Когда рассказчик «Царь-рыбы» переключается на социально-публицистический регистр, он оценивает рассматриваемые явления в духе воспитательного морализма. В частности, подчеркивается, что каждое совершенное человеком преступление влечет за собой неотвратимое возмездие. Любое нравственное прегрешение не останется неотомщенным. В сугубо морализаторском духе воспроизводятся и трактуются истории браконьеров – жителей таежного поселка Чуш. Лейтмотивом публицистических компонентов «Царь-рыбы» оказывается мысль о наличии в мире неких высших сил – однако их роль сводится здесь главным образом к возмездию, которое обрушивается как на отдельных аморальных индивидов, так и на нравственно несовершенное человечество в целом.
Между тем при переключении на лирико-философский регистр рассказчик как бы забывает об идее неотвратимого возмездия, он тоскует по царству доброты и любви – соответственно и высшие силы, по его убеждению, существуют не для того, чтобы вершить суд над грешниками, а для целей светлых, хотя и загадочных.
Сопоставление публицистических компонентов книги с лирико-философскими показывает, как при переходе с одного жанрово-стилевого регистра на другой резко меняется самый ракурс восприятия рассказчиком окружающей действительности, а соответственно трансформируется и вся тональность повествования. В первом случае рассказчик испытывает гнев, направленный против носителей социально-экологического зла, он жаждет справедливого возмездия. Во втором же – рассказчика переполняет элегическая грусть, беспричинная тоска, мир видится ему таинственным и непостижимым.
Публицистическое начало ряда глав первой части «Царь-рыбы» настолько велико, что эту часть произведения (за исключе нием главы-рассказа «Царь-рыба» можно квалифицировать как лирико- публицистический полюс повествования Публицистический компонент «Царь-рыбы» связан с актуализировавшимся в повествовании журнали стским опытом писателя Повесть написана на публицистически-острую, злободненевную для 1950-1980-х гг «экологическую» тему, обострив шуюся в связи с активной индустриализацией Сибири Публицистичность «Царь-рыбы» выразилась и в активности жанро вых и поэтических элементов и приемов «журналистских» жанров
|
|
Повествование в рассказах «Царь-рыба» (1975) стало закономерным итогом размышлений писателя над проблемой взаимоотношений человека и природы в эпоху научно-технического прогресса. Соединенные в «повествование в рассказах», главы содержат в себе натурфилософские концепты, которые повторяются с достаточной периодичностью.
В повествовании в рассказах последовательно раскрывается утраченное равновесие между человеком и природой, потребительская психология возомнившего себя «венцом творения» по отношению к окружающему его миру. Писателю близко толстовское восприятие природы как вечной, неизменной, исполненной красоты, спокойствия, гармонии.
В главе «Капля» природа изображается как основа жизни в ее первородных проявлениях, в постоянном обновлении и извечности происходящих в ней процессов. Книга началась именно с этой главы. «Капля» представляет собой лирико-философскую главу, в которой в открытой форме от имени героя-повествователя выражена авторская позиция. Сопричастность природе – это чудо, то счастье, которое ничем не заменить.
|
|
После публикации «Царь-рыбы» критик Алла Марченко справедливо отметила, что «Астафьев не чурается ни прямой публицистики, ни статистических выкладок, ни открытого обсуждения как экологических, так и хозяйственных вопросов. Но будь в «Царь-рыбе» только это, мы бы имели еще один, сибирский, вариант «Деревенского дневника», хотя, может быть, начиналась «Царь-рыба» именно с лирико-публицистического дневника. И эта внутренняя установка на исповедь, освободив Астафьева от разного рода жанровых скреп, придала его публицистическому выступлению широкий философский смысл».
По многим параметрам «Царь-рыбу» можно связать с традицией просветительского философского романа XVIII–XIX вв., основанного на идеях Руссо. Авторы подобного рода произведений, как правило сталкивали представителей современной им цивилизации со всякого рода дикарями, «естественными людьми» – при этом, разумеется, цивилизованное общество подвергалось резкой критике как извращенное и порочное, утверждалось же превосходство жизни в ее «естественном» виде. Не случайно сам Астафьев назвал «центром книги, смыслом всего»19 главу «Уха на Боганиде», которая являет собой подлинный гимн «естественной» жизни, которую ведут члены затерянной в тайге рыболовецкой артели. Однако сентиментально-утопический пафос «Ухи на Боганиде» в полной мере уравновешивают те главы первой части произведения, где в публицистической манере изображены нравы другого таежного поселка – Чуш, жители которого, выросшие в естественных условиях, вдали от цивилизации, делят досуг между пьянством и браконьерством. Боганида – это прекрасное детство человечества, которое миновало и которое невозможно возвратить. Не случайно последней главе «повествования в рассказах» предпослан эпиграф – стихотворные строки Н. Новикова: «Можно в те же вернуться места /, Но вернуться назад / Невозможно…»