НОЧЬ В ПОЕЗДЕ НА СЕРЕБРЯНОЙ РЕКЕ
[121]
Послеполуденный урок
Знаете ли вы, дети, что это такое — мутное и белое, что называют рекой или следами растекшегося молока? — спросил учитель, показывая на молочно-белую Галактику, тянущуюся сверху вниз через всю большую черную карту звездного неба, висящую на классной доске.
Кампанелла[122] поднял руку. Вслед за ним руки подняли еще четверо или пятеро. Джованни[123] тоже хотел поднять руку, но передумал. Кажется, он читал в каком-то журнале, что это скопление звезд, однако в последнее время не уроках ему постоянно хотелось спать, времени читать да и книжек для чтения не было, поэтому ему казалось, что он уже вообще ничего не знает.
Однако учитель заметил его нерешительность и сказал:
— Джованни, может быть, ты знаешь?
Джованни энергично вскочил, однако четко ответить не смог. Дзанэлли, сидевший перед ним, обернулся, посмотрел на Джованни и захихикал. Джованни смутился и покраснел.
Учитель снова спросил:
— Если посмотреть на Млечный Путь в большой телескоп, что он из себя представляет?
Джованни подумал про себя, что все-таки это звезды, однако и на этот раз ответить не решился.
Учитель помолчал, будто не зная, что сказать еще, а затем обернулся к Кампанелле:
— Ну, тогда ты, Кампанелла.
Однако и Кампанелла, так бойко поднявший руку, смутился и тоже не смог ответить.
Учитель внимательно посмотрел на него, будто случилось нечто из ряда вон выходящее, и ответил сам:
— Ну, хорошо. — Он ткнул пальцем в звездную карту. — Если посмотреть через большой и хороший телескоп на туманный и белый Млечный путь, видно очень много маленьких звездочек. Не так ли, Джованни?
Джованни покраснел и кивнул головой. На глаза у него навернулись слезы. Верно, я же это знал и, конечно, Кампанелла тоже знал! Это ведь было в журнале, который они вместе читали в доме отца Кампанеллы. Тем более что, прочитав об этом, Кампанелла тогда сразу принес из кабинета отца большую книгу, раскрыл на главе «Млечный путь», и они долго рассматривали красивую фотографию во всю страницу. Там на черном фоне была целая россыпь белых точек. Кампанелла не мог об этом забыть, а не ответил сразу же потому, что последнее время ему совсем не хотелось трудиться — ни с утра, ни после обеда. Да и в школе с ребятами он перестал играть, и с Кампанеллой почти перестал разговаривать. Зная это, Кампанелла, наверное, из сочувствия к другу, нарочно не ответил на вопрос учителя, — от этих мыслей Джованни стало невыносимо жаль и себя, и Кампанеллу.
Учитель сказал:
— Итак, если мы представим себе Небесную реку настоящей рекой, то каждая маленькая звездочка будет песчинкой или камушком на ее дне. А если вообразим себе гигантский молочный поток, на который больше всего похожа Небесная Река, то все звездочки станут маленьким пузырькам жира, плавающими в молоке. А чем же является вода в этой реке? Это так называемый вакуум, который пропускает через себя свет с определенной скоростью, в нем плавают и Солнце, и Земля. То есть все мы живем в воде Небесной реки. Если мы, окруженные этими водами, оглянемся вокруг, то увидим, как на дне этой реки, которая чем глубже, тем синее, где-то далеко и глубоко, сосредоточено множество звездочек, которые кажутся нам белыми и неясными. Посмотрите на этот макет.
С этим словами учитель указал на двояковыпуклую линзу, внутри которой было множество сверкающих песчинок.
— Вот такую форму имеет Млечный Путь — Небесная река. Давайте представим, что каждая из этих блестящих песчинок — звезда, излучающая свет, как наше Солнце. Допустим, что наше Солнце находится здесь в середине, а Земля — рядом с ним. Предположим, что ночью вы встанете в центре этой линзы и оглядите ее изнутри. Здесь линза тоньше, поэтому видно совсем немного блестящих песчинок или, иными словами, звезд. А здесь и вот здесь стекло толще, поэтому блестящих песчинок, или звезд, гораздо больше, и те, что подальше, кажутся мутным белым веществом. Такова современная теория Млечного Пути.[124] А о том, какого размера эта «линза» и что за звезды находятся в ней, я расскажу вам на следующем занятии по астрономии. На сегодня достаточно. Поскольку сегодня праздник Млечного Пути,[125] посмотрите внимательно на небо, выйдя на улицу. На этом все. Уберите книги и тетрадки.
Некоторое время школьный класс был наполнен стуком открывающихся и закрывающих крышек парт и шелестом книг, складываемых в стопки. Потом все встали, чинно поклонились и вышли из аудитории.
Типография
Когда Джованни вышел из ворот школы, семь или восемь учеников их класса, явно не собираясь возвращаться домой, столпились вокруг Кампанеллы в углу школьной площадки рядом с вишневым деревом. Похоже, они договаривались о том, чтобы пойти собирать плоды «карасуури»,[126] к которым сегодня ночью в Праздник «хосимацури»[127] они прикрепят фонарики и пустят плыть по реке.
Джованни вышел за ворота школы бодрой походкой, широко размахивая руками. В соседних домах уже готовились к сегодняшнему празднику: подвешивали шарики из листьев тиса, вешали фонарики на ветви кипарисов.
Не заходя домой, Джованни обогнул три квартала, и остановился перед большой типографией. Поклонившись сидевшему за конторкой возле входа мужчине в белой мешковатой рубашке, он снял туфли, поднялся[128] в помещение и открыл большую дверь в конце коридора. На дворе было еще светло, но внутри горели лампы, громко стучали печатные станки, и рабочие, кто с повязкой[129] на голове, кто в кепке с козырьком, что-то читали и считали речитативом, будто напевали какую-то песню.
Джованни прямиком направился к человеку, сидевшему за высоким столом, третьим от входа, и поклонился ему. Тот порылся в шкафу и, сказав «Наберешь это сегодня?» — отдал Джованни бумажку.
Джованни вынул маленький плоский ящик из-под его стола, направился в дальний угол комнаты, освещенный множеством ламп, сел на корточки и начал маленьким пинцетом набирать литеры, как зернышки, одну к другой. Какой-то парень в синем переднике, проходя за спиной Джованни, сказал:
— Эй, Лупа, доброе утро! — И несколько человек, работавших рядом, молча усмехнулись.
А Джованни, потирая глаза, продолжал подбирать литеры.
Пробило шесть часов, и через некоторое время Джованни еще раз сличил плоскую печатную форму с бумажкой и подошел к мужчине за столом. Тот молча взял форму, слегка кивнув головой.
Через некоторое время Джованни снова подошел к столу. Тот же мужчина, не говоря ни слова, протянул Джованни маленькую серебряную монетку. Джованни сразу же оживился, быстро поклонился, взял портфель и выскочил за дверь. Весело посвистывая, он зашел в булочную, купил буханку хлеба, пакет кускового сахара и быстро побежал своей дорогой.
Дома
В прекрасном настроении Джованни вернулся в свой маленький домик, стоявший в переулке. Слева от входа росла в ящиках фиолетовая капуста и спаржа. Шторки на двух маленьких окошках были опущены.
— Мама, я дома. Как ты себя чувствуешь? — спросил Джованни, снимая туфли.
— Джованни, устал на работе? Сегодня прохладно. А чувствую я себя очень хорошо.
Джованни поднялся в дом и увидел, что мама лежит в ближайшей комнате, набросив на голову белый платок. Джованни открыл окно.
— Мама, я купил кускового сахару. Давай поешь с молоком.
— Да нет, сначала ты. Я пока не хочу.
— Мама, а когда сегодня сестрица вернулась?
— Около трех часов. Она все здесь прибрала.
— Она тебе молока еще не принесла?
— Кажется, еще нет.
— Я схожу, принесу.
— Не спеши. Сначала поешь. Сестрица приготовила что-то из помидоров и оставила тебе.
— Сейчас.
Джованни взял тарелку с подоконника и с аппетитом стал есть, подчищая соус хлебом.
— Слушай, мама. Мне кажется, папа скоро вернется.
— Да, я тоже так думаю. А почему ты так решил?
— Сегодня утром в газете писали, что в этом году на севере рыбный лов был на удивление удачным.
— Но, может, папа вовсе не рыбу ловит.
— Наверняка он там. Наш папа не может совершить ничего плохого и угодить в тюрьму. И панцирь краба и рога северного оленя, которые он школе подарил, до сих пор выставлены в кабинете для экспонатов. Их показывают на занятиях в шестом классе.
— А еще папа обещал тебе привезти куртку из морского бобра.
— Все, как увидят меня, непременно про это напоминают. Задразнили совсем.
— Гадости говорят?
— Да, только один Кампанелла никогда не дразнится. Когда они надо мной издеваются, Кампанелла меня жалеет.
— Ваши отцы дружили с детства, точно так же, как и вы.
— Так вот почему мы с папой часто гостили у Кампанеллы! Как тогда было здорово! Я часто заходил к Кампанелле по дороге из школы. Знаешь, у него был игрушечный поезд, работающий на спирту. Из семи отдельных фрагментов можно было собрать железную дорогу, поставить электрические столбы и семафоры, которые горели зеленым огнем, когда мимо шел поезд. Как-то раз, когда спирт закончился, мы налили керосин, и котел в паровозе весь закоптился.
— Ну и ну!
— А теперь я к ним каждое утро приношу газеты. Однако дома там всегда тихо.
— Потому что приходишь рано.
— Там есть щенок — Зауэр. У него хвост будто метелка. Когда я прихожу, он бежит за мной и сопит. До конца квартала, а иногда и дальше. Сегодня все идут на речку пускать фонарики. Наверное, Зауэр тоже.
— И верно. Сегодня же праздник Млечного Пути.
— Ну, я пошел тебе за молоком и по пути посмотрю на праздник.
— Ступай, только в речку не лезь.
— Ладно, я только с берега посмотрю. Вернусь через час.
— Можешь и подольше там поиграть. Раз ты с Кампанеллой, мне беспокоится не о чем.
— Наверняка будем вместе. Мама, может, закрыть тебе окна?
— Да, пожалуй, а то уже стало прохладно.
Джованни встал, закрыл окна, убрал тарелки и пакет из-под хлеба, быстро надел туфли, и, сказав «Через полтора часа вернусь», вышел на темную улицу.
Ночь праздника Кентавра
[130]
Грустно поджав губы, будто беззвучно насвистывая песенку, Джованни спускался с холма по черной кипарисовой аллее.
У подножья холма стоял большой фонарь, от которого исходил яркий синий свет. Когда Джованни подошел к нему, тень, длинная и неясная, которая тащилась за ним, словно призрак, стала густой, черной и отчетливой. То, поднимая ноги, то, размахивая руками, она стала обходить его сбоку.
«Я отличный паровоз! Здесь уклон, пойду быстрее. Сейчас проеду мимо фонаря. А моя тень — стрелка компаса. Сделала оборот и снова впереди меня».
Джованни широким шагом прошел мимо фонаря, и тут из темного переулка с противоположной стороны улицы вышел тот самый Дзанэлли в новой рубашке с узким воротником. Он прошел мимо Джованни.
— Дзанэлли! Пойдешь пускать фонарики по реке?
И не успел Джованни договорить, как Дзанэлли бросил в ответ:
— Отец пришлет Джованни бобровую куртку!
В груди у Джованни что-то оборвалось и похолодело до ледяного звона.
— Что ты сказал, Дзанэлли?! — закричал Джованни, но Дзанэлли уже вбежал в дом с кипарисами у входа.
«Зачем Дзанэлли дразнит меня, я ведь ему ничего плохого не сделал. И еще убегает, как крыса. Просто дурак какой-то».
Перескакивая с одной мысли на другую, Джованни шел по улицам, нарядно украшенным фонариками и ветвями деревьев. Перед часовым магазином ярко горел неоновый фонарь, на витрине красные глаза каменной совы мигали каждую секунду, драгоценные камни на стеклянном толстом диске цвета морской волны медленно двигались по кругу, как звезды, а с противоположной стороны медленно выплывал медный кентавр.[131] Круглая черная карта звездного неба, помещенная в самом центре, была украшена зелеными листьями аспарагуса.
Забыв обо всем, Джованни рассматривал карту.
Она была значительно меньше той, что он видел днем в школе, но, стоило повернуть диск и выставить день и час, как в овальном окошке можно было увидеть небо — именно такое, каким оно бывает в это время суток. По самому центру сверху донизу шла туманная полоска Млечного Пути, похожая на дым после взрыва. За картой на треножнике стоял маленький телескоп, сиявший желтоватым блеском, а на самой дальней стене висела огромная карта с изображением созвездий в виде удивительных зверей, змей, рыб и кувшинов.
Некоторое время Джованни стоял и рассеянно размышлял о том, действительно ли на небе полным-полно разных там скорпионов и отважных стрельцов, и о том, как бы ему хотелось идти и идти среди них, куда глаза глядят.
Вдруг Джованни вспомнил о молоке для мамы и пошел дальше. Несмотря на то, что куртка жала ему в плечах, он нарочно выпячивал грудь и широко размахивал руками.
Воздух был такой прозрачный, что казалось, будто он течет, словно вода, сквозь улицы и магазины. Все уличные фонари были увиты тёмно-синими веточками пихты и дуба, а шесть платанов перед зданием электрической компании были украшены множеством маленьких лампочек, — так что казалось, будто это город русалок. Дети в новеньких отутюженных нарядах насвистывали песенки о звездном хороводе[132] и с криками: «Кентавр, кентавр, пусть выпадет роса!», поджигали синие бенгальские огни. Но Джованни низко опустил голову, спеша на молочную ферму. Мысли его были далеко-далеко от царящего вокруг веселья.
Джованни дошел до окраины города, где росло много тополей, тянущихся высоко-высоко в звездное небо. Он миновал черные ворота домика молочника, остановился перед темной кухней, из которой доносился запах молока, снял шапку и сказал: «Добрый вечер». Однако в доме было так тихо, что казалось, там нет никого.
— Добрый вечер! Извините! Есть кто-нибудь? — крикнул Джованни еще раз, не двигаясь с места.
Через некоторое время к нему медленно, будто у нее что-то болело, вышла пожилая женщина и спросила, что ему нужно.
— Сегодня нам не принесли молока, поэтому я сам пришел его забрать, — бодро сказал Джованни.
Потерев покрасневшие глаза и посмотрев сверху внизу на Джованни, женщина сказала:
— Сейчас никого нет. Завтра приходите.
— Но мама больна, молоко нужно именно сегодня вечером.
— Тогда зайдите попозже.
Женщина повернулась, чтобы уйти.
— Хорошо. Спасибо.
Джованни поклонился и вышел из кухни.
Когда он поворачивал на перекрестке за угол, он увидел перед бакалейной лавкой на ведущей к мосту улице стайку школьников. Их черные силуэты смутно сливались с белизной рубашек. Насвистывая что-то и пересмеиваясь, они шли к нему навстречу, светя фонариками. И смех, и свист показались Джованни знакомыми. Это были его одноклассники. У Джованни сжалось сердце, и он даже хотел повернуть обратно, но передумал и смело пошел навстречу.
Ему захотелось спросить: «Вы идете на речку?», однако слова застряли в горле.
— Эй, Джованни, тебе пришлют куртку из бобра! — опять крикнул все тот же Дзанэлли.
— Тебе пришлют куртку из бобра! — подхватили все остальные.
Джованни покраснел и поспешил дальше, уже не соображая, куда идет. Среди ребят он заметил Кампанеллу. Тот только с сочувствием посмотрел на Джованни, едва заметно улыбнулся, будто просил за всех прощения.
Джованни отвел глаза в сторону. Как только Кампанелла прошел мимо, вся кампания засвистела каждый на свой лад. Джованни, поворачивая за угол, обернулся и увидел, что Дзанэлли тоже обернулся. А Кампанелла, продолжая громко насвистывать, шел к мосту, смутно маячившему в отдалении. Джованни вдруг стало так грустно, что он бросился бежать. Маленькие ребятишки, с визгом прыгавшие на одной ножке, зажав уши ладошками, радостно завопили, решив, что Джованни бегает для своего удовольствия.
Джованни все бежал и бежал в сторону черного холма.
Башня Погодной станции
[133]
За пастбищем начинался отлогий подъем, черная плоская вершина холма едва была видна под созвездием Большой Медведицы, и холм казался ниже, чем обычно.
Джованни поднимался все выше по тропинке через лес, уже мокрый от росы. Лишь эта узенькая тропинка среди темной травы и причудливых кустов светилась белой полоской в свете звезд. В траве ползали насекомые, светившие синими огоньками так ярко, что свет их проникал даже сквозь листья. Джованни подумалось, что они похожи на фонарики из «карасуури», которые несли в руках мальчишки.
Миновав черную чащу сосен и дубов, он вдруг увидел бескрайнее небо, в котором ослепительно-белый Млечный Путь тянулся с юга на север, а на самой вершине холма показался башня Погодной станции. Повсюду цвели цветы, то ли колокольчики, то ли хризантемы, даже во сне источающие сладкий аромат. Какая-то птица с криком пролетела над холмом.
Джованни дошел до башни Погодной станции и бросился ничком в прохладную траву.
Во мраке город светились огнями, будто дворец на дне моря, доносился далекий свист, песни и крик детей. Вдали шумел ветер, чуть слышно шуршала трава на холме. Мокрая от пота рубашка Джованни холодила тело. Джованни окинул взглядом поля, тянувшиеся от окраины города далеко во тьму.
Донесся перестук колес. Окошки крошечного поезда мелькали одно за другим, словно цепочка маленьких красных искр. Джованни подумал, что поезд, наверное, битком набит пассажирами, все заняты своим делом — кто яблоко чистит, кто смеется, — от этого ему стало невыразимо грустно, и он вновь поднял глаза вверх.
Ах, эта белая полоска в небе… Она вся состоит из звезд.
Но у Джованни не возникало чувства, что это нечто пустое и холодное, как говорил сегодня учитель. Напротив, чем пристальнее он смотрел на звезды, тем больше ему казалось, что это — равнина, на которой раскинулись леса и пастбища. Затем Джованни увидел, как голубая звезда из созвездия Лиры рассыпалась на несколько мигающих звездочек, из них стали высовываться и втягиваться обратно ножки, как у грибов. Даже город, лежавший под холмом, сделался похожим на скопление множества мутных звезд или на гигантскую туманность.
Станция «Серебряная река»
Джованни заметил, что башня Погодной станции позади него стала преобретать неясные формы вышки,[134] огонек на вершине которой то зажигался, то гас, будто светлячок. Туман перед глазами рассеялся, все приобрело ясные очертания, и он увидел, как вышка с огоньком стоит на темно-синей, будто только что закаленный лист стали, небесной равнине.
Вдруг послышался странный голос, объявивший: «Станция Серебряная река, Станция Серебряная Река», перед глазами стало светло, будто мириады фосфоресцирующих каракатиц разом окаменели и вознеслись в небо, или же кто-то рассыпал в небе бриллианты, которые спрятала алмазодобывающая компания, чтобы цена на товар не упала. Джованни невольно потер глаза.
Тут до него вдруг дошло, что он уже несколько минут едет на маленьком поезде, постукивающем колесами: «гото-гото-гото-гото». И, действительно, он сидел в вагоне ночного поезда, мчащегося по узкоколейке, и смотрел в окно. В вагоне тянулись в ряд маленькие желтые лампочки. На обтянутых синим бархатом сиденьях никого не было, а на противоположной стене, покрытой серым лаком, блестели две огромные латунные кнопки.
Джованни вдруг заметил, что в вагоне все-таки кто-то есть — прямо перед ним оказался высокий мальчик в такой черной куртке, что она казалась мокрой. Высунув голову из окна, он смотрел по сторонам. Его фигура показалась Джованни странно знакомой, и ему стало страшно любопытно — кто же это? Но только он высунулся из окна, как мальчик сел на место и посмотрел на него.
Это был Кампанелла. Джованни только собрался спросить: «И давно ты здесь?», как Кампанелла сказал:
— Остальные тоже очень спешили, но все-таки опоздали. Дзанэлли уж так бежал — а все равно не догнал.
Джованни подумал про себя: «Ну, теперь-то мы поедем вдвоем», но сказал:
— Может, нам подождать их где-нибудь?
Кампанелла ответил:
— Дзанэлли ушел домой. Его забрал отец.
При этих словах, Кампанелла страшно побледнел, было видно, что ему тяжело. У Джованни появилось странное чувство, будто он что-то где-то забыл. Он умолк.
Кампанелла, глядя в окно, вдруг оживился:
— Вот незадача! Я ведь фляжку забыл. И альбом для этюдов. Но ничего. Ведь скоро станция «Лебедь». А я очень люблю смотреть на лебедей. Теперь я смогу увидеть, как они летят высоко над рекой — далеко-далеко.
Затем Кампанелла стал вертеть и рассматривать карту в виде круглого диска. И действительно, на карте по левому берегу белого Млечного Пути в южном направлении тянулась линия железной дороги.
Карта была просто изумительная: на черном, словно ночь, диске красиво сверкали синими, оранжевыми, зелеными цветами станции, вышки, миниатюрные озерца, леса. Джованни подумал, что где-то уже видел эту карту и спросил:
— Где ты купил эту карту? Она ведь сделана из обсидиана?
— Мне дали ее на станции «Млечный Путь». А тебе не дали, что ли?
— Я мимо нее проехал. А сейчас мы здесь находимся?
И Джованни указал пальцем севернее станции «Лебедь».
— Точно. А что там блестит на речном берегу — лунный свет? — спросил Кампанелла.
Джованни взглянул. На сияющем белым светом берегу Серебряной реки волнами колыхался, шелестя на ветру, серебристый небесный мискант.
— Это не Лунный свет. Это же Серебряная река, она сама светится, — сказал Джованни, и ему стало так весело, что захотелось подпрыгнуть, и он, отбивая ногами такт, насвистывая песенку о звездном хороводе,[135] чуть ли не по пояс высунулся из окна, чтобы получше разглядеть воду Серебряной реки.
Сначала разглядеть ее было трудно.
Но когда он всмотрелся пристальнее, он увидел красоту этой воды. Она была прозрачнее стекла, прозрачнее водорода; возможно, то был обман зрения, но на ее поверхности порой пробегали маленькие фиолетовые волны, и она вспыхивала всеми цветами радуги. На всей равнине стояли то тут, то там красиво фосфоресцирующие вышки. Вся равнина была залита их светом: дальние казались совсем маленькими, а ближние были высоки. Дальние ярко светили оранжевым и желтым светом, а ближние синевато-белым и неясным. Одни вышки имели форму треугольников и квадратов, другие были похожи на зигзагообразные молнии и цепочки. У Джованни даже дыхание перехватило, и он тряхнул головой. И тогда все синие и желтые вышки, освещающие поле, вдруг тоже разом дрогнули и шевельнулись, будто дружно вздохнули.
— Я уже насовсем приехал на Небесную равнину, — сказал Джованни. — А ты заметил, что в этом поезде топят не углем?
Глядя вперед, Джованни высунул из окна левую руку.
— Наверное, либо спирт, либо электричество, — ответил Кампанелла.
Маленький красивый поезд, постукивая колесами, все мчался и мчался вперед по Небесной равнине, через поля мисканта, трепещущего под ветром, через воды Серебряной реки и сквозь синевато-белое свечение белых вышек.
— Смотри-ка, цветут горечавки! Уже настоящая осень, — заметил Кампанелла, указывая пальцем в окно.
В траве, растущей на железнодорожной насыпи, будто вырезанные из лунного камня, цвели чудесные лиловые горечавки.
— Может, выскочить из вагона, нарвать их и запрыгнуть обратно? — сказал Джованни, замирая от восхищения.
— Поздно. Они уже далеко позади.
Не успел Кампанелла закончить фразу, как сверкнула и пронеслась мимо следующая поляна с цветами.
Одна задругой перед их глазами замелькали, будто бурлящая вода или капли дождя, желтые изнутри чашечки горечавок. А ряды вышек сверкали, то ли окутанные дымом, то ли пламенем…
Северный крест[136] и Берег Плиоценского периода
Вдруг Кампанелла, заикаясь, будто, наконец, решился произнести это, выпалил:
— Простит ли меня мама?
А Джованни подумал: «Да, и моя мама, наверное, сидит возле той оранжевой вышки, такой маленькой, точно пылинка, и думает сейчас обо мне», и промолчал.
— Я готов сделать все, чтобы моя мама стала по-настоящему счастлива. Но что сделает ее по-настоящему счастливой?
Казалось, что Кампанелла едва сдерживает слезы.
— Да ведь с твоей мамой ничего плохого не случилось! — удивленно сказал Джованни.
— Не знаю. Каждый человек будет счастлив, если сделает что-то по-настоящему хорошее. Так что я думаю, мама меня простит, — сказал Кампанелла так, будто принял какое-то решение.
Вдруг вагон наполнился ярким белым светом. Посмотрев за окно, они увидели, как по сверкающему руслу Серебряной реки, и впрямь усыпанной алмазами и росинками, текла беззвучная, бесформенная вода, и в середине этого потока смутно светился островок. На плоской возвышенности этого островка стоял ослепительный белый крест, неподвижный и вечный, будто отлитый из замерзших облаков Северного Полюса. Над ним сиял чистейший золотой нимб.
«Аллилуйя! Аллилуйя!» — послышались со всех сторон голоса.
Обернувшись, они увидели, что все пассажиры в длинных одеждах прижимают к груди черные библии и перебирают хрустальные четки. Они возносили молитвы, благоговейно сложив ладони. Мальчики непроизвольно встали. Щеки у Кампанеллы окрасились румянцем, словно спелые красные яблоки.
Но вот островок и крест остались позади.
На противоположном берегу дымился мутный бледный свет, на ветру колыхался мискант, его серебристый цвет то и дело мутнел, будто мискант дышал. А многочисленные горечавки то появлялись, то вновь скрывались в траве, будто нежные блуждающие огоньки.
На мгновение реку заслонили заросли мисканта, а островок в созвездии Лебедь мелькнул позади пару раз и сразу же сделался маленьким, как на картинке. За спиной Джованни сидела высокая монахиня-католичка с черной накидкой на голове — он и не заметил, когда она села в поезд. Ее круглые зеленые глаза были опущены долу, казалось, она благоговейно вслушивается в какие-то голоса, доносившиеся снаружи. Пассажиры медленно сели на свои места, а мальчиков вдруг охватило какое-то неведомое чувство, похожее на печаль, и они стали переговариваться полушепотом:
— Скоро станция «Лебедь».
— Да, ровно в одиннадцать часов мы будем там.
За окном промелькнул зеленый огонь семафора и белесые столбы, затем показался темный и мутный, как горящая сера, свет перед железнодорожной стрелкой. Поезд стал постепенно замедлять ход, и вскоре на платформе замелькали фонари, аккуратно выстроившиеся в ряд. Они становились все больше и больше, пока мальчики не оказались прямо перед большими часами станции «Лебедь».
В этот свежий осенний день синие стрелки на циферблате из закаленной стали показывали ровно одиннадцать. Все пассажиры вышли, и в вагоне стало пусто.
Под часами было написано: «Стоянка двадцать минут».
— Может, мы тоже выйдем? — предложил Джованни.
— Давай!
Они дружно вскочили и выбежали на перрон. У турникета при выходе со станции светилась лишь одна лиловая лампочка. Никого не было. Они огляделись по сторонам, однако не увидели ни начальника станции, ни контролеров в красных фуражках.
Мальчики вышли на небольшую площадь перед станцией, окруженную деревьями гингко, похожими на изделия из кристаллов. Широкая дорога уходила прямо в яркую синеву Серебряной реки.
Они не увидели ни одного из своих попутчиков, наверное, те уже разошлись. Ребята шли плечом к плечу по белой дороге, отбрасывая одинаковые тени во все четыре стороны, словно две колонны, освещенные со всех сторон светом из четырех окон. Вскоре они вышли на берег реки, который видели из окошка поезда.
Кампанелла насыпал на ладонь красивых песчинок, и, перебирая их, сказал как во сне:
— Все эти песчинки — кристаллы. Внутри них огоньки.
— Точно, — рассеянно ответил Джованни, подумав, что, кажется, он что-то учил по этой теме.
Все камешки на берегу были прозрачными: кристаллы и топазы неправильной формы, и корунды, грани которых светились бледным, как туман, светом. Джованни подбежал к берегу и опустил руки в воду. Странная вода Серебряной реки была прозрачнее водорода. Кисти рук, окрасившись в ртутный цвет, слегка покачивались, а волны красиво фосфоресцировали, будто в них горели огоньки.
Выше они увидели плоскую, ровную как спортивная площадка, белую скалу, выступавшую в реку чуть ниже кромки крутого утеса, поросшего мискантом. В глаза бросились силуэты нескольких человек, они что-то то ли закапывали, то ли откапывали: кто-то стоял, кто-то сидел на корточках. В их руках поблескивали инструменты.
— Бежим туда, — воскликнули в один голос Джованни и Кампанелла и припустили со всех ног.
На подходе к белой скале висела блестящая керамическая табличка с надписью: «Берег Плиоценского периода». На краю скалы были установлены тонкие железные перила, и стояли красивые деревянные скамейки.
— Какие странные штуки! — сказал Кампанелла с удивлением, подняв со скалы нечто похожее на орех с черным длинным и острым хвостом.
— Грецкие орехи! Как же их много. И их не течением принесло — они были в скале.
— Какие крупные. Раза в два больше, чем обычно. А этот совсем свежий.
— Пойдем туда. Там что-то раскапывают.
Сжимая черные орехи с хвостиками, они подошли ближе. На правый берег, сверкая как молнии, набегали волны, на левом крутом берегу колыхались стебли мисканта, словно сделанные из серебра и перламутра.
Подойдя ближе, они чуть не уткнулись в высокого человека в очках с толстенными линзами и высоких сапогах, похожего на ученого, который что-то поспешно записывал в блокнот и увлеченно командовал подручными, которые орудовали кирками и лопатами.
— Копайте так, чтобы не сломать, работайте лопатой! Вон оттуда заходите! Так не пойдет, нет не пойдет. Зачем так грубо?!
Из белой мягкой скалы торчал наполовину выкопанный голубоватый скелет огромного-преогромного зверя, который, казалось, упал и умер на этом самом месте, словно его чем-то придавило. Приглядевшись внимательнее, они разглядели около десяти квадратных глыб, аккуратно вырезанных из скалы и пронумерованных. На них были отпечатки раздвоенных копыт.
— Вы что, на экскурсии? — спросил их, сверкнув очками, ученый. — Вы видели орехи? Им больше миллиона лет. Не очень древние. Миллион двести тысяч лет назад, в конце третичного периода здесь был берег моря, поэтому попадаются ракушки. Там, где сейчас течет река, как раз бушевали приливы и отливы А этот зверь называется «Bos taurus[137]». Эй, эй, там нельзя киркой, аккуратненько долотом пройдитесь. Ну, так вот. «Bos taurus» является предком современной коровы, раньше их тут много водилось.
— Он вам нужен для экспозиции?
— Нет, для доказательства. У нас уже есть различные доказательства того, что здесь залегает толстый геологический слой, который сформировался примерно миллион двести тысяч лет назад. Однако покажется ли другим людям этот слой таким же интересным, увидят ли они здесь что-нибудь, кроме ветра, воды и пустого неба? Понятно? Однако… Эй, эй, там нельзя лопатой. Ниже должны быть ребра.
Ученый метнулся туда.
Уже пора! Пойдем! — сказал Кампанелла, взглянув на карту и наручные часы.
— Простите, но мы хотим попрощаться, — сказал Джованни и вежливо поклонился ученому.
— Вот как… ну, до свидания, — сказал ученый и стал демонстративно расхаживать по раскопкам, давая указания.
Мальчики стремглав неслись по белой скале, чтобы не опоздать на поезд. Они мчались как ветер, словно и впрямь были ветром. Однако дыхание не перехватывало, а ноги были легкими-легкими.
Вот, если бы всегда можно было так бегать, запросто обежал бы весь свет, — подумал Джованни.
Они мчались по берегу, и огни возле турникетов на станции становились все ближе. И вот мальчишки уже сидят на своих местах в вагоне и смотрят из окошка назад — туда, откуда только что прибежали.
Птицелов
— Вы не против, если я здесь сяду?
За спиной ребят послышался грубоватый, но вежливый мужской голос.
У незнакомца была рыжая борода и сутулая спина, коричневое пальто потрепанно, а на плечах — две белые котомки с какой-то поклажей.
— Садитесь, пожалуйста, — ответил Джованни, пожав плечами.
Незнакомец чуть заметно улыбнулся в бороду и спокойно положил вещи на багажную полку. Джованни стало очень одиноко и грустно, он молча посмотрел на часы. Вдруг откуда-то донесся звук похожий на голос стеклянной флейты. Поезд медленно тронулся. Кампанелла рассматривал потолок вагона. На одной из лампочек сидел черный жучок, его огромная тень падала на потолок. Рыжебородый разглядывал Джованни и Кампанеллу с улыбкой, будто они напоминали ему кого-то. Поезд постепенно набирал ход, и за окном, сменяя друг друга, мелькали речки и заросли мисканта. Немного смущенно бородач спросил:
— Куда едете?
— Куда глаза глядят, — неловко ответил Джованни.
— Вот здорово! Ведь этот поезд действительно идет, куда глаза глядят!
— А вот вы-то куда едете? — спросил Кампанелла так резко, будто нарывался на ссору, и Джованни не смог удержаться от смеха.
Даже пассажир в остроконечной шапке и с большим ключом на поясе, сидевший напротив, бросил на них взгляд и рассмеялся. Кампанелла покраснел и тоже засмеялся. Однако бородач, нисколько не обидевшись, дернул щекой и сказал:
— Я-то скоро выхожу. Я птицелов.
— А каких же птиц вы ловите?
— Журавлей и гусей. А еще цапель и лебедей.
— Здесь много журавлей?
— Да. Вон, недавно кричали. Не слышали?
— Нет.
— Они и сейчас кричат. Ну-ка, вслушайтесь хорошенько. Джованни и Кампанелла подняли глаза и прислушались. Сквозь грохот поезда и шуршание ветра из зарослей мисканта доносились крики «корон-корон», похожие на бульканье воды.
— А как вы их ловите?
— Журавлей или цапель?
— Цапель, — ответил Джованни, подумав про себя: «Какая, собственно, разница…»
— Это несложно. Поскольку цапли состоят из замерзших песчинок Небесной реки, они всегда к реке и возвращаются. А я жду на берегу, пока все цапли не опустятся на землю. Они еще не успели как следует встать, как я крепко хватаю их. Цапля цепенеет, успокаивается и умирает. А что дальше, так это всем известно, их засушивают, как листья.
— А зачем засушивать цапель?! На чучела, что ли?
— Нет, не на чучела, их же все едят.
— Чудно как-то! — сказал Кампанелла, склонив голову набок.
— Ничего странного и необычного. Вот.
Птицелов поднялся, взял котомки с полки и ловко развязал.
— Вот, смотрите! Я их только что поймал.
— И правда, цапли! — воскликнули мальчики от неожиданности.
Десять белоснежных цапель с поджатыми черными ногами, сверкая как Северный Крест, лежали в котомке, плоские, как барельефы.
— Глаза закрыты, — Кампанелла пальцем тихонько дотронулся до глаза, похожего на лунный серпик.
На голове у цапель, как и положено, были белые хохолки, острые, как наконечники копий.
— Ну, вот, видите — сказал птицелов, и, завернув птиц в фуросики,[138] перевязал сверток веревкой.
Джованни стало интересно, кто же здесь питается цаплями, и он спросил:
— А цапли вкусные?
— Конечно. Каждый день заказывают. Но лучше идут дикие гуси. Они и красивее, и приготовить их проще простого. Смотрите.
Птицелов развязал другую котомку. Гуси в желтую и голубую крапинку, светящиеся, будто фонарики, были, как и цапли, чуть сплющены и уложены клюв к клюву.
— Их уже можно есть. Ну, же, попробуйте, — птицелов слегка потянул желтую гусиную ножку.
Она легко и аккуратно отделилась, будто была шоколадная.
— Пожалуйста, угощайтесь! — птицелов разломил ножку пополам и протянул мальчикам.
Джованни съел кусочек и подумал: «Это же конфеты! Гораздо вкуснее шоколада, но разве такие гуси могут летать? Наверное, этот человек — местный кондитер! Однако неудобно есть его конфеты на дармовщинку. Размышляя, Джованни продолжал жевать.
— Съешьте еще, — предложил птицелов и вновь вытащил сверток.
Джованни хотелось еще, однако он постеснялся и ответил:
— Нет, спасибо. Достаточно.
Тогда птицелов предложил угощение человеку с ключом, который сидел напротив.
— Мне неловко, это же ваш товар, — поблагодарил тот в ответ, сняв шапку.
— Ничего-ничего! Угощайтесь. Как ситуация в этом году с перелетными птицами?
— Прекрасно. Позавчера во вторую смену меня про