Стала уже расхожей фраза о том, что в авиации нет мелочей. На протяжении её истории эта истина подтверждалась многократно. В этой, столь сложной сфере человеческой деятельности, существует огромная зависимость успеха и безопасности полётов от личностных качеств персонала, как лётного, так и наземного. И главенствующую роль при взаимодействии персонала играет способность понимать друг друга правильно…
Вот, например, при ведении радиосвязи в авиации, с учётом возможных искажений в эфире, и необходимости достижения правильного понимания друг друга, принято говорить не «пятьдесят», а «полста». Ну, потому, что в эфире «пятьдесят» и «шестьдесят» звучат очень похоже, а если перепутаешь, то последствия могут быть очень печальны. Принято так же говорить не «триста тридцать три», а «три тройки». Ну и традиции разговорные свои в авиации есть, как и у моряков, которые никогда не скажут «плавать в море» вместо «ходить». Всем известно, что в авиации суеверно не применяют слово «последний», предпочитая вместо него слово «крайний», вкладывая в этот смысл то, что за последним уже ничего быть не может…
********************************
Аэродром Райчихинск на Дальнем Востоке был небольшой посадочной площадкой для самолётов местных авиалиний и сельхозавиации.
Вот как-то, в погожий летний день, диспетчер аэропорта придремал под лучами ласкового солнышка в своём кресле в ожидании прилёта нечастых здесь бортов. Вдруг сквозь шорохи и потрескивания эфира в динамиках раздался голос с ярко выраженным грузинским акцентом:
- Я - очко, полста, червонэц, хачу пасадку!
Диспетчер встрепенулся, и, схватив «соску» микрофона, вышел в эфир.
|
|
- Повторите, не понял Вас.
- Я – очко, полста, червонэц, хачу посадку!, - снова повторил с борта, по-видимому Ан-2, с бортовым номером 215010(!) собрат Мимино.
- Ваш позывной, номер рейса, повторите, не понял.
- Ай вай, какой ты непонятливий, я тэбэ уже сто раз гавариль…
- Какой у вас борт? Ну, блин, что у тебя на крыле написано?
- А, поняль, борт «СССР!!!»
*******************************
Мы летим в АРЗ Варфоломеевка, что на южной оконечности Приморья, на вертушке Ми-8. На правом сиденье пилотской кабины восседает лётчик-штурман, или «правак» (так этот член экипажа именуется на нашем сленге, ведь он же - на правом кресле), Валера Катунин, по прозвищу «Кнут». Почему так его прозвали, не очень понятно. А вот посередине кабины, между мной, командиром экипажа, и праваком, на приставном, как в театре, сиденье, глыбой нависает борттехник Ермишкин, по прозванью «Мурлен». Глядя на его физиономию, вопроса, почему он имеет такую кликуху, не возникает. Широкое, будто топором вырубленное лицо, на котором громоздится огромный нос в виде румпеля, низкий лоб и покрытые многочисленными оспинами щёки Мурлена навевают ассоциации со сказочными гоблинами, ограми и прочими такого же рода персонажами.
Но… с лица воду не пить. Специалист - то он хороший. Летим уже долго, часа два. Впереди - ещё примерно столько же. Сентябрьское солнце настраивает на лирический лад. Под нами проплывает бесконечная, золотая, по случаю осени, тайга, движки мерно поют свою песню. Правак тщательно ведёт визуальную ориентировку, отслеживая пальцем по карте её изменения. Занимается «пальцевождением», как у нас в таких случаях говорят.
|
|
Мурлен подрёмывает, изредка бросая взгляд на приборы винтомоторной группы и раз в 10-15 минут, как положено, докладывает мне о результатах своих наблюдений. Через какое-то время я боковым зрением начинаю наблюдать, что бортач вдруг подобрался, насторожился. Вид у него стал, как у кота в засаде около мышиной норы. Так прошло минут пять и вдруг Мурлен подскочил на своей сидушке, и возбуждённо заорал:
- Командир, всё по нулям!
Мысли вихрем метнулись в голове. Неужели это тот самый особый случай, к действиям при котором постоянно готовятся лётчики, но он возникает всё-таки всегда неожиданно?! Но какой из них?! Если он сказал - «по нулям», значит, это может быть падение давления масла, или топлива, или, не дай бог, гидросистемы… Руки-ноги сами собой двинули рычаги в необходимое для экстренной посадки положение, глаза - судорожно принялись обшаривать циферблаты приборов, чтобы понять, где именно притаилась смертельная опасность. Но… стрелки стояли на своих обычных местах и сигнальные табло не мигали красным цветом.
- Уточни, где, что, как «по нулям»? Масло, топливо, гидрашка?
Борттехник, словно башню тяжёлого танка, медленно повернул на меня своё почему-то удивлённое лицо.
- Да не-е-е…Вот на этой минуте ресурс в часах наработки на нашей машине весь вышел!, - невозмутимо прогудел Мурлен.
Волна возмущения и злости на поколебавшего спокойствие нашего полёта бортача поднялась в груди. Но, успев взять себя в руки, мне удалось почти ровным голосом объяснить ему, насколько он был не прав и что решением инженера части разрешается летать «на плюсах», то есть дополнительно выделенном ресурсе часов наработки, необходимых для перегонки в АРЗ.
|
|
И ведь бортач знал же об этом, паразит! Но постепенно страсти улеглись, полёт снова вошёл в своё привычное русло. Снова меланхолично замелькала под нижним блистером приморская тайга, а время медленно, но неуклонно продолжило разматывать свою нить. Борттехник снова задремал. А что ему. В полёте дел у него немного. Знай только на приборы иногда поглядывай.
Вот правак, тот на перелёте «шуршит». Он же осуществляет навигацию, от него зависит, куда экипаж прилетит, и во сколько. Катунин отложил ветрочёт в сторону и, перегнув карту поудобней, всмотрелся в название пролетаемого в данный момент населённого пункта.
- Пролетаем БИКИН, - доложил он.
Вдруг Ермишкин проснулся, выпучил глаза и нервически заорал:
- А? Что? Какой ПЕКИН? Вы куда меня везёте. Блин, я к китайцам не хочу!!!!
Дело ведь было в семидесятых годах, когда наши отношения с Китаем оставляли желать лучшего. И как раз за пару недель до нашего полёта, в этом же месте, на Ан-12, из-за недопонимания друг друга штурмана и командира, произошло нарушение воздушной границы этим воздушным судном.
Углубились они на ту сторону километров на пятьдесят, пока их с КП нашего, Хабаровского, назад не вернули. Нам этот случай при подготовке к перелёту доводили. Поэтому нервоз бортача был вполне объясним…
**********************
Завитинск. Аэродром Дальней авиации, на котором, в числе прочих, стоял полк бомбардировщиков Ту-16. Это был в нашей авиации один из самых красивых за всю её историю самолётов, имевший в странах НАТО обозначение «Бэджер», то есть «Барсук». И вправду, было в его облике что-то упрямое и целеустремлённое, свойственное нашему лесному жителю. Экипаж у этого самолёта составлял аж шесть человек, а на некоторых модификациях - и все семь. Вес - под восемьдесят тонн, одной горючки только - 36 тонн. Зачем эти подробности? А чтобы понять нюансы приводимого здесь вот случАя…
Как-то раз на данном аэродроме проходили полёты по плану УТП (учебно-тренировочной подготовки). Одна за другой огромные, но изящные машины выруливали на полосу, чтобы немного постояв, пошуровав для порядку газами двигателей, рвануться в манящие небесные просторы. Вот, очередная красавица заняла своё место на полосе. Экипаж впервые готовился выполнить свой первый самостоятельный полёт в этом, вновь сформированном составе. Зачитали карту перед вылетом. Это такой длинный проверочный список, нужный для того, чтобы убедиться, что ничего не забыли включить, всё системы корабля работают правильно и каждый член экипажа готов к взлёту. Убедившись, что всё работает штатно, приняв доклады и получив добро на взлёт, командир сунул РУДы[12] вперёд, отпустил тормоза, и многотонная машина начала разбег по полосе.
Скорость нарастала медленно, всё таки вес самолёта был для этого полёта приличный. Но ничего, полоса длинная, для разбега хватит с лихвой. Штурман монотонно отсчитывал показания указателя скорости, приближавшего свои значения до величины поднятия носового колеса, а затем - отрыва от бетонки.
Самолёт всё больше «вспухал», нащупывая крыльями опору в воздухе и набираясь решимости расстаться с земной твердью. Вцепившись в рога штурвала, командир удерживал взглядом осевую линию полосы, выдерживая направление взлёта.
Перед его лицом вдруг замельтешила муха, оставшаяся в кабине перед вылетом и запаниковавшая от непривычных ощущений. Она мешала командиру сосредоточиться на выдерживании курса, и он быстрым движением правой руки попытался отогнать её от своего лица.
И тут случилось непоправимое! Правак, которому по алгоритму действий экипажа после отрыва предписывалось по команде командира убрать шасси, воспринял жест командира, как исполнительную команду! Так у них было заведено в его предыдущем экипаже. Вот он и клацнул рычагом уборки шасси прежде, чем колёса оторвались от земли. Концевые выключатели, предотвращающие уборку шасси на земле, сработали, по причине того, что самолёт уже был во взвешенном состоянии, и тяжеленная машина, недоумённо всхлипывая, принялась оседать на брюхо, поджимая внутрь свои лапы. Со скоростью далеко за 200км/час «Барсук», яростно скрежещя металлом по бетону и поднимая фонтаны искр, нёсся к концу полосы.
Его агонизирующее «глиссандо» казалось нескончаемым. Но, всё-таки любой кошмар должен кончаться, и самолёт, неохотно замедляясь, остановился.
Оказалось, кошмар только начинался. Более тридцати тонн керосина, разливаясь из пробитых баков, соприкоснулись с раскалённым металлом двигателей. Возник пожар, мгновенно превратив для экипажа руины самолёта в коллективный крематорий. Дело в том, что входные, а стало быть, и выходные люки у данного типа находятся внизу, под носовой стойкой шасси и в данных обстоятельствах воспользоваться люком для аварийного покидания не представлялось возможным. Для катапультирования из самолёта с земли в те времена не было ещё разработано соответствующих устройств. Вот и стало пилотам, прямо скажем, совсем скучно. Ситуация развивалась стремительно.
В экстремальных обстоятельствах и мозги работают в ускоренном режиме.
Командир, мгновенно окинув взглядом кабину, наткнулся глазами на треугольную форточку слева от себя. Рывком сдвинул её в сторону, и в следующий миг осознал себя очутившимся странным образом уже снаружи, возле самолёта. Вокруг него начали материализовываться остальные члены экипажа. Отбежав подальше от останков корабля, жадно поглощаемого рыжим пламенем, народ, во главе с командиром, покуривая, не отрываясь смотрел на завораживающую картину пожара, не замечая суетящихся вокруг людей, не слыша воя пожарных и санитарных машин. Никто из членов экипажа не получил даже синяка.
Когда через неделю, в спокойной обстановке, попытались провести с этим же экипажем «следственный» эксперимент, то оказалось, что никто из них не смог просунуть в малюсенькую форточку даже голову!
*************************************
Кабул. 1981 год. Война в Афганистане набирает обороты. По длиннющей полосе столичного аэропорта, перенасыщенного в то время советской авиатехникой, разбегается разведчик МиГ-21Р. Не успел он оторваться и набрать безопасную высоту, как с окраины кишлака, примыкающего к аэродрому, раздаётся пулемётная очередь. Несколько пуль попадают в самолёт. Пилот обнаруживает падение давления в гидросистеме. Это чревато тем, что механизация крыла (щитки и закрылки), выпускаемые от гидросистемы, не выйдут в посадочное положение. То есть, данные устройства, предназначенные для снижения посадочной скорости, не сработают. Лётчик принял решение выполнить аварийную посадку на аэродроме вылета, благо, что длина его полосы больше, чем на других аэродромах. Зная, что придётся садиться на повышенной скорости, заход он построил издалека, заранее подойдя к началу полосы на возможно меньшей высоте, чтобы притереть аппарат в самом её начале. При полётах скоростных самолётов в начале полосы, чуть в стороне, выставляют будку с помощником руководителя полётов, который по радиосвязи должен подсказывать лётчику, если тот допускает неточности в расчёте захода на посадку.
Вот этот самый помощник и сыграл свою роковую роль в данном случае.
Пилот аварийного самолёта выполнил расчёт на посадку верно. Приземлил аппарат в самом начале полосы. Самолёт на пробеге со скоростью, гораздо бОльшей, чем обычно, понёсся по бетонке. И тут помощник вякнул в эфир:
«Парашют… тормозной… попозже выпускай!»
По содержанию-то он дал команду верную. Тормозной парашют самолёта, как раз и предназначенный для уменьшения дистанции пробега, с учётом повышенной скорости на посадке, действительно в этом случае необходимо было выпустить гораздо позже, тогда, когда скорость будет погашена до необходимой величины. НО!!!
Лётчик, будучи в нервном возбуждении от экстремальной, опасной для жизни ситуации, в которую он попал впервые, мгновенно и машинально среагировал на первое услышанное слово. Как только в наушниках раздалось слово «парашют», он тут же нажал на кнопку его выпуска. Это было фатальной ошибкой. Тормозной парашют исправно вышел позади самолёта, но был тут же оборван неукрощённой энергией набегающего потока!
Самолёт на бешеный скорости, несдерживаемый больше ничем, игнорируя приводимые в действия тормоза, выкатился за полосу. Уже за пределами аэродрома, на неровностях грунта подломив шасси и вывернув крылья, лёг на брюхо. Теряя скорость, останки фюзеляжа наскочили на очередной бугор, перевернувшись вниз кабиной. Тут же вспыхнуло пламя.
Огонь равнодушно лизал фонарь кабины перевёрнутого самолёта, из которого уже выбрать было невозможно.
Вот так, из-за одного, не во время сказанного слова, и погиб молодой пилот!
НЕМНОГО О ВКУСАХ
Говорят - «о вкусах не спорят». Конечно, трудно не согласиться с этой, ставшей аксиомой, истиной. Просто иногда приходиться удивляться разнообразию вкусов у разных людей, или изменению этих самых вкусов под воздействием обстоятельств.
Как-то раз, будучи в командировке в одной из африканской стран, где выполнял задачи по плану миссии ООН наш контингент, я был приглашён экипажем вертолёта Ми-26 на дружескую вечеринку.
Застолье проходило в «дружеской, неформальной обстановке», и, через короткое время, уже располагало к самым задушевным беседам.
Поинтересовавшись, сколько времени они, члены дружного экипажа, утюжат небо на этом «чёрном континенте», заслышал ответ, что уже девять месяцев. Задумался.
- Тяжело, наверное, бёз жён-то?
- А мы уже не расисты! - многозначительно заметил штурман корабля.
На другом аэродроме, под названием Ханкала, во время второй чеченской кампании, мне неоднократно приходилось бывать, уже будучи генералом.
В таких командировках в горячие точки старался, при всяком удобном случае, выполнять с местными экипажами боевые полёты.
Не для куражу, а для того, чтобы ставя задачи, разговаривать с пилотами на одном языке, быть с ними, так сказать «одной крови».
Вот после одного из таких вылетов, усталые, но довольные результатами этого самого полёта, бредём мы с командиром полка на КП. И тут навстречу подворачивается великолепный экземпляр местной фауны женского полу. Облачённая в камуфляжную форму, удивительным образом не портящей, а наоборот, подчёркивающей достоинства точёной фигурки. Симпатичное личико, живой взгляд озорных весёлых глаз стреляет наповал.
«Это ж надо, как природа удачно сгруппировала атомы», - сформулировал бы физик-ботаник.
«Связистка, наверное», - почему-то подумалось мне. Ну да, только связисты, имея в штатном расписании столько должностей, возможных к замещению женщинами, так трепетно относятся к подбору своего персонала.
После прохода фемины нашего траверза, голова в «режиме автосопровождения» непроизвольно повернулась за ней вслед.
Командир полка отследил направление моего взгляда, и, тяжко вздохнув, спросил:
- Что, понравилась?
- Да-а-а уж, ВоенТВ отдыхает…
- М-да. А мы через неделю командировки уже перестаём различать красивых и некрасивых,- заметил командир. Помолчал. Подумал.
- А через месяц командировки перестаём обращать внимание на возраст.
Ещё помолчал. Глубоко задумался. Помрачнел.
- А через два месяца командировки перестаём обращать внимание на пол!
Ну конечно, с его стороны это была лишь шутка. НО! В каждой шутке есть только доля. Шутки!
ИНТУИЦИЯ
В самом начале этапных для нашей страны 90-х годов прошлого века, когда ещё существовала ЗГВ (западная группа войск) на территории Германии, в составе этой самой группы войск была 16-я Воздушная Армия.
Это формирование было одним из самых мощных, укомплектованных передовой на тот момент техникой и подготовленным личным составом авиационным объединением Вооружённых сил.
Ежемесячно в штабе армии проходили военные советы, на которые приглашались её командиры, начиная от командира полка, отдельной части, и другие, ещё выше по рангу. Приглашался на них и я, в ту пору - командир боевого вертолётного полка.
На этих военных советах, как правило, подводились итоги за период обучения, доводились указания высокого начальства, давались рекомендации по организации боевой подготовки, обобщался передовой опыт. Происходило там и публичное «устыжение» провинившихся, а также награждение отличившихся в лучшую сторону.
Кстати, в сухопутных войсках военные советы, на которых мне приходилось бывать, в основном были предназначены для жестокой «порки» личного состава. Однажды, впервые попав на такое сборище, я был буквально поражён методикой проведения военного совета командующим общевойсковой армии. Не прекращая дикого рыка в течение всего «мероприятия», он рвал и метал, раздавая наказания налево и направо, поносил бранными словами и «плющил» невзирая на чины и ранги так, что честному офицеру после этого, казалось, не остаётся ничего другого, как тут же немедленно застрелиться.
Так продолжалось довольно долго, пока не объявили короткий перерыв.
В курилке, затягиваясь спасительной сигаретой, я поинтересовался у одного из завсегдатаев шоу:
- Слушай, я что-то до этого думал, что военный совет - это место, где военные советуются. А тут вона чё. И что, тут всегда так?
Собеседник с удивлением и некоторым сочувствием к проявленной щенячьей наивности посмотрел на меня.
- Да ты что? Сегодня на удивление мягкий военный совет. Всего только двоих с должности сняли, и одного - уволили!
К счастью, в авиации несколько другие традиции. Там принято пороть подчинённых, как бы это сказать, с научным подходом, интеллигентно.
Может быть, именно с этой целью на подведениях итогов в 16 ВА вывешивалась огромная схема, характеризующая деятельность командиров частей, с хитрыми условными обозначениями. В левой части - фамилии командиров, сверху - критерии, а в содержательной части - оценки каждого по этим «дисциплинам». Большинство критериев не вызывало вопросов.
Ну, понятно, «знание руководящих документов», «личная натренированность в технике пилотирования», «навыки инструктора», «организационно-хозяйственная деятель-ность», и многие другие. Конечно, куда ж командиру без этих навыков. Но вот наименование одного из критериев вызывало удивление. Это было: «командирская настороженность»! Что ж за зверь такой, думаю? И чем её можно измерить? Каким аршином? В тот момент не нашлось у меня ответа на данный вопрос.
Прошло время.
Провожу я как-то на своём аэродроме Стендаль учебно-тренировочные полёты по плану боевой подготовки днём, с переходом на ночь. Это когда полёты начинаются ещё днём, а потом, после перерыва на заправку, продолжаются уже ночью. Дело было уже глубокой осенью. Дневную часть полётов отработали нормально. Вертолёты зарулили на заправку, лётчики - в столовую на ужин. Образовалась короткая пауза. Вдруг смутное чувство беспокойства начало донимать меня. Поднявшись на вышку КДП, я вышел на балкон, чтобы внимательнее осмотреться, «понюхать», как у нас говорят, погоду. Видимость наземных ориентиров, состояние облачности и другие параметры вроде бы не сулили опасности.
- Метеоролог, уточни прогноз!
- Простые условия, командир, долетаем смену в ПМУ[13], - бодро отрапортовал метеоплут.
- Влажность, температура, точка росы?
- Никаких проблем, всё нормально!
Однако это самоё беспокойство всё нарастало. Чем его возникновение можно было объяснить?
Да чёрт его знает! Может, воздух пАхнул как-то по- другому, необычно? Может, ещё что-то, только неожиданно, даже для самого себя, сказал РП:
Так, Петрович, никому пока запуск не давай. Сам схожу на доразведку, потом приму решение дополнительно.
Запрыгнул на «восьмёрку» (Ми-8), и, поднявшись в воздух, пошёл вокруг «точки» по зонам. Выйдя на город и рассмотрев в уже сгустившихся сумерках его уличные фонари, я обомлел! Они были окружены белой ватой начинающегося тумана! Быстренько, по укороченной схеме выйдя на аэродром, на четвёртом развороте вошёл в стену надвигающейся уже на «точку» пелены.
Не успел я приземлиться и зарулить на стоянку, как вокруг все световые ориентиры вдруг исчезли! Словно огромной шапкой аэродром в считанные минуты захлопнул туман!
На своём уазике на стоянку ворвался командир батальона обеспечения.
- Вы что там разлетались, у нас в военном городке из-за тумана уже ничего не видно!
- «Спокойно! Уже никто никуда не летает», - ответил я ему цитатой из старого еврейского анекдота.
Конечно, метеорологу тогда здорово попало. Ну, конечно, не так, как досталось бы в пехоте, но всё же…
В начале девяностых годов нашу армию начали «схлопывать». Не буду вдаваться в политические тонкости причин явления, а только начала она, родная армия, сжиматься, как шагренева кожа, и в пространстве и по количеству частей, её составляющих.
Многочисленные «группы войск» прекращали своё существование, и вопреки красиво прозвучавшей из уст тогдашнего Министра обороны фразе: «Войска не картошка, в чистом поле сажать не будем», - именно так фактически и получалось. Эшелоны с техникой и имуществом боеготовых ещё вчера частей разгружались зачастую в поле чистом, и после этого начиналась жестокая борьба за выживание. Не миновала горькая чаша сия и мой полк.
Вывели нас из внезапно ставшей капиталистической Германии на аэроклубовский аэродром под Курск, где предстояло всё начинать с нуля.
А годы были лихие, вороватые, да и народ местный - не промах. Поначалу трудно было организовать надёжную охрану техники, имущества на открытом для доступа всех желающих пространстве. Вот и не покидало меня чувство постоянной обеспокоенности. Как-то, при обходе вертушек на стоянках, меня посетила смутная мысль, которая к обеду приобрела вид подготовленных указаний. Вызвав начальника парашютной службы, я приказал ему собрать с бортов все парашюты, пока не летаем, и складировать их в парашютном домике. Заодно и ревизию сделать.
Сказано-сделано. Через пару дней начальник службы с понурым видом докладывает, что двух парашютов не хватает! Да чтоб тебе!
Наступила зима. Полк начал летать. Жить стало веселее. Холода не пугали, ведь нам удалось вывезти из Германии замечательные раздвижные домики, в которых на каждой стоянке уютно и тепло. Да и вид они имеют очень цивилизованный. Мы ими очень дорожили. Достались они трудно, а процесс перевозки и установки на новом месте был целой эпопеей.
Во время одного из парковых дней, когда нет полётов, а на технике производятся различные работы, подъехал я на стоянку третьей эскадрильи.
Зайдя в раздвижной домик, обжитый техсоставом, обнаружил, что отапливается он старинным авиационным способом. Из бака, установленного снаружи, по тонкой металлической трубке керосин подаётся в печь-буржуйку, а на конце этой самой трубки- поджигается и горит…
Очень опасная конструкция. Она уже была причиной множества пожаров.
Строго-настрого приказываю инженеру эскадрильи убрать это техническое позорище, и к утру - доложить!
Ночью меня будит звонок дежурного по полку. Докладывает о том, что домик сгорел! Оказалось, что дежурный по стоянке, которому предстояло ночевать в этом домике, уговорил инженера потерпеть с выполнением приказа до утра. А утром, мол, как командир и приказывал, мы печь модифицируем. А то холодно уж очень в ночном дежурстве будет, бдительность не та… Ну и разморило от жары прапорщика. Заснул.
А проснулся уже тогда, когда вокруг пламя бушевало. Выскочил в окошко в одних трусах. Хорошо, что жив остался!
После этого случая, припомнив предыдущие, мои замы решились на разговор со мной.
- Командир, вы это… Как бы сказать… Ну, не надо опасаться, что ли, или хотя бы озвучивать. А то, что не скажете, то и случается.
И тут вспомнилась мне та самая таблица с «критериями», и «командирская настороженность» вспомнилась, и дошло до меня, наконец, что имели в виду её авторы. Наверное, умение командира предвидеть возможные опасности и предпринимать соответствующие меры своевременно!
Н-да-а… Оставалось только параметр своевременности доработать!
РЫБАЛКА
Ни один из родов авиации так не связан с пехотой-матушкой, как армейская авиация. И в бой идёт она буквально «в обнимку» с наземными войсками, и обеспечивает всесторонне, и бытует рядом, разделяя все тяготы и лишения совместной боевой службы. Поэтому между командирами вертолётных и сухопутных частей складываются, как правило, дружеские, по-настоящему мужские, доверительные отношения, основанные на войсковых традициях выручки и взаимопомощи…
Во время войны в Афгане нам часто приходилось летать из Кабула в Газни, где был дислоцирован 191 мсп (мотострелковый полк). Конечно, через пару месяцев мы уже были хорошо знакомы с его командирами подразделений и командованием полка.
Однажды, прилетев со своей группой в очередной раз в Газни, я застал на стоянке чем-то озабоченного командира полка.
- Слушай. Такое дело, - переминаясь с ноги на ногу, проговорил небритый, почерневший от забот, усталый подполковник. - Понимаешь, с подвозом продовольствия дело что-то застопорилось. Запаздывают тылы. Жратва у солдат заканчивается, а нам скоро на операцию выдвигаться.
- Ну, а я чем могу помочь?
- Да вот, я гляжу, у тебя бомбы подвешены, аж по четыре штуки на каждом борту.
- Ну? На удар ведь собрались, - не мог никак догнать я мысль пехотинца.
- Во-о-т. А ты не мог бы случайно уронить одну «бондбочку» во-о-н на то озеро? Там рыбы, говорят, до хрена, мы бы её опосля подсобрали, и смогли бы ребятишек своих подкормить, а?
Н-да. Таких задач выполнять нам не приходилось. Афганцы почему-то рыбу не едят. Ну не то, чтобы совсем, просто не в постоянном меню у них этот продукт. Значит, урона большого мы им не нанесём. Опять же, вокруг, да и на самом озере ни наших, ни местных жителей не наблюдалось, по причине удалённости его от населённых пунктов. Ну что ж, была, не была, надо ж своих собратьев выручать! Выполнив своё основное задание, сэкономили один боеприпас, и на обратном пути выполнили заказ. Через день, снова прилетев в Газни, я поинтересовался у командира, как прошла акция, остались ли довольны заказчики.
- Всё нормально, командир, ты положил бомбу, куда надо. Рыбы там действительно уйма. Только очень уж мощный боеприпас у тебя оказался. На поверхности озера только волокна, да отдельные кусочки от рыбы плавали. А нет ли у тебя в репертуаре чего-нибудь поменьше, не такой зверской мощи?
- Ну-у, есть. НУРСы[14] подойдут?
- О! Самое то! Давай, попробуй, а?!
Ну что ж. Снова, как и в первый раз, на обратном пути зашли парой на то самое озеро. Выпустив пару залпов ракет по водной глади, тут же зашли на посадку для дозаправки на полевую площадку подскока, где нас уже поджидал «заказчик». Он по рации связался со своей группой добытчиков и спешил поделиться с нами своей радостью.
- Ну, командир, спасибо тебе большое! В самый раз оказались твои НУРСы!
Три мешка рыбы набрали, приглашаю вечером на сабантуй!
- Спасибо. Нам вечером уже на другом конце Афгана надо быть.
- Жаль. Ну что ж. Бог даст - свидимся. Найду, чем отплатить…
И было нам приятно за то, что смогли помочь пацанам, которым и так очень не сладко приходилось. А когда подбили один из наших экипажей, ребята из 191 полка, оказавшись неподалёку, двое суток вели бой, не подпуская превосходящие силы «духов» к вертушке, пока мы не смогли эвакуировать всех и оттащить на внешней подвеске технику…
***
А через полгода нам поставили задачу работать группой из восьми вертолётов с аэродрома Чагчаран, который находится в географическом центре Афгана. Аэродром - это слишком громко сказано.
Из этого термина соответствовала на нём только грунтовая полоса, в конце которой валялся разбитый Ан-26 местной авиакомпании. Точка была окружена высокими горами, непреодолимыми бОльшую часть года даже на вертолёте. В долине протекала шустрая речка под гордым названием Герируд.
Аэродром прикрывал наш усиленный мотострелковый батальон. Вокруг, примерно на 300 км, больше не было ни одной живой души «шурави», кроме нас. Топливо, боеприпасы, продовольствие завозилось на точку большегрузными транспортными вертолётами Ми-6 в течение полугода. Так уж редки были в этой местности дни с хорошей погодой, когда можно было совершить туда рейс. Вот такая нам предстояла «гастроль». Ну что ж, на то мы и люд военный, чтобы трудностей, аки врага, не бояться. Перелетели благополучно.
Обосновались, освоились. Начали работать. Через неделю втянулись в своеобразный ритм боевой деятельности и время командировки пошло заметно быстрее. Оказалось, что быстрее стали заканчиваться и продукты. Погода в этот зимний период не баловала, и перевалы в течение длительного времени не открывались для прохода бортов с продовольствием. Наконец, тыловик доложил, что продуктов осталось на два дня.
- Ну, что делать будем, комбат?, - спросил я собрата по оружию.
- Как что? На рыбалку поедем, - ответил комбат, и тут же зычным голосом стал отдавать соответствующие распоряжения.
В батальоне начала развиваться несусветная кипучая деятельность личного состава. Взрыкивая, плюясь чёрными клубами выхлопных газов, из капониров выбирались танки, БТРы, БМП[15]. В них загружались боеприпасы и другой необходимый скарб. Проверялось оружие, солдатам выдавались дополнительные запасы патронов в цинках, надевались бронежилеты. Лязг, шум, крик, дым!
Наблюдая за всем этим столпотворением, я никак не мог уловить признаков погрузки необходимых для рыбной ловли снастей. Подойдя к комбату, спокойно взиравшему за этой организованной суетой, я спросил его:
- А где ж снасти-то? Что-то я ни сетей, ни удочек не вижу.
Комбат с удивлением посмотрел на меня.
- А мы на блесну ловить будем.
- Да где ж блёсны-то?
- А вот…, - комбат покачал в руке гранату Ф-1.
- Да какая же это блесна?, - всё продолжал наивно допытываться я.
- Вот как кинешь её, как блеснёт, так и собирай, рыбку-то!, - невозмутимо ответил комбат.
Вечером, оголодавшие на скудном пайке экипажи жадно поглощали приготовленную узбеком-поваром свежевылов-ленную таким способом речную рыбу.
- Да уж, вкуснотища! А как называется эта рыба?, - поинтересовался я.
- Маринка. Горная форель, - ответил комбат. - Там у ней вдоль хребта ниточка такая чёрная идёт. Ядовитая.
Если не вынуть перед приготовлением - копыта можно откинуть, - не прекращая жевать, заметил он…
Вдруг как-то сразу аппетит исчез. Вспомнились отнюдь не стерильные руки повара-солдата и его сонное лицо с потусторонним взглядом…
Подумалось, а вдруг на какой-нибудь из рыбок он пропустил операцию по выемке этой самой чёрной метки? Но бог миловал, выжили все.
А через два дня и Ми-6 прорвался к нам, улучив благоприятное окно в погодном расписании.
ПОРНУШКА
Как мы уже отмечали, между пехотой и вертолётчиками наблюдается войсковое товарищество и братство. На учениях, проводимых совместно, а во времена оные по-другому они и не проводились, как только пауза возникает в действиях войск, идут «братания». Сухопутчики интересуются нашей техникой, мы лезем на их танки, посмотреть, «подывыться».
Ну, интересно же. Вот и на одном из таких учений, проводимых тогда ещё в Белорусском военном округе, приземляется на площадку, поблизости от танкового батальона, красавец-гигант Ми-6.
Здоровенная машина, высотой с трёхэтажный дом. Грузовая кабина- как амбар у хорошего хозяина, в ней запросто любой грузовик вместе с приблудой помещается. Управляет этой махиной экипаж аж из шести человек! Вот и потянулись к аппарату любопытные. Лётчикам не жалко, пусть смотрят, удивляются, престиж профессии при этом повышая. Лётной, разумеется.
В любой эскадрилье есть свой Тёркин. Человек, который является душой компании, готовый при всяком удобном случае развеселить усталых коллег смешным анекдотом, мастер на всякие розыгрыши и подковырки. Эти качества высоко ценятся везде, а особенно - в авиации. Не даром говорят, что «авиация держится на заклёпках и под…бках. Ну, то есть, на подначках. Вот такой человек и был в составе этого экипажа, на должности штурмана корабля. Маленький, рыжий, подвижный, как ртуть, с колким взглядом озорных мелких глаз, он одним своим видом вызывал непроизвольную улыбку окружающих. Завидя подходивших к вертолёту танкистов, он широким жестом пригласил их подняться на борт гигантской машины, суетливо рассыпаясь перед ними мелким бисером. Экипаж, во главе с командиром, предвкушая неминуемое шоу, сгруппировался поближе к месту действия, стараясь не пропустить деталей вдохновенной импровизации мастера.
Ходоки медленно разгуливали по огромной грузовой кабине, поражаясь масштабам конструкции.
- Вот это да!, - удивлялись они. – Вы, наверное, в футбол здесь можете играть, когда делать неча?!
- Да не, у нас популярнее ручной мяч, или плаванье.
- Это как?
- Да как. Подсаживаемся возле речки, закачиваем в грузовую кабину вон тем насосом воду, подогреваем её вон тем калорифером, и плаваем, пока не надоест. Когда на вы-лет надо, то створки открываем, воду выпускаем, и взлетаем.
- О, а это что?, - спросил один из экскурсантов, подойдя к борту и тыкая пальцем в странное устройство, напоми-нающее воронку с гофрированным шлангом на конце.
- А, это… Ну, ты фильм «Небесный тихоход» видел? Помнишь, там, на По-2, переговаривались между собой в полёте лётчики? Вот и у нас. В полёте-шумно. Бортмеханик далеко от остального экипажа располагается, вот он и переговаривается с командиром таким образом.
Танкисты с пониманием покивали головами, и, поочерёдно опробуя устройство, поУхали в него, как ухает филин по ночам. Экипаж делал титанические усилия, чтобы не разоржаться, наблюдая за экскурсоводом и слушая его интерпретацию назначения элементов конструкции машины. Дело в том, что чудо технической мысли с гофрированным шлангом было ничем иным, как… писсуаром, предназна-ченным для облегчения нужд экипажа в длительном полёте. Правда, использование его считалось на Ми-6 предосу-дительным, и, если уж кого-то приспичивало в полёте, то предпочитали использовать ведро, которое у хозяйственного бортмеханика всегда стояло на задних створках.
Но экскурсия продолжалась. Зайдя в пилотскую кабину, сухопутчики были букваль