Когда после крещения Руси Владимир, как говорит летописец: «... нача ставити по градам церкви...», то они были не первыми на Руси, так как уже значительно задолго до 988 года многие из славян и живших среди них варягов были христианами и имели свои храмы. Так, например, из летописного рассказа об убийстве Аскольда и Дира (882 г.) известно о существовании тогда двух деревянных* церквей — божницы св. Николая и св. Орины. О христианской церкви, и притом соборной, летописец упоминает в рассказе о договоре князя Игоря с греками: «Наутрея призва Игорь послы и приде на холмы где стояше Перун и покладоша оружья и щиты и золото и ходи Игорь роте и мужи его и елико поганыя Руси а христьяную Русь водиша в церковь святаго Ильи яже есть... се бо бе сборная церкви мнози бо быша Варязи христьяни». По-видимому, были также церкви в Новгороде, так как об одной из них, о церкви Преображения, построенной якобы до прихода в Новгород епископа Иоакима, посланного князем Владимиром для крещения новгородцев, имеются кое-какие сведения, с достоверностью, правда, не доказанные**.
* Говоря об этих церквах, летописец называет их «срубленными» и говорит, что они сгорели.
** Исследование о летописи Якимовской. П. Лавровский 1856 г., прим. 199.
Конечно, до 988 г. христианские церкви не могли быть многочисленными, но после крещения Руси они быстро начали всюду воздвигаться, и сооружению их не могло препятствовать отсутствие у славян каких-либо технических знаний, так как громадное большинство этих церквей строилось из дерева, и лишь немногие храмы больших городов могли быть сооружены из камня, потому что для этого приходилось вызывать из Византии мастеров, так как своих специалистов по каменному делу на Руси тогда еще не было. Да и позднее, когда у нас появились свои собственные зодчие, которые умели строить каменные храмы, последние, вследствие их дороговизны, были под силу только большим городам и монастырям, а вся сельская Русь рубила свои храмы из дерева.
|
|
Какова же была архитектура наших первых деревянных храмов, а также тех, которые строились до XVII века и изображений которых нигде не сохранилось?
Попытаемся решить этот вопрос, взяв за исходную точку те приемы сооружения деревянных церквей, образцы которых уцелели до нашего времени. Если сопоставить эти памятники нашего церковного деревянного зодчества, построенные в XVII веке и в начале XVIII, с теми изображениями деревянных церквей, которые встречаются в описаниях иностранцев, путешествовавших по Русскому государству в XVII веке, то можно вывести вполне определенное заключение, что путешественники изобразили церкви совершенно таких же типов, каких придерживались зодчие тех храмов, что сохранились до нашего времени. Но ведь из числа церквей, зарисованных иностранцами, многие были построены задолго до того момента, как их увидели эти путешественники, и этот промежуток времени мог равняться 150—200 гг., то есть возможному сроку службы деревянного здания. Другими словами, некоторые из церквей, изображенные в книгах иностранцев, без сомнения, могли быть построены в XVI и XV вв. Кроме того, благодаря тем сведениям, которые мы можем почерпнуть в различных памятниках нашей древней письменности, является возможным установить факт, что в XVI и XV столетиях церкви строились «по подобию» и «как водится», то есть наши плотники, следуя за желанием народа, строго придерживались в своих постройках существовавших тогда образцов — древних храмов и строили «по старине»*.
|
|
* См. у И.Е. Забелина: «Русское Искусство. Черты самобытности в древнерусском зодчестве». С. 101. Рассказ о построении соборной церкви в Великом Устюге.
Само собой понятно, что такое руководство старинными образцами, хорошо знакомыми не одним лишь специалистам-плотникам, но также и всем прочим как городским, так и сельским людям, практиковалось не только в течение XVI и XV столетий, но, конечно, и раньше, потому что на такое положение вещей нисколько не влияли внешние причины — ни владычество татар, безразлично относившихся к вероисповеданиям покоренных ими народов, ни деятельность на Руси иностранных зодчих, имевших дело только с каменными постройками. Таким образом, область строительства деревянных церквей являлась как бы замкнутым кругом, внутри которого, вне сферы посторонних влияний, жили и развивались исконные традиции чистого народного творчества. Поэтому, продолжая двигаться вглубь веков тем же путем и основываясь на чрезвычайной медленности развития народного искусства, а также на свидетельстве писцовых книг XV века, упоминающих о высоких деревянных церквах** различных сел и погостов, например: «Сельцо Удосол, а в нем церковь Великий Михаил Арханьгил... Погост Городенский, а на погосте церковь Дмитрей Велики Солуньски...», мы придем к заключению, что в XIV и XIII столетиях, а, быть может, и в XII и XI, то есть у порога эпохи распространения христианства, деревянные церкви имели те же основные типы, что и в веках XV и XVI, для которых они служили образцами.
|
|
** Очевидно, шатровой формы.
Однако, на протяжении пяти веков (с XI и XVII), вне всякого сомнения, должна была произойти известная эволюция форм, но легче предположить, что сущность этой эволюции заключалась в накоплении новых форм, нежели в отбрасывании старых, то есть наравне с более совершенными новыми приемами как общей композиции, так и деталей, продолжали повторяться менее конструктивные и художественные приемы глубокой старины. Ведь и среди сохранившихся по настоящее время древних деревянных церквей есть много таких, которые, по примитивности их замысла, могли бы быть построены в XII веке, тогда как в действительности они относятся только к XVII столетию. Поэтому едва ли будет ошибочным предположить, что на всем протяжении нашей истории, вплоть до второй половины XVIII века, богатые села рубили красивые, большие и сложные храмы, а села бедные довольствовались незамысловатыми церквами, мало чем отличавшимися от простых изб, причем как первый, так и второй тип церквей повторяли в основных чертах приемы стародавние, сложившиеся искони.
Итак, основные типы наших деревянных храмов не могли существенно меняться, но это можно сказать лишь в отношении тех областей, которые не подвергались влиянию католичества, то есть в отношении северной и центральной России; малороссийское же искусство, под давлением католической Польши, значительно уклонилось в сторону не только в области каменного строительства, но также и в области деревянной архитектуры.
Придя к заключению о почти незыблемой устойчивости сложившихся у нас типов деревянных церквей, мы этим все же не решили еще вопроса, каким образом выработались эти основные типы, говоря иначе, не выяснили вопроса о форме наших первых христианских храмов, как тех, что строились до принятия христианства, так и тех, что возводились на Руси в первые два века после ее крещения. Предполагать здесь полное заимствование форм у какого-либо народа или подражание этим формам — совершенно невозможно, несмотря на то, что такое решение вопроса являлось бы самым простым и само собой напрашивается; невозможно же оно по той простой причине, что Русь вошла в семью христианских народов через посредство Византии, приняв от нее вместе с догмами вероучения и всю внешнюю — обрядовую сторону религии, а следовательно, и принципы храмостроительства. Но если греки могли быть, да и в действительности были, нашими первыми учителями постройки каменных храмов, то в деле сооружения деревянных церквей они ничем не могли нам помочь, так как, имея дело исключительно с каменными материалами, они вряд ли много смыслили в деревянной архитектуре, тогда как славянам плотничное искусство было искони знакомо, а ко времени принятия Русью крещения они успели в нем выработать свои приемы как конструктивные, так и художественные. Однако, если Русь языческая не задумывалась над постройкой жилых зданий и капищ для богов, а опытной рукой принималась за их постройку по уже сложившимся приемам, то Русь, только что крестившаяся, должна была робко конструировать свои первые деревянные церкви, отыскивая для них новые формы, так как пользоваться готовыми приемами сооружения капищ она не смела, если не из боязни возврата к старой вере, то из нежелания сравнения дома Бога истинного с обиталищами ложных богов, недавно отринутых.
В этом отношении на помощь строителям наших первых деревянных храмов пришло то обстоятельство, что от греков мы получили религию с уже окончательно установившеюся обрядностью и, следовательно, со вполне определенными частями храма, а именно: алтарем, помещением для молящихся (кафоликоном) и притвором (нартексом), в котором стояли оглашенные (готовящиеся к принятию крещения). В каменной архитектуре греков каждая из этих частей храма уже вылилась к тому времени в типичные формы, которые целиком были пересажены греческими мастерами на русскую почву для наших первых каменных храмов. Но для дерева эти формы были, в большинстве случаев, если не непригодны совсем, то, во всяком случае, несвойственны ему, что русские люди, как природные плотники, сейчас же почувствовали. Поэтому нашим мастерам была предложена, если так можно выразиться, одна только схема плана, и наше духовенство всегда очень строго, насколько это только ему удавалось, требовало от зодчих точного осуществления этой схемы. Последняя, при минимуме требований, была, как мы указали выше, очень проста, состоя всего из трех частей, даже из двух, так как в крайнем случае можно было обойтись без притвора. Первая из этих частей должна была быть относительно просторной, чтобы вместить в себя возможно большее число молящихся; при этом ее нужно было так сконструировать, чтобы последние хорошо видели и слышали богослужение, следовательно, она должна была непосредственно примыкать к алтарю и быть относительно светлой; в плане кафоликон имел обыкновенно прямоугольную, близкую к квадрату форму. Вторая часть — алтарь, опять-таки при минимуме требований, должна была вмещать в себя престол и жертвенник и быть лишь настолько просторной, чтобы священнику было удобно совершать богослужение. Сплошные иконостасы, совершенно изолирующие алтарь от помещения для молящихся, появились сравнительно поздно, а в первые века эти две части отделялись одна от другой лишь алтарной преградой, то есть невысокой решеткой. В греческой архитектуре*, ко времени занесения ее форм на Русь, алтарь всегда имел в плане форму прямоугольника или квадрата (вима), к которому с востока примыкала апсида — полукруглая или граненая пристройка**, открывавшаяся в алтарь аркой и покрытая половиной сферического свода. Алтарь примыкал к кафоликону всегда со стороны востока. При более высоких требованиях алтарная часть храма усложнялась жертвенником и диакоником; первый служил, как показывает его название, помещением для жертвенника, а второй предназначался для хранения священных сосудов, книг и облачений. Оба эти помещения делались меньших размеров, нежели сам алтарь, но подобно ему состояли из прямоугольных частей с примыкавшими к ним апсидами; жертвенник располагался с северной стороны алтаря***, а диаконик с противоположной стороны — с южной — и непременно соединялись с алтарем арками или дверями. Наконец, притвор (нартекс) представлял собой самостоятельную пристройку, расположенную с западной стороны кафоликона, обычно вытянутую в плане по линии север-юг и соединявшуюся с кафоликоном одной или тремя дверями.
* См.: Мих. Красовский. Планы древнерусских храмов. Петроград, 1915.
** Иногда полукруглая изнутри и снаружи, иногда граненая с обеих сторон, иногда, наконец, изнутри полукруглая и граненая снаружи.
*** Слева, если стоять лицом к алтарю.
Михаил Красовский