сказительница Федосья Емельяновна Чуркина взялась «собрать на заставе» всех богатырей. Даже точную цифру назвала – ровно тридцать. И стала перечислять:
Начало формы
Кабы триццеть-то было богатырей со богатырём:
Атаманом-то – стар-казак Илья Муромец,
Илья Муромец да сын Иванович,
Подутоманьём Самсон да Колыбанович,
Да Добрыня-то Микитич жил во писарях,
Да Олеша-то Попович жил во поварах,
Да и Мишка Торопанишко жил во конюхах;
Да и жил тут Василей сын Буслаевич,
Да и жил тут Васинька Игнатьевич,
Да и жил тут Дюк да сын Степанович,
Да и жил тут Перми да сын Васильевич,
Да и жил Родивон да Превысокие,
Да и жил тут Микита да Преширокие,
Да и жил тут Потанюшка Хроминькой,
Затем Потык – Михайло сын Иванович,
Затем жил тут Дунай да сын Иванович,
Да и был тут Чурило блады Пленкович,
Да и был тут Скопин сын Иванович,
Тут и жили два брата два родимые,
Да Лука, да Матвей дети Петровыя...
Конец формы
Как видим, Ф. Е. Чуркина тоже назвала далеко не всех. «Больше, – поясняет собиратель Н. Е. Ончуков, – Федосья Емельяновна вспомнить не могла, как ни старалась, но сказала, что прежде помнила всех».
Но и тридцать – далеко не предел. Только самых главных действующих лиц – более пятидесяти. Их именами, как правило, названы былины, различавшиеся самими сказителями не по темам, как, к примеру, в сказке,- о чем, а по именам,- о ком, про кого былина: про Илью Муромца, про Добрыню, про Алешу, про Чурилу, про Дюка...
|
|
Тема же, сюжет определялись и уточнялись вторым именем, действующим в былине: Добрыня и Змей, Добрыня и Маринка, Добрыня и Василий Казимирович, Добрыня и Алеша, Илья и Идолище, Илья и Чудище, Илья и Соловей-разбойник, Илья и Калин-царь, Илья в ссоре с Владимиром, Алеша Попович и Тугарин, Алеша Попович и сестра Петровичей, Вольга и Микула, Василий Игнатьевич и Батыга, Вавило и скоморохи и так далее.
Полного же поименного списка былинных героев, как уже говорилось, нет. Но его вполне можно составить, выстроив в ряд самых главных действующих лиц русского былинного эпоса.
ДРЕВНЕЙШИЕ БЫЛИННЫЕ ОБРАЗЫ
Святогор, Волх Всеславьевич, Михайло Потык (его жена Марья лебедь белая), Вольга, Микула Селянинович.
ГЛАВНЫЕ ГЕРОИ РУССКОГО ЭПОСА
Илья Муромец, Добрыня Никитич, Алеша Попович.
ГЕРОИ ГЕРОИЧЕСКОГО ЦИКЛА
Василий Казимирович, Василий Игнатьевич, Суровен Суздалец, Сухматий (Сухман), Королевичи из Крякова (Петрой Петрович и Лука Петрович), братья Дородовичи (Михайло Дородович и Федор Дородович), Данило Игнатьевич (его сын Иван Данилович), Ермак-богатырь, Михайло Петрович (Козарин), Калика-богатырь, Авдотья Рязаночка, Василиса Микулична.
ГЕРОИ КИЕВСКОГО ЦИКЛА
Дунай, Соловей Будимирович, Дюк Степанович, Чурила Пленкович, Иван Гостиный сын, Данила Ловчанин, Ставр Годинович, Иван Годинович, Глеб Володьевич, Хотен Блудович, Касьян, атаман каличий, княгиня Апраксия, Маринка Кайдаловна, Забава Путятична, князь Владимир.
|
|
ГЕРОИ НОВГОРОДСКОГО ЦИКЛА
Садко и царь Морской, Василий Буслаев и девушка-чернавушка.
ГЕРОИ БЫЛИН-СКАЗОК, АПОКРИФОВ, БАЛЛАД, ЛЕГЕНД
Князь Роман (его жена Марья Юрьевна), Ванька Удовкин сын, Соломан (и Василий Окулович), Аника-воин, Егорий Храбрый, Рахта Рагнозерский.
ГЛАВНЫЕ ГЕРОИ БЫЛИН-СКОМОРОШИН
Щелкан Дудентьевич, Кострюк, Терентий-муж, Агафонушка, Вавило (и его мать Ненила).
Таковы главные герои. А персонажей былинных, в том числе и столь значимых, как Подсокольник, паробок Алеши Поповича, Еким Иванович, или же Самсон Самсонович, намного больше. Сказители называли и четко различали: Полкана Полкановича, Пересмякина племянника, Бермяту Васильевича, Торопа, Бутмана Колыбановича, Потапа Артамоновича, Дмитрия Брянского, братьев Ливиков, Аксенко, братьев Братовичей, братьев Збродовичей, братьев Грядовичей, братьев Суздальцев, братьев Ваську Долгополого и Ивашку Долгополого, Пересмяку-богатыря, Пересчета-богатыря, Долка Стефановича, Елизаныча, Семена Леховитого блада, Михайлушку Игнатьевича, Саула Леванидовича, Никиту Заолешанина, Гришку Боярского и многих, многих других.
Только женских персонажей можно насчитать несколько десятков. Это жена Добрыни Никитича богатырша-поляница Настасья Никулична, жена Ивана Годиновича Настасья Митриёвна, жена Дуная Настасья-королевична, жена Ильи Муромца Латыгорка (Златыгорка, баба Горынинка), жена Святогора, сестра Ивана Окульевича Настасья Окульевна (спасающая Михайло Потыка), мать Добрыни честна вдова Офимья Александровна и его матушка крестова Анна Ивановна, мать Дюка Степановича честна вдова Мамельфа Тимофеевна, мать Василия Буслаева Амельфа Тимофеевна, мать богатырей Петрой Петровича и Луки Петровича Настасья Васильевна, сестра Михаилы Козарина Настасья королевишна, дочь царя Морского Чернава, три дочери Соловья-разбойника, просватанная за Хотена Блудовича Офимья, соблазненная Олешей Поповичем сестра братьев Петровичей Еленушка Петровна, Домна Фалилеевна, царица Панталовна, царица Азвяковна, Василиса Вахрамеевна, Василиса Прекрасная и другие. А среди мужских персонажей не менее значимы: паробок любимый Ильи Муромца и отец его Иван Тимофеевич, отец Добрыни Никита Романович, паробок Дуная Василюшко-заморский, брат Данилы Ловчанина Никита Денисьевич, отец Дюка Степан, отец Чурилы Пленка Сороженин, Иван Окулович в былине о Михайло Потыке, Мишка Пивоваренин, сводник Торокашка сын Заморенин, калика Пантелейко, калика Михайло Михайлович (брат каличьего атамана Касьяна), скоморохи Козьма и Демьян, молодой полесничек. Весьма ярко представлена вся дружина Василия Буслаева, особенно Костя Новоторженин и Потанюшка Хроменький (Потаня выступает также в качестве главного героя в некоторых вариантах скоморошины о Кострюке). И это еще не все персонажи, имеющие вполне определенное «свое лицо».
Далеко не второстепенными действующими лицами являются и извечные враги Руси: Калин-царь, Батыга, Вахрамей Вахрамеевич, Волотоман Волотоманович, Кумбал-царь, Кудреванко-царь, Гремит Манойлович, Давыд Евсеевич, король Чубадей, Бахмет Тавруевич, Щелкан Дудентьевич, Курбан Курбанович, Жидовин, Бадан, Юдин-Мариш-Шимшаретин, Салтан Салтанович, а также их сыновья, дочери, жены, зятья. Не говоря уже о всякой другой нечисти, с которой приходится постоянно сражаться русским богатырям: Змее Горыныче, Тугарине, Соловье-разбойнике, Идолище, Чудище, Кащее...
И все это лишь видимая часть айсберга. Лишь то, что осталось, что удалось сохранить благодаря подлинно подвижнической деятельности русских собирателей П.В. Киреевского, П.Н. Рыбникова, А.Ф. Гильфердинга, Е.В. Барсова, А.Д. Григорьева, А.В. Маркова, Н.Е. Ончукова, братьев Соколовых, А.М. Астаховой и других.
При этом нужно еще учитывать, что само открытие русского эпоса состоялось лишь в прошлом веке, когда появились «Сборник Кирши Данилова» (1804, 1818) и первые публикации былин из собраний П.В. Киреевского (1848) и П.Н. Рыбникова (1861). А до середины XIX века вообще никто, даже крупнейшие специалисты по народной словесности, не подозревали, что былины из «Сборника Кирши Данилова» – не далекое и невозвратимое прошлое, а – настоящее, что их еще можно услышать в живом исполнении не за тысячи верст, а совсем неподалеку от Петербурга – в Заонежье, на Киж-острове, на берегах Печоры и Белого моря. Недаром русский Север стали называть «Исландией русского эпоса». С тех пор за столетие (в 1861 году вышел первый том «Песен» П.Н. Рыбникова, а в 1961- «Былины Печоры и Зимнего берега Белого моря. Новые записи») стало известно более трех тысяч текстов былин. Но, как показали проведенные в последние годы обследования рукописных фондов и фонограмм-архивов страны, это еще далеко не весь выявленный «золотой фонд» русского народного эпоса.
В разработанном Пушкинским домом проспекте полного стотомного Свода русского фольклора былины должны, по предварительным расчетам, занять двадцать томов (по 50-60 авторских листов каждый) – вот реальное богатство, которым мы обладаем...
А кто может сказать, сколько было былин во времена легендарного Бояна или летописца Нестора (оба, кстати, современники), сколько их было тысячу лет назад, в те самые времена, когда князь киевский Владимир Святославович сам еще поклонялся языческим идолам и в 980 году в Киеве постави кумиры на, холму вне двора Теремного. Перуна древяна, а главу его сребрену, а ус злат. Того Перуна, которого через восемь лет он сам же низвергнет, привяжет к конскому хвосту и спустит с горы в Днепр.
Уже тогда князь Владимир и его дядя, воевода Добрыня, благодаря которому он и занял сначала новгородский, а затем и киевский стол, наверняка слышали песни вещих боянов. Вещим считался и ближайший предок Владимира, князь Олег, прозванный так за свою мудрость и дар предвидения. Но помимо этого автор «Слова о полку Игореве» называет Бояна еще и Велесовым внуком, то есть внуком одного из самых почитаемых языческих богов, считавшегося покровителем домашних животных. Культ Велеса (как и античного Дионисия) был самым непосредственным образом связан с языческой обрядовой поэзией, а потому, видимо, и Боян – его внуче.
Из «Слова о полку Игореве» мы можем почерпнуть и другие весьма любопытные сведения о песнетворцах Древней Руси. Автор «Слова» далеко не случайно хочет начать свою песнь по былинам сего времени, а не по замышлению Бояню. На этом противопоставлении былин замышлению Бояню и построено все знаменитое вступление к «Слову о полку Игореве», где автор и славит вещего Бояна, и спорит с ним, и учится у него, представляя, как тот начал бы песнь о полку Игореве. И при этом особо подчеркивает, что хочет свою песнь творити не так, как Боян, который растекашется мыслию по древу, серым волком по земли, шизым орлом под облакы. В данном случае автор «Слова» говорит о Бояне словами его же песен (как мы говорим о Пушкине или Блоке, цитируя их стихи). Он приводит целые выражения из Бояновых вещих песен о Вольге, который, как мы знаем по былинам, похотел птицей соколом летать под облоки (в «Слове» – орлом под облакы), волком рыскать во читых полях (в «Слове» – серым волком по земли).
Важно заметить, что автор «Слова» упоминает не только вещие (волшебные) песни Бояна, созданные по замышлению. Он называет и другие его песни, созданные на основе вполне реальных событий отдаленного прошлого.
Автор «Слова» и этим старым словесам Бояна хочет противопоставить свои – новые. Для него Боян – соловей старого времени, поющий песни старому Ярославу, а также храброму Мстиславу, иже зареза Редедю. В данном случае речь идет о событиях, отстоящих от автора «Слова» на полтора с лишним столетия: Ярослав Мудрый умер в 1054 году, а поединок тмутараканского князя Мстислава с «племен косожских властелином» (К.Ф. Рылеев) косожским (черкесским) князем Редедей подробно описан в «Повести временных лет» под 1022 годом (и при этом сообщается, что Мстислав его именно зареза).
Таким образом, нам совершенно точно известно содержание песен Бояна: он славу рокотаху о Ярославе Мудром и о поединке двух богатырей. Автор же «Слова» хочет петь о событиях сего времени, точно указывая временные границы: от старого Владимера (Мономаха) до нынешняго Игоря, то есть в пределах полувека, о всех событиях которого он мог судить как очевидец.
И таких песен, созданных не по замышлению, а по былинам того времени, было, видимо, немало. Но ни одна из них не сохранилась, самой древней исторической песней считается «Авдотья Рязаночка», отразившая события уже последующей эпохи, когда Киевская Русь не выдержала столкновения с языци незнаемы и с XIII века продолжала свое существование уже только в народной эпической памяти.
Былины в том виде, в каком они дошли до XVIII -XIX столетий, когда пришло наконец время их записи, представляли собой уже несколько иной вид поэзии, соединивший сказку и быль, реальность и фантастику, времена давно минувшие – Киевской Руси – и сравнительно недавние – Руси Московской. Сочетание реального и фантастического оказалось в них настолько причудливым, что исследователи до сих пор разгадывают эти «былинные ребусы» и до сих пор разделяются на представителей двух школ – исторической и мифологической.
Помимо былин тщательно собирались и изучались так называемые духовные стихи, впервые изданные в 1849 году П.В. Киреевским и являющиеся составной частью русского народного эпоса. Герои духовных стихов – Егорий Храбрый, Дмитрий Солунский, Аника-воин, Алексей человек божий в народном сознании в каком-то смысле стояли рядом с Ильей Муромцем и Добрыней Никитичем. Это тоже богатыри, но особые – духовные богатыри, каждый из которых олицетворяет собой глубочайшие нравственные идеи. От былинных героев они отличаются лишь своим «книжным» происхождением, поскольку в основе духовных стихов лежат «книжные» сюжеты – легенды первых веков христианства, апокрифические сказания, евангельские и библейские сюжеты, но в народной интерпретации они переосмысливались точно так же, как любые другие «бродячие» сюжеты, совпадающие в фольклоре всех стран и народов. Популярностью же они пользовались нисколько не меньшей, чем былины и былинные герои.
Духовные стихи являются как бы своеобразным устным народным вариантом древней письменной литературы. Известны и их создатели – калики перехожие. Те самые, о которых Сергей Есенин писал в стихотворении «Калики» из цикла «Русь»:
Начало формы
Проходили калики деревнями,
Выпивали под окнами квасу,
У церквей пред затворами древними
Поклонялись пречистому Спасу.
Пробиралися странники по полю,
Пели стих о сладчайшем Исусе.
Мимо клячи с поклажею топали,
Подпевали горластые гуси.
Ковыляли убогие по стаду,
Говорили страдальные речи:
«Все единому служим мы господу,
Возлагая вериги на плечи».
Вынимали калики поспешливо
Для коров сбереженные крохи.
И кричали пастушки насмешливо:
«Девки, в пляску! Идут скоморохи!»
Конец формы
Былинные калики тоже прошают милостыню. Но при этом всюду подчеркивается, что ни в силе, ни в удали они не уступают богатырям, а зачастую и превосходят их.
Это калики исцеляют и наделяют силой Илью Муромца; сокрутившись каликой, проникает Илья Муромец неузнанным в Царь-от-град; с каликой меняется одеждой и Алеша Попович, выходя на бой с Тугариным; каликами справляются Илья Муромец и Добрыня Никитич, спасая Михайло Потыка. Да и сами калики предстают в русском эпосе далеко не второстепенными персонажами. Это калики перехожие-переброжие, всегда находящиеся в пути, предупреждают богатырей о приближении врага, об опасности; они – традиционные вестники. Есть среди былинных героев Калика-богатырь, побивающий силушку, которой сметы нет, и не где-нибудь, а на тых полях да на Куликовых. Не менее значителен образ другого былинного калики – сильного могучего Иванищо, с которым не решается вступать в единоборство даже Илья Муромец.
Каликами создан и каликам посвящен такой выдающийся памятник народной словесности, как былина «Сорок калик со калиною», выдвинувшая в ряд эпических героев своего богатыря – каличьего атамана Касьяна.
О значении поэтического творчества калик перехожих достаточно красноречиво свидетельствует знаменитая «Голубиная книга» (мудрая – глубинная). В древнерусской литературе было немало подобных книг, в которых, как выражались сами книжники, протолкуется глубина премудрости. Но глубина эта была небезопасна. Он бинныя книги почитает – так говорится в рукописи XIII века о человеке, впавшем в ересь. И это была одна из причин, почему апокрифические книги (буквальный перевод слова «апокриф» – тайный, сокровенный, доступный для немногих) чаще всего попадали в списки отреченных, ложных книг. И почему, в свою очередь, эти же апокрифы оказывались источниками каличьей поэзии. «Чернокнижие,- писал по этому поводу Ф.И. Буслаев,- распространявшееся между русскими грамотниками в книгах отреченных или еретических, немало способствовало к образованию этой, так сказать суеверной поэзии в нашей древней письменности».
На основе трех таких письменных апокрифов («Свиток божественных книг», «Вопросы Иоанна Богослова», «Беседа трех святителей») народ создал свой устный апокриф – «Голубиную книгу», бывшую на протяжении многих веков своеобразной народной энциклопедией, чуть ли не единственным источником сведений и представлений о мире и миропорядке, о космосе, о вселенной, отвечавшей на вопросы:
Начало формы
От чего зачелся наш белой свет,
От чего зачался сонцо праведно,
От чего зачелся и светел месец,
От чего зачалася заря утрення,
От чего зачалася и вечерняя,
От чего зачалася темная ночь,
От чего зачалися часты звезды...
(«Сборник Кирши Данилова»)
Конец формы
О популярности духовных стихов говорит и такой факт: они входили в репертуар почти всех сказителей. «Почти все крестьяне и крестьянки,- свидетельствовал А.Ф. Гильфердинг,- которые поют былины, сверх того знают и духовные стихи». И в подавляющем большинстве случаев записаны они были не от калик, а от знаменитых сказителей XIX века Т.Г. Рябинина, А.П. Сорокина, К.И. Романова, П.Л. Калинина, В.П. Щеголенка, А.М. Крюковой, И.А. Федосовой, М.Д. Кривополеновой, имена которых в истории русской фольклористики значат нисколько не меньше, чем имена Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Достоевского, Толстого в истории русской литературы. Выдающаяся сказительница Мария Дмитриевна Кривополенова, например, блестяще исполняла старины (народное название былин), всякого рода перегудки (народное название скоморошин) и с не меньшим удовольствием и мастерством – духовные стихи. «У бабушки Кривополеновой,- отмечала собирательница О.Э. Озаровская,- талант всеобъемлющий: с задором, с огнем поет она скоморошины и с величайшим проникновением – чудесные духовные стихи».
* * *
Всеобъемлющ и сам мир эпический, созданный творческим гением русского народа. Ему присущи и величественные, монументальные формы героических былин и в равной степени все особенности «малых» эпических форм – сказочность, драматизм, юмор, сатира, гротеск. Поэтому мы с полным правом можем говорить о былинах-сказках, былинах-новеллах, былинах-балладах.
И все это – эпос.
Не раздробленный, не расчлененный на роды и виды поэзии, а разный.
Былинные герои живут в многослойном эпическом мире, вместившем в себя и реальные события тысячелетней истории Руси, реальные исторические личности, и еще более древние верования и представления россов, сохранившиеся только в устных преданиях. И при этом у каждого из них, будь то центральный герой или персонаж самый второстепенный,- свое место и своя роль. У Василия Буслаева, не верящего ни в сон, ни в чох (в вещие предсказания), бросающего вызов самому Року; у Ильи Муромца, твердо знающего, что в бою ему смерть не писана и потому постоянно как бы испытывающего судьбу, ее предначертание; у Аники-воина – в его встрече со Смертью; у калики Касьяна, оклеветанного княгиней Апраксией; у Саула Леванидовича, чуть не убившего своего «неузнанного» сына Константина Сауловича; у двух братьев – бедного и богатого Лазаря; у Алексея человека божьего, умирающего «неузнанным» нищим в доме своего отца; у Марьи Юрьевны, поддавшейся на обман, заманенной на чужбину; у Катерины, принимающей смерть от своего мужа Бермяты. У каждого из них свой ряд испытаний: у Дуная, у Егория Храброго, у Михаилы Козарина, у Данилы Ловчанина, у Ивана Гостиного сына.
В эпосе нет одинаковых героев и одинаковых судеб. Былины про Чурилу Пленковича и Василия Игнатьевича вполне могут начинаться одинаково, но сами герои абсолютно разные. Разные по характеру, по типу и даже по социальному положению: Чурила – богач, щап, а Василий – пьяница, голь кабацкая. И жену Ставра Годиновича никак не спутаешь с женой Ивана Годиновича, они и вовсе антиподы: жена Ставра Годиновича спасает своего мужа, а жена Ивана Годиновича – предает. И никто из богатырей не умирает так, как Святогор, как Дунай, как Сухман, как Данило Ловчанин или Василий Буслаев. И ни один из богатырей не спускается на дно Ильмень-озера к самому царю Морскому – это суждено только Садко, как только Михайло Потыку предначертано оказаться в подземном царстве.
Повторялось лишь то, что может повторяться. Более того, должно повторяться: описания битв, пиров, снаряжения богатырей, равно как основные образы, эпитеты, сравнения, то есть все то, что в современном эпосоведении получило название «общих мест» или «формул».
Это один из основных законов поэтики и былин, и сказок, и песен – народного, коллективного творчества вообще. Только при таких условиях – устойчивости основных характеров, психологических типов, сюжетов и такой же устойчивости поэтических средств и основных «общих мест» – былины могли сохраняться веками. Не забудем – при устном бытовании, передававшиеся из уст в уста. Известно, что от Ирины Андреевны Федосовой было записано тридцать тысяч стихотворных строк – целая русская «Илиада». («Грамотой я не грамотна, зато памятью я памятна» – так говорила она сама.) Трофим Григорьевич Рябинин знал двадцать три былины общей сложностью более пяти тысяч строк. А самый «средний» размер былин – пятьсот – шестьсот строк, самый большой – более тысячи (в «Михайло Потыке» Никифора Прохорова – тысяча сто двадцать девять стихотворных строк).
Случаи замены, замещения одного героя другим крайне редки. А причины таких замещений в большинстве своем чрезвычайно серьезны.
Так, считается, что одного из самых древних мифических героев – Волха Всеславьевича, обладающего способностью оборачиваться (обвертоватца) в кого угодно – хоть в волка, хоть в ворона, хоть в муравья (он оборотень, а этот закон всеобщего оборачивания, превращения составляет основу основ языческого мировоззрения), в более поздних былинах «заменил» Вольга Святославгович. И Вольга тоже может птицей соколом летать под облака, волком рыскать по полям – иными словами, обладает такой же сверхъестественной силой, как и Волх Всеславьевич. А вот соху, самую обыкновенную крестьянскую соху ему поднять не под силу. Все его мудрости – ничто в сравнении с крестьянской силой Микулы Селяниновича.
Или другой классический пример – былины о Святогоре. И Святогор, как Волх, как Вольга, может все, вот только сумочку переметную ему не поднять, обыкновенной тяги земной не преодолеть. И далеко не случайно в одном из вариантов эту сумочку переметную без труда поднимает все тот же Микула Селянинович.
Крестьянин Микула Селянинович, как и крестьянский сын Илья Муромец, считаются поздними эпическими образами (в сравнении со Святогором, Волхом или Михайло Потыком). Это уже как бы итог развития русского народного эпоса, его высшие достижения.
Именно Илье Муромцу суждено было заменить в народном сознании древнейший мифологический образ Святогора, ему Святогор передает свою силу. Но Илья в высшей степени странный наследник: он отказывается принять силу Святогора (если и принимает, то только полсилы), он не хочет обладать такой необыкновенной, явно сверхъестественной силой. И удивительная вещь: вся былина о встрече Ильи Муромца со Святогором от начала до конца построена на последовательном умалении образа Ильи Муромца, умалении самого популярного народного героя. Целый ряд сравнений – и блестящих сравнений! – должны убедить нас в том, насколько Илья Муромец меньше, слабее Святогора: и удары его легендарной палицы для Святогора что мухи укус, и сам-то Илья со своим конем богатырским умещается в кармане Святогора. А вывод и вовсе неожиданный для богатырского эпоса: погибает не слабейший, а сильнейший, именно сильнейший обречен.
Обратим внимание и на то, как он погибает. Ведь Святогора никто не побеждает, это никому не под силу,- он сам ложится в гроб. В лучшем случае, он мог бы еще передать свою силу Илье Муромцу, но и от этого Илья отказывается.
Так языком символов и аллегорий выражено в былинах о встречах Микулы Селяниновича и Ильи Муромца со Святогором сложнейшее явление духовной и исторической жизни народа, когда смена героев становится олицетворением смены целых эпох и мировоззрений. Уходила в прошлое эпоха древнейших языческих мифов и представлений, а с ней уходили в прошлое и ее титанические образы, на смену которым приходили уже другие героические образы. Приходится только удивляться, насколько неожиданно и «мирно» решен в народном эпосе этот конфликт, исход которого вполне мог бы быть и иным: сражения, гибель, проклятия – все это тоже достаточно хорошо известно в мировом эпосе в подобных же ситуациях. Столь же характерно и то обстоятельство, что новые герои в сравнении с прежними – более земные, реальные, неразрывно связаны с тягой земной (что и подчеркнуто в былинах). Они почти не совершают сверхъестественных чудес, хотя и вступают в борьбу с Соловьями-разбойниками и Кащеями, но даже в этих случаях все их богатырские подвиги вполне реальны, включая богатырские палицы в сорок пудов (в 640 килограммов). Это не фантастика, а обыкновенная былинная гипербола.
Мифология, народная фантазия, миросозерцание, огромная поэтическая и музыкальная культура – все это нашло свое выражение в былинах. И реальная жизнь тоже – обычаи, быт, нравы Киевской, Новгородской, Владимиро-Суздальской и Московской Руси.
И русская история! Только в особой, народной, ее трактовке, в особом восприятии и выражении – фольклоризированная история. В противоположность сказке, которая, как принято считать, не имеет почти никаких точек соприкосновения с историей.
Именно на этом основании былина и сказка считаются принципиально разными видами народного творчества. «Сказка – складка, песня – быль» – эта народная пословица еще в начале XIX века была положена в основу жанрового разделения сказок и былин.
Подобное разделение действительно крайне удобно при жанровых классификациях фольклора. Ведь хорошо известно, что одним из непременных условий бытования былинного и вообще эпического творчества всегда была вера в реальность происходящего в былинах.
Тому есть несколько более чем убедительных примеров.
Д. Соколов, один из корреспондентов алтайского собирателя С.И. Гуляева, в письме к нему от 23 февраля 1860 года сообщает такую интересную подробность о записи двух былин про Алешу Поповича и Суханьшу Замантьева. «Посылаю Вам при сем,- пишет он,- две побывальщины или сказки, не знаю, как правильно назвать, списанные ныне со слов старика-крестьянина случайно. Этот старик нищий жил по просьбе моей у меня 12 недель. Однажды вечером я, чувствуя себя хорошо, начал рассказывать бывшим со мною про великого князя Дмитрия Ивановича, как он победил Мамая. И лишь только кончил, как старик закричал, что я вру, и стал объяснять по-своему (как это Вы увидите из второй побывальщины) и при этом сказал с уверенностью, что на поле Куликове и доныне костей надуло горы, а костей по всему полю, как снегу белого...»
Примерно так же, но уже в конце XIX столетия реагировал сын Трофима Григорьевича Рябинина Иван Рябинин, выступавший с исполнением былин в России и за границей (в фонограмм-архиве Пушкинского дома хранится запись его исполнения былин о Вольге и Микуле, об Илье Муромце и Соловье-разбойнике). Однажды его спросили:
- И ты веришь, что все это правда, о чем в былинах поется? Он ответил:
- Знамо дело – правда, а то – кака же потреба и петь их? – И добавил: – В те-то времена, поди, чаво не было!
А вот еще один, не менее характерный, пример.
Когда в 1915 году «вещая старушка» (так назвал сказительницу Марию Дмитриевну Кривополенову С.Т. Коненков, создавший ее замечательный скульптурный портрет) впервые оказалась в Москве, по которой разъезжали отнюдь не былинные богатырские кони, а автомобили и стояли отнюдь не княжеские терема и палаты, а многоэтажные дома, она именно в Москве нашего, XX столетия увидела не отрицание, а, наоборот, подтверждение своим древним былинам.
Всю жизнь на далекой Пинеге она пела о каменной Москве – и вот сама убедилась, своими глазами увидела:
- Уж правда, каменна Москва, дома каменны, земля каменна...
Как описывают современники, она все «выходила и высмотрела». Побывала в Кремле (недавно обнаружена ее фотография: М.Д. Кривополенова на Соборной площади Кремля вместе с собирательницей О.Э. Озаровской), увидела гробницу Ивана Грозного, даже нашла могилу его второй жены Марьи Темрюковны, о которой пела веселую скоморошину «Кострюк», заканчивающуюся такими словами:
Начало формы
Да не дай бог бывати здесь
У царя в каменной Москвы
Да не детям, не внучатам,
Да не внучатам, не павнучатам.
Конец формы
И вдруг сама здесь оказалась. Каменный мост она назвала Калиновым мостом (как в былине) и была твердо убеждена, что, стоя на нем, кроткий царь Федор Иванович промолвил:
Начало формы
А и много по этому мосту было хожено,
А и много-то было езжено.
Того больше крови пролито.
Конец формы
А за Москвой-рекой, перед домом Малюты Скуратова, она топнула посреди улицы ногой и пропела былинные строки о нем. Она была счастлива, что все, о чем она пела, оказалось не вракой, а правдой, былью.
- Все быль, все своими глазами высмотрела, все было на веках... Это было ее твердое убеждение.
А замечательный русский писатель Борис Шергин, выступавший в то время вместе с Кривополеновой в качестве сказителя, добавляет, что всего больше она была потрясена, увидев живых богатырей – на картине Васнецова.
«Посетила Марья Дмитриевна Третьяковскую галерею. Шла по залам усталая – день ее начинался с четырех часов утра. Но перед картиной Васнецова «Три богатыря» старуха оживилась, просияла.
- Глядите-ко,- обратилась она к окружавшим ее посетителям.- Жили-были преславные богатыри. Не сказка-побаска, а жизнь бывала: Илья-то Муромец из-под ручки врага высматривает. На руке у него палица висит, свинцом налита, а ему как рукавичка.
И сказительница запела былину:
Начало формы
Вздымет Илья палицу
Выше могутных плеч,
Жахнет палицей впереди себя,
Отмахнет, отмахнет созади себя,
Вправо, влево станет настегивать,
Вражью силу обихаживать...
Конец формы
Подобных примеров, подтверждающих реальность сказочных образов, мы при всем желании привести не сможем: ни один из сказочников не оказывался в реальном тридевятом царстве, в обстановке, которая хоть как-то напоминала бы фантастический мир народной волшебной сказки. Да и М.Д. Кривополенова не случайно подчеркивает: «Жили-были преславные богатыри. Не сказка-побаска, а жизнь бывала». Она, как видим, отличает сказку-побаску от былин.
Тем не менее в науке был высказан и другой взгляд на сказку, согласно которому она вовсе не является вымыслом. Так считал выдающийся собиратель и исследователь фольклора Александр Николаевич Афанасьев. Он был глубоко убежден, что и волшебный конь Сивко-бурко, и Жар-птица, и волшебный ковер-самолет, и шапка-невидимка, и Кащей Бессмертный, и Баба Яга, и русалки, и водяные, и лешие, и оборотни, и черти, и живая вода – не вымысел, а реальность, но реальность особого рода. Идея о реальности сказочной фантастики является, по сути, основной в его капитальном труде «Поэтические воззрения славян на природу» (т. 1-3, 1866-1869), имеющем в истории отечественной культуры нисколько не меньшее значение, чем его же знаменитое собрание «Русских народных сказок».
«Сказка не пустая складка – таков основной тезис А.Н. Афанасьева, - в ней, как и вообще во всех созданиях целого народа, не могло быть и в самом деле нет ни нарочито сочиненной лжи, ни намеренного уклонения от действительного мира... Чудесное сказки есть чудесное могущественных сил природы».
А. Н. Афанасьев не проводил резкой границы между эпосом сказочным и историческим – между сказками и былинами, несмотря на то что определенная условность всегда подчеркивается в самой сказке, в ее традиционном определении места и времени действия: в некотором царстве, в некотором государстве, при царе Горохе и тому подобное. В противоположность опять же былинам, где время и место действия определены предельно точно и реально: в стольном Киеве-граде, у ласкова Владимира-князя.
Но даже этот, наиболее убедительный, аргумент вовсе не зачеркивает афанасьевской концепции реальности сказочной выдумки. С одной весьма существенной оговоркой, что речь идет не о самой действительности, а только о ее восприятии, об особой системе мифологического мышления древнего человека, по отношению к которому эпическое мышление былин – уже значительно более поздний этап в развитии народного творчества. Да и в самих былинах есть такие же фантастические, чисто сказочные сюжеты, которые сказители XIX и XX веков вполне могли воспринимать как враку.
Поэтому сказку вовсе не обязательно противопоставлять былинам, мы гораздо больше сможем понять не в противопоставлении, а в сравнении, в выявлении общих законов древнего творческого мышления как для сказок, так и для былин.
На другую особенность – необыкновенную устойчивость древних исторических сюжетов – обратил внимание П.В. Киреевский в 1852 году при публикации «Песни про Ваську Казимировича» и «Про Илью Муромца» в «Московском сборнике». «Замечательно,- писал он,- что первые полумифические времена Русской истории уцелели в народных песнях свежее, нежели последующие; между тем как песен об тех событиях, которые так глубоко потрясли Россию во времена татар и самозванцев,- осталось мало. Может быть, это потому, что, переходя из уст в уста, древнее предание, по мере своей отдаленности, богаче украшается радужными цветами поэзии; а может быть, потому, что и народ, как отдельный человек, в счастливые эпохи внутренней тишины – но тишины, разумеется основанной не на усыплении, а на зиждительной сосредоточенности его духовных устремлений,- бывает доступнее для впечатлений глубоких и прочных, нежели в эпохи бурных торжеств или ожесточенной борьбы».