1 марта 1945.
1 […]. Ученики в крайнем возбуждении. Они так беспокойны, что похожи на потревоженный улей. Разговаривают, выглядывают наружу, смотрят во все стороны… Иисуса нет. Наконец, принимают решение относительно предмета их беспокойства, и Петр велит Иоанну: «Пойди и разыщи Учителя. Он в роще у реки. Передай, пусть сразу идет сюда или скажет, что нужно делать». Иоанн вприпрыжку убегает.
Искариот говорит: «Я не понимаю, к чему такое волнение и такая неучтивость. Я мог бы пойти и встретить его со всеми почестями… Его приход такая честь для нас. Так что…»
«Я ничего не знаю. Он, наверно, не такой, как его молочный брат… Но… кто находится с гиенами, перенимает у них и запах, и повадки. К тому же, ты захотел бы прогнать ту женщину… Поэтому не лезь не в свое дело! Учитель этого не хочет, и я буду ее охранять. Если тронешь ее… я ведь не Учитель… Так, для твоего сведения».
«Ишь ты! Кто она такая? Может быть, красавица Иродиада?»
«Не надо острить!»
«Это ты вынуждаешь меня. Ты приставил к ней настоящую стражу, как к какой-то царице…»
«Учитель сказал мне: „Смотри, чтобы ее не тревожили, и уважай ее“. Я это и делаю».
«Да кто она? Ты знаешь?» – спрашивает Фома.
«Я нет».
«Ну, скажи… Ты ведь знаешь…» – наседают они с нескольких сторон.
«Клянусь вам, что ничего не знаю. Учитель наверняка знает. А я нет».
«Надо выспросить у Него это через Иоанна. Ему Он рассказывает все».
«Почему? Что в Иоанне такого особенного? Он что – бог, твой брат?»
«Нет, Иуда. Он самый добрый из нас».
«Можете зря не трудиться», – говорит Иаков Алфеев, – «Вчера мой брат видел ее, когда возвращался от реки с рыбой, которую ему дал Андрей, и спросил о ней Иисуса. Тот ответил: „У нее нет лица. Это душа, ищущая Бога. Для Меня остальное несущественно, и хочу, чтобы так же было для всех “. И произнес это „хочу“ таким тоном… что советую вам не приставать».
«Я схожу к ней», – говорит Иуда из Кериота.
«Попробуй, если сможешь», – реагирует Петр, красный как петушок.
«Ты шпионишь за мной и докладываешь Иисусу?»
«Оставлю это ремесло представителям Храма. Мы, с озера, зарабатываем свой хлеб трудом, а не доносами. Не испытывай никаких опасений, что Симон Ионин станет на тебя доносить. Но не раздражай меня и не позволяй себе не слушаться Учителя, поскольку я здесь…»
«И кто же ты? Бедный человек, как и я».
«Да, господин. И даже гораздо беднее, гораздо невежественнее, гораздо грубее, чем ты. Я знаю это и не огорчаюсь по этому поводу. Меня бы огорчило, если бы я оказался одинаковой души с тобой. Но Учитель дал мне это поручение, и я его выполняю».
«Одинаковой души со мной? И что же в моей душе вызывает у тебя такое отвращение? Говори, обвиняй, оскорбляй…»
«В конце-то концов!» – вскакивает Зелот, а с ним и Варфоломей, – «В конце-то концов, прекрати это, Иуда. Имей уважение к сединам Петра».
«Я уважаю всех, но хочу знать, что во мне такого…»
«Изволь получить… Разрешите, я скажу… Гордость, такая, что заполняет всю эту кухню, лживость и сластолюбие».
«Я-то – лживый?»
Все подтверждают, и Иуде приходится умолкнуть.
2 Симон спокойно говорит Петру: «Извини, друг, если скажу тебе кое-что. У него есть недостатки. Но некоторые есть и у тебя. И один – не иметь снисхождения к молодым. Почему ты не принимаешь в расчет возраст, происхождение… многие другие вещи? Смотри, ты действуешь из любви к Иисусу. Но разве ты не замечаешь, что эти споры Его утомляют? Я не его прошу (и показывает на Иуду), а обращаюсь с этой просьбой к тебе, такому зрелому и порядочному. У Него столько неприятностей от врагов. Так еще и мы добавляем! Вокруг Него такая война. Зачем же устраивать ее еще и в Его пристанище?»
«Это правда. Иисус очень печален и даже похудел», – говорит Иуда Фаддей, – «Этой ночью я слышал, как Он ворочается на Своей койке и вздыхает. Несколько вечеров назад я вставал и увидел, как Он плакал и молился. Я спросил: „Что с Тобой?“. А Он обнял меня и сказал: „Пожелай Мне добра. Как это тяжело – быть Искупителем!“»
«Я тоже встретил Его в роще у реки с явными признаками слез», – рассказывает Филипп, – «И на мой вопросительный взгляд Он ответил: „Знаешь, что отличает Небо от Земли, кроме того, что тут нет видимого присутствия Бога? Это недостаток любви между людьми. Меня это душит, словно веревка. Вот пришел сюда, чтобы рассыпать семена птичкам и быть любимым существами, которые любят друг друга“».
Иуда Искариот (видимо, он несколько неуравновешен) бросается на землю и плачет, как ребенок.
3 Прямо в этот момент входят Иисус с Иоанном: «Что происходит? Что за слезы?..»
«Это моя вина, Учитель. Я ошибся. Слишком жестко укорил Иуду», – откровенно говорит Петр.
«Нет… моя… моя… это я виноват. Я… я доставляю Тебе скорби… я не добрый… я надоедаю, впадаю в дурное настроение, не слушаюсь, я… Петр прав. Но так помогите же мне стать добрым! Потому что во мне есть что-то, тут, в моем сердце, что заставляет меня делать вещи, которые я не хотел бы делать. Это сильнее меня… и я приношу Тебе скорби, Тебе, Учителю, которому желал бы доставлять лишь радость… Поверь! Я не лгу…»
«Ну конечно, Иуда. Я в этом не сомневаюсь. Ты пришел ко Мне с полной искренностью в сердце, с истинным стремлением. Но ты молод… Никто, даже ты сам, не знает тебя так, как знаю Я. Давай, вставай и иди сюда. Потом поговорим с тобой наедине. А пока обсудим то, зачем вы Меня позвали. Какая беда приключилась бы, даже если б Манаил пришел? Разве не может некто, родственник Ирода, возжаждать истинного Бога? За Меня боитесь? Не стоит. Верьте Моим словам. Этот человек приходит с исключительно честными намерениями».
«Почему он тогда не дал о себе знать?» – спрашивают ученики.
«Как раз потому, что он приходит как „душа“, а не как совоспитанник Ирода. Он окутал себя молчанием, ибо рассуждает, что перед словом Божьим родство с царем ничего не значит… Отнесемся с почтением к его молчанию».
«А если, напротив, тот подослал его?..»
«Кто? Ирод? Нет. Не бойтесь».
«Кто ж его тогда прислал? Откуда он о Тебе знает?»
«Да от того же Иоанна, Моего родича. Думаете, в тюрьме он обо Мне не проповедовал? Да от Хузы… да от людской молвы … да от той же ненависти фарисеев… Теперь даже воздух с листвой разговаривают обо Мне. В неподвижную воду бросили камень, палкой ударили в медь. Волны разбегаются все шире, неся свое открытие дальним водам, а звук доверяет его просторам… Земля научилась говорить: „Иисус“, и никогда уже не умолкнет. Идите и будьте с ним любезны, как и с любым другим. Идите. Я останусь с Иудой».
Ученики уходят.
4 Иисус смотрит на все еще заплаканного Иуду и спрашивает: «И все-таки? Ты ничего не хочешь Мне сказать? Я все о тебе знаю. Но желаю знать это от тебя. Отчего эти слезы? И, главным образом, отчего эта неуравновешенность, что делает тебя все время таким недовольным?»
«О! да, Учитель. Ты сказал это. Я ревностный по природе. Ты это знаешь точно. И страдаю при виде… при виде многих вещей. Это делает меня неспокойным и… несправедливым. И я становлюсь злым, хотя не хотел бы этого, нет…»
«И не надо снова плакать! В чем же ты ревностный? Приучайся, чтобы говорила твоя истинная душа. Ты говоришь много, даже слишком. Но как? Инстинктивно или от ума. Ты проделываешь постоянную и утомительную работу, чтобы сказать то, что ты хочешь сказать: Я говорю о тебе, о твоем я, поскольку в отношении того, что тебе надо высказать другим и о других, ты не полагаешь себе пределов и ограничений. Равно как не полагаешь пределов и ограничений своей плоти. Она – твоя безрассудная лошадь. Ты похож на возничего, которому распорядитель скачек дал двух безумных лошадей. Одна – это чувственность, другая… хочешь услышать, какая другая? Да? Это то заблуждение, которое ты не хочешь обуздать. Ты умелый, но опрометчивый возница, ты доверяешь своему умению и думаешь, что его достаточно. Хочешь добежать первым… не теряешь времени, чтобы сменить хотя бы одну лошадь. А, наоборот, подстегиваешь ее и хлещешь. Хочешь быть „победителем“. Хочешь рукоплесканий… Разве не знаешь, что всякая победа бывает уверенной, когда она достигнута непрестанным, терпеливым, благоразумным трудом? Поговори со своей душой. Мне хотелось бы, чтобы именно оттуда исходило твое исповедание. Или Я сам должен рассказать тебе, что у тебя внутри?»
«Я нахожу, что Ты несправедлив и непостоянен, и страдаю от этого».
«Почему ты Меня обвиняешь? В чем Я, по-твоему, допустил погрешность?»
«Когда я захотел отвести Тебя к моим друзьям, Ты не пожелал, заявив: „Я предпочитаю оставаться среди простых людей“. Потом Симон и Лазарь сказали Тебе, что было бы правильно встать под защиту кого-нибудь из влиятельных людей, и Ты согласился. Ты оказываешь предпочтение Петру, Симону, Иоанну… Ты…»
«Что еще?»
«Больше ничего, Иисус».
«Облака!.. Пузыри на пене волны. Мне жаль, потому что ты несчастный человек, мучающий самого себя, хотя имеешь возможность радоваться. Можешь ли ты сказать, что это место – роскошное? Можешь ли сказать, что не было серьезнейшей причины, которая побудила Меня принять его в дар? Если бы Сион не был такой мачехой по отношению к своим пророкам, разве скрывался бы Я здесь, как тот, кто боится людского правосудия и прячется, ища убежища?»[1]
«Нет».
«И что же? Можешь ли сказать, что Я не давал тебе поручений, как остальным? Можешь ли сказать, что был суров с тобой, даже когда ты погрешал? Ты не был искренним… Виноградники!.. О! Эти виноградники! Какие имена были у тех виноградников? Ты не был сострадателен к тем, кто страдал и искупал свою вину. Ты даже ко Мне не был уважителен. И остальные это видели… И все-таки один только голос поднимался, и постоянно, в твою защиту: Мой. Остальные имели бы право возревновать, потому что, если и был кто, кому Я покровительствовал, так это ты».
Иуда плачет, подавленный и растроганный.
5 «Я пойду. Сейчас время, когда Я должен принадлежать всем. Ты останься. И поразмысли».
«Прости меня, Учитель. Если я не получу Твоего прощения, то не успокоюсь. Не печалься из-за меня. Я нехороший парень… Люблю и извожу… Что свою мать… Что Тебя… Что жену, если завтра у меня появится жена… Мне лучше было бы умереть!..»
«Тебе лучше было бы исправиться. Но ты прощен. До свиданья».
Иисус выходит и притворяет дверь.
Снаружи Петр: «Иди, Учитель. Уже поздно. И тут столько народу. Скоро наступит вечер. А Ты даже еще не ел… Все этот парень».
«Этот „парень“ нуждается во всех вас, чтобы не быть больше причиной подобных вещей. Постарайся об этом помнить, Петр. Если бы он был твоим сыном, ты бы пожалел его?»
«Хм! И да, и нет. Я бы пожалел его… однако… проучил бы его заодно, как вредного мальчишку, хотя он уже и мужчина. Впрочем, будь он моим сыном, он не был бы таким…»
«Достаточно».
«Да, согласен, мой Господин. Вон там Манаил. Тот, который в том темно-темно-красном плаще, что кажется почти черным. Он передал мне это для бедных и спросил, можно ли ему остаться на ночь».
«Что ты ответил?»
«Правду: „У нас кроватей хватает лишь на нас самих. Ступай в селение“».
Иисус ничего не произносит. Однако, оставив Петра ни с чем, подходит к Иоанну, которому что-то говорит.
6 Затем пробирается к Своему месту и начинает речь.
«Мир всем вам, и вместе с этим миром да придут к вам свет и святость.
Сказано: „Не произноси Имени Моего всуе“.
Когда же его упоминают всуе? Только ли когда его поносят? Нет. Но и тогда, когда его упоминают, не становясь достойными Бога. Может ли сын сказать: „Я люблю отца и чту его“, если при этом сопротивляется всему тому, чего хочет от него отец, делая прямо противоположное? Любить родителя не значит говорить ему: „отец, отец“. Любить Господа не значит говорить: „Боже, Боже“.
7 В Израиле, у которого – как Я объяснил позавчера – есть множество идолов в тайниках сердец, есть также и лицемерное восхваление Бога, восхваление, которому не соответствуют дела хвалящих. У Израиля есть также склонность отыскивать множество грехов во внешних вещах, и не желать находить их там, где они действительно есть, в области внутреннего. Есть у Израиля еще и нелепое высокомерие, бесчеловечная и бездуховная привычка: считать богохульством Имя нашего Бога на устах язычников, вплоть до того, что язычникам запрещено приближаться к истинному Богу, ибо это расценивается как святотатство.
Так было до сих пор. Больше так не будет.
Бог Израилев – это тот самый Бог, что сотворил всех людей. Зачем препятствовать творениям чувствовать притяжение своего Творца? Вы думаете, что язычники не ощущают в глубине сердца ничего такого, некой неудовлетворенности, которая кричит, мечется, кого-то ищет? Кого? Чего? Неведомого Бога. И вы думаете, что если язычник сам себя возложит на алтарь этого неведомого Бога – на тот бесплотный алтарь, каким является его душа, в которой всегда есть память о ее Создателе; душа, которая ждет не дождется, когда же будет объята славой Божией, как была объята ей Скиния, воздвигнутая Моисеем по повелению, им полученному; которая, наконец, будет плакать до тех пор, пока не наступит это обладание – думаете, Бог отвергнет это его приношение как какую-нибудь скверну? И вы считаете греховным этот поступок, вызванный честным стремлением души, что, разбуженная небесным зовом, на Божье: „Приди“ отвечает: „Иду“, и в то же время считаете святым – порочное поклонение какого-нибудь представителя Израиля, который жертвует Храму остатки от своих наслаждений и входит в присутствие Божие, и называет Его по Имени, этого Пречистого, когда в его душе и теле кишат грехи?
Нет. Истинно говорю вам, что верх святотатства – в том израильтянине, который нечистой душой тщетно произносит Имя Божие. Оно произносится всуе, когда по состоянию вашей души вы знаете, а вы не безрассудны, знаете, что произносите его напрасно. О! Я вижу негодующий лик Бога, который неприязненно отвращается, когда Его призывает какой-нибудь лицемер, когда Его именует кто-то, кто закоренел в грехах! И оттого Меня охватывает ужас, Меня, никак не заслуживающего этого Божественного гнева.
8 Во многих сердцах Я читаю следующую мысль: „Но тогда, за исключением детей, никто не сможет призвать Бога, поскольку во всяком человеке есть нечто нечистое и греховное“. Нет. Не говорите так. Именно грешникам следует призывать это Имя. Именно тем, кто чувствует, как их душит Сатана, и кто хочет освободиться от греха и от Искусителя. Хочет. Вот то, что превращает профанацию в действенный обряд. Хотеть исцелиться. Призвать Всемогущего, чтобы получить прощение и быть исцеленными. Призвать Его, чтобы обратить в бегство Искусителя.
В Бытии сказано, что Змей искушал Еву не в тот час, когда Господь прохаживался по Эдему. Если бы Бог находился в Эдеме, Сатаны не могло бы там быть. Если бы Ева призвала Бога, Сатана бы убежал. Всегда имейте в сердце эту мысль. И с искренностью зовите Господа. Его Имя есть спасение.
Многие из вас хотят сойти в воду и очиститься. Очищайте же сердце, непрестанно, начертывая на нем любовью слово Бог. Не лживыми молитвословиями. Не традиционными обычаями. Но своим сердцем, помышлением, действиями, всем вашим существом произносите это Имя: Бог. Произносите его, чтобы не быть в одиночестве. Произносите его, чтобы иметь поддержку. Произносите его, чтобы быть прощенными.
Осознайте смысл этого изречения Бога Синайского: „Всуе“ – это когда говорят: „Бог“ и не меняются к лучшему. И тогда это грех. Не „всуе“ – это когда, словно биение крови в сердце, каждое мгновение вашего дня и во всяком честном деле, во всякой нужде, искушении, скорби – с ваших уст не сходят сыновние слова любви: „Приди, мой Боже!“. Тогда, поистине, вы не согрешаете, произнося святое Имя Божие.
Ступайте. Мир да пребудет с вами».
9 Больных никого нет. Иисус, скрестив руки и опираясь на стенку, продолжает стоять под крышей, куда уже проникает тень. Иисус наблюдает за теми, кто уезжает на осликах или из побуждения к очищению спешит к реке, или полями направляется к селению.
Мужчина, одетый в очень темную красную одежду, похоже, находится в нерешительности, не зная, как поступить. Иисус на него поглядывает. Наконец, он приходит в движение и идет к своей лошади, поскольку у него прекрасная белая лошадь, украшенная красной попоной, свешивающейся из-под седла, усеянного декоративными гвоздиками.
«Дружище, подожди», – говорит Иисус и подходит к нему, – «Наступает вечер. У тебя есть где переночевать? Издалека прибыл? Один?»
Мужчина отвечает: «Очень издалека… а отправлюсь… не знаю… В селение, если найду… если нет, то в Иерихон… Я там оставил свою свиту, на которую не могу положиться».
«Не надо. Предлагаю тебе Свою кровать. Она уже готова. Еда у тебя есть?»
«Ничего нет. Думал, встречу более гостеприимные селения…»
«Тут ни в чем нет недостатка».
«Ни в чем. Даже в ненависти к Ироду. Знаешь, кто я?»
«Всех, кто ищет Меня, зовут одинаково: братья во имя Божие. Заходи. Преломим хлеб вместе. Можешь укрыть свою лошадь в том помещении. Я буду там ночевать и присмотрю за ней…»
«Нет, только не это. Там буду ночевать я. Хлеб я приму, но не больше. Не полезу своим грязным телом туда, где почивает Твоя святость».
«Ты считаешь Меня святым?»
«Я знаю, что Ты святой. Иоанн, Хуза… Твои дела… Твои речи… Царский дворец трезвонит о них, словно раковина, сберегающая грохот морских волн. Я приходил к Иоанну… потом потерял его. Но он мне говорил: „Тот, кто больше меня, примет тебя и возрастит“. И это можешь быть только Ты. Я пришел, когда узнал, где Ты находишься».
Они остаются под крышей одни. Ученики переговариваются возле кухни и поглядывают исподтишка.
10 С реки возвращается Зелот, которому сегодня выпало крестить, с последними крещенными. Иисус благословляет их, а затем говорит Симону: «Этот мужчина – паломник, ищущий приюта во имя Божие. И именем Божьим мы приветствуем его как друга».
Симон кланяется, мужчина также. Они заходят в большую комнату, и Манаил привязывает лошадь к яслям. Спешно приходит Иоанн, которому Иисус подал знак, и приносит травы и ведро воды. Также прибегает Петр с масляной лампадкой, так как уже темно.
«Здесь мне будет превосходно. Да вознаградит вас Бог», – говорит всадник, а после в компании Иисуса и Симона заходит в кухню, которую освещает связка хвороста, зажженная по такому случаю.
Все заканчивается.
[1] Буквально: отправляется в места убежища. В Израиле были города, служившие убежищами для совершивших неумышленное преступление и спасавшихся от кровной мести. См., например: (Числ. 35:15)