Сознание в «Портрете художника в юности», как и в жизни не односторонне, а по составу своему многоуровневое и разноаспектное. И, для того, чтобы извлечь пользу для себя из всего написанного, и найти наконец-таки ответы на вечные вопросы – придётся, как это не прискорбно – рассмотреть их все, или по крайней мере – некоторые. Так как главное, на наш взгляд – начать. Выбрать направление, а дальше, всегда найдутся те, кто пойдёт по нему, и каждый, как всегда найдёт что-то новое. А найденное определит по-своему, увидит в этом что-то своё и это станет его Правдой. Это значит, что найденное и увиденное человек сам определит для себя. Вот это и называется тем самым, кровно родным ирландским словом – самоопределение. Самоопределение – свобода каждого. Свобода в слове. И снова круг. И снова к началу. Но раз есть клубок – пора его распутывать…
«Крестообразное» преломление
Как удалось нам выяснить ранее, всё, что было возможно, и всё, что мы находим в Джойсовском тексте – объединено и отражено Сознанием. Этот текст, по-сути, представляет собой естественным образом смоделированное трёхуровневое пространство. Пространство трёх миров, которое мы и попытаемся рассмотреть. Джойсовский текст построен на единстве трёх различных миров, в нём, как бы объединены три сферы, охватываемые одной, большей – текстуальной. Эти сферы, или миры, располагаются друг над другом, как пирамида. И это строение, в какой-то мере напоминает Дантевский текст с заключённой в нём формулой:
Рай
Чистилище
Ад.
В тексте Джойса, будь то «Улисс», будь то «Потрет художника в юности», «Поминки по Финегану», «Дублинцы», или любое другое его произведение, перед нами предстаёт нечто подобное. Это три мира, или три мировоззрения. «Нижний мир» – мир простого обывателя, живущего насущными проблемами, и не особо задумаювыщегося о судьбах своей сраны, любви и чём-либо другом, что отвлекало бы и смущало бы его разум. В «нижний мир» чаще всего оказывается помещена толпа, со своим однотипным «стадным», шаблонным мышлением и притуплёнными высокими чувствами. В «Портрете художника в юности» типичными представителями «нижнего мира» выступают Дейвин, Темпл и Линч, в «Улиссе» - почти все знакомые, встреченные Леопольдом Блумом в его странствии. Далее следует средний, или «срединный мир», в котором живут люди, чья душа в равной степени бывает обеспокоенна заботами о насущном и высоком. Это самая условная часть героев, потому что «срединный мир» самый непостоянный пласт, и его обитатели вечно вынужденны метаться между «нижним» и «вышним» миром, не находя приемлимым для себя опускаться до уровня «нижнего мира» и не имея сил подняться на уровень «вышнего мира». К типичным представителям «срединного мира» мы можем отнести дядюшку и отца Стивена – Саймона Дедала, а, также, почти всю издательскую братию из «Улисса». И, наконец, «вышний мир» - это мир небесный. Мир, упомянутый в книгах, мир населённый мечтами, надеждами, истинной любовью, искусством, поэзией, музыкой, и праведниками, которых так яростно цетируют обитатели «срединного мира». Такое построение кажется совершенно правильным, но отнюдь не идеальным. Трагедией обращается любая попытка героя из одного мира – перешагнуть в другой. Обитатель нижнего мира не имеет душевных и духовных сил подняться в «срединный мир», и, чаще всего, не особенно этим и опечален, а житель «срединного мира» чаще стремится вверх, но обстоятельства, имеющие огромную власть, словно сосредоточенную именно в «срединном мире», не дают ему подняться, или даже вынуждают его опускаться на уровень ниже. Это противостояние и порождает бунтарей и сломленных аппатичных флегматиков и меланхоликов. Именно в «срединном мире» - самая бурная жизнь эмоций и чувств. Но, если присмотреться, такое постороение мира оказывается не идеальным ещё и потому, что в нём нет места Поэтам. Они оказываются заключены в пространстве между трёх миров. И они в равной степени оказываются чужды каждому из них. Это те герои, которые оказываются изгоями уже при рождении. Им не найти места и покоя ни в одном из миров, потому что каждый кажется им несовершенен и не прочен. Эти герои обречены блуждать между тремя мирами, ни находясь в равной степени ни в одном из них. К таким героям-странникам и принадлежат, как раз Стивен Дедал и Леопольд Блум, да и, пожалуй Крэнли, стоит признать. Мысль эта о трёх уровневом мироустроении вполне подходит под нашу концепцию Сознания, которое, бесспорно, может иметь многоуровневое строение. Но если следовать только этой выдвинутой нами теории, – то мы получим всё равно – лишь одну сторону рассматриваемого. Вертикальное направление. Герои у Джойса, по данной версии, движутся лишь вверх-вниз. Эту теорию необходимо дополнить недостающим звеном, позволившим бы нам как можно более полно взглянуть на посторение романа с точки зрения выведенной нами формулы Сознания. Для этого, стоит обратиться к моделированию второй, вспомогательной теории. Из всего, сказанного мы можем прийти к интересному выводу о концепции времени в романах Джойса. Это время не похожее ни на одно другое, словно бы застывшее и сознании героев. Остановленное время. Получается так, что каждый герой, движется как бы вне его, и в любой миг волен остановиться и заглянуть равно как в прошлое, так и в будущее, и именно в этой точке они пересекаются. Но удивительно то, что для такого акта «заглядывания» героям, как оказывается, совершенно не нужно – останавливатся. Это происходит само собой, как поворот головы может совершится человеком без остановки на пути. Это очень точно и верно отражает возможности и нашей жизни, уходящие от законов действующих в литературе и тексте. А это, так или иначе, приводит к мысли о том, что время, которое мы привыкли разграничивать на три объективных отрезка: прошлое, настоящее, будущее – представляет собой в действительности всего лишь один бесконечно продолженный неделимый отрезок. Человек на этом отрезке – значение условное. Он возникает и проходит, отмеряя для себя своё настоящее и прошлое, ориентируясь на себя. Это крайне не удобно, да и, скорее всего не правильно, потому что как в жизни, так и в Джойсовском тексте мы сталкиваемся с феноменом не триединого (прошлое, настоящее, будущее) времени, а одного времени, имеющего два направления – назад и вперёд, (впрочем, справедливости ради стоит признать время – единовременно разнонаправленным). «Настоящим» в данном случае является момент обращения назад или вперёд, но само это обращение не меняет ни состояние, ни форму этого времени. Такое бесконечно продолженное «настоящее» было бы вернее назвать «двунаправленном временем», которое графически может быть представленно, как бесконечный отрезок одновременно растущий в обе стороны. (рис.№1) Так мы получили небходимое искомое – теорию временного пространства, напрвленную в ширину. Нам остаётся только наложить одну на другую эти две теории – и мы получим полную картину построения Джойсовского текста с точки зрения Сознания. Для такого построения, похожим на ось координат, характерна возможность сознания человека двигаться как от «нижнего» мира к «вышнему», так и в той же степени обращаться к «прошлому» и «будущему». Получается, что в «Портрете художника в юности» как таковые прошлое и будущее – не существуют – они консинстированны в Сознании, носителями и интерпретаторами которого выступают в различной степени все герои романа, включая и самого Джойса в лице повествователя. Из этого следует, что в романе Джеймса Джойса мы сталкиваемся с новой фомой приподнесения Сознания, как явления синтезировавшего в себе известные нам понятия времени и пространства. Рассмотрим же, по каким направлениям движется сам автор, для этого нам нужно найти наименьшую текстуальную, далее не делимую целостную единицу, от которой бы мы могли отталкнуться. Приминительно к тексту «Портрета художника в юности» этой единицой является Стивен Дедал. Его история – это история обыкновенного дублинца, а истрия дублинца, какой бы незначительной она ни была – отражает и вливается в историю ирландца, а история ирландца – в историю человека вообще, далее – история всего человечества. Как мы видим Джойс свободно расширяет границы своего текста. Подобных движений по горизонтали – бесконечное множество. Мы можем проследить их: Двунаправленное время – Ирландия – Греция – Мир – Вселенная; XX век = двунаправленное время
|
|
|
|
|
|
e.tс.. Но это только если брать для рассмотрения горизонтальную ось, в то время как мысль и душа Стивена следуют ещё и по вертикальной оси, странствуя между «нижним», «срединным» и «вышним» мирами. И именно в этом мы видим некотрое преломление. Человеку, оказывается возможным как обратиться к «настоящему прошлому», так и к «настоящему будущему», как к «вышнему», так и к «нижнему» и «срединному» мирам. Для нас это «крестообразное» преломление (рис. №2) становится подсказкой для дальнейшего рассмотрения вопроса. Оно, похожее на прицел огнестрельного оружия, очевидно показывает нам ту точку, в которой сходятся две оси «временная» и «пространственная» и этой точкой, этим цетром является – Стивен Дедал. Его душа, его сознание. Свободное в выборе направлений своего развития.
Свобода с акцентом
Относительно свободы, споров, вроде как, и нет.
Слово свято в той же мере, как и необходима сама свобода. Но вопрос лишь в том, что есть свобода? И чем была она для Джойса, как видел её сам автор и как понимал её Стивен?
Независимость, Самоопределение – безусловно знакомые слуху слова, как нам сейчас, так и Джойсу тогда, только ещё в большей степени. Это то, чего не доставало Ирландии в то время, это то, чего жаждал народ, и это то, чего так мучительно не хватало Поэту. «Душа рождается, - начал он задумчиво, - именно в те минуты, о которых я тебе говорил. Это медленное и тёмное рождение, более таинственное, чем рождение тела. Когда же душа человека рождается в этой стране, на неё набрасываются сети, чтобы не дать ей взлететь. Ты говоришь мне о национальности, религии, языке. Я постараюсь избежать этих сетей» (1: 231). В этом, на тот период своей жизни видел Джойс свою свободу. В «Портрете художника в юности» чётко прослеживается эволюция его понимания этого слова. От смутного ощущения навязываемых обществом (родителями, однокласниками, учителями) мыслей и идей, к пониманию свободы, как свободы от запретов, свободы следования своим желаниям и инстинктам, затем трансформировавшееся в понимание свободы, как свободы от греха, от всего низменного и недостойного, и уже позже – высшая свобода – свобода от фальши, свобода от условностей. Такой переход к пониманию свободы, совершённый в сознании самого автора, и показанный им в сознании Стивена Дедала знаком многим. Только вне литературы, вне текстуальных рамок он выглядет иначе: непослушание – падение – искупление – свобода. Разница только в том, что в романе Джойса показан полный путь – завершённый цикл, а в жизни, к сожалению, не многие способны пройти его до конца. Тем и важен нам этот путь. По-сути своей, и он не идеален, так-как подлинно свободным в «Портрете» не оказывается никто, но для каждого из героев свобода – это что-то своё, и свободен из них – каждый по-своему. Почему это именно так, а не иначе? Не мог ли Джойс написать своих героев свободными людьми? Мог, но не сделал этого. Не сделал этого, может быть ещё и потому, что они, равно как и он сам – не были готовы к настоящей свободе. Свобода – это тяжёлый труд. Это крест, который по незнанию, или по глупости мы все хотим взвалить на себя. Этот крест подобен кресту Господнему, ибо лишь Господь был действительно Свободен.
Так что есть свобода? Свобода от греха? Свобода от чужого мнения? Свобода от традиций? От обязанностей? От самого себя? По этому поводу, в тесте мы без труда находим ответ: «21 марта, вечер. Свободен. Свободна душа и свободно воображение. Пусть мёртвые погребают своих мертвецов. Да. И пусть мертвецы женятся на своих мёртвых» (1: 270). Свобода души и воображения. Свобода Сознания. Но как Джойс полагал прийти к ней? Как видел этот путь Стивен? «Найти такую форму жизни или искусства, в коротой твой дух мог бы выразить себя раскованно, свободно» (1: 268). Жизнь в искусстве. Поэзия. Музыка. Религия. Слово. Красота. Свобода. Когда-то давным-давно – всё это было неразделимо, и немыслимо одно без другого. Всё это было в Поэтической наследной кельто-ирландской традиции, которая, хотим мы того, или нет, но на протяжении всей нити нашего клубка будет ещё ни раз всплывать из глубин, подобно непотопляемому курраху, среди бушующих волн. Этот акцент необходим для понимания мотивов, двигавших сознанием автора. Он, на наш взгляд, является определяющим, не только в понимании концепций творчества самого Джойса, но и в понимании всего пласта Сознания, как выведенной нами ранее формулы, в любом тексте, принадлежащем перу ирландца. Вне контекста своей культуры, своего наследия, своего двунаправленного настоящего врнмени, полное понимание столь глубоко синтезированных текстов невозможно. Но как нам легче понять его? Изучение вышеперечисленных составляющих – великолепный, но безмерно тяжёлый и долгий труд, зачастую немыслимый читателем для понимания книги. Сознавая это, многие писатели прибегали к так называемому приёму «отстранения». В днанном контексте, применимым к исследованию «Портрета художника в юности», я бы посмела предположить, что термин «отстранение» нужно рассматривать не как производное от «сторона» и «отсторонить», а как рождённое словом «страна», «от страны». Именно к такому спасительному выводу приводит нас Джойс, в необходимости дать нам, и самому Стивену понять что-то очень важное: «26 апреля. Мать укладывает мои новые, купленные у старьёвщика вещи. Она говорит: молюсь, чтобы вдали от родного дома и друзей ты понял, что такое сердце и что оно чувствует. Аминь! Да будет так» (1: 274). Что такое сердце и что оно чувствует? Этот вопрос приследовал Джойса всю его жизнь, но мы не поступим так же. «Вы вправе идти своей дорогой, но и мне предоставьте идти моей» (1: 255) У каждого свой путь, даже у нашего клубка.
Побег Стивена Дедала к своей свободе – решительный шаг. Он бросил всё и ненавистный и любимый Дублин, где «Грязно-серый цвет, отражающийся в стоячей воде, и запах мокрых веток над их головами – всё, казалось, восставало против образа мыслей Стивена» (1: 116) и друзей, грозящих в любой миг превратиться в его врагов, и родных, и свою многостадальную страну с её наследием, культурой и Сознанием. Быть может, именно этот решительный и болезненный шаг, и позволил Джойсу почуствовать себя свободным. Свободным от незримого гнёта, о котором он говорил, давлеющим над детьми Ирландии. Стивен, равно как и сам Джойс сбежал от обыденности, сбежал от самого себя, но куда сбежал? К самому себе. К пониманию самого себя. Для того, чтобы понять свой путь, сердце своё и предназначение – нужно было всего лишь вынуть себя из контекста, любого, мешавшего этому. Сбежать от себя, чтобы обрести себя вновь. Отречься от себя, чтобы постичь себя снова. Стать «блудным сыном» самого себя. Пародоксальное мышление. Джойс не редко удивлял им. И в нём, пожалуй, был свободен, как никто другой.
Клубок парадоксов
Нет, это не наш с вами клубок, который предстоит распутать – это сами ирландцы. Каждый из которых представляет собой клубок парадоксов, причём настолько плотный и искусно сплетённый, наподобие кельтского орнамента, что совершенно не видится возможным, следуя логике, или наитию, обнаружить хотябы один конец его. Как уже было замечено, в Сознании ирландца поразительно непротиворечиво могут уживаться отчаянная ересь и яростное богословие, вековая мудрость и жестокое безрассудство, но стоит сказать и о том, что в каждом из рождённых на земле Эйре спит – ирландец. И парадокс, совсем не в этом, а, даже скорее в том, что некоторым это доставляет неудобства. Конечно, анализируя характерные для ирландцев черты – есть чего испугаться, ведь это самый непредсказуемый народ, ибо даже сам Фрейд уныло опускал свои руки, признавая, что психоанализ применим к кому угодно, но только не к ним… не к ирландцам. А в во время Джойса, так же не стоит забывать – быть ирландцем было не только – неуютно, но и реально опасно. Но что такое быть ирландцем? И как это быть им? Для начала, видется необходимым уточнить, что ирландец, испанец, англичанин, датчанин – всё это народы, и человк, носящий название ирландец, является не просто «рождённым в», но и наследником… А вот ирландское наследие – и есть то, что определяет большую часть из всех необъяснимых феноменов ирландского менталитета. И если смотреть внимательно – то можно с лёгкостью увидеть что Джеймс Джойс был ирландцем в полном смысле этого слова. Этому есть несколько доказательств. Во-первых, он был рождён в Дублине, а родиться в Ирландии, чаще всего уже достаточно, чтобы принадежать её душе всецело и бескорыстно, во-вторых, как мы видим, большая часть всех Джойсовских образов, мотивов, толкований и сюжетов немыслима вне ирландской традиции, а их понимание невозможно, без свободного владения великим ирландским культурным наследием, в-тетьих само Джойсовское повествование, полное музыки, острот, перемежающихся невероятными отступлениями, слог его, то по-латински чёткий и краткий, то впадающий в песнь, полный скрытых образов, которые, разумеется, полагается сначала разглядеть, затем разгадать, а уж затем истолковать во всём множестве существующих традиционных толкований. Кроме того, сам взгляд на мир, сам способ его восприятия и его отражения – всё выдаёт в авторе ирландца. Больше ирландца, чем он сам того хотел. Но было ли это Правдой, или было всего лишь игрой со стереотипом, с маркой, котроую к человеку приклеивали как к письму? Этим же вопросом стоит задаться и нам, для более полного и всестороннего понимания Джойсоского текста. Выводы, сделанные нами, как нельзя лучше позволят увидеть новый срез Сознания не только самого автора на тот его жизненный период (1916 – 1941), но и глубже проникнуть в понимание его художественного текста, найти в нём не просто поражающие нас мысли, а увидеть неподдельные военные манёвры, затеянные в душе одного человека совершенно разными, но как всегда – неделимыми началами.
Джойс отличался ото всех. Ядовитой трезвостью ума и объективным взглядом на жизнь. Он видел то, чего порой многие не хотели ни замечать, ни признавать. Он видел фальш. Во всём что его окружало.
«…И не могу принять всерьёз
Певцов писклявых идеал;
Лювовь хоть до небес воспой –
Но капля фальши есть в любой»
(5: 75)
Поэт! Он был чужд борьбе и боям. Он признавал лишь один бой и одну борьбу – с собою. Бессилие в своих попытках что-либо изменить повлекло за собой разочарование. В идеях сопротивления, в идеях борьбы… Смятение и стыд, сожаление и боль переполнили душу. И лучшим из того, что смог придумать Джойс было – отречение. Отречение от всего: от правил, от религии, от своих прежних идей и более того – от ирландца в себе. Отныне Джойс действовал, думал и творил, как человек свободный от вековых оков, давлеющих над ирландцами, как человек мыслящий и практичный, признающий право и власть за новыми «английскими» веяниями, тем самым он короновал англичанина в себе. То есть хотел, чтобы это было так. Но так не было. И не могло быть. «Нянька Дейвина научила его в детстве ирландскому языку и осветила примитивное воображение мальчика зыбким светом ирландской мифологии. Дейвин относился к этой мифологии, из которой ещё никто не извлёк ни единой крупицы красоты, и к её неуклюжим, бесформенным преданиям, обожествлённым временем, так же, как к католической религии, - с тупой верностью раба» (1: 211), «Спроси его, - шепнул Стивен с невесёлой усмешкой, - не нужен ли ему подопытный субъект для оптов на электрическом стуле? Он может располагать мною» (1: 222) Ирландец и англичанин в нём вступили в войну. Они превратили в полигон не только его сердце и душу, но весь его текст. «Мои предки отреклись от своего языка и приняли другой, - сказал Стивен. – Они позволили кучке чужеземцев поработить себя. Что же, прикажешь мне собственной жизнью и самим собой расплачиваться за их долги? Ради чего?» (1: 231)и «Золото восхода, багряная медь и зелень яблочных садов, синева волн, серая, по краям пёстрая кудель облаков. Нет, это не краски. Это равновесие и звучание самой фразы» (1: 199) Отчаянно. «Он часто гадал: о чём так усердно молится дядя Чарльз? Может быть, о душах в чистилище или просит ниспослать ему счастливую смерть, а может быть, о том, чтобы Бог вернул ему хоть часть того большого состояния, которое он промотал в Корке» (1: 116)и «Но все мы были порядочными людьми, Стивен, по крайней мере я так думаю, и честными ирландцами» (1: 140)С кровью «Знаешь, что такое Ирландия? – спросил Стивен с холодной яростью. – Ирландия – это старая свинья, пожирающая свой помёт» (1: 231)и «Теннисон – поэт? Да он просто рифмоплёт!» (1: 188)Во всём:
«…Да, я виноват перед милой Ирландией,
Честь её, можно сказать, была в длани моей;
Всегда этот остров другим в назиданье
Ссылал таланты свои в изгнанье
И, кельтским юмором руководим,
Предавал вождей одного за другим.
………………………………………………
И ещё: осушил не ирландский ли ум
Римской барки протекший трюм?
………………………………………………
О Эйре, чистейшая страсть моя,
Страна, где Христос и Кесарь друзья!
Страна, где трелистник на воле в поле!
(Минутку, миледи, я вытру сопли.)»,
(5: 135)
«И всё ж – за Галию, друзья, и чтоб нам без забот
В её курятнике жилось весь следующий год.
Скорее соус передай, гусак своей гусыне
И, о печёнке позабыв, возвеселися ныне!»
(5: 173)
Англичанин зверствовал «Как растормошить их, как завладеть воображением их дочерей до того, как они понесут от своих дворячников и вырастят потомство не менее жалкое, чем они сами?» (1: 261),
«...Кто там сказал: не противься злу?
Я книгу его превращу в золу,
И ссыплю прах в кривобокую урну,
И каяться буду упрямо и бурно –
Трещать, кряхтеть, пищать в песнопеньях,
И всё это стоя на тощих коленях,
В Великий пост я подставлю сам
Покаянный голый зад небесам
И, слезами в печатне моей обливаясь,
В ужаснейшем прегрешенье признаюсь.
И метранпаж мой из Беннокбурна
Окунёт свою правую руку в урну
И начертает у всех на виду
Memento homo на голом заду»,
(5: 137-139)
а ирландец, почему-то не сдавался «Берегитесь, отец Долан, - сказал я, - как бы юный Дедал не выдал вам двойную порцию по рукам» (1: 125)
Эта мучительная борьба продолжалась долго. До конца. До конца дней автора. Сейчас, если любой из Вас заглянет в литературный справочник или энциклопедию, он увидет вынесенный вердикт: английский писатель (правда, слава Богу всё чаще и чаще сейчас находится тех же английских трезвомыслящих авторов, аккуратно уточняющих, желая держаться «от греха подальше», что Джойс – ирландский писатель). Сейчас, если любой из Вас откроет оригинальный текст – увидет сам: английский. Но, в то же время, сейчас, если любой из Вас вдумчиво прочтёт его, то неотвратимо и ясно поймёт, думая об авторе,: ирландец. Ирландец настолько, что это само собой становится очевидно. Ирландец настолько, что это совершенно неопровержимо. Ибо это видно во всём: и в этом убийственном ирландском юморе, и в исключительной ирландской проницательности, благодаря которой без труда узнаются ирландцы по текстам, и в этой вопящей самобытности, в бесстрашной оригинальности, слепящей яркости, смертельной ирониии и беспощадной правде. Увы, увы всем стараниям автора – ирландец – победил. Победил, прославив и Джойса и многострадальную Эрин, о чём говорят многочисленные высказывания в духе: «Джойс демонстрирует высочайшую стихотворную технику, оригинальность и изящество своего комического дара. Перфекционист, он просто не умел писать не блестяще» (5: 19). Джеймс Августин Алоизиус Джойспобедил и покорил своим детищем многих, метнул-таки свою заветную гранату «Из Ирландии с любовью». Почему так? Да, наверное, потому что ирландцы – не сдаются.
Итак, настоящая война, развернувшаяся не только в душе самого Джойса, но и перетекшая на страницы «Протрета художника в юности», а позже и вовсе затопившая «Улисса», куда глубже простых «ирландских» и «антиирландских» высказываний. Она – в интонациях, в аллюзиях, в выбираемых образах. Она глубже – между двумя словами в одной строчке, между двумя звуками в одном слове, между двумя смыслами одного значения. Война не на жизнь, а на смерть – война за свободу. Свободу друг от друга, за свободу от традиций и чувств… И сама эта война – есть свобода, потому что в её изящных манёврах, в её беспощадных стачках, хитроумных планах и многостраничных баталиях яснее всего виден тот уровень владения словом, когда оно обретает неоспоримую власть и по-истине несокрушимую силу. Это война противоречий – на этом построен образ главного героя романа, на этом, как на струнах диковинного инструмента играет Джойс, и на этом, как ни странно держится вся наша жизнь – на войне противоречий. Свободы и несвободы, Истинной любви и похоти, жизни и смерти, религии и язычества, и всё это не есть ли показатель мятущейся противоречивой души? И если смотреть и видеть – то ясно становится: нет.
Что есть противоречие души? Это когда сам человек не знает чего хочет, и по минутному веянию того или иного чувства может захотеть одного или другого, и совершить совершенно разные поступки. Противоречивость, как давно уже отметили психологи, характеризует, чаще всего ещё несостоявшихся личностей, людей ещё не нашедших себя в этом мире, и мира в самих себе. Это ли можно сказать о Джойсе и его герое Стивене? Человек – непостоянен. Радость сменяется печалью, а надежда разочарованием – и это также естественно, как лето сменяется зимой, а день сменяется ночью. Что можем мы подчерпнуть в этом вечном противостоянии? Мы можем обнаружить лишь несокрушимое желание жить, потому что эта борьба, и все эти, казалось бы нелепые метания, ни что иное, как попытка восстановить гармонию в душе и Сознании, между двумя началами. Но равно, как ночь и день – два времени одного дня, так и все противоположности в человеческой душе – всего лишь её стороны. Нужные друг другу, потому что немыслимые одна без другой. И это читается из книги. Скоро и неизбежно, при вдумчивом прочтении понимние единства всех противоречий и их бесспорная необходимость для жизни в тексте Джойсовского романа. Если лишить его протоиворечия – он распадётся, превратится в прах, не останется даже ни одного образа и ни одной целосной фразы. Хаос воцарит без противоречий. И до тех пор, пока противоречие души будет расцененно, как феномен души «мятущейся» - крайне сложно будет найти нам в тексте этого, или другого романа Джойса хотябы один ответ, пусть даже на самый неважный и простой вопрос. Схожую мысль попробуем обозначить и мы в своей работе. На данном этапе, мы, пожалуй затронем тему любви, - самую болезненную и спорную тему в творчестве писателя. Есть она или нет? Детский ли она вымысел или священная явь? Или на самом деле нет никакой любви, а наш удел так же печален и однообразен, как удел братьев наших меньших. На этот вопрос отвечает блистательное противоречие сюжетного и текстового убеждения.
Разочаровавшаяся душа поэта, принадлежащая в равной степени и автору и лирическому герою ожесточилась. Увы. Озлобилась. И с той же яростностью, с коей прежде была готова защищать любовь и веру, устремила все силы свои на их низвержение.
«…Ни с тем, кто верит, что на свете
Есть только «комильфо» и «эти»,
Ни с тем, кто, как на божество,
Глядит на Мэтра своего,
Ни с тем, кто вьётся каждый вечер
Пред богачами в Хэзел-Пэтче,
А о Великом о посту
Так кается, что нос в поту,
Ни с тем, кто ночью торопливо
Тайком от всех глотает пиво,
Ни с тем, кто в сумраке ночном
Однажды встретился с Христом
(Отмечу, правда, что – увы! –
Христос тот был без головы…)»
(5: 127)
Джойс пытается втоптать в грязь то, что ещё недавно было для него свято,
«Они бормочут о любви. Заткни
Ухмылку рта щербатого. Уйми
Трепет и стыд
Зудящей плоти – пусть умрут они!
От затхлых песен, сплетённых тайком,
Как изо рта кошачьего, разит
Дурным душком»
(5: 117)
Он упивался своей блистательной властью говорить то, что кроме него не мог себе позволить ещё пока ни один:
«Я – катарсис. Я – очищенье.
Сие – моё предназначенье.
Я не магическая призма,
Но очистительная клизма.
Оцените ль, друзья, поймёте ль
Как мил мне древний Аристотель?
Я проституток и кутил
Перепатетике учил»
(5: 125)
Свобода пьянила его и, в конце концов, опьянённый ею, он создал «Улисса». Ужасное и великое произведение. Он похоронил Любовь и все высокие и чистые устремления с нею, он опустошил и обесчестил жизнь, выкрал из неё все радости и восторги, мечты и сны, оставив нам лишь пугающую реальность, ту, что способна убить Поэта и погубить окрылённую душу. Но я не понимаю тех, что кричат в своём бездарном ослепленьи: «Позор! Позор автору! Увы ему!» Нет. Не позор. И не увы. А vivat. Начатый в «Портрете» и законченный в «Улиссе» смерч развенчания всего сокровенного – ни что иное, как величайший гимн любви. Да-да, именно любви. Ужели, скажите мне на милость, можно так отчаянно порочить то, чего не существует, то, чего нет в действительности, то, что не имеет власти над людьми, то, что действительно ни свято и всесильно? Читая Джойса, как никогда прочно можно утвердиться в вере, и как никогда искренне поверить в любовь, ибо даже сам Джойс ввёл в «Улиссе» в эпизоде «Циклоп» роковую фразу: «Насилие, войны, надругательства, ненависть – нет, это не жизнь для мужчин и женщин». Что же противостоит этому? – спрашивает Блума его собеседник. «То, что противоположно ненависти, - ответил Блум. – Любовь» (2: 314)
Использование Джойсом основы человеческой души (противоречия), как основы для своих книг, по-сути – не ново. И, мы могли бы сказать, что делал это писатель вовсе не осознанно. Но ведь именно на противоречии – что представляет самую большую сложность для понимания и трактовки, он и создал свой великолепный шифр, позволивший ему запереть путь к тайне сочетания Музыки и Правды в слове. Он запер Поэзию в прозе. Растворил её в ней, как растворили и мы её для самих себя в суете нашей жизни.
Тайный шифр
Смешивать различные ингридиенты в одно чародейственное зелье, дело Поэтов лишь отчасти. Они, скорее призваны либо его пить, либо его размешивать, если следовать ирландско-кельтской традиции, и мы последуем ей, ибо другого пути, на этот раз у нас просто нет.
Для того, чтобы прояснить ситуацию, обратимся к блистательному теоретику и ядовитому практику Роберту Грейвсу, который, по волнующему нас поводу заметил некоторые дельные вещи, правда, приминительно к Поэзии, но мы не будем на него в обиде за это, ибо ею текст Джойса пронизан насквозь, как разноцветный ковёр нитями.
«Прозаический метод был введён греками классической эпохи как страховка против мифографической фантазии, способной утопить всё разумное. Теперь он стал единственным законным способом передачи полезной информации. И в Англии, как во многих торговых странах, господствует мнение, что «музыка» и старомодный ритм – две особенности поэзии, которые отличают её от прозы, что каждое стихотворение имеет или должно иметь прозаический эквивалент. В результате поэтические способности атрафированы у образованного человека, который сам не развивал их, в точности как способность понимать живопись атрафирована у арабов-бедуинов. (Т. Э. Лоуренс один раз показал цветной портрет арабского шейха его людям. Они передавали портрет из рук в руки, однако никто ничего не смог сообразить, и лишь один сказал, что узнаёт рог бизона, показывая на ногу шейха.) Неумение думать поэтически – разлагать речь на оригинальные образы и ритмы и вновь комбинировать их одновременно на нескольких уровнях мысли в нечто многозначное – приводит к неспособности ясно думать в прозе. В прозе каждый человек в каждый момент думает на одном каком-нибудь уровне, и никакая комбинация слов не должна нести в себе больше одного значения. Тем не менее, образы, живущие в словах, должны соотноситься, если текст предполагает быть единым. Это простое правило забыто, и то, что сегодня называется прозой, является обыкновенным механическим соединением неких стериотипов вне зависимости от образов, заключённых в словах. Механический стиль, который родился в бухгалтерии, теперь проник в университеты, и наиболее зомбивидные варианты проявляются в работах известных учёных и богословов» (7: 287-288). Подобное мнение проливает известную долю света на рассматриваемый нами вопрос, из чего следует, и это очевидно из всего приведённого нами ранее, что текст Джойса, хотя и написан «в строчку» - безусловно поэтический, и подлежит рассмотрению только с такой точки зрения. Это подтверждает и нашу версию о том, что текст романа «Портрет художника в юности», равно как и «Улисса», являясь некоторой переосмысленной формой текста традиционно поэтического несёт в себе заключённый шифр. Суть шифра – очевидна нам уже с первых строк. Как уже было сказанно ранее, спокойно отдавать людям в свободное пользовние все известные автору тайны, им же самим в обязательной программе при написании произведений, конечно же, не предусматривалось. Из этого вытекает то, что шифр Джойса разгадывать полагается нам самим, в равной степени надеясь на своё знание культурного ирландского наследия и на Господа нашего Всевышнего. И, с полным правом, опираясь на данные первого – мы обнаруживаем, как раз – второе. Бог и является нам тайной шифра. Любовь, которая есть его воплощение. Циклический завершённый путь жизни и смерти. И зашифрованны они одинаково – в музыке, образах, и протеворечивых выводах. Разбирать способы и виды шифра к которым прибегает Джойс в своих произведениях видится нам бесконечно долгим и несвоевременным занятием, меж тем, как целью нашего понимания стоит нахождене новых возможных взглядов на «Портрет художника в юности», способствующих его более глубокому и всестороннему пониманию. Правда, при попытке трактования представленных Джойсом шифров, нас неотступно приследует одна незримая угроза «Современная цивилизация предоставляет учёному лишь одно место, где он может спокойно заниматься науками, - это университет. Но в университете надо быть очень осторожным, чтобы не выделиться из среды коллег и, главное, не опубликовать чего-нибудь еретического.» (7: 308), и поэтому мы смело оставим эту затею.
Даный нами намёк на возможность наличия в тексте романа некоторых шифров – даёт следующим исследователям и читателям – неоспоримое преимущество и целый спектр новых путей исследования творчества Джойса, а также новых путей к его пониманию. Однако, в проблеме нахожения упомянутых нами шифров есть острое искушение переусердствовать, так как сам Джойсовский текст агрессивно провоцируег любого исследователя на творчество, то многие склонны усложнять его в тех местах, где смысл лежит на поверхности, или написанное настолько ясно и очевидно, что его остаётся лишь принять как должное. От подобных ошибок предостерегает высказывание французского романтика Шарля Нодье, в известной мере подкованного и в шифрах и в ирладском культурном наследии. «Нет такой безумной бессмыслицы, писменного подтверждения которой нельзя было бы отыскать в какой-нибудь научной книге» (8: 252). Памятуя об этом, мы впрве использовать для более глубинного понимания Джойса любой удобный нам метод, не забывая также, что сам Джойс, как превый из носителей и интерпритаторов Сознаия является трансцендентным своим собственным текстам и всем литературоведческим, литературн