— С вашего позволения, я хотел бы знать, за что вы назначили сумму в двадцать тысяч песо?
Вопрос этот был задан на скверном французском языке, но чётким и приятным голосом, в котором, казалось, звучали едва приметные нотки той злой иронии, которой так щеголял Левасер.
Левасер и его офицеры удивлённо оглянулись.
На самой верхушке дюны на фоне тёмно-синего неба отчётливо вырисовывалась изящная фигура высокого, стройного человека в чёрном камзоле, расшитом серебряными галунами. Над широкими полями шляпы, прикрывавшей смуглое лицо капитана Блада, ярким пятном выделялся тёмно-красный плюмаж из страусовых перьев. Выругавшись от изумления, Левасер поднялся с бочонка, но тут же взял себя в руки. Он предполагал, что капитан Блад, если ему удалось выдержать вчерашний шторм, должен был находиться сейчас далеко за горизонтом, на пути к Тортуге.
Легко скользя по осыпающемуся песку, в котором по щиколотку проваливались его сапоги из мягкой испанской кожи, капитан Блад спустился на отмель. Его сопровождал Волверстон и с ним человек двенадцать из команды «Арабеллы». Подойдя к ошеломлённой его появлением группе людей, Блад снял шляпу, отвесил низкий поклон мадемуазель д'Ожерон, а затем повернулся к Левасеру.
— Доброе утро, капитан! — сказал он, сразу же приступая к объяснению причин своего внезапного появления. — Вчерашний ураган вынудил наши корабли возвратиться. У нас не было иного выхода, как только убрать паруса и отдаться на волю стихии. А шторм пригнал нас обратно. К довершению несчастья, грот-мачта «Сантьяго» дала трещину, и я рад был случаю поставить его на якорь в бухточку западного берега острова, в двух милях отсюда. Ну, а затем мы решили пересечь этот остров, чтобы размять ноги и поздороваться с вами… А кто это? — И он указал на пленников. Левасер закусил губу и переменился в лице, но, сдержавшись, вежливо ответил:
— Как видите, мои пленники.
— Да? Выброшенные на берег вчерашним штормом, а?
— Нет! — Левасер, взбешённый этой явной насмешкой, с трудом сдерживался. — Они — с голландского брига.
— Не припомню, чтобы вы раньше упоминали о них.
— А зачем вам это знать? Они — мои личные пленники. Это моё личное дело. Они — французы.
— Французы? — И светлые глаза капитана Блада впились сначала в Левасера, а потом в пленников. Д'Ожерон вздрогнул от пристального взгляда, но выражение ужаса исчезло с его лица. Это вмешательство, явно неожиданное как для мучителя, так и для жертвы, внезапно зажгло в сердце молодого человека огонёк надежды. Его сестра, широко раскрыв глаза, устремилась вперёд.
Капитан Блад, мрачно нахмурясь, сказал Левасеру:
— Вчера вы удивили меня, начав военные действия против дружественных нам голландцев. А сейчас выходит, что даже ваши соотечественники должны вас остерегаться.
— Ведь я же сказал, что они… что это моё личное дело.
— Ах, так! А кто они такие? Как их зовут?
Спокойное, властное, слегка презрительное поведение капитана Блада выводило из себя вспыльчивого Левасера. На его лице медленно выступили красные пятна, взгляд стал наглым, почти угрожающим. Он хотел ответить, но пленник опередил его:
— Я — Анри д'Ожерон, а это — моя сестра.
— Д'Ожерон? — удивился Блад. — Не родственник ли моего доброго приятеля — губернатора острова Тортуга?
— Это мой отец.
— Да сохранят нас все святые! Вы что, Левасер, совсем сошли с ума? Сначала вы нападаете на наших друзей — голландцев, потом берёте в плен двух своих соотечественников. А на поверку выходит, что эти молодые люди — дети губернатора Тортуги, острова, который является единственным нашим убежищем в этих морях…
Левасер сердито прервал его:
— В последний раз повторяю, что это моё личное дело! Я сам отвечу за это перед губернатором Тортуги.
— А двадцать тысяч песо? Это тоже ваше личное дело?
— Да, моё.
— Ну, знаете, я совсем не намерен соглашаться с вами. — И капитан Блад спокойно уселся на бочонок, на котором недавно сидел Левасер. — Не будем зря тратить время! — сказал он резко. — Я отчётливо слышал предложение, сделанное вами этой леди и этому джентльмену. Должен также напомнить вам, что мы с вами связаны совершенно строгим договором. Вы определили сумму их выкупа в двадцать тысяч песо. Следовательно, эта сумма принадлежит вашей и моей командам, в тех долях, какие установлены договором. Надеюсь, вы не станете этого отрицать. А самое неприятное и печальное — это то, что вы утаили от меня часть трофеев. Такие поступки, согласно нашему договору, караются, и, как вам известно, довольно сурово.
— Ого! — нагло засмеялся Левасер, а затем добавил: — Если вам не нравится моё поведение, то мы можем расторгнуть наш союз.
— Не премину это сделать, — с готовностью ответил Блад. — Но мы расторгнем его только тогда и только так, как я найду нужным, и это случится немедленно после выполнения вами условий соглашения, заключённого нами перед отправлением в плавание.
— Что вы имеете в виду?
— Постараюсь быть предельно кратким, — сказал капитан Блад. — Я не буду касаться недопустимости военных действий против голландцев, захвата французских пленников и риска навлечь гнев губернатора Тортуги. Я принимаю все дела в таком виде, в каком их нашёл. Вы сами назначили сумму выкупа за этих людей в двадцать тысяч песо, и, насколько я понимаю, леди должна перейти в вашу собственность. Но почему она должна принадлежать вам, когда, по нашему обоюдному соглашению, этот трофей принадлежит всем нам?
Лицо Левасера стало мрачнее грозовой тучи.
— Тем не менее, — добавил Блад, — я не намерен отнимать её у вас, если вы её купите.
— Куплю её?
— Да, за ту же сумму, которая вами назначена.
Левасер с трудом сдерживал бушевавшую в нём ярость, пытаясь как-то договориться с ирландцем:
— Это сумма выкупа за мужчину, а внести её должен губернатор Тортуги.
— Нет, нет! Вы объединили этих людей и, должен признаться, сделали это как-то странно. Их стоимость определена именно вами, и вы, разумеется, можете их получить за установленную вами сумму. Вам придётся заплатить за них двадцать тысяч песо, и эти деньги должны быть поделены среди наших команд. Тогда наши люди, быть может, снисходительно отнесутся к нарушению вами соглашения, которое мы вместе подписали.
Левасер зло рассмеялся:
— Вот как?! Чёрт побери! Это неплохая шутка.
— Полностью с вами согласен, — заметил капитан Блад.
Смысл этой шутки заключался для Левасера в том, что капитан Блад с дюжиной своих людей осмелился явиться сюда, чтобы запугать его, хотя он, Левасер, мог бы легко собрать здесь до сотни своих головорезов. Однако при этих своих подсчётах Левасер упустил из виду одно важное обстоятельство, которое правильно учёл его противник. И когда Левасер, всё ещё смеясь, повернулся к своим офицерам, чтобы пригласить их посмеяться за компанию, он увидел то, от чего его напускная весёлость мгновенно померкла. Капитан Блад искусно сыграл на алчности авантюристов, побуждавшей их заниматься ремеслом пиратов. Левасер прочёл на их лицах полное согласие с предложением Блада поделить между всеми выкуп, который их вожак думал себе присвоить.
Головорез на минуту задумался и, мысленно кляня жадность своих людей, вовремя сообразил, что он должен действовать осторожно.
— Вы не поняли меня, — сказал он, подавляя в себе бешенство. — Выкуп, как только он будет получен, мы поделим между всеми. А пока девушка останется у меня.
— Это дело другое, — проворчал Каузак. — Тогда всё устраивается само собой.
— Вы так полагаете? — заметил капитан Блад. — А если губернатор д'Ожерон откажется внести этот выкуп? Тогда что? — Он засмеялся и не спеша встал. — Нет, нет! Капитан Левасер хочет пока оставить у себя девушку? Хорошо. Пусть будет так. Но до этого он обязан внести выкуп и взять на себя риск, связанный с тем, что мы можем и не получить его.
— Правильно! — воскликнул один из офицеров Левасера.
А Каузак добавил:
— Капитан Блад прав. Это соответствует нашему договору.
— Что соответствует договору? Болваны! — Левасер терял самообладание.
— Дьявол вас разорви! Откуда я возьму двадцать тысяч песо? У меня нет и половины этой суммы. Я буду вашим должником, пока не заработаю таких денег. Вас это устраивает?
Пираты одобрительно зашумели. Можно было не сомневаться, что это их устраивало бы, но у капитана Блада были иные соображения:
— А если вы умрёте до того, как заработаете такую сумму? Ведь наша профессия полна неожиданностей, мой капитан.
— Будьте вы прокляты! — заревел Левасер, побагровев от злости. — Вас ничто не удовлетворит!
— О, совсем нет. Двадцать тысяч песо и немедленный делёж.
— У меня их нет.
— Тогда пусть пленников купит тот, у кого есть такие деньги.
— А у кого же, по-вашему, они есть, если их нет у меня? Кто может выложить такую сумму?
— Я, — ответил капитан Блад.
— Вы? — изумился Левасер. — Вам… вам нужна эта девушка?
— Почему же нет? Я превосхожу вас не только в галантности, идя на определённые материальные жертвы, чтобы получить эту девушку, но и в честности, поскольку готов платить за то, что мне требуется.
Левасер остолбенел от удивления и, по-идиотски открыв рот, глядел на капитана «Арабеллы». Так же изумлённо глядели на него и офицеры «Ла Фудр». Капитан Блад, снова усевшись на бочонок, вытащил из внутреннего кармана своего камзола маленький кожаный мешочек.
— Мне приятно решить трудную задачу, которая кажется вам неразрешимой.
Левасер и его офицеры не сводили выпученных глаз с маленького мешочка, который медленно развязывал Блад. Осторожно раскрыв его, он высыпал на левую ладонь четыре или пять жемчужин. Каждая из них была величиной с воробьиное яйцо. Двадцать таких жемчужин достались Бладу при дележе трофеев, захваченных после разгрома испанской флотилии искателей жемчуга.
— Вы как-то хвастались, Каузак, что хорошо разбираетесь в жемчуге. Во что вы оцените эту жемчужину?
Бретонец алчно схватил грубыми пальцами блестящий, нежно переливающийся всеми цветами радуги шарик и, любуясь им, стал его рассматривать. — Тысяча песо, — ответил он хриплым от волнения голосом.
— На Тортуге или Ямайке за эту жемчужину дадут несколько больше, а в Европе она стоит в два раза дороже. Но я принимаю вашу оценку, лейтенант. Как видите, все они почти одинаковы. Вот вам двенадцать жемчужин, то есть двенадцать тысяч песо, которые и являются долей экипажа «Ла Фудр» в три пятых стоимости трофеев, как обусловлено нашим договором. За восемь тысяч песо, следуемых «Арабелле», я несу ответственность перед моими людьми… А сейчас, Волверстон, прошу доставить мою собственность на борт «Арабеллы». — И, указав на пленников, он поднялся с бочонка.
— О нет! — взвыл Левасер, дав волю своей ярости. — Вы её не получите!
И он бросился на стоявшего в стороне насторожённого и внимательного Блада, но один из офицеров Левасера преградил ему дорогу:
— Бог с тобой, капитан! Ведь всё улажено честь по чести, и все довольны.
— Все? — завизжал Левасер. — Ага! Вы все довольны, скоты!
Каузак, сжимая в своей огромной ручище жемчужины, подбежал к Левасеру.
— Не будь идиотом, капитан! Ты хочешь вызвать драку между командами? У Блада вдвое больше людей. Ну что ты цепляешься за эту девку? Чёрт с ней, и не связывайся, ради бога, с Бладом. Он хорошо заплатил за неё и честно поступил с нами…
— Честно? — заревел взбешённый капитан. — Ты!.. Ты!.. — И, не найдя в своём обширном гнусном словаре подходящего ругательства, он так ударил лейтенанта кулаком, что чуть не сбил его с ног. Жемчужины рассыпались по песку.
Каузак и его люди стремительно, подобно пловцам, прыгающим в воду, бросились за жемчужинами, полагая, что с мщением можно подождать. Они ползали на четвереньках, старательно разыскивая жемчужины и не обращая внимания на то, что над ними развернулись важные события.
Левасер, положив руку на эфес шпаги, с побледневшим от бешенства лицом встал перед капитаном Бладом, собравшимся уходить.
— Пока я жив, ты её не получишь! — закричал он.
— Тогда это будет после твоей смерти, — сказал Блад, и клинок его шпаги блеснул на солнце. — Наш договор предусматривает, что любой из членов экипажа кораблей, кто утаит часть трофеев хотя бы на один песо, должен быть повешен на нок-рее. Именно так я и намерен был с тобой поступить. Но поскольку тебе не нравится верёвка, то, так и быть, навозная дрянь, я ублажу тебя по-иному!
Он знаком остановил людей, которые пытались помешать столкновению, и со звоном скрестил свой клинок со шпагой Левасера.
Д'Ожерон ошеломлённо наблюдал за ним, совершенно не представляя, что может означать для него исход этой схватки. Между тем два человека из команды «Арабеллы», сменившие негров, охранявших французов, сняли бечёвку с головы молодого человека. Его сестра, с лицом белее мела и с выражением дикого ужаса в глазах, поднялась на ноги и, прижимая руки к груди, неотступно следила за схваткой.
Схватка закончилась очень быстро. Звериная сила Левасера, на которую он так надеялся, уступила опыту и ловкости ирландца. И когда пронзённый в грудь Левасер навзничь упал на белый песок, капитан Блад, стоя над сражённым противником, спокойно взглянул на Каузака.
— Я думаю, это аннулирует наш договор, — сказал он.
Каузак равнодушным и циничным взглядом окинул корчившееся в судорогах тело своего вожака. Возможно, дело кончилось бы совсем не так, будь Левасер человеком другого склада. Но тогда, очевидно, и капитан Блад применил бы к нему другую тактику. Сейчас же люди Левасера не питали к нему ни любви, ни жалости. Единственным их побуждением была алчность. Блад искусно сыграл на этой черте их характера, обвинив капитана «Ла Фудр» в самом тяжком преступлении — в присвоении того, что могло быть обращено в золото и поделено между ними.
И сейчас, когда пираты, угрожающе потрясая кулаками, спустились к отмели, где разыгралась эта стремительная трагикомедия, Каузак успокоил их несколькими словами.
Видя, что они всё ещё колеблются, Блад для ускорения благоприятной развязки добавил:
— На нашей стоянке вы можете получить свою долю добычи с захваченного нами «Сантьяго» и поступить с ней по своему усмотрению. Как видите, я поступаю честно.
И в ответ на эти слова пираты одобрительно зашумели. Сопровождая Блада, они вместе с обоими пленниками пересекли остров и пришли к стоянке «Арабеллы».
Во второй половине дня, после раздела добычи, они бы расстались, если бы Каузак, по настоянию своих людей, избравших его преемником Левасера, не предложил капитану Бладу услуги всей французской команды.
— Хорошо, я согласен, — ответил Блад, — но только при обязательном условии: вы должны помириться с голландцами и вернуть им бриг вместе с грузом.
Условие было принято без колебаний, и капитан Блад отправился к своим гостям — детям губернатора Тортуги.
Мадемуазель д'Ожерон и её брат, освобождённый от верёвок, сидели в большой каюте «Арабеллы».
Бенджамэн, чёрный слуга и повар Блада, поставив на стол вино и еду, уговаривал их поесть. Но они ни к чему не притронулись.
В мучительном замешательстве сидели брат и сестра, полагая, что их спасение было лишь сменой огня на полымя. Наконец мадемуазель д'Ожерон, измученная неизвестностью, бросилась на колени перед братом, умоляя его о прощении за все страдания, которые она причинила ему своим легкомыслием.
Однако её брат не был склонен к снисходительности.
— Надеюсь, ты наконец поймёшь, что ты натворила. Сейчас тебя купил другой пират, и ты принадлежишь ему. Надеюсь, тебе тоже это понятно…
Он мог бы сказать и больше, но умолк, заметив, что дверь каюты приоткрывается. На пороге стоял капитан Блад. Он пришёл сюда после того, как закончил расчёты с людьми Левасера, и хорошо слышал последние слова д'Ожерона. Поэтому его не удивило, что мадемуазель д'Ожерон, увидев своего нового хозяина, вздрогнула и сжалась от страха.
Сняв шляпу с пером, Блад подошёл к столу.
— Мадемуазель, прошу вас успокоиться, — сказал он на плохом французском языке. — Здесь, на борту «Арабеллы», с вами будут обращаться со всем подобающим вам уважением. Как только наши корабли выйдут в море, мы направимся на остров Тортуга, чтобы отвезти вас к отцу. И забудьте, пожалуйста, о том, что я вас купил, как сейчас говорил вам ваш брат. Чтобы избавить вас от опасности, я вынужден был подкупить банду негодяев и убедить их выйти из повиновения ещё большему негодяю, который руководил ими. Если найдёте нужным, считайте данный мной за вас выкуп дружеским займом.
Девушка, не веря своим ушам, изумлённо смотрела на него, а её брат даже привстал от удивления.
— Вы серьёзно это говорите?
— Вполне! Хотя такие слова вы услышите не часто. Я — пират, но я не могу поступать так, как Левасер. У меня есть своё понятие о чести и своя честь… или, допустим, остатки от прежней чести. — И, перейдя на деловой тон, он добавил: — Обед будет подан через час. Надеюсь, вы окажете мне честь отобедать со мной. А пока мой Бенджамэн позаботится о вашем гардеробе.
И, поклонившись, он повернулся, чтобы уйти, но мадемуазель д'Ожерон остановила его громким восклицанием:
— Капитан! Месье!
Блад повернулся, а она, медленно приближаясь к нему и глядя на него со страхом и удивлением, сказала взволнованно:
— Вы благородный человек, капитан!
— О, мадемуазель, вы преувеличиваете мои достоинства, — улыбнулся Блад.
— Нет, нет! — горячо воскликнула она. — Вы благородный, вы настоящий рыцарь! Я очень виновата в том, что произошло. Я должна вам рассказать… Вы имеете на это право.
— Мадлен! — закричал её брат, пытаясь удержать её.
Но ей трудно было сдерживать свою пылкую благодарность, переполнявшую её сердце. Внезапно она упала перед Бладом на колени, схватила его руку и, прежде чем он успел опомниться, поцеловала её.
— Что вы делаете? — воскликнул он.
— Пытаюсь искупить свою вину. Мысленно я обесчестила вас. Я думала, что вы такой же, как и Левасер, а ваша схватка с ним — это драка шакалов. На коленях умоляю вас — простите меня!
Капитан Блад взглянул на неё, и мгновенно промелькнувшая улыбка зажгла огонёк в его светло-синих глазах, которые будто засветились на его смуглом лице.
— Не нужно, дитя моё, — мягко сказал он, поднимая её. — Ведь ваша мысль обо мне, в сущности, была совершенно правильной. Иначе вы и не могли думать.
Он пытался уверить себя, что, вызволив молодых людей из неволи, совершил неплохой поступок, и тут же вздохнул.
Его сомнительная слава, так быстро распространившаяся в обширных границах Карибского моря, несомненно, дошла уже до Арабеллы Бишоп. Он был убеждён, что она относится к нему с презрением, считая его таким же мерзавцем, какими являлись все прочие пираты. Он надеялся поэтому, что какое-то, пусть даже очень отдалённое, эхо сегодняшнего его поступка также докатится до неё и хоть немного смягчит её сердце. Он, конечно, скрыл от мадемуазель д'Ожерон истинную причину её спасения. Блад решил рискнуть своей жизнью, движимый единственной мыслью, что Арабелла Бишоп была бы довольна им, если бы смогла присутствовать здесь сегодня.
Глава XVI
ЗАПАДНЯ
Спасение мадемуазель д'Ожерон, естественно, улучшило и без того хорошие отношения между капитаном Бладом и губернатором Тортуги. Капитан стал желанным гостем в красивом белом доме с зелёными жалюзи, который д'Ожерон построил для себя к востоку от Кайоны, среди большого, роскошного сада. Губернатор считал, что его долг Бладу не ограничивается двадцатью тысячами песо, которые тот уплатил за Мадлен. Умному и опытному дельцу не чужды были и благородство и чувство признательности.
Француз доказал это различными способами, и под его покровительством акции капитана Блада среди пиратов поднялись к зениту.
Когда пришло время оснащать эскадру для набега на Маракайбо, в своё время предложенного Левасером, у капитана Блада оказалось достаточно и людей и кораблей. Он легко набрал пятьсот авантюристов, а при желании мог бы навербовать и пять тысяч. Точно так же ему ничего не стоило вдвое увеличить и свою эскадру, но он предпочёл ограничиться тремя кораблями: «Арабеллой», «Ла Фудр» с командой в сто двадцать французов под начальством Каузака и «Сантьяго», оснащённого заново и переименованного в «Элизабет». Это имя они дали кораблю в честь английской королевы, во время царствования которой моряки проучили Испанию так же, как сейчас собирался это сделать снова капитан Блад.
Командиром «Элизабет» он назначил Хагторпа, и это назначение было одобрено всеми членами пиратского братства.
В августе 1687 года небольшая эскадра Блада после некоторых приключений в пути, о которых я умалчиваю, вошла в огромное Маракайбское озеро и совершила нападение на богатый город Мэйна — Маракайбо.
Операция эта прошла не столь гладко, как предполагал Блад, и отряд его попал в опасное положение. Сложность этого положения лучше всего характеризуют слова Каузака — их старательно записал Питт, — произнесённые в пылу ссоры, вспыхнувшей на ступенях церкви Нуэстра Сеньора дель Кармен, в которой Блад бесцеремонно устроил кордегардию.[50]Раньше я уже упоминал, что ирландец был католиком только тогда, когда это его устраивало.
В споре принимали участие, с одной стороны, Хагторп, Волверстон и Питт, а с другой — Каузак, чья трусость и послужила причиной спора. Перед вожаками пиратов, на выжженной солнцем пыльной площади, окаймлённой редкими пальмами с опущенными от зноя листьями, бурлила толпа из нескольких сот головорезов обеих партий.
Каузака, видимо, никто не останавливал, и его резкий, крикливый голос покрывал нестройный шум толпы, стихавший по временам, когда француз бессвязно обвинял Блада во всех смертных грехах. Питт утверждает, что Каузак говорил на ужасном английском языке, который Питт даже не пытается воспроизвести. Одежда на французском капитане была так же нелепа и растрёпана, как и его речь, и весь облик Каузака резко отличался от скромной фигуры Хагторпа, одетого в чистый костюм, и от почти щегольского облика Питта, появившегося там в нарядном камзоле и блестящих туфлях. Вымазанная в крови блуза из синей бумажной ткани, мешковато сидевшая на французе, была расстёгнута, открывая его грязную волосатую грудь; за поясом кожаных штанов у него торчал нож и целый арсенал пистолетов, и, кроме того, на перевязи болталась абордажная сабля. Над широким и скуластым, как у монгола, лицом свисал красный шарф, обвязанный вокруг головы в виде тюрбана.
— Разве я не предупреждал вас ещё вначале, что всё идёт слишком гладко, слишком благополучно? — выкрикивал он, яростно подпрыгивая на своих кривых ногах. — Я ведь не дурак, друзья! У меня всё-таки есть глаза. Мы входим в озеро — и что мы видим? Брошенный форт. Вы помните, да? Там никого не было. Помните? Никто в нас не стрелял. Пушки молчали. Я тогда уже заподозрил неладное. Да и любой на моём месте, у кого есть глаза и мозги, думал бы так же. Но мы всё-таки плывём дальше. И что же мы находим? Такой же брошенный, как и форт, город, из которого бежали жители, забрав с собой всё ценное. Я снова предупреждаю капитана Блада, я говорю ему, что это неспроста, что тут ловушка. Но он меня не слушает, не хочет слушать. Мы продолжаем идти дальше, не встречая никакого сопротивления. Наконец все уже видят, что ещё немного — и думать о возвращении будет слишком поздно. Я снова предупреждаю, но меня по-прежнему никто не слушает. Боже мой! Капитан Блад должен идти дальше! И мы двигаемся дальше и доходим до Гибралтара.[51]Правда, здесь в конце концов мы находим вице-губернатора, заставляем его заплатить нам выкуп за этот город, но стоимость всех наших трофеев составляет две тысячи песо! Может быть, вы ответите мне, что это такое? Или я вам должен объяснить? Это кусок сыра, понимаете? Кусок сыра в мышеловке! Кто же мыши? — спросите вы. Мыши это мы, чёрт возьми! А кошки? О, они ещё ожидают нас! Кошки — это четыре испанских военных корабля, которые стерегут нас у выхода из этой мышеловки. Боже мой! Мы попали в капкан из-за дурацкого упрямства нашего замечательного капитана Блада!
Волверстон засмеялся. Каузак рассвирепел.
— А-а, чёрт возьми! Ты ещё смеёшься, скотина! Отвечай мне: как мы сможем выбраться отсюда, если не примем условий испанского адмирала?
Пираты, стоявшие на ступеньках внизу, одобрительно загудели. Огромный Волверстон, гневно взглянув на них своим единственным глазом, сжал кулаки, как бы готовясь ударить француза, подстрекавшего людей к бунту. Но Каузака это не смутило. Воодушевлённый поддержкой пиратов, он продолжал:
— Ты, должно быть, полагаешь, что капитан Блад — это бог и что он может творить чудеса, да? Да знаешь ли ты, что ваш хвалёный капитан Блад смешон…
Он внезапно умолк, потому что как раз в эту минуту из церкви не торопясь выходил капитан Блад. Рядом с ним шёл Ибервиль, длинноногий, высокий француз. Несмотря на свою молодость, он не пользовался славой лихого корсара, и его считали настоящим морским волком ещё до того, как гибель собственного судна вынудила Ибервиля поступить на службу к Бладу. Капитан «Арабеллы», в широкополой шляпе с плюмажем, приближался к пиратам, слегка опираясь на длинную трость из чёрного дерева. По внешнему виду никто не назвал бы его корсаром; он скорей походил на праздного щёголя с Пелл Молл[52]или с Аламеды.[53]Последнее, пожалуй, вернее, так как его элегантный камзол с отделанными золотом петлями был сшит по последней испанской моде. Но при более пристальном взгляде на него это впечатление менялось. Длинная боевая шпага, небрежно откинутая назад, и стальной блеск в глазах Блада выдавали в нём искателя приключений…
— Вы находите меня смешным, Каузак, а? — спросил он, останавливаясь перед бретонцем, который вдруг как-то внезапно выдохся. — Кем же тогда я должен считать вас? — Он говорил тихим, утомлённым голосом. — Вы кричите, что наша задержка породила опасность. А кто в этой задержке виноват? Мы потратили почти месяц на то, что можно было сделать за одну неделю, если бы не ваши ошибки.
— О, боже мой! Значит, я ещё и виноват, что…
— А разве я посадил «Ла Фудр» на мель посреди озера? Вы понадеялись на себя, отказались от лоцмана. Это привело к тому, что мы потеряли три драгоценных дня на разгрузку вашего корабля, чтобы стащить его с мели. За эти три дня жители Гибралтара не только узнали о нас, но и успели скрыться. Вот что вынудило нас гнаться за губернатором и потерять у стен этой проклятой крепости около сотни людей и две недели времени! Вот в чём причина нашей задержки! А пока мы со всем этим возились, подоспела испанская эскадра, вызванная из Ла Гуайры кораблём береговой охраны. Но даже и сейчас мы могли бы вырваться в открытое море, если бы не был потерян «Ла Фудр». И вы ещё осмеливаетесь обвинять меня в том, в чём виноваты вы сами или, вернее, ваша глупость!
Надеюсь, вы согласитесь со мной, что сдержанность Блада трудно не назвать удивительной, если учесть, что испанской эскадрой, сторожившей выход из озера Маракайбо, командовал его злейший враг — дон Мигель де Эспиноса-и-Вальдес, адмирал Испании. У адмирала, помимо долга перед страной, были, как вам уже известно, и личные причины желать встречи с Бладом из-за истории, которая произошла около года назад на борту «Энкарнасиона» и завершилась смертью его брата дона Диего. Вместе с доном Мигелем плавал и его племянник дон Эстебан, ещё более, чем сам адмирал, жаждавший мщения.
И всё же капитан Блад сохранял полное спокойствие и высмеивал трусливое поведение Каузака.
— Сейчас нечего говорить о том, что сделано в прошлом! — закричал Каузак. — Вопрос сейчас стоит так: что мы теперь будем делать?
— Такого вопроса вообще не существует! — отрезал Блад.
— Как не существует? — кипятился Каузак. — Испанский адмирал дон Мигель обещал обеспечить нам безопасность, если мы немедленно уйдём, оставив город в целости, если мы освободим пленных и вернём всё, что захватили в Гибралтаре.
Капитан Блад улыбнулся, зная цену обещаниям дона Мигеля, а Ибервиль, не скрывая своего презрения к Каузаку, сказал:
— Это лишний раз доказывает, что испанский адмирал, несмотря на все преимущества, какими он располагает, всё же боится нас.
— Так это потому, что ему неизвестно, насколько мы слабы! — закричал Каузак. — Нам нужно принять его условия, так как иного выхода у нас нет. Таково моё мнение.
— Но не моё, — спокойно заметил Блад. — Поэтому-то я и отклонил эти условия.
— Отклонили? — Широкое лицо Каузака побагровело. Ропот стоявших позади людей подбодрил его. — Отклонили и даже не посоветовались со мной?
— Ваш отказ ничего изменить не может. Нас большинство, так как Хагторп придерживается того же мнения, что и я. Но если вы и ваши французские сторонники хотите принять условия испанца, то мы вам не будем мешать. Пошлите сообщить об этом адмиралу. Можно не сомневаться, что ваше решение только обрадует дона Мигеля.
Каузак сердито посмотрел на него, а затем, взяв себя в руки, спросил:
— Какой ответ вы дали адмиралу?
Лицо и глаза Блада осветились улыбкой.
— Я ответил ему, что если в течение двадцати четырёх часов он не гарантирует нам свободного выхода в море и не выплатит за сохранность Маракайбо пятьдесят тысяч песо, то мы превратим этот прекрасный город в груду развалин, а затем выйдем отсюда и уничтожим его эскадру.
Услышав столь дерзкий ответ, Каузак потерял дар речи. Однако многим пиратам из англичан пришёлся по душе смелый юмор человека, который, будучи в западне, всё же диктовал свои условия тому, кто завлёк его в эту ловушку. В толпе пиратов раздались хохот и крики одобрения. Многие французские сторонники Каузака были захвачены этой волной энтузиазма. Каузак же со своим свирепым упрямством остался в одиночестве. Обиженный, он ушёл и не мог успокоиться до следующего дня, который стал днём его мщения.