Голубые тени Серебряного века
- Еще одно усилие, и у вас вырастут крылья, я их уже вижу. - Может быть, только это очень тяжело, когда они растут, - молвил Ваня, усмехаясь. Михаил Кузмин В начале XX века однополая любовь в кругах художественной элиты сталаеще более видимой. "От оставшихся еще в городе друзей... я узнал, чтопроизошли в наших и близких к нам кругах поистине, можно сказать, в связи скакой-то общей эмансипацией довольно удивительные перемены, - вспоминалАлександр Бенуа. - Да и сами мои друзья показались мне изменившимися.Появился у них новый, какой-то более развязный цинизм, что-то дажевызывающее, хвастливое в нем. <...> Особенно меня поражало, что измоих друзей, которые принадлежали к сторонникам "однополой любви", теперьсовершенно этого не скрывали и даже о том говорили с оттенком какой-топропаганды прозелитизма. <...> И не только Сережа <Дягилев> стал"почти официальным" гомосексуалистом, но к тому же только теперь открытопристали и Валечка <Нувель> и Костя <Сомов>, причем выходилотак, что таким перевоспитанием Кости занялся именно Валечка. Появились в ихприближении новые молодые люди, и среди них окруживший себя какой-тотаинственностью и каким-то ореолом разврата чудачливый поэт МихаилКузмин..." "Чудачливый" Кузмин (1875 - 1936), о котором с неприязненной ирониейупоминает Бенуа, - один из крупнейших поэтов XX века. Воспитанному в строгорелигиозном старообрядческом духе мальчику было нелегко понять и принятьсвою необычную сексуальность. Но у него не было выбора. Он рос одинокиммальчиком, часто болел, любил играть в куклы и близкие ему сверстники "всебыли подруги, не товарищи". Первые его осознанные эротические переживаниясвязаны с сексуальными играми, в которые его вовлек старший брат, которыйвлюблялся в других мальчиков и ревновал их к Мише. В гимназии Кузмин училсяплохо, зато к товарищам "чувствовал род обожанья и, наконец, форменновлюбился в гимназиста 7 класса Валентина Зайцева". За первой связьюпоследовали другие (его ближайшим школьным другом, разделявшим егонаклонности, был будущий советский наркоминдел Г.В.Чичерин). Кузмин сталподводить глаза и брови, одноклассники над ним смеялись. Однажды он пыталсяпокончить с собой, выпив лавровишневых капель, но испугался, позвал мать,его откачали, после чего он признался во всем матери, и та приняла егоисповедь. В 1893 г. более или менее случайные связи с одноклассникамисменила серьезная связь с офицером, старше Кузмина на 4 года, о котороймногие знали. Этот офицер, некий князь Жорж, даже возил Кузмина в Египет.Его неожиданная смерть подвигла Кузмина в сторону мистики и религии, что немешало новым увлечениям молодыми мужчинами и мальчиками-подростками. Будучив Риме, Кузмин взял на содержание лифт-боя Луиджино, потом летом на дачеотчаянно влюбился в мальчика Алешу Бехли; когда их переписку обнаружил отецмальчика, дело едва не дошло до суда. Все юноши, в которых влюблялся Кузмин, были бисексуальными и рано илипоздно начинали романы с женщинами, заставляя поэта мучиться и ревновать. Вцикле "Остановка", посвященном Князеву, есть потрясающие стихи о любвивтроем ("Я знаю, ты любишь другую"): Мой милый, молю, на мгновенье Представь, будто я - она. Самая большой и длительной любовью Кузмина (с 1913 года) был поэт ИосифЮркунас (1895-1938), которому Кузмин придумал псевдоним Юркун (подпсевдонимом "Влад Юркун" сейчас выступает молодой российский писатель). В начале их романа Кузмин и Юркун часто позировали в кругу знакомых какВерлен и Рембо. Кузмин искренне восхищался творчеством Юркуна и буквальновылепил его литературный образ, но при этом невольно подгонял его под себя,затрудняя самореализацию молодого человека как писателя. С годами (а онипрожили вместе до самой смерти поэта) их взаимоотношения стали большенапоминать отношения отца и сына: "Конечно, я люблю его теперь гораздо,несравненно больше и по-другому...", "Нежный, умный, талантливый мойсынок...". Кузмин был своим человеком в доме Вячеслава Иванова, который, несмотряна глубокую любовь к жене, писательнице Лидии Зиновьевой-Аннибал, был нечужд и гомоэротических увлечений. В его сборнике "Cor ardens" (1911)напечатан исполненный мистической страсти цикл "Эрос", навеянный безответнойлюбовью к молодому поэту Сергею Городецкому: За тобой хожу и ворожу я, От тебя таясь и убегая; Неотвратно на тебя гляжу я, - Опускаю взоры, настигая... В петербургский кружок "Друзей Гафиза", кроме Кузмина, входили ВячеславИванов с женой, Бакст, Константин Сомов, Сергей Городецкий, Вальтер Нувель(Валечка), юный племянник Кузмина Сергей Ауслендер. Все члены кружка имелиантичные или арабские имена. В стихотворении "Друзьям Гафиза" Кузмин хорошовыразил связывавшее их чувство сопричастности: Нас семеро, нас пятеро, нас четверо, нас трое, Пока ты не один, Гафиз еще живет. И если есть любовь, в одной улыбке двое. Другой уж у дверей, другой уже идет. Для некоторых членов кружка однополая любовь была всего лишь модныминтеллектуальным увлечением, игрой, на которые падка художественная богема.С другими (например, с Сомовым и Нувелем) Кузмина связывали не толькодружеские, но и любовные отношения. О своих новых романах и юных любовникахони говорили совершенно открыто, иногда ревнуя друг к другу. В одной издневниковых записей Кузмин рассказывает, как однажды, после кутежа взагородном ресторане, он с Сомовым и двумя молодыми людьми, включаятогдашнего любовника Кузмина Павлика, "поехали все вчетвером на извозчикепод капотом и все целовались, будто в палатке Гафиза. Сомов даже сам целовалПавлика, говорил, что им нужно ближе познакомиться и он будет давать емукосметические советы". С именем Кузмина связано появление в России высокой гомоэротическойпоэзии. Для Кузмина любовь к мужчине совершенно естественна. Иногда поладресата виден лишь в обращении или интонации: Когда тебя я в первый раз встретил, не помнит бедная память: утром ли то было, днем ли, вечером, или позднею ночью. Только помню бледноватые щеки, серые глаза под темными бровями и синий ворот у смуглой шеи, и кажется мне, что я видел это в раннем детстве, хотя и старше тебя я многим. В других стихотворениях любовь становится предметом рефлексии. Бывают мгновенья, когда не требуешь последних ласк, а радостно сидеть, обнявшись крепко, крепко прижавшись друг к другу. И тогда все равно, что будет, что исполнится, что не удастся. Сердце (не дрянное, прямое, родное мужское сердце) близко бьется, так успокоительно, так надежно, как тиканье часов в темноте, и говорит: "все хорошо, все спокойно, все стоит на своем месте". А в игривом стихотворении "Али" по-восточному откровенно воспеваютсязапретные прелести юношеского тела: Разлился соловей вдали, Порхают золотые птички! Ложись спиною вверх, Али, Отбросив женские привычки! C точки зрения включения гомоэротики в высокую культуру большоезначение имела автобиографическая повесть Кузмина "Крылья" (1906). Ее герою,18-летнему наивному мальчику из крестьянской среды Ване Смурову труднопонять природу своего интеллектуального и эмоционального влечения кобразованному полу-англичанину Штрупу. Обнаруженная им сексуальная связьШтрупа с лакеем Федором вызвала у Вани болезненный шок, отвращениепереплетается с ревностью. Штруп объяснил юноше, что тело дано человеку нетолько для размножения, что оно прекрасно само по себе, что "есть связки,мускулы в человеческом теле, которых невозможно без трепета видеть", чтооднополую любовь понимали и ценили древние греки. В конце повести Ваняпринимает свою судьбу и едет со Штрупом заграницу. "Крылья" вызвали бурную полемику. В большинстве газет они былирасценены как проповедь гомосексуальности. Один фельетон был озаглавлен "Валькове г. Кузмина", другой - "Отмежевывайтесь от пошляков".Социал-демократические критики нашли повесть "отвратительной" и отражающейдеградацию высшего общества. Андрея Белого смутила ее тема, а некоторыесцены повести он счел "тошнотворными". Гиппиус признала тему правомерной, ноизложенной слишком тенденциозно и с "патологическим заголением". Напротив,застенчивый и не любивший разговоров о сексе Александр Блок записал вдневнике: "...Читал кузминские "Крылья" - чудесные". В печатной рецензииБлок писал, что хотя в повести есть "места, в которых автор отдал даньгрубому варварству и за которые с восторгом ухватились блюстители журнальнойнравственности", это "варварство" "совершенно тонет в прозрачной ихрустальной влаге искусства". "Имя Кузмина, окруженное теперь какой-тогрубой, варварски-плоской молвой, для нас - очаровательное имя". В повести Кузмина и его рассказах "Картонный домик" и "Любовь этоголета" молодые люди находили правдивое описание не только собственных чувств,но и быта. Для них многое было узнаваемым. В начале XX в. в больших русскихгородах уже существовали две более или менее оформленные гомосексуальныесубкультуры: художественно-интеллектуальная, средоточием которой былиизвестные поэты и художники, и сексуально-коммерческая, организованнаявокруг определенных бань и других мест мужской проституции. В какой-тостепени эти субкультуры пересекались. Рафинированные интеллигенты не моглиобойтись без коммерческих мальчиков и вводили их в интимный круг своихдрузей, по необходимости полагая, что юность и красота компенсируютнедостаток культуры. Но эти молодые люди были скорее сексуальными объектами,чем партнерами для интеллектуального общения, как только влюбленность мэтрапроходила, они отсеивались. Кузмин был не единственным центром притяжения гомосексуальной богемы.Не скрывал своих гомоэротических наклонностей выходец из хлыстов выдающийсякрестьянский поэт Николай Клюев (1887-1937), которого постоянно окружалимолодые люди. Особенно близок он был с Сергеем Есениным, два года(1915-1916) поэты даже жили вместе. Друг Есенина Владимир Чернавский писал,что Клюев "совсем подчинил нашего Сергуньку", "поясок ему завязывает, волосыгладит, следит глазами". Есенин жаловался Чернавскому, что Клюев ревновалего к женщине, с которой у него был его первый городской роман: "Как толькоя за шапку, он - на пол, посреди номера сидит и воет во весь голос по-бабьи:не ходи, не смей к ней ходить!" Есенин этих чувств Клюева, видимо, неразделял, но до конца жизни сохранял к нему любовь и уважение. О сексуальности самого Есенина существует много мифов и недоказанныхпредположений. Есенин хвастался количеством "своих" женщин, но его отношениек большинству из них было довольно циничным. Некоторые близко знавшие еголюди утверждали, что он вообще не мог никого глубоко любить, хотя добивался,чтобы любили его. Эта потребность быть любимым распространялась и на мужчин,многие из которых влюблялись в обладавшего редким, поистине женственным,шармом, поэта. Есенин явно предпочитал мужское общество женскому, охотноспал с друзьями в одной кровати, обменивался с ними нежными письмами истихами. Особенно "подозрительной" выглядит его дружба с Анатолием Мариенгофом."Милый мой, самый близкий, родной и хороший", - писал он ему из Остенде.Откровенно любовным кажется стихотворение "Прощание с Мариенгофом": Есть в дружбе счастье оголтелое И судорога буйных чувств - Огонь растапливает тело, Как стеариновую свечу. Возлюбленный мой! Дай мне руки - Я по иному не привык, - Хочу омыть их в час разлуки Я желтой пеной головы.... Прощай, прощай. В пожарах лунных Не зреть мне радостного дня, Но все ж средь трепетных и юных Ты был всех лучше для меня. Но мужская дружба может быть нежной и без эротических обертонов. Когдамного лет спустя после смерти обоих друзей вдове Мариенгофа рассказалисплетню, будто Есенин ревновал к ней Анатолия и женился на Айседоре Дункан вотместку за его "измену", она просто рассмеялась. Разумеется, жены - нелучшие знатоки гомоэротических увлечений своих мужей. Но слишкомопределенные точки над i не столько проясняют, сколько запутывают тонкиематерии человеческих взаимоотношений. Наиболее обстоятельный биограф ЕсенинаГордон Маквей считает Есенина "латентным бисексуалом". Такую формулу можноприменить практически к любому мужчине. Умышленно эпатировал публику, вызывая всеобщие пересуды, основательжурнала "Мир искусства" и создатель нового русского балета Сергей Дягилев(1872-1929). Разносторонне талантливый и предприимчивый человек, Дягилеврисовался своим дэндизмом, а "при случае и дерзил напоказ, не считаясь a laOscar Wilde с "предрассудками" добронравия и не скрывая необычности своихвкусов на зло ханжам добродетели...". Первой известной любовью Дягилева был его двоюродный брат ДмитрийФилософов (1872-1940). Обладатель "хорошенького, "ангельского" личика",Философов уже в петербургской гимназии Мая привлекал к себенедоброжелательное внимание одноклассников слишком нежной, как им казалось,дружбой со своим соседом по парте, будущим художником Константином Сомовым. "Оба мальчика то и дело обнимались, прижимались друг к другу и чуть чтоне целовались. Такое поведение вызывало негодование многих товарищей, да именя раздражали манеры обоих мальчиков, державшихся отдельно от других ибывших, видимо, совершенно поглощенными чем-то, весьма похожим на взаимнуювлюбленность". "Непрерывные между обоими перешептывания, смешки продолжалисьдаже и тогда, когда Костя достиг восемнадцати, а Дима шестнадцати лет... Эти"институтские" нежности не имели в себе ничего милого и трогательного" ивызывали у многих мальчиков "брезгливое негодование". После ухода Сомова из гимназии, его место в жизни Димы занялэнергичный, румяный, белозубый Дягилев, с которым они вместе учились, жили,работали, ездили за границу и поссорились в 1905 году, когда Дягилевпублично обвинил Философова в посягательстве на своего юного любовника. Создав собственную балетную труппу, Дягилев получил новые возможностивыбирать красивых и талантливых любовников, которым он не только помогалделать карьеру, но в буквальном смысле слова формировал их личности.Эротические пристрастия Дягилева были запрограммированы жестко, он увлекалсятолько очень молодыми людьми. Его знаменитые любовники-танцовщики - ВацлавНижинский, Леонид Мясин, Антон Долин, Сергей Лифарь пришли к нему18-летними, а его последнее увлечение - композитор и дирижер Игорь Маркевич- 16-летним. Властный, нетерпимый и в то же время застенчивый (он стеснялся своеготела и никогда не раздевался на пляже), Дягилев не тратил времени наухаживание. Пригласив подававшего надежды юношу к себе в гостиницу, он сразуже очаровывал его властными манерами, богатством обстановки и перспективойблестящей карьеры. Его обаяние и нажим были настолько сильны, что молодыелюди просто не могли сопротивляться. Мясин, который не хотел уезжать изМосквы, пришел к Дягилеву во второй раз с твердым решением отклонитьпредложение о переходе в дягилевскую труппу, но на вопрос Дягилева, ксобственному удивлению вместо "нет" ответил "да". Никто из этих юношей не испытывал к Дягилеву эротического влечения.Мясин и Маркевич, по-видимому, были гетеросексуалами, Нижинский дознакомства с Дягилевым был любовником князя Львова, а Дягилева большебоялся, чем любил. Если называть вещи своими именами, Дягилев злоупотреблялсвоим служебным положением, а молодые люди отдавались ему ради карьеры.Работать и жить с ним было невероятно трудно. Он требовал безоговорочногоподчинения во всем, бывал груб на людях, отличался патологической ревностью(Лифарь называл его "Отеллушка"), ревнуя своих любимцев и к женщинам и кмужчинам, включая собственных друзей. Однако он давал свои любовникам не только положение и роли, которых онибезусловно заслуживали, но за которые в любой труппе идет жесткаяконкуренция и ради их получения которых молодые актеры готовы на любыежертвы. Приблизив молодого человека, Дягилев возил его с собой в Италию,таскал по концертам и музеям, формировал его художественный вкус и раскрывалего скрытые, неизвестные ему самому, таланты. Поскольку сам Дягилев не былни танцовщиком, ни хореографом, между ним и его воспитанниками не могло бытьпрофессионального соперничества, а получали они от него очень много, причемна всю жизнь. И хотя после нескольких лет совместной жизни и работы их отношенияобычно охладевали или заканчивались разрывом (как было с Нижинским иМясиным), молодые люди вспоминали Дягилева благоговейно (исключением былНижинский, с юности страдавший серьезным психическим заболеванием, уход отДягилева, казавшийся ему освобождением, на самом деле усугубил егопсихические трудности). Любовь к красивым и талантливым юношам окрылялаДягилева, а он, в свою очередь, одухотворял их и помогал творческираскрыться. Сплетни, случайные мальчики, ревности, измены - все это кажется мелкими ничтожным. Но за бытовыми отношениями часто скрывались глубокие внутренниедрамы. Темная, трагическая сторона однополой любви особенно ясно выступает вотношениях Философова с Зинаидой Гиппиус (1869-1945). Красивая женщина и разносторонне одаренная поэтесса, Гиппиус всегдачувствовала себя бисексуальной, многие современники считали еегермафродиткой. "В моих мыслях, моих желаниях, в моем духе - я большемужчина, в моем теле - я больше женщина. Но они так слиты, что я ничего незнаю". Телесная сексуальность ей практически недоступна. Брак Гиппиус сМережковским был чисто духовным, причем она играла в нем ведущую, мужскуюроль. Все свои стихи она писала в мужском роде, единственное стихотворение,написанное от лица женщины, посвящено Философову. Влюбившись в Философова, она всячески старалась оторвать, "спасти" егоот Дягилева; в конце концов ей это удалось, но к Гиппиус он все равно непришел. Летом 1905 г., когда Дима гостил у них в Крыму, она сама пришла кнему в комнату и попыталась форсировать физическое сближение, но это толькоускорило разрыв. Перед отъездом он подсунул ей под дверь письмо: "Зина, пойми, прав я или не прав, сознателен или несознателен, и т.д. ит.д., следующий факт, именно факт остается, с которым я не могу справиться:мне физически отвратительны воспоминания о наших сближениях. И тут вовсе не аскетизм, или грех, или вечный позор пола. Тут вне всегоэтого, нечто абсолютно иррациональное, нечто специфическое. В моих прежних половых отношениях был свой великий позор, но абсолютноиной, ничего общего с нынешним не имеющий. Была острая ненависть, злоба,ощущение позора, за привязанность к плоти, только к плоти. Здесь же как раз обратное. При страшном устремлении к тебе всем духом,всем существом своим, у меня выросла какая-то ненависть к твоей плоти,коренящаяся в чем-то физиологическом..." Хотя дружеские отношения между ними продолжались еще несколько лет,Философов даже жил у Мережковских, между ними всегда висела напряженность. Заметное место в культуре Серебряного века занимает лесбийская любовь.Разумеется, этот феномен был известен в России и раньше. Историкинебезосновательно подозревают в этой склонности знаменитую подругу ЕкатериныII княгиню Екатерину Романовну Дашкову (1743 -1809). Рано выданная замуж иоставшаяся вдовой с двумя детьми, прекрасно образованная мужеподобнаякнягиня являлась в публичных собраниях в мужском платье, говоря в шутку, чтоприрода по ошибке вложила в нее сердце мужчины. В отличие от своейкоронованной подруги, Дашкова не имела фаворитов. Единственной еепривязанностью была выписанная из Англии молодая компаньонка Марта Вильмот,которую скупая княгиня осыпала щедрыми дарами и пыталась сделать своейнаследницей. Сохранился даже шуточный вызов на дуэль, который Дашковапослала своей сопернице, английской кузине Марты Марии Вильмот. Возвращениемисс Вильмот в Англию в 1808 г. повергло Дашкову в отчаяние: "Прости, моядуша, мой друг, Машенька, тебя целует твоя Дашкова... Будь здорова, любимая,а я тебя паче жизни своей люблю и до смерти любить буду". Общее отношение русского общества к лесбиянкам, как и к гомосексуалам,было отрицательно-брезгливым и ассоциировалось главным образом спроститутками. Характерен отзыв Чехова: "Погода в Москве хорошая, холерынет, лесбосской любви тоже нет... Бррр!!! Воспоминания о тех особах, окоторых Вы пишете мне, вызывают во мне тошноту, как будто я съел гнилуюсардинку. В Москве их нет - и чудесно". Лесбиянки в Москве, конечно, были, но к уважаемым женщинам этотодиозный термин обычно не применяли, а сексуальные аспекты женской"романтической дружбы" предпочитали не замечать. Никому не приходило вголову подозревать что-то дурное в экзальтированной девичьей дружбе или"обожании", какое питали друг к другу и к любимым воспитательницамблагонравные воспитанницы институтов благородных девиц. Их описания впроизведениях Лидии Чарской вызывали у читательниц только слезы умиления. Достаточно спокойно воспринимала общественность и стабильные женскиепары, обходившиеся без мужского общества. Одна из первых русских феминисток,основательница литературного журнала "Северный вестник" Анна Евреинова(1844-1919) много лет прожила совместно со своей подругой жизни МариейФедоровой, а Наталия Манасеина, жена известного ученого, даже оставила мужаради совместной жизни с поэтессой-символисткой Поликсеной Соловьевой(1867-1924). Их отношения просто не воспринимались как сексуальные. Первым художественным описанием лесбийской любви в русской прозе сталакнига Лидии Зиновьевой-Аннибал "Тридцать три урода" (1907). Сюжет ее ввысшей степени мелодраматичен. Актриса Вера расстраивает свадьбу молодойженщины, в которую она влюблена, покинутый жених кончает самоубийством, адве женщины начинают совместную жизнь. В уставленной зеркалами комнате онивосторженно созерцают собственную красоту и предаются упоительным ласкам, накоторые неспособны примитивные любовники-мужчины. Видя себя глазамивлюбленной Веры, юная красавица уже не может воспринимать себя иначе.Однажды она позирует нагой сразу 33 художникам, но нарисованные ими портретыне удовлетворяют ее: вместо созданной вериным воображением богини,художники-мужчины нарисовали каждый собственную любовницу, "33 урода".Однако блаженство продолжается недолго. Болезненно ревнивая Вера понимает,что молодая женщина нуждается в общении и не может обойтись без мужскогообщества и мучается тем, что рано или поздно она потеряет ее. Когда девушкасоглашается на поездку с одним художникам, Вера в отчаянии кончает с собой.Как и в аналогичных западных романах, лесбийская любовь кажется наваждениеми заканчивается катастрофой. Большинство любовных связей между женщинами оставались фактами ихличной жизни, и только. Роман Марины Цветаевой (1892-1941) и Софьи Парнок(1885-1933) оставил заметный след и в русской поэзии. Цветаева, по собственному признанию, уже в детстве "не в Онегинавлюбилась, а в Онегина и Татьяну (и, может быть, в Татьяну немного больше),в них обоих вместе, в любовь. И ни одной своей вещи я потом не писала, невлюбившись одновременно в двух (в нее - немножко больше), не в двух, а в ихлюбовь". Ограничивать себя чем-то одним она не хотела и не могла: "Любитьтолько женщин (женщине) или только мужчин (мужчине), заведомо исключаяобычное обратное - какая жуть! А только женщин (мужчине) или только мужчин(женщине), заведомо исключая необычное родное (редкое? - И.К.) - какаяскука!" Парнок же любила исключительно женщин. Многих женщин. Любовь Цветаевой и Парнок возникла буквально с первого взгляда и быластрастной с обеих сторон. Марина уже была замужем и имела двухлетнюю дочь,отношения с Парнок были для нее необычными. Сердце сразу сказало: "Милая!" Все тебе - наугад - простила я, Ничего не знав, - даже имени! О люби меня, о люби меня! Сразу после встречи с Парнок Цветаева ощущает "ироническуюпрелесть,/Что Вы - не он", и пытается разобраться в происшедшем, пользуясьтрадиционной терминологией господства и подчинения.. Но ничего неполучается: Кто был охотник? Кто - добыча? Все дьявольски наоборот!... В том поединке своеволий Кто в чьей руке был только мяч? Чье сердце: Ваше ли, мое ли, Летело вскачь? И все-таки - что ж это было? Чего так хочется и жаль? Так и не знаю: победила ль? Побеждена ль? Рано осиротившей Марине виделось в Парнок нечто материнское: В оны дни ты мне была, как мать, Я в ночи тебя могла позвать, Свет горячечный, свет бессонный. Свет очей моих в ночи оны. Незакатные оны дни, Материнские и дочерние, Незакатные, невечерние. В другом стихотворении она вспоминает Как я по Вашим узким пальчикам Водила сонною щекой, Как Вы меня дразнили мальчиком, Как я Вам нравилась такой. В отношении Парнок к Марине страсть действительно переплеталась сматеринской нежностью: "Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою" - Ах, одностишья стрелой Сафо пронзила меня! Ночью задумалась я над курчавой головкою, Нежностью матери страсть в бешеном сердце сменя, - "Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою". Некоторое время подруги даже жили вместе. Появляясь на людях, онисидели обнявшись и курили по очереди одну и ту же сигарету, хотя продолжалиобращаться друг к другу на Вы. Расставаться с мужем Марина не собиралась, они ближайшие родственники знали о романе, но тактично отходили на заднийплан. Бурный женский роман продолжался недолго и закончился так жедраматично, как и начался. Для Цветаевой это была большая драма. После ихразрыва она ничего не желала слышать о Парнок и даже к известию о ее смертиотнеслась равнодушно. Героиней второго женского романа Цветаевой была молодая актриса СофьяГоллидэй. История этого романа рассказана в "Повести о Сонечке". Как и сПарнок, это была любовь с первого взгляда, причем она не мешала параллельнымувлечениям мужчинами (Юрием Завадским и др.), обсуждение которых дажесближало подруг. Их взаимная любовь была не столько страстной, сколь нежной.На сей раз ведущую роль играла Цветаева. То, что обе женщины былибисексуальны, облегчало взаимопонимание, но одновременно ставило предел ихблизости. Хотя они бесконечно важны друг для друга, ограничить этим своюжизнь они не могут, как в силу социальных условий, так и чисто эмоционально.В отличие от отношений с Парнок, связь которой с другой женщиной Цветаевавосприняла как непростительную измену, уход Сонечки ей был понятен: "Сонечкаот меня ушла - в свою женскую судьбу. Ее неприход ко мне был только еепослушанием своему женскому назначению: любить мужчину - в конце концов всеравно какого - и любить его одного до смерти. Ни в одну из заповедей - я, моя к ней любовь, ее ко мне любовь, наша сней любовь - не входила. О нас с ней в церкви не пели и в Евангелии неписали". Много лет спустя она скажет о ней сыну: "Так звали женщину, которую ябольше всех женщин на свете любила. А может быть - больше всех. Я думаю -больше всего". Для Цветаевой временность лесбийской любви - не просто дань религиознымубеждениям и общественным условностям. Для нее главное назначение женщины -дети, которых однополая любовь не предусматривает. Именно эту проблемуЦветаева обсуждает в своем адресованном Натали Барни "Письме к Амазонке". По мнению Цветаевой, в рассуждениях Барни есть одна лакуна, пробел,черная пустота - Ребенок. "Нельзя жить любовью. Единственное, что живетпосле пюбви - это Ребенок" Это единственное, что увековечивает отношения.Отсюда - женская потребность иметь ребенка. Но ееь испытывает только одна издвух. "Эта отчаянная жажда появляется у одной, младшей, той, которая болееона. Старшей не нужен ребенок, для ее материнства есть подруга. "Ты мояподруга, ты - мой Бог, ты - мое все". Но младшая не хочет быть любимым ребенком, а иметь ребенка, чтобылюбить. И она, начавшая с не-хотенья ребенка от него, кончит хотением ребенкаот нее. А раз этого не дано, однажды она уйдет, любящая и преследуемая истойи бессильной ревностью подруги, - а еще однажды она очутится, сокрушенная, вобъятиях первого встречного". В результате мужчина из преследователяпревращается в спасителя, а любимая подруга - во врага. Старшая же обречена на одиночество. Она слишком горда, чтобы любитьсобаку, она не хочет ни животных, ни сирот, ни приятельниц. "Она обитает наострове. Она создает остров. Самое она - остров. Остров, с необъятнойколонией душ" Она похожа на остров или на плакучую одинокую иву. "Никогда некрасясь, не румянясь, не молодясь, никогда не выказываясь и не подделываясь,она оставляет все это стареющим "нормальным"... Когда я вижу отчаявшуюсяиву, я - понимаю Сафо". В рассуждениях Цветаевой явно чувствуется рефлексия об ее собственныхотношениях с Парнок. Современные лесбиянки нашли бы немало возражений надоводы Цветаевой. Но для Цветаевой любовь к женщине - только часть, немногобольше половины ее сложной натуры. Да и время, когда все это происходило иосмысливалось, было совсем не похоже на сегодняшнее.