ВЫСТУПЛЕНИЯ НИЗОВ в 1602 -1604 гг. 4 глава

Здоровье Бориса продолжало ухудшаться, поэтому донос Габ­риэля не был оставлен без внимания. Бельского отстранили от руко­водства Аптекарским приказом, перешедшим к 1603 г. в прямое ве­дение главы сыскного ведомства Семена Годунова. Надо полагать, что новый «аптекарский боярин» и позаботился о суде над Бельским. Как и Романовых, Бельского обвинили в том, что он желал себе царства. После осуждения его вывели на рыночную площадь и подвергли позорному наказанию. Палачом ему был назначен ка­питан Габриэль, побывавший в тюрьме по его милости. Габриэль вырвал у опального клок за клоком всю его длинную, окладистую бороду, тем самым полностью обесчестив его ²⁸.

После суда Бельский был сослан, по одним сведениям, в Си­бирь, по другим — «на Низ (в понизовные волжские города. — Р. С.) втюрьму»²⁹.

Бельский был связан с правящей династией узами родства, по­тому опала на него носила, по-видимому, персональный характер. Младший сын окольничего Постник был сослан на службу в Си­бирь³⁰. Но и он, и его брат Иван сохранили свои обширные поместья в Вязьме и продолжали нести государеву службу.

Был ли Бельский в Сибири, трудно сказать. Достоверно извест­но, что длительное время опального держали в ссылке в его ниже­городском имении. В конце 1602 — начале 1603 г. приставом у Бель­ского числился видный нижегородский дворянин Василий Ану-чин. Годуновы не спешили с возвращением опального в Москву. В описи царского архива упомянут документ — «столп 112-го год, как сослан был Богдан Бельский в село Никольское, и был у нево в приставех Ондрей Ржевский да Василий Онучин»³¹. Как видно, Бельского держали в деревне вплоть до 1603—1604 (7112) гг.

Дьяк Иван Тимофеев намекал, что осуждение Романовых бы­ло связано с делом Бельского: «...ины с ним в тождество едино­мыслие ему приплетоша, и сих такожде... по странам развея». Одна­ко новые данные, открытые Б. Н. Флорей, опровергают подозре­ния Тимофеева. Даже после ареста Романовых Беяьский оста­вался при дворе и продолжал подносить лекарства больному Бори­су. Романовы долгое время не знали об аресте Бельского. Будучи в ссылке, опальный Федор Романов говорил, что у Бориса в думе не осталось умных и «досужих» людей, способных решать дела госу­дарства. Потому, говорил Филарет, «не станет-де их дело никото­рое, нет-де у них разумново, один-де у них разумен Богдан Бель­ский к посольским и ко всем делам досуж»³².

Оба политических процесса — Романовых и Бельского — ничем не отличались между собой по своему характеру.

Бельский обладал огромным политическим опытом и осмелил­ся выступить против Годунова в период междуцарствия после смерти Федора. Устранение его с политической арены было про­диктовано теми же причинами, что и расправа с Романовыми. Го­нения явились закономерным завершением борьбы за трон в 1598 г.

Романовы подверглись еще более суровому наказанию, чем Бельский. Для суда над ними Боярская дума выделила особую ко­миссию во главе с окольничим Михаилом Глебовичем Салтыковым. Ему царь поручил дело, которое должно было послужить отправ­ным пунктом суда над оппозицией. Естественно предположить, что именно Салтыкову пришлось руководить штурмом подворья Романовых, когда те отказались допустить царских посланцев для про­ведения обыска.

После ареста братьев Романовых власти поручили рассмотреть дело духовенству и боярам. Как и во все трудные минуты, Борис прибегнул к помощи верного ему патриарха. По этой причине судеб­ное разбирательство проводилось не в помещении думы, а на патри­аршем дворе. Туда явились Михаил Салтыков с членами комиссии и в присутствии арестованных Никитичей выложили на стол главную улику — мешок с волшебными корешками. Боярину Александру Романову была устроена очная ставка с его казначеем Бартеневым. Никто не посмел поднять голос в защиту опальных. Напротив, все спешили выразить преданность Борису, чтобы отвести от себя подозрения в измене. «Бояре же многие, — записал летописец, — на них (опальных Никитичей. — Р. С.) аки зверие пыхаху и кричаху». Романовы были ошеломлены нападками тех, кто многие годы заседал в ними в думе. Будучи в ссылке, Федор Романов с горечью говорил: «Бояре-де мне великие недруги, искали-де голов наших, а ныне-де научили на нас говорити людей наших, а я-де сам видел то не однажды». Того же мнения придерживались и его братья. Василий Романов сказал однажды в присутствии пристава: «Погибли, деи, мы внапрасне, ко государю в наносе, от своей братьи бояр»³³.

Годуновы щедро вознаградили тех, кто помог им расправиться с Никитичами. Михаил Салтыков тотчас после суда получил боярст­во. Князь Петр Иванович Буйносов-Ростовский, распоряжавшийся «на опальном дворе» Романовых, был вскоре произведен из думных дворян в бояре. Глава сыскного ведомства Семен Никитич Годунов тоже получил боярство.

Бывший опричник, Борис действовал в отношении противников совсем не так, как действовал Грозный. Тем не менее расправами он немало скомпрометировал себя в глазах современников. После воцарения Романовых летописцы не жалели красок, чтобы распи­сать злодейства Бориса и представить членов опальной семьи в оре­оле мученичества. На самом деле меры Годунова весьма мало напо­минали террористические методы управления Ивана IV. Как поли­тик Борис оказался много выше своего предшественника и даже в критические моменты не прибегал к погромам, резне и кровопроли­тию.

Политический кризис 1600 г. оказался кратковременным. Бори­су удалось потушить мгновенно вспыхнувший конфликт и стабилизировать обстановку в то самое время, когда на страну обрушились Тяжкие испытания.

Глава 3

ГОЛОД

В начале XVII в. Россия пережила трехлетний голод. Бедст­вие оказало значительное влияние на развитие кризиса в русском обществе. Проблема «великого голода» получила отражение в исто­риографии¹. В. И. Корецкий подверг эту проблему специальному исследованию². Однако некоторые вопросы нуждаются в дополни­тельном рассмотрении.

Исследование вековых колебаний климата показывает, что са­мое значительное похолодание в Европе (за последнюю тысячу лет) падает на начало XVII в.³ В странах с более благоприятными почвенно-климатическими условиями и высоким для своего време­ни уровнем агрикультуры отмеченные колебания не привели к серьезным экономическим последствиям. Однако в ряде стран Се­верной и Восточной Европы похолодание вызвало подлинную аграр­ную катастрофу. Лето 1601 г. было холодным и сырым. На огром­ном пространстве от Пскова до Нижнего Новгорода дожди не пре­кращались в течение 10—12 недель⁴. Хлеба на полях не созрели. Из-за нужды и голода крестьяне начали уборку незрелого хлеба — «жита на хлеб», но они не успели пожать рожь. «На Семен день» — 1 сентября 1601 г. — начались морозы. В некоторых местах замо­розки отмечались еще раньше — в конце июля и середине августа⁵. С наступлением холодов дожди сменились обильными снегопада­ми. Крестьянские поля и огороды покрыли глубокие снежные сугро­бы. С октября морозы и снежные метели усилились. Замерз Днепр в среднем течении и верховьях, «и ездили по нем яко середь зимы». В стужу земледельцы раскладывали костры на полях, разгребали сугробы снега и пытались спасти остатки урожая⁶.

После суровой зимы наступила теплая весна 1602 г. Озимые хлеба там, где поля былизасеяны старыми семенами, дали обиль­ные всходы. Но в середине весны, как записал летописец из Южной Белоруссии, грянул «великий, страшный мороз» и побил хлеб и прочие посадки «на цвету». Тот же летописец записал слух, «якобы серед лета на Москве снег великий и мороз был, колко недель на санех в лете ездили»⁷.

Слухи были преувеличенными. Но в Великороссии весенние и летние заморозки принесли крестьянам еще худшие бедствия, чем в Южной Белоруссии. Потеряв озимые, жители деревни пытались заново засеять поля, используя «зяблую рожь», спасенную из-под снега. Однако новые посевы не взошли — вместо ржи «родилося былие: хто сеял сто мер жита, и он собрал едину меру...»⁸.

Весной 1603 г. зелень на полях не погибла. Лето выдалось «велми» сухое и жаркое. Год был благоприятным для сельскохозяйст­венных работ. Но крестьяне давно израсходовали запасы хлеба. У них не было семян, им нечего было есть.

После первого неурожая цены на хлеб поднялись до 1—2 руб. за четверть, к концу голода — до 3—4 руб. По данным Хронографа редакции 1617 г., до «Смуты» рожь продавали по 3—4 коп. за чет­верть. Приняв эти данные как исходные, В. И. Корецкий заключил, что во время голода цены «возросли в 80—120 раз!». Однако надо иметь в виду, что данные Хронографа носят случайный характер. Как показал А. Г. Маньков, устойчивое повышение хлебных цен произошло уже во второй половине XVI в. На протяжении 1594— 1597 гг. власти Новгорода продавали конфискованную рожь по це­не, равной 15 коп., или 30 денег, за четверть. По сравнению с назван­ной средней ценой рожь вздорожала в годы голода в 20 раз, по сравнению с дешевыми ценами — еще больше. Любопытные све­дения о ценах сообщают служилые иноземцы Яков Маржарет и Конрад Буссов, владевшие поместьями в центральных уездах и осведомленные насчет хлебной торговли. По словам Маржарета, мера ржи, стоившая прежде 15 солей (6 коп., или 12 денег), в годы голода продавалась почти за 20 ливров, или за 3 руб. Хлебные цены, писал Буссов, держались на высоком уровне до 1604 г., когда кадь ржи продавали в 25 раз дороже, чем в обычное время⁹. Таким обра­зом, и Маржарет, и Буссов одинаково считали, что хлеб подорожал примерно в 25 раз.

Начиная с весны 1602 г. население стало гибнуть от голода. Люди поедали кошек и собак, мякину и сено, коренья и траву. От­мечены были случаи людоедства. В городах не успевали подбирать мертвые тела. На сельских дорогах трупы становились добычей хищных зверей и птиц ¹⁰.

Некоторые современники пытались определить общее число жертв «великого голода» в России. Не позднее второй половины 1602 г. житель Важской земли записал на полях богослужебной книги Четьи Минеи за октябрь: «А людей от голоду мерло по городом, и посадом, и по волостем две доли, а треть оставалась»¹¹. Жителю разоренных северных мест казалось, что по всей стране вы­мерло две трети жителей.

На юге жить было легче, и здесь летописцы определяли число умерших в одну треть. Неизвестный житель Почепа записал: «Лета 7110 году 7111 (1601 — 1603гг. — Р. С.) глад бысть по всей земли и по всему царству Московскому при благоверном царе Борисе Фе­доровиче всея Руси и при святейшем потриярхи Иеве, и вымерла треть царства Московского голодною смертью»¹². Приведенные записи не содержат точной информации. В них запечатлелось лишь чувство ужаса очевидцев, пораженных масштабами бедствия.

Даже правительство не имело точных данных о количестве умерших по всей стране. «Счисление» умерших систематически проводилось лишь в пределах столицы. Специально выделенные команды ежедневно подбирали трупы на улицах и хоронили в огром­ных братских могилах. Царь Борис велел обряжать мертвецов в казенные саваны, и, по-видимому, приказные вели счет холсту, отпущенному из казны¹³. «И за два лета и четыре месяца, — запи­сал Авраамий Палицын, — счисляющие по повелению цареву погребоша в трех скудельницах 127 000, толико во единой Москве». Близкую цифру — 120 тыс. — сообщает Яков Маржарет¹⁴.

В начале XVII в. население Москвы не превышало 50 тыс. чело­век. Отсюда следует, что основную массу умерших составляли беженцы. Очевидцы засвидетельствовали тот факт, что в столице искали спасения голодающие из многих подмосковных городов и деревень¹⁵.

Борис Годунов занял трон вопреки воле аристократии. Он ис­пользовал раскол в Боярской думе и сумел опереться на Земский собор и столичное население. В годуновских «утвержденных» гра­мотах старательно проводилась мысль о том, что Борис был избран на трон соборными чинами и «всенародным множеством»¹⁶. В речи по случаю коронации Годунов поклялся перед всем народом, что в его царстве не будет нищих¹⁷. В дальнейшем Борис не раз повто­рял, что готов поделиться с бедными последней рубашкой¹⁸. Подат­ное население было на год освобождено от налогов. Финансовые меры Годунова клонились к тому, чтобы облегчить участь «черных» людей, сделать обложение более равномерным и справедливым, чтобы народу «впредь платить без нужи, чтоб впредь (всем. — Р. С.) состоятельно и прочно и без нужи было». Доктрина всеобщего бла­годенствия получила отражение в дипломатической документации. Характеризуя деятельность Бориса Годунова, Посольский приказ подчеркивал, что новый царь «всероссийской земле облегчение, и радость, и веселие показал... всю Русскую землю в покое, и в тиши­не, и во благоденственном житии устроил»¹⁹.

Накануне голода Годунов организовал систему общественного призрения, учредив богадельни в Москве. Чтобы обеспечить зарабо­ток нуждавшимся, царь приказал расширить строительные работы в столице²⁰.

В годы «великого голода» доктрина общего благоденствия под­верглась подлинному испытанию. Власти не жалели средств, чтобы помочь голодающим. Столкнувшись с неслыханной дороговизной, московское население жило надеждами на продажу дешевого хле­ба из царских житниц. Москвич Д. Яковлев в письме от 18 марта 1602 г. сообщал родным: «...рож на Москве дорога нонеча, а сказы­вают, что будет рож государева на прасухи по полуполтине...» Казна поставляла на рынок дешевый хлеб, голодающим раздавались бесплатно хлебцы. Раздачами в 1601 —1602 гг. ведал Приказ Боль­шого прихода. По поручению властей сын боярский С. И. Языков «на Тверской и на Никитской и по ленивым торжкам весил хлебы и калачи». Раздаточные ведомости он сдавал в приказ. Помимо припасов голодающие могли получить небольшие денежные посо­бия. Ежедневно на четырех больших площадях столицы чиновники раздавали беднякам в будний день по полушке, в воскресенье по деньге, т. е. вдвое. Как отмечали очевидцы, казна расходовала на нищих по 300—400 руб. и больше в день²¹. Иначе говоря, помощь ежедневно получали до 60—80 тыс. голодающих.

Аналогичные меры проводились в Смоленске, Новгороде, Пско­ве и в других городах. «Мне известно, — писал Маржарет, — что он (Борис. — Р. С.) послал в Смоленск с одним моим знако­мым 20 000 руб.». Таковы были масштабы казенных затрат на нужды «всенародного множества». Однако надо иметь в виду, что власти оказывали помощь преимущественно городскому населению. Льготы, предоставленные деревне, не шли ни в какое сравнение с благотворительностью в городах²². Крестьянские подати имели столь важное значение для государственного бюджета, что власти не сочли возможным отказаться от них, как то было сделано при ко­ронации Бориса. Не располагая достаточными средствами, казна не пыталась прокормить миллионы голодающих крестьян.

Современники по-разному оценивали значение мер помощи го­лодающим. Иссак Масса, откровенно чернивший дела Бориса Го­дунова, считал, что раздача милостыни лишь усилила голод в Моск­ве, ибо в столицу потянулся нуждающийся люд со всей округи. Сверх того, милостинные деньги попадали не в те руки: их разво­ровывали приказные и пр. Совершенно иную оценку мерам Году­нова дали русские летописцы, избежавшие предвзятого отношения. Один современник в таких выражениях описал положение дел в Москве: «А на Москве и в пределах ея ели конину, и псы, и кошки, и людей ели, но царскою милостынею еще держахуся убогий...»²³ Помощь голодающей бедноте в самом деле имела неоценимое значение.

Стремясь не допустить роста дороговизны в городах, прави­тельство Годунова предприняло первую в русской истории попыт­ку государственного регулирования цен. Осенью 1601 г. посадские люди Соль-Вычегодска обратились в Москву с жалобой на то, что местные торговцы подняли цены на хлеб до рубля за четверть и выше. 3 ноября 1601 г. царь Борис указал ввести в Соль-Вычегодске единую цену на хлеб, обязательную для всех. Государственная цена была вдвое меньше рыночной. Чтобы покончить со спекуля­циями, указ вводил нормированную продажу хлеба. Запрещалось продавать в одни руки более 2—4 четвертей хлеба. Посадский «мир» получил право отбирать хлебные излишки у торговцев и без промед­ления пускать их в розничную продажу. Торговые люди, отказы­вавшиеся продавать хлеб по государевой цене, подлежали тюрем­ному заключению и подвергались 5-рублевому штрафу.

Правительство не желало прибегать к крайним мерам по от­ношению к богатым купцам, располагавшим крупными хлебными запасами. Наказание не лишало нарушителей торговой прибыли.

Даже те люди, которые подлежали тюремному заключению, должны были получить все деньги, вырученные от продажи изъятого у них хлеба.

Блюдя интересы купеческих верхов, власти проявляли гораздо меньше снисхождения к мелким спекулянтам. Им грозила «торговая казнь», т. е. наказание кнутом²⁴.

Некоторые современники высказывали мысль, что в такой обиль­ной хлебом стране, как Россия, люди могли бы избежать неслы­ханных бедствий голода. По утверждению Исаака Массы, налич­ных запасов хлеба было больше, чем требовалось для прокормле­ния всего народа в течение четырех лет голода. Запасы гнили от дол­голетнего лежания и не использовались владельцами даже для продажи голодающим²⁵.

Возникает вопрос. Можно ли доверять показаниям подобного рода? Чтобы ответить на этот вопрос, обратимся к монастырской документации. Монастыри были крупнейшими держателями хлеб­ных запасов. На основании монастырских книг конца XVI — на­чала XVII в. Н. А. Горская установила, что наибольшими хлебны­ми излишками располагал Иосифо-Волоколамский монастырь. Подавляющую часть зерна монастырь получал с собственной за­пашки, часть его монахи пускали в продажу. В неурожайные годы Иосифо-Волоколамский монастырь либо имел минимальные излиш­ки, либо закупал недостающий хлеб. После недорода 1590 г. ке­ларь монастыря подсчитал, что на «обиход» монахам, ссуды крестьянам и пр. потребуется на ближайший год 12 тыс. четвер­тей ржи, тогда как в закромах имеется всего лишь 1982 четверти. При среднем урожае в 1599 г. монахи выделили на покрытие годо­вых нужд 7362 четверти ржи, после чего у них осталось 7792 четвер­ти ржи из старых запасов и нового урожая, молоченой и немоло­ченой в кладях на полях. Подобным же образом расходовались овес и прочие яровые. Из 23 718 четвертей на семена и монастыр­ский обиход выделялись 13594 четверти. В остатке оставалась меньшая часть «нового и старого жита». На полях в скирдах хранился овес из урожая 1596/97 г., но в общем запасе его доля была невелика²⁶.

Кирилло-Белозерский монастырь принадлежал к числу круп­нейших феодальных землевладельцег, России. Его земли не от­личались плодородием, и необходимый хлеб монастырь получал в основном со своих крестьян. В 1601 г. наличные запасы ржи и овса в обители не превышали 30 тыс. четвертей. Ввиду неурожая на долю вновь собранного хлеба приходилось менее 12 тыс. чет­вертей. Ежегодный расход монастыря, учитывая поправку Н. А. Гор­ской, составлял более 10 тыс. четвертей ржи и овса. Таким образом, монахи имели в излишках столько хлеба, сколько им надо было для удовлетворения собственных нужд в течение всего лишь двух-трех лет²⁷.

Накануне голода хлебные запасы Вологодского Спасо-Прилуцкого монастыря составляли 2834 четверти ржи и овса. Год спустя они сократились до минимума — 942 четвертей. Монахи вынуждены были начать закупки зерна²⁸.

Современники имели все основания упрекать монахов, богатых мирян и купцов в том, что они спекулировали хлебом и обогащалисьза счет голодающего народа. Спекуляции отягощали бедствия населения. Но не они были главной причиной губительного голода в России в начале XVII в. Суровый климат, скудость почв, феодальная система земледелия делали невозможным создание таких запасов зерна, которые могли бы обеспечить страну продовольствием в условиях трехлетнего неурожая.

Недоброжелатель Годунова Исаак Масса утверждал, будто царь мог, но не повелел строжайшим образом знатным господам, монахам и прочим богатым людям, имевшим полные амбары хлеба, продать свой хлеб. Сам патриарх, располагая большим запасом продовольствия, якобы объявил, что не хочет продавать зерно, закоторое со временем можно выручить еще больше денег²⁹. В литературе можно найти многократные ссылки на приведенные слова Массы. Однако их достоверность вызывает сомнения. Сочиненная Массой «патриаршая речь» проникнута торгашеским духом, характерным для голландского негоцианта, но не для Иова. Ближайший помощник Бориса не мог выступить как открытый сторонник хлебных спекуляций, когда власти принимали все меры для их обуздания.

По словам Петра Петрея, Борис издал строгий приказ, адресованный землевладельцам, о продаже хлеба за полцены. Как писал Конрад Буссов, царь Борис воззвал к «князьям, боярам и монасты­рям, чтобы они приняли близко к сердцу народное бедствие, вы­ставили свои запасы зерна и продали их несколько дешевле, чем тогда запрашивали...». Царские посыльные отправились во все кон­цы страны, чтобы отписать в казну старый хлеб, хранившийся на полях в скирдах. Конфискованный хлеб отправляли в казенные житницы. Чтобы предотвратить массовую гибель бедноты, Годунов приказал «во всех городах открыть царские житницы и ежедневно продавать тысячи кадей за полцены»³⁰. (Очевидно, твердые госу­дарственные цены были вдвое меньше рыночных.)

Правительство понимало, что одними указами невозможно по­кончить с дороговизной, и пыталось использовать экономические средства. Торговля дешевым казенным хлебом могла бы стаби­лизировать хлебный рынок, если бы подъем цен оказался кратко­временным. Но голод оказался куда более продолжительным, чем того ждали. Под конец бедствия достигли таких чудовищных мас­штабов, что власти были вынуждены признать свое бессилие и прекратили продажу дешевого хлеба и раздачу денег бедноте, что­бы не привлекать в город новые толпы беженцев.

Итак, в начале XVII в. правительство впервые в русской исто­рии пыталось осуществить широкую программу помощи голодаю­щему народу. Новые меры Борис старался обосновать с помощью новых идей. Как значилось в указе о введении твердых цен в Соль-Вычегодске, царь Борис «оберегает крестьянский (православный. — Р. С.) народ во всем», жалеет о всем «православном крестьянстве», ищет «вам всем — всего народа людям — полезная, чтоб... было в наших во всех землях хлебное изобилование, житие немятежное и невредимый покой у всех ровно»³¹.

Признание того, что не только верхи, но и низы общества — «всенародное множество» — имеют равное право («у всех ровно») на хлебное изобилие, благоденствие и покой, явилось одним из важных принципов «земской политики» Бориса Годунова.

Новые идеи в определенной мере отражали ту кризисную ситуацию, которая сложилась в государстве в начале XVII в. Стра­на стояла на пороге крупных социальных потрясений. Наиболее дальновидные политики чувствовали приближение катастрофы и пытались предотвратить ее.

Глава 4

ЮРЬЕВ ДЕНЬ

Нормы Юрьева дня, определявшие порядок выхода крестьян от феодальных землевладельцев, длительное время служили одним из главных регуляторов экономической жизни деревни. Особое значение этот регулятор приобретал в годы неурожая и голода. В Юрьев день крестьяне покидали владения, подвергшиеся наибольшему разорению. Право выхода давало бедствующему земледель­цу последний шанс на то, чтобы избежать полного обнищания и деклассирования. Если собственный землевладелец не мог или не хотел предоставить нуждающемуся («нужному») крестьянину льго­ту, подмогу деньгами, семенную ссуду, последний волей-неволей искал более состоятельного феодала либо уходил на черносошные земли.

Экономические потрясения начала XVII в. имели катастрофи­ческие последствия не только потому, что они были вызваны круп­ными стихийными бедствиями, но и потому, что деревня пережила первый большой голод в условиях отмены Юрьева дня.

Неурожай и голод побудили Бориса Годунова в 1601 —1602 гг. временно восстановить Юрьев день. И. И. Смирнов подчеркивал элемент демагогии в крестьянской политике Годунова, предостав­лявшего «мелким землевладельцам право увеличить крестьянское население своих поместий»¹. По мнению В. И. Корецкого, Годунов сделал важную уступку крестьянам и разрешил «крестьянский пе­реход в среде мелких и средних помещиков», чтобы разрядить на­пряженную обстановку в стране. Но его меры не достигли цели: служилая мелкота была отдана на поток и разграбление своим бо­лее богатым соседям-помещикам, что обострило внутриклассовые и классовые противоречия в стране².

Следует отметить два существенных момента. Во-первых, ме­ры Годунова были в определенной мере связаны с провозглашенной им доктриной благоденствия «всенародного множества». Во-вто­рых, эти меры были обусловлены экономическими потребностями момента. В обстановке усиливавшегося день ото дня голода власти принуждены были вспомнить о Юрьеве дне, чтобы спасти деревню от полного разорения и разрухи.

Крестьянский выход был возобновлен не во всем Русском го­сударстве и не для всех категорий землевладения. Во владениях бояр, «больших» московских дворян, высшей приказной бюрокра­тии, землевладельцев столичного Московского уезда, патриарха, епископов и монастырей крепостной режим сохранялся в непри­косновенности. Аналогичным было положение дворцовых и черно­сошных земель. Юрьев день был восстановлен лишь во владениях провинциальных детей боярских, т. е. средних и мелких помещиков. Землевладельцы указанной категории составляли основную массу феодального сословия. Но они были также и наиболее слабой в экономическом отношении частью этого сословия.

При повсеместном возобновлении Юрьева дня крестьяне неиз­бежно отхлынули бы с наиболее разоренных поместных земель в боярщины и монастырщины. Правительство не желало допустить выхода земли «из службы» и строго запретило крупным земле­владельцам свозить крестьян из мелких поместий.

Феодальные землевладельцы сами собирали подати со своих крестьян и вносили их в казну. В годы голода лишь бояре, мона­стыри и прочие крупные землевладельцы обеспечивали поступле­ние податей со своих крестьян, а потому казна считала неце­лесообразными любые перемещения тяглых крестьян на этих зем­лях. Дворцовые села и черные волости были приравнены к крупно­му землевладению, вероятно, по тем же соображениям. Население этих категорий земель не получило права выхода.

В совсем иное положение попал мелкий провинциальный слу­жилый люд, который оказался не в состоянии обеспечить поступ­ление в казну крестьянских податей.

В ноябре 1601 г. правительство разослало по уездам два ука­за³. Первый указ предписывал местным властям «сполна» собрать подати с населения. Второй указ гласил: «Лета 7110-го (1601 г. — Р. С.) ноября в 28 день указал государь во всем Московском госу­дарстве от налог и от продаж крестьяном дати выход»⁴. Посколь­ку правительство не намеревалось освободить крестьян от царевых податей, указание на налоги относилось исключительно к «налогам и продажам» провинциальных детей боярских, во владениях кото­рых возобновлялся Юрьев день. Требуя от налогоплательщиков уплаты в казну государевых податей, власти сулили крестьянам облегчение от помещичьих «налогов и продаж».

Правительство имело особые причины негодовать на «оскудев­ших» феодалов. Мелкие землевладельцы, не выполнявшие своих обязательств по отношению к казне, отнюдь не отказывались от поборов с крестьян в свою пользу. Более того, они употребляли все средства вплоть до «продаж» (распродажа имущества в счет долгов), чтобы выколотить из крестьян оброки. Государство, изы­мавшее в свою пользу основательную долю прибавочного продук­та земледельцев, не желало мириться с таким перераспределением доходов.

Защищая интересы крестьян, феодальное государство пресле­довало собственные цели. Мелкопоместные служилые люди не име­ли достаточных средств и запасов, чтобы оказать помощь населению и в критической ситуации спасти мужика от нищенской су­мы и голодной смерти. Чтобы уберечь крестьян из мелких и эко­номически наименее устойчивых владений от вымирания и тем са­мым сохранить их в качестве налогоплательщиков, не было иного выхода, кроме как позволить им покинуть земли оскудевших дво­рян. Благодаря годуновским указам 1601 —1602 гг. эта задача была решена.

Крестьянскую политику Бориса нельзя оценивать однозначно — как продворянскую или, напротив, как антидворянскую. Власти по­жертвовали интересами низших прослоек феодального класса, ко­торые не могли ни обеспечить сбор податей с крестьян, ни исправ­но нести государеву службу. Столкнувшись с разорением деревни, правительство встало на сторону тех служилых людей, которые, невзирая на недород, продолжали служить и оплачивать подати со своих поместий, а кроме того, располагали достаточными ресур­сами, чтобы «назвать» к себе крестьян от разоренных помещиков или тех помещиков, которые отказывались кормить крестьян и по­могать им в голодное время. Возможность вывезти к себе крестьян имели те, кто мог оказать им помощь, предоставить подмогу семе­нами, дать льготу.

Сообразуясь с реальным положением дел в деревне и стремясь не допустить полного запустения маломощных поместий, власти ограничили своз крестьян жесткими нормами: «А которым людем промеж себя в нынешнем, во 110-м (1601. — Р. С.) году крестьян возити, и тем возити меж себя одному человеку, из-за одново же человека, крестьянина одного или двух, а трех и четырех одному из-за одново никому не возити»⁵. В обстановке голода и неурожая даже относительно более богатые провинциальные землевладельцы, по общему правилу, не могли обеспечить подмогу и льготы, а затем и выплату подати более чем за одного-двух крестьян.