Дежурить шел, надев комбинезон
И то и дело каску поправляя.
С консерваторской крыши видел он
Весь Ленинград, до заводских окраин.
Там Исаакий, там с мостом канал,
Там в опадавших кленах палисадник.
На опустевшей площади стоял
В обшивке деревянной Медный всадник.
Он видел сиротливый Летний сад
И голые Аничкова пролеты.
Он слышал: задыхаются, хрипят
Закопанные в землю кони Клодта.
В неласковой свинцовости Нева,
Но чудилось: лишь протереть, и тут же
Вся заблестит, а с нею — острова,
И отразит дома, деревья, тучи...
А дальше, за протоками Невы,
Казалось, видел ополченцев роты,
Левей — противотанковые рвы,
Правей, за Нарвской, — надолбы и доты.
А здесь, под ним, под крышею вразлет,
(Вот для него отныне — поле боя!)
Ему доверясь, Музыка живет,
Которую он заслонил собою.
Он не один: стоит невдалеке,
Сжимая шланг, Володя Софроницкий,
А в тонких пальцах, точно в тайнике,
Душа прелюдий скрябинских хранится.
...Затишье страшно стиснуло виски.
Достал, спеша, огрызок карандашный
И чистые эскизные листки,
И — на бумагу замысел вчерашний.
На этот, в нотных контурах, листок,
Как будто знак иного звукоряда,
Внезапно пепел неостывший лег
Сгоревшего Бадаевского склада.
Такое чувство брезжило в душе,
Как будто в самом воздухе Седьмая
Застыла дымным облаком уже,
А он лишь ловит звуки, ей внимая.
Вел тему, опаленную бедой.
Вдруг ощутил вблизи дыханье чье-то:
Встав за спиной, скрипач немолодой
Через его плечо глядел на ноты.
ПАША
— Ах, Дмитрий Дмитрич! На дворе война.
Простите, милый, но кому, дружище,
Сегодня наша музыка нужна?
Солируют фугасы! Пули свищут!
|
|
Кромешный ад. Селения горят.
Прет супостат. Не до гармоний вечных.
Когда, мой милый, пушки говорят,
Смолкают музы. С музыкой, конечно.
ШОСТАКОВИЧ
— Смолкают? Нет уж! Нет! Молчать нельзя! —
Оборотясь, отрезал. За очками,
Казалось, полыхнули не глаза,
А из души прорвавшееся пламя.
Разволновался, выронил листок:
— Вот незадача! — Легкий ветер сразу,
Шурша по крыше, подхватил, увлек,
Понес обрывок музыкальной фразы.
Гармония, светла и высока,
Не опускаясь, над землей летела,
Ладошкою эскизного листка
Родимый город заслонить хотела.
В себя вбирая метронома стук
Со стуком сердца и взмывая круто,
Была не песней горестей и мук,
А мужества и воли контрапунктом.
Твоё оружие
Я шел домой по Кировскому мосту.
Ни огонька. Дома затемнены.
И все слышней, все яростнее поступь
В цветущий мир ворвавшейся войны.
Все поглотив, она еще в начале...
Но как уже несчастлив человек!
И звуки боли, гнева и печали
И мыслей рой теснились в голове.
В ту ночь, войдя в большой свой кабинет,
Он запер дверь и подошел к роялю,
И тронул клавиши — и хлынул свет,
Тот, что искусства озаряет дали.
И тут Седьмой симфонии черты
Увидел он. И, бледный от волненья,
Стал наносить на нотные листы
Души своей встревоженной виденья:
Тот ранний час, когда цвела земля,
Когда лучи зари купались в реках,
Когда хлеба шумели на полях
И было светлым утро человека.
Когда дышала праздником страна...
Когда внезапно грянула война.
ИГОРЬ
Песня гнева - пока пишет Шостакович.
ТАНЕЦ ДЕВОЧЕК.
Он не спит,
|
|
Он пишет.
Мучит голод.
Дрожь коптилки.
Сумрак ледяной.
Что успел он?
Так еще он молод!
ТРИ десятилетья за спиной.
И ЧЕТВЕРТОЕ ЛИШЬ началось недавно
И до половины не дошло...
Нынче ход какой-то своенравный
Музыки, встающей на крыло,
Будто сами возникают звуки,
Нарастают,
Крепнут,
Не сдержать!
В кости клавиш бьют костяшки-руки
И слабеют,
Но бегут опять,
Слух наполнив
Громом,
Гулом,
Звоном, —
Все еще не ясно ничего,
Все еще охвачено, как стоном,
Ярым гневом сердца самого.
Но уже отрывисто,
Как взрывы,
Как на марше топающий взвод,
Задыхаясь,
Здесь,
Нетерпеливо
Нота к ноте на листах встает.
Все забыто:
Голод, сумрак, стужа.
Он опять могуч —
И в полный рост,
В черных душах сея черный ужас,
Музыка встает до самых звезд.
— Смерть за смерть! —
Взывают миллионы.
— Кровь за кровь! —
Сердца им в лад стучат.
Взрыв.
Огонь.
И рушатся вагоны
Под откос —
И к черту, в чертов ад!
Он как будто сам в огне.
Но руки
Коченеют,
И темно в глазах,
И куда-то прочь уходят звуки,
И потерян такта мерный шаг...
Но опять встает, поет, взлетает
Музыка
И рвется в небосвод,
Громом,
Гневом,
Молнией сверкает
И уже в бессмертие ведет.
Все громче марш... В нем скрежеты и стоны,
Бьют барабаны, все сильнее бьют;
Но, не смолкая, трубы и тромбоны
О стойкости и мужестве поют.
Не утаил от мира ничего.
Не оскорбил погибших слезной нотой.
Я слово дал надгробное фаготу,
Я кровью сердца написал его.
Два мира в ратном, в беспощадном споре,
Но тьма и мракобесье не навек!
Симфония! Ты будешь в до мажоре,
|
|
Ты победишь, свободный человек!
Уже рассвет, рассеянный и хмурый,
Гляделся в затемненное стекло,
Когда он отодвинул партитуру
И вытер влажный, утомленный лоб.
И на диване лег не раздеваясь,
Как после боя на земле солдат.
Еще нисколько не подозревая,
Не зная, что Симфония Седьмая
Твоим оружьем станет, Ленинград!
ТЕКСТ ПРО СИМФОНИЮ
МАКС+ВРАГ
Двадцатилетний лётчик-ленинградец
Особый рейс в далёкий тыл свершил.
Он все четыре получил тетради
И рядом со штурвалом положил.
И били вражьи пушки, и в полнеба
Вставала плотного огня стена,
Но лётчик знал: мы ждём не только хлеба,
Как хлеб, как жизнь, нам музыка нужна.
И он поднялся на семь тысяч метров,
Где только звёзды свет прозрачный льют.
Казалось: Не моторы и не ветры —
Оркестры мощные ему поют.
Через железное кольцо осады
симфония прорвалась и звучит....
В то утро партитуру он вручил
Оркестру фронтового Ленинграда!
МАРГО
Ленинград! Ленинград! Ленинград!
Да прославится хлеб его чёрствый,
и безмолвье ослепших громад,
и дыханье крутых баррикад,
и людей непрощающий взгляд,
и сердец возмужавших упорство.
В теченье этой медленной зимы,
круша её железные потёмки,
«Мы не уступим. Каменные мы»,-
мы говорили голосом негромким.
Всё уже ядовитое кольцо.
Враг продолжает дальше продвигаться.
И вот в его угрюмое лицо
взглянули, как солдаты, ленинградцы.
О город без огня и без воды!
125 блокадных граммов хлеба.
Звериное урчание беды
С безжалостного, мертвенного неба.
Стонали камни, ахали торцы,
но люди жили, находили силы,
а те, что погибали, как бойцы,
ложились тесно в братские могилы.
И, наконец, изнемогла зима,
открылись заволоченные дали.
Чернеют разбомблённые дома,---
они мертвы, они не устояли.
Мы вырвались из этой длинной тьмы,
прошли через заслоны огневые.
Ты говорила: «Каменные мы!»
Нет, мы сильнее камня, мы - живые!
Звучит симфония
ВСЕ НАЧИНАЮТ СОБИРАТЬСЯ В ХОР
День орудийной длительной дуэли,
Ее закончил наших пушек залп;
И прямо с фронта в боевых шинелях
Вошли мы в наш белоколонный зал.
Его согрели мы своим дыханьем,
Я помню блеск немеркнущих свечей
И тонкие, белей, чем изваянья,
Торжественные лица скрипачей.
Чуть согнутые плечи дирижера,
Взмах палочки — и вот уже поют
Все инструменты о тебе, мой город,
Уже несут ко всем заставам гордо
Все рупора Симфонию твою.
Она твоей борьбе посвящена,
Твоей грядущей над врагом победе,
В ней вся судьба твоя воплощена,
Вся боль сверхчеловеческих трагедий,
Все раны незакрытые твои,
Все слезы непролитые твои,
Все подвиги, которым нет примеров,
В ней вера в жизнь и в нашу правду вера,
Что в битвах самых лютых устоит.
ТЕКСТ О СИМФОНИИ
БАЛЛАДА О МУЗЫКЕ
МАРГО
Им холод
Кровавит застывшие губы,
Смычки выбивает из рук скрипачей.
Но флейты поют,
Надрываются трубы,
И арфа вступает,
Как горный ручей.
И пальцы
На лёд западающих клавиш
Бросает, не чувствуя рук, пианист…
Над вихрем
Бушующих вьюг и пожарищ
Их звуки
Победно и скорбно неслись…
А чтобы всё это
Сегодня свершилось,
Они
Сквозь израненный город брели.
И сани
За спинами их волочились –
Они так
Валторны и скрипки везли.
И тёмная пропасть
Концертного зала,
Когда они всё же добрались сюда,
Напомнила им
О военных вокзалах,
Где люди
Неделями ждут поезда:
Пальто и ушанки,
Упавшие в кресла,
Почти безразличный, измученный взгляд…
Так было.
Но лица людские воскресли,
Лишь звуки настройки
Нестройною песней
внезапно обрушили свой водопад…
Никто не узнал,
Что сегодня на сцену
В последнем ряду посадили врача,
А рядом,
На случай возможной замены,
Стояли
Ударник и два скрипача.
Концерт начался!
И под гул канонады –
Она, как обычно, гремела оркестр –
Невидимый диктор
Сказал Ленинграду:
«Вниманье!
Играет блокадный оркестр!..»
И музыка
Встала над мраком развалин,
Крушила
Безмолвие тёмных квартир.
И слушал её
Ошарашенный мир…
Вы так бы смогли,
Если б вы умирали?..
ТЕКСТ О СИМФОНИИ
СОЛДАТ
И не знали они, что, когда в знак начала
Дирижерская палочка поднялась,
Над краем передним, как гром, величаво
Другая симфония началась —
Симфония наших гвардейских пушек,
Чтоб враг по городу бить не стал,
Чтоб город Седьмую симфонию слушал. …
И в зале — шквал,
И по фронту — шквал. …
А когда разошлись по квартирам люди,
Полны высоких и гордых чувств,
Бойцы опустили стволы орудий,
Защитив от обстрела площадь Искусств.
В этот вечер не было обстрелов,
И в необычайной тишине
Спали дети. Детям скрипка пела,
Улыбалась детвора во сне.
И дежурившим на темных крышах
Девушкам отрядов ПВО
Все казалось, что весною дышит
Воздух над военною Невой.
И в простреленных цехах рабочим
Словно сил прибавилось вдвойне,
Словно нет уже осадной ночи,
Им вздохнулось легче и вольней.
Виделось бойцам в сырых землянках
И зенитчикам у батарей,
Пограничникам, танкистам в танках,
Морякам военных кораблей,
Партизанам в непролазных чащах,
Летчикам на летных их полях, —
Виделось сквозь дым и пепел — счастье,
Вся в цветах советская земля.
Знали: разорвут кольцо блокады,
Как бы трудно ни пришлось в бою.
Слушал мир дыханье Ленинграда,
Слушал фронт Симфонию свою.
Эпилог
Над Кировским стоит такой закат,
Как ровно двадцать месяцев назад,
Как будто зарево над Ленинградом,
Как будто бы Бадаевские склады
Горелым жиром за Невой чадят.
Пожарной лестницей, как в сон, как в сад,
Мы подымаемся в такой закат.
Там — за Тучковым — Парусная гавань,
Лесные склады, эстакада, порт,
По эту сторону — гранитный и державный —
Великолепный город распростерт.
И, отнимая у небес сиянье,
Над площадью, над знаменитым зданьем
Она горит — по-прежнему светла —
Его Адмиралтейская игла!
ТЕКСТ
Ленинградская симфония
БРАТЬЯ ВИКА РЕНАТА
БРАТ 1 И РЕНАТА
Я не знаю, что со мною станется.
Устоять бы, не сойти с ума,
но во мне живет пацан со станции —
самой теплой станции — Зима.
Я иду по улице Карлмарксовой,
а с марксизмом нынче — недород.
Увязался сирота-комар за мной,
и навстречу бабушка идет.
Бабушка, которой лет за семьдесят,
тронула тихонько за плечо:
«Женичка, на чо же ты надеесси?
Я вот не надеюсь ни на чо…»
Я не верю в то, что верить не во что,
и внезапно вздрогнул всем нутром:
сквозь морщины проросла в ней девочка
та, что встретил я в сорок втором.
БРАТ 2 И ВИКА
Боже мой, да это ты, рыжаночка,
Жанночка, чуть-чуть воображаночка,
в десять лет, как гриб-боровичок,
и красноармейская ушаночка
на кудряшках детских — набочок.
Безнадежно стоя за продуктами,
мы хотели хлеба и тепла,
но в скупой тарелке репродуктора
музыку Россия подала.
В несвободной той стране свободная,
хлам бараков превращая в храм,
это Ленинградская симфония
донеслась сквозь все бомбежки к нам.
Ты была единственная, стоящая
снившейся мне истинной любви.
Я тогда тайком под Шостаковича
ткнулся носом в пальчики твои.
Помню, неразлюбленная девочка,
между пальцев у тебя была
тоненькая беленькая стрелочка
от картох, что ты перебрала.
Музыку давали не по карточкам.
Нас не Сталин — Шостакович спас.
Голод нас покачивал, подкашивал.
Музыка кормила верой нас.
Никакой нас грязью не запачкало.
Наши руки не были в крови.
Дай я снова поцелую пальчики,
пальчики тяжелые твои.
БРАТ 1 И РЕНАТА
Жанночка, нам есть на что надеяться.
Были и похуже времена.
И Россия никуда не денется,
если все поймут, что мы — она.
Бабушка, сам дедушка сегодня я,
но себя мальчишкой помню так,
будто ленинградской той симфонии
худенький, но вечный нотный знак…