Дмитрий Соболев
Остров
Scan&OCR: аноним https://dmitry‑sobolev.livejournal.com/819.html
«Остров»: Амфора; М.; 2006
ISBN 5‑367‑00249‑8 978‑5‑367‑00414‑4
Аннотация
Семнадцатилетний красноармеец Анатолий Савостьянов, застреливший по приказу гитлеровцев своего старшего товарища Тихона Яковлева, находит приют в старинном монастыре на одном из островов Белого моря. С этого момента все его существование подчинено одной‑единственной цели – искуплению страшного греха.
Так начинается долгое покаяние длиной в целую человеческую жизнь…
«Повесть «Остров» посвящена теме духовной – возрождению души согрешившего человека через его глубокое покаяние. Как известно, много чудес совершает Господь по молитвам праведников Своих, но величайшее из них – обновление благодатью Божией души через самое глубокое покаяние, на которое только способен человек». (Протоиерей Аристарх Егошин)
«Такое чувство, что время перемен закончилось и обществу пора задуматься о вечности, о грехе и совести». (Режиссер Павел Лунгин)
Дмитрий Соболев
Остров (сценарий полнометражного художественного фильма)
Год
Титр:
«Сблизься с Ним и будешь спокоен. Через это придет к тебе добро… Прими из уст Его закон и положи слова Его в сердце твое. И если ты исполнишь обеты твои, – над путями твоими воссияет свет»…
Иов. 22:21–22; 27–28.
Титр: Часть 1: ВОЙНА
Титр: 1942 год
Тьма была полная и абсолютная, ничем не нарушаемая. Такой же была и тишина, вековечной и нерушимой. Со времен сотворения мира здесь не было произнесено ни слова, не издано ни звука. Но по мере приближения к поверхности все стало меняться, не то, чтобы сразу, а постепенно, не спеша, словно двигаясь через тысячелетия от сотворения мира, к его неизбежному концу где‑то там, на высшей точке развития. Сначала, тьма все еще казалась тьмой, хотя и не была уже той, изначальной, сотворенной тьмой. Она становилась серой, все более и более серой, на ней появились блики, легкое волнение и движение, словно ее разбавлял какой‑то белый свет, но не тот божественный, о котором столько написано, а густой белый цвет, словно краска, словно молоко в утреннем кофе. Но жизни, видно, еще не было, ни рыб, ни моллюсков, ни птиц, которых можно было разглядеть сквозь толщу морской воды. И вдруг, когда пространство вокруг стало казаться совершенно белым и подвижным, хотя все еще не живым, его разрезал остов корабля. Он был совсем черным и походил на пулю, выпущенную из ствола, следом за ним шел другой, тоже как пуля, но намного больше и поэтому его можно было назвать пушечным снарядом. Следом за снарядом снова шла пуля, но только очень маленькая, гораздо меньше первой, видимо, это была лодка, привязанная сзади к большому кораблю. Когда они пересекли все пространство и исчезли из поля зрения, оставив за собой завихрения водных масс, в которых нас неожиданно закружило и выбросило на поверхность океана, наш слух вдруг обдало многообразием звуков: плеском волн, глухим ревом дизеля буксира и шумом разрезаемой стальными лопастями винта вязкой морской воды. Здесь, в отличие от дна, картина мира резко изменилась по цвету, но не по сути. Теперь кругом был густой, абсолютно белый и плотный, как молоко, туман, но, так же как и через тьму на дне океана, сквозь него ничего нельзя было разобрать. Хотя слух позволял улавливать плеск волн и все более удаляющиеся звуки, производимые буксиром.
На буксире находился всего один человек. Он был молод, не старше тридцати, высокий и сильный, в длинном прорезиненном плаще с капюшоном. Его круглое лицо было не брито, а глаза глядели озабоченно. Он стоял за штурвалом буксира, то и дело, оглядываясь по сторонам, пытаясь разглядеть, что‑либо в густом тумане. Частенько он поглядывал назад, где за кормой виднелся нос идущей на буксире баржи, груженой углем. Но корпус баржи и уголь уходили в туман, поэтому вся баржа не была видна находящемуся на буксире матросу. Звали матроса Тихоном, и он служил шкипером на буксире.
Тихон глубоко вздохнул и недовольно пробормотал себе под нос:
– Фу‑ты, ну‑ты, лапти гнуты.
Потом нагнулся и достал откуда‑то из‑под ног металлическую трубу, воткнул ее в штурвал, так чтобы заклинить его в том самом положении, в котором он находится. Подергав штурвал и убедившись, что он неподвижен, и буксир продолжает движение по заданному курсу, Тихон извлек из‑под плаща планшет с картой. Он достал из планшета специальные линейки, предназначенные для вычисления положения корабля в океане и расчета его курса. Склонившись над планшетом, Тихон старательно принялся что‑то вымерять на карте. Он считал в уме, морщась и посасывая обгрызенный конец карандаша. Наконец, вздохнул, удивленно посмотрел на карту и сказал сам себе:
– Фу‑ты, ну‑ты, лапти гнуты, мы уже часа три как по суше идем.
В этот момент раздался глухой удар обо что‑то твердое, потом звук заскрипевшего от натуги железа и сильный толчок, словно буксир отбросило назад. Падая, Тихон успел ухватиться за тягу регулирующую ход двигателя буксира и свернуть ее в положение «СТОП».
– Земля! – истошно заорал Тихон, уже лежа на палубе своего маленького судна.
Но тут случилось что‑то странное. Вдруг протяжно и печально заныла сирена, но тут же заглохла выключенная чьей‑то невидимой рукой. Потом по палубе буксира быстро‑быстро застучали кованые ботинки. Тихон не видел того, кому принадлежали эти ботинки, так как он, лежа на спине, потирал ушибленный во время неожиданного падения затылок, но посчитал своим долгом заявить о присутствии на катере человека, поэтому он закричал:
– Я здесь, мужики! Я здесь!
Кованые ботинки стали быстро приближаться к Тихону. И когда он совсем уже хотел подняться и поприветствовать жителей материка, Тихон вдруг увидел склонившегося над ним светловолосого человека лет двадцати в неизвестной шкиперу, но, несомненно, морской форме. Светловолосый скривил зверское лицо и закричал на Тихона по‑немецки:
– Hinlegen, russisches Schwein (Лежать русская свинья)! – и ткнул в лицо стволом автомата.
Неожиданно, в том числе и для немецкого моряка, корабль Тихона потряс второй удар, это врезалась в его корму шедшая на буксире баржа. От удара немец не удержался на ногах и плюхнулся на спину, выпустив из рук автомат. Тихон, не долго думая, навалился на светловолосого гостя всем телом и принялся изо всех сил его душить. Немец пытался сопротивляться, но было видно, что он слабеет с каждой секундой. Вероятно, это противостояние закончилось бы трагично для немецкого матроса, если бы кто‑то сзади не ударил Тихона по затылку той самой трубой, при помощи которой он стопорил штурвал своего буксира. Тихон как‑то сразу осел и прижал своим могучим телом ослабевшего немца к палубе. Немец попытался столкнуть с себя тело шкипера, но это у него не очень‑то получилось. Наконец чьи‑то руки оттащили Тихона в сторону, и немецкий матрос сел, жадно глотая воздух ртом, пытаясь отдышаться после схватки.
Тихон пришел в себя только тогда, когда все тот же светловолосый матрос, обдал его холодной морской водой, набранной в ведро прямо из‑за борта. Первое, что почувствовал шкипер, была тупая боль в области затылка. Когда Тихон, морщась от боли, наконец, открыл глаза, он увидел стоящих на палубе своего буксира немецких матросов. Кроме светловолосого, с которым он боролся, здесь было еще трое немцев. Двое матросов и офицер. Один из матросов был вооружен автоматом и присматривал за Тихоном, на боку у него красовался планшет, который еще недавно принадлежал шкиперу. Второй был одет в засаленную робу; видимо, механик, он стоял навытяжку перед офицером и чеканным голосом докладывал:
– …wir haben ein Leck in der oberen wasserlinie, was unseren süsswasservorrat beinträchtigt. Fast das ganze wasser läuft ins meer. Das restliche wasser ist für eine normale kühlung der motoren nicht ausreichend (…у нас пробоина выше ватерлинии, поврежден резервуар с пресной водой. Почти вся вода вытекла в море. Оставшейся воды недостаточно для нормального охлаждения двигателей).
– Können wir auf die basis zurückkehren (Мы сможем вернуться на базу)? – спросил офицер.
– Nein, nicht ohne aufstockung der wasserreserven (Без пополнения запасов воды нет).
– Wie weit können wir ohne wasser kommen(Сколько мы сможем пройти без воды)?
– In etwa dreissig meilen, nicht mehr (Миль тридцать, не больше).
– Gut, zwanzig meilen von hier aus befindet sich eine insel. Dort soll sich frischwasser befinden. Bereiten sie das boot für die abfahrt vor (Хорошо, в двадцати милях отсюда находится остров. Там должна быть пресная вода. Готовьте катер к отплытию).
Немецкий механик козырнул и отправился выполнять приказание офицера.
Тихон повернул голову и увидел громаду немецкого сторожевого катера причаленного к его буксиру. Прямо посередине немецкого судна виднелась огромная вмятина. Бесформенный кусок серого металла возвышался над палубой немецкого корабля, который смахивал на мираж в клубах белого тумана. Тихон зажмурился, в надежде, что катер исчезнет, когда он снова откроет глаза. Но катер не исчез, он все также стоял к борту борт рядом с буксиром Тихона.
– Фу‑ты, ну‑ты, лапти гнуты, – изумленно произнес Тихон и сел, рассматривая произведение немецкой корабельной промышленности.
Офицер удивленно посмотрел на Тихона и вдруг почти без акцента произнес фразу по‑русски:
– Что вы сказали?
Тихон разинул рот и молча уставился на немца.
– Вы не слушаете? Повторяйте, что вы сейчас сказали?
– Я ничего не говорил, – испуганно пролепетал Тихон.
– Нет, что вы сказали? – настаивал офицер. – Вы сказали ругательство?
– Да нет, присказка просто.
– Нет, я хорошо знаю по‑русски, вы сказали ругательство. Повторяйте.
– Гражданин офицер, разве ж я мог вас обругать…
– Не надо бояться. Если вы сказали ругательство, я не буду вас казнить.
Офицер достал из кармана блокнот и карандаш, собрался записывать.
– Повторить.
Тихон набрал полные легкие воздуха и выпалил:
– Фу‑ты, ну‑ты, лапти гнуты.
– «…лапти гнуты», – повторил офицер за Тихоном, занося в блокнот русскую фразу, – Sehr gut (Очень хорошо), – добавил он по‑немецки.
– Как вас называют? – продолжал допрос немецкий офицер.
– Тихон.
– Красивое имя – Тихон, – обрадовался офицер, – что оно обозначает?
– Не знаю, – замялся шкипер. – Ну, знаете, Тихон с того света спихан, – улыбнулся шкипер, стараясь подыграть добродушному настроению немца.
– О! «С того света спихан» – blendend (блестяще)! – радостно заговорил немецкий офицер, записывая что‑то в свой блокнот.
– Еще много ругательства знаете? – не отставал от шкипера немец.
– Знаю, – с рвением хорошего ученика ответил шкипер.
– Говорите ругательства? – попросил немецкий офицер и приготовился записывать.
Но тут Тихон увидел, как немецкий матрос, вооруженный автоматом, открыл его планшет, извлек из него карту и спрятал ее за пазуху, потом достал две фотографии и принялся рассматривать их. На одной из них был изображен совсем еще юный Тихон в форме морского училища рядом с отцом и матерью. На другой фотографии так же был изображен Тихон, но в косоворотке и пиджаке, с женщиной, которая держит на руках младенца. Видимо это была жена Тихона. Посмотрев фотографии, немецкий матрос с равнодушным видом, выкинул их за борт. Потом он достал из сумки несколько писем‑треугольников и так же швырнул их в море. По‑видимому, немцу стало скучно рыться в вещах Тихона, и он просто‑напросто перевернул планшет и вытряхнул все, что было внутри, за борт. Большая часть содержимого планшета представляла собой письма, получаемыми Тихоном из дома. Тут же первоначальная доброжелательность Тихона куда‑то улетучилась, и в голосе появилась неприязнь к непрошенным гостям.
– Ах ты сволочь, ах ты сука немецкая, мать твою. Ах ты блядина! Ах ты мразь! Тварь басурманская, гнида, грязь из‑под ногтей…
Немец, собравшийся было записывать, вдруг опустил блокнот и мрачно посмотрел на Тихона.
– …Все равно кровью своей умоетесь, всех вас перевешаем, и сами будем пиво ваше хлебать и колбасу жрать… – не унимался Тихон.
– Куда вы плыли? – спросил немец по‑русски.
– Говно по трубам плавает, а мы ходим, ясно тебе? – не унимался Тихон.
– Все это есть банально, – мрачно сказал офицер по‑русски, убирая блокнот и ручку в карман, – эту поговорку мне сказали еще до войны. Вы говорите банальность. Банальному человеку не надо жить на свете, тем более, когда он русский. Leg es weg (Убрать), – приказал офицер по‑немецки светловолосому матросу.
Тот с готовностью передернул затвор своего автомата и направил его на шкипера.
– Nur ohne schlamm (Только без грязи), – приказал офицер по‑немецки.
Солдат подхватил Тихона за руку и потащил к борту. Поставив шкипера к борту, он поднял автомат, собираясь выполнить приказ.
– Спаси и сохрани Пресвятая Богородица… – затараторил Тихон, – помилуй меня грешника…
Прогремел одиночный выстрел, но вместо Тихона на палубу почему‑то рухнул светловолосый немец и забился в конвульсиях. Его всего трясло как в лихорадке, в глазах появился испуг и тоска. На секунду все замерли, в ужасе наблюдая за конвульсиями умирающего матроса. Но почти сразу же прогремел второй выстрел, он оказался не столь точным, как первый. Пуля разбила стекло рубки рядом с головой немецкого офицера. Офицер, и второй немецкий солдат упали на палубу и затаились. Простившийся было с жизнью Тихон, сначала вообще не очень понял, что произошло, а потом, когда за его спиной, с борта немецкого сторожевого катера послышался равномерный треск крупнокалиберного пулемета, обстреливающего баржу, он посчитал благоразумным залечь на палубу возле борта, где и стоял.
Пулеметные очереди прошили уголь, наваленный на палубе баржи. Кое‑где уголь вспыхивал зелено‑красным пламенем и несколько секунд горел, подожженный трассирующими пулями. Когда пулемет замолк, наступила тишина, было только слышно, как бьются волны о борт буксира. С баржи больше не стреляли. Офицер подполз к неподвижно лежащему на палубе светловолосому матросу, коснулся его шеи пальцами руки, пытаясь нащупать пульс. Но матрос был мертв. Тогда офицер забрал у него автомат и посмотрел на Тихона, все так же неподвижно лежащего у борта. Тихон в тревожном ожидании наблюдал за действиями немецкого офицера.
– Сколько там их всего? – спросил немец по‑русски.
Тихон, пожал плечами. Офицер поднял автомат и направил на Тихона. Тихон зажмурился, ожидая выстрела. Но вместо выстрела услышал повелительный голос немецкого офицера:
– Вставать! Вставать быстро!?
Тихон открыл глаза и непонимающе посмотрел на немца.
– Вставать, вставать, – продолжал требовать офицер.
Тихон медленно поднялся.
– А теперь идти.
– Куда? – не понял Тихон.
Немец жестом указал в направлении баржи. Тихон стоял неподвижно.
– Быстро, – настаивал немец.
Тихон вздохнул.
– Фу‑ты, ну‑ты, лапти гнуты, – произнес он и перекрестился.
Шкипер медленно пошел по буксиру по направлению к барже. Следом, пригибаясь и прячась за Тихоном, мелкими перебежками двигался офицер, а за ним таким же манером шел уцелевший матрос, вооруженный автоматом. Планшет Тихона мешал ему, поэтому он швырнул его на палубу. Шкипер дошел до кормы буксира и остановился. Между кормой буксира и носом баржи было расстояние метр, два, не больше.
– Прыгать, – приказал немецкий офицер.
Тихон обернулся. Немец толкнул Тихона в спину автоматом, так, что тот чуть не упал за борт. Тихон вздохнул, пробормотал под нос что‑то невнятное и прыгнул. Оказавшись на барже, он поскользнулся на рассыпанных по палубе угольных камешках и, неловко взмахнув руками, рухнул на живот.
– Вставать, – услышал он тут же приказ немецкого офицера.
Тихон приподнялся.
– Идти дальше, – требовал немец.
Тихон встал во весь рост и, осторожно ступая на уголь, медленно пошел к корме баржи. Немецкий офицер и матрос перепрыгнули с буксира на нос баржи, и тут же залегли, наблюдая за движением Тихона. Потом мелкими перебежками стали двигаться за ним. Уголь на палубе баржи был насыпан барханами, поэтому Тихону и идущим за ним следом немцам приходилось, то карабкаться по склону, то съезжать на спине вниз, барахтаясь в угольной пыли. На втором бархане немецкий матрос нашел винтовку, приклад ее был расщеплен пулеметной пулей и запачкан свежей кровью. Он показал свою находку офицеру. Тот, осмотрев ее, швырнул за борт.
Так продвигаясь, бархан за барханом они добрались до кормы баржи. Тихон взошел на вершину последнего бархана и вдруг покатился вниз, исчезнув из поля зрения немцев. Немецкий офицер и матрос с чрезвычайной осторожностью вскарабкались на последний угольный бархан и увидели корму баржи. К своему удивлению они никого там не обнаружили, кроме Тихона. Немцы спустились с угольной кучи вниз к Тихону. Лица у обоих были запачканы угольной пылью. Удостоверившись, что на корме баржи никого нет, офицер отдал приказание матросу по‑немецки:
– Durchsuche hier alles (Осмотри здесь все).
Матрос принялся бродить по палубе баржи, глядя себе под ноги. Вдруг он остановился, потрогал пальцами угольный камень, поднес руку к лицу. На пальцах была хорошо видна, свежая, еще не запекшаяся кровь.
– Kapitän (Господин капитан), – позвал солдат офицера по‑немецки.
Офицер подошел к матросу, посмотрел на его окровавленные пальцы.
– Ruhe (Тихо), – приказал офицер по‑немецки.
Все замерли прислушиваясь. До слуха донесся слабый стон, скорее похожий на глубокий вздох, раздавшийся совсем рядом.
– Копать здесь, – приказал Тихону офицер, ткнув в небольшую кучу угля.
Тихон стоял в нерешительности.
– Быстро, – приказал немец, тоном, не терпящим возражений.
Тихон с неохотой принялся разгребать уголь. Через минуту из‑под угля показалась рука человека в грязной гимнастерке защитного цвета. Шкипер остановился, не зная, что делать дальше.
– Копать, быстро, – настаивал немецкий офицер.
Тихон принялся копать с удвоенной скоростью. Он откопал голову зарытого в уголь человека. Лицо его было все в угольной пыли, поэтому возраст человека было определить довольно трудно. Но, судя по пышным усам, ему было не менее сорока лет. Человек слабо постанывал. Когда Тихону, наконец, удалось раскопать красноармейца, он усадил его на угольную кучу. Судя по знакам отличия, военный был в звании лейтенанта. Левая рука его была изуродована, рукав гимнастерки набух кровью. Оружия при нем не было. Из‑за слабости лейтенант не мог стоять на ногах. Он исподлобья смотрел на наблюдающего за ним немецкого офицера.
– Ты здесь находишься один? – спросил немецкий офицер.
– Ну, один, – хрипло ответил лейтенант.
– Кто тебя закопал в угле? – продолжал допрос немец.
– Никто, сам закопался.
– Я тебе плохо верю, – ответил немецкий офицер.
– Твое дело…
– Kapitän (Господин капитан), – снова позвал своего начальника по‑немецки матрос, который во время допроса лейтенанта, продолжал осмотр кормы баржи.
Офицер подошел к своему подчиненному. К корме баржи был привязан канат, его конец уходил куда‑то вниз и терялся в тумане. Не долго думая, немецкий офицер дал длинную очередь в туман, туда, где терялся другой конец каната.
– Не стреляйте!.. пожалуйста, не стреляйте! – послышался из тумана чей‑то испуганный голос.
– Иди на меня! – крикнул немецкий офицер по‑русски.
– Я иду, иду!.. только не стреляйте, пожалуйста, не стреляйте! – снова раздался чей‑то голос из тумана.
Канат задергался, а потом натянулся, раздался плеск воды, постепенно из тумана начала проступать фигура человека, карабкающегося по канату на корму баржи. Когда человек добрался до борта, немецкий солдат взял его за ворот гимнастерки и втащил на палубу, отвел к сидящим на угольной куче товарищам.
Этим человеком оказался парень лет семнадцати в форме рядового Красной Армии. Звали молодого красноармейца Анатолием Савостьяновым. Он представлял собой жалкое зрелище. Волосы и форма на нем были совершенно мокрые, он трясся всем телом от холода и страха, было слышно, как стучат его зубы. Сейчас, сидя на куче угля рядом со своими товарищами, он испуганно смотрел на немцев.
Немецкий офицер осмотрел пленных.
– Кто из здесь вас двоих, стрелял? – спросил немецкий офицер у пленников.
Оба красноармейца молчали.
– Leg’ sie um (Убей их), – приказал офицер своему подчиненному по‑немецки.
Матрос вышел вперед, передернул затвор, собираясь выполнить приказ.
– Не стреляйте, пожалуйста, не стреляйте, – зарыдал рядовой и пополз на четвереньках к немцу.
– На месте! – приказал немецкий офицер.
Рядовой вернулся на свое прежнее место на куче угля.
– Я не стрелял!.. не стрелял… – продолжал умолять красноармеец.
– А кто здесь стрелял? – настаивал немец.
– Ну, я стрелял, – хрипло сказал лейтенант.
– Где второе ружье? – продолжал допрашивать пленных офицер.
– Не было второго, одно было, на двоих, – мрачно сообщил он.
Немецкий офицер посмотрел на раненого лейтенанта, тот продолжал наблюдать за немцем исподлобья. Вдруг немецкий офицер нажал на спусковой крючок своего автомата. Две пули отбросили тело раненого лейтенанта на спину и он, закатив глаза, сполз по склону угольного бархана вниз. Офицер направил дуло автомата на рядового, но тот испуганно забился в комок и, глядя из‑под руки, на направленный в его сторону автоматный ствол, принялся плакать и умолять о пощаде:
– Не стреляйте, пожалуйста, не стреляйте, – просил он как ребенок, – я больше не буду.
Немецкий солдат брезгливо сплюнул под ноги. Тихон сидел на своем месте, мрачно наблюдая за происходящим. Вдруг немецкий офицер опустил автомат и спросил у испуганного красноармейца:
– Ты, много ругательства знаешь?
– Че‑чево? – трясущимися губами пролепетал рядовой.
– Ругательства… Русский мат… Понимаешь? – настаивал офицер.
– П‑понимаю, – дрожа всем телом, ответил рядовой.
– Говори.
– Ч‑чево говорить? – не понимал солдат.
Офицер вскинул автомат и направил его на рядового.
– Екарный бабай, гребаный Экибастуз, – выпалил рядовой, – мурло, мудила гнойный…
Немецкий офицер улыбнулся, достал свой блокнот и принялся делать записи.
– Blendend (Блестяще), – констатировал он, любуясь своими записями.
Когда, офицер закончил писать и убрал блокнот, он подошел вплотную к испуганному рядовому, расстегнул кобуру и достал пистолет. Рядовой, не отрываясь, наблюдал за ним, ожидая смерти. Офицер снял пистолет с предохранителя и протянул рядовому.
– Убить его, – сказал немец по‑русски и кивнул на Тихона.
Тихон вздрогнул и привстал с угольной кучи.
– У‑убить, – пролепетал рядовой, – Я не смогу.
– Тогда он убьет тебя, – офицер кивнул на немецкого матроса, который с презрением рассматривал красноармейца.
– Бери, – офицер вложил в руку рядового пистолет.
Рядовой, принял пистолет и встал, дрожа всем телом. Он посмотрел на Тихона. В глазах Тихона появился страх. Шкипер стал пятиться спиной к борту баржи, пока не уперся в него. Рядовой начал медленно поднимать руку с пистолетом и целиться в Тихона.
– Фу‑ты, ну‑ты, лапти гнуты, – пробормотал свою обычную присказку Тихон.
Рука рядового дрожала, пистолет плясал в воздухе. Наконец, он опустил руку и растерянно посмотрел на офицера.
– Стрелять! – заорал офицер.
Рядовой, не глядя, выстрелил два раза. Тихона отбросило назад, он перелетел через борт баржи, потом раздался плеск воды. Рядовой повернулся и посмотрел на немецкого офицера совершенно ошалевшими глазами. Пистолет он по‑прежнему держал в согнутой в локте руке. Дуло его смотрело в грудь немецкому офицеру. Немец быстро подошел к рядовому и вырвал из его руки пистолет. Поставил его на предохранитель, убрал в кобуру и застегнул ее. Потом посмотрел на испуганного красноармейца и продекламировал по‑русски:
– Мой дядя самых честных правил, когда не в шутку занемог, он уважать себя заставил и лучше выдумать не мог…
Туман рассеялся, над водой висела только легкая дымка. Немецкий сторожевой катер шел впереди, легко разрезая острым носом вязкую морскую волну. Правый борт его был по‑прежнему поврежден в столкновении с буксиром.
Следом за немецким катером шел буксир Тихона и тянул за собой груженую углем баржу. С кормы баржи свисал обрубок каната, к которому, когда‑то была привязана лодка. Нос буксира был смят в столкновении с немецким сторожевым катером, но это не повлияло на его ходовые качества. За штурвалом буксира стоял матрос в немецкой форме.
Импровизированная эскадра шла вдоль каменистого берега. В открытой рубке сторожевого катера рядом с рулевым стоял уже знакомый нам немецкий офицер. Он развернул карту и прочитал по‑немецки:
– «Eine ungastliche insel» («Остров холодный»).
Потом немец оторвался от карты и посмотрел на высокую каменную стену, которая окаймляла побережье острова.
– Eine gute bezeichnung (Очень точное название), – подытожил немецкий офицер.
Он посмотрел вниз, на бак, где под присмотром матроса вооруженного автоматом сидел пленный красноармеец Анатолий Савостьянов. Рядом лежало завернутое в брезент тело светловолосого немецкого матроса, застреленного лейтенантом Красной Армии.
– In südlicher richtung ist eine kleine bucht, dort kann man an land gehen (С южной стороны есть небольшая бухта, там можно высадиться), – сказал по‑немецки офицер своему рулевому.
Вдруг на утесе впереди показалась часовня, она возвышалась над островом. Часовня была полуразрушена, и железный крест на ее куполе немного завалился на бок. Но, не смотря на это, вид у нее был величественный и зловещий.
Нос идущего тихим ходом немецкого сторожевого катера мягко ткнулся в отсыревшие бревна старинного причала. С бака спрыгнул матрос и пришвартовал катер. С катера сошли четверо: немецкий офицер, уже знакомые нам матрос и механик, вооруженные автоматами, последним на пристань спрыгнул рядовой Красной Армии Анатолий Савостьянов. У каждого немецкого матроса в руках было по две большие жестяные канистры. Офицер шел налегке. У пленного красноармейца, кроме двух канистр в руках, еще две висели на шее, связанные армейским ремнем. Они шли гуськом, по узкой тропинке, тянущейся вверх по каменистому склону. Первым шел матрос, за ним офицер, потом пленный красноармеец и замыкал шествие механик.
Когда колонна из четырех человек добралась до вершины склона, все вдруг, как по команде, остановились. Перед ними открылась панорама старинного русского монастыря. Он был спрятан среди скал, которые защищали его со всех сторон от ветров. Несмотря на то, что сейчас монастырь находился в плачевном состоянии, невозможно было не удивиться его простой красоте. Видимо, обитель последние годы использовалась как исправительное учреждение, об этом говорило отсутствие крестов на куполах и колючая проволока, которой были оплетены монастырские стены. Колокольни и башни использовали как сторожевые вышки, впрочем, было возведено и несколько дополнительных вышек из дерева.
Немецкий офицер, двое матросов и пленный красноармеец вошли через распахнутые ворота во двор монастыря. Вокруг было очень тихо, так как скалы защищали не только от ветра, но и не давали проникнуть сюда шуму моря. Людей в монастыре не было, но повсюду были видны следы бегства. У ворот была навалена гора из металлических кроватей, здесь же валялись грязные матрацы, из которых торчали куски ваты. Несколько больших пепелищ прямо среди старинных надгробий говорили о том, что здесь что‑то жгли перед отъездом.
Оставив канистры во дворе, немецкие матросы вошли в распахнутые настежь ворота главного собора монастыря. Здесь повсюду стояли столы, на полу валялась бумага и канцелярские принадлежности, у стен стояли шкафы и сейфы с распахнутыми дверцами. Видимо, здесь помещалась дирекция лагеря. Лица угодников, изображенных на фресках внутри собора были замазаны изображениями красной звезды, и серпа и молота. Некоторое время пришельцы молча ходили по собору, разглядывая все вокруг себя. Пленный красноармеец задрал голову и посмотрел вверх на свод главного купола. Там, вместо Спаса была изображена огромная красная пятиконечная звезда.
Вдруг немецкий офицер подошел к пленному красноармейцу и заговорил, взволнованно на русском. Видимо, то, что он увидел в монастыре, его по‑настоящему волновало:
– Я двадцать лет читаю русский язык и русскую литературу. У вас хорошая литература и хороший язык. Но после семнадцатого года, у вас стал скотский язык. Вы все испачкали. За то, что вы сделали с вашей культурой, вас надо всех уничтожать, оставлять в жизни только носителей чистого языка. Ругательства и сленг – оставшаяся часть вашего языка, не порабощенная большевизмом. У вас много ругательств. Немецкий язык бедный на ругательства. Когда война кончится, я вернусь в Германию, там буду защищать диссертацию по русскому сленгу…
Неожиданно его монолог прервал грохот в боковом приделе храма. Немцы схватились за автоматы, раздался звук передергиваемых затворов. Но в боковом приделе никого не оказалось, просто старинное паникадило, видимо придя в ветхое состояние, сорвалась со своего крепления и, подняв облака серой пыли, рухнула на каменный пол, чуть не зацепив механика, засмотревшегося на фреску, изображавшую Страшный суд. Когда пыль осела, то все увидели, что одна из гранитных плит, которыми был устлан пол, проломлена и под ней, в образовавшейся пустоте, что‑то есть. Немцы оттащили в сторону металлический остов паникадила и принялись выковыривать из пола куски расколотого гранита. Возможно, матросы надеялись, что там скрыто подземелье, в котором находится старинный клад. Но вместо подземелья они обнаружили могилу монаха. Тело его было накрыто черной тканью, расшитой белыми крестами. Немецкий матрос, тот самый, что был вместе с офицером на барже, сорвал покров с тела монаха и накинул себе на плечи в виде плаща. Под покровом оказалось тело в монашеском одеянии. Лицо почившего было покрыто платком так же расшитым крестами. Открытыми оставались только кисти рук. Но они не сгнили, как можно было ожидать, а высохли и замумифицировались. Вид неподверженного тлению тела православного монаха произвел неприятное впечатление на немецких матросов, и они поспешили покинуть храм.
Немецкий офицер, двое матросов и пленный красноармеец стояли во дворе монастыря возле купели, выполненной в виде чаши. Один край купели был отбит, и через него на землю стекала тонкая струйка воды, образуя небольшой ручеек. Пленный красноармеец наполнял льющейся из купели водой канистры, принесенные с катера. Немцы курили, наблюдая за его работой, оглядывались по сторонам. Было видно, что им немного не по себе после того, что произошло в соборе. И что всем троим хочется как можно быстрее убраться из этого монастыря и вообще с острова.
Они спускались по каменному склону, точно также, как и поднимались, только идти было тяжелей, у всех, кроме офицера, в руках были канистры с пресной водой. Самым последним, сильно отставая от немцев, шел пленный красноармеец. Он был навьючен четырьмя канистрами с водой, пот лил с него градом. Он спотыкался, падал, ронял канистры, вставал, поднимал их и навьючивал на себя снова, и опять шел.
Когда ему, наконец, удалось добраться до пристани, немецкий катер уже стоял под парами и был отшвартован. Красноармеец подал канистры немецкому матросу, стоящему на баке, и собирался сам взобраться на борт, но получил удар сапогом в плечо и, отлетев, упал на спину, на доски пристани. Он увидел направленный ему в грудь ствол автомата, услышал звук щелкнувшего затвора, но выстрела почему‑то не последовало. В этот момент катер дал задний ход, и начал медленно отходить от пристани. Матрос, ударивший красноармейца, тут же забыл о его существовании. Он забросил за спину автомат, взял канистры с бака и понес их в трюм катера. Отойдя от берега на приличное расстояние, катер начал разворачиваться. Красноармеец видел немецкого офицера хорошо говорящего по‑русски, который отдавал приказания своим матросам. Немецкий катер развернулся кормой к пристани и дал полный вперед. Красноармеец смотрел ему вслед, не веря своему счастью. Он остался жив. Из глаз его потекли слезы, он плакал и смеялся одновременно, катаясь по липким от сырости доскам старинной пристани.
Титр: Часть 2: МОНАСТЫРЬ
Титр: 1974 год
В маленьком помещении монастырской котельной было темно. Слабый свет, словно из ночника давали только тлеющие угли в двух распахнутых настежь печках. Над печками помещались большие котлы, на каждом из которых висел манометр, предназначенный для измерения давления пара в котлах. Перед печками на полу была навалена небольшая куча угля. Прямо на этой куче, подложив большой угольный камень под голову, спал человек. Он был очень худой и высокий, с торчащей во все стороны седой бородой. Лицо и борода его кое‑где была вымазана угольной пылью. Одеяние его так же было странно. По своему фасону оно было похоже на монашескую рясу, которая состояла почему‑то из разноцветных кусков материи, неумело сшитых между собой. Платье этого человека, так же не отличалось чистотой и было скорее не цветным, а серым, из‑за все той же угольной пыли. И был этот странный человек монастырским истопником. Сейчас он открыл глаза, сладко потянулся и замычал от удовольствия, но вдруг закашлялся. Сел, протер своими худыми кулачками глаза. Потом поднялся, троекратно перекрестился на печь и положил низкий поклон. Истопник взял в углу кочегарки два помятых жестяных ведра, сунул в одно из них совок и направился к двери. Надо заметить, что дверей в кочегарке было две, и находились они друг напротив друга.
Когда истопник оказался снаружи, то он столкнулся лицом к лицу с людьми, которые собрались на монастырском дворе, прямо перед входом в котельную. Были эти люди миряне. Услышав, что дверь котельной открылась, задние начали напирать на передних. Их сдерживал здоровенный мужик, который стоял ближе всех к двери.
– А что, старец Анатолий встал? – спросил он у вышедшего из котельной истопника.
– Дрыхнет, – категорично ответил истопник и пошел напролом через толпу, задевая грязными ведрами за одежду паломников.
– Что же ты творишь, – закричала молодая женщина на истопника, который зацепил ее платье дужкой ведра, после чего раздался треск материи и из волана ее юбки оказался выдран клок.
– Не видишь, куда прешь?! – не унималась женщина.
– Прости Христа ради, – сказал истопник и низко поклонился ей, при этом почему‑то улыбаясь.
– Смотрите люди добрые, он еще и издевается, – продолжала скандалить женщина, – а, небось, духовного звания…
Но истопник ее уже не слушал, он пошел к распахнутым воротам монастыря. Выйдя за ворота, он спустился вниз по косогору и оказался на пристани, которая внешне совсем не изменилась за последние тридцать два года, если не считать появившейся здесь будки для продажи билетов на пароходы, да и та сейчас была закрыта. Здесь же рядом с пристанью, возвышался холм из каменного угля. Именно к нему и направился Истопник, наполнив, при помощи совка, ведра углем, он отправился в обратный путь к монастырю. Но остановился, сильный сухой кашель начал раздирать его грудь.
Войдя в свою келью, истопник высыпал содержимое ведер в кучу возле печи и отправился за новой порцией угля.
Истопник снова на пристани накладывал совком уголь в ведра и, наполнив их, тяжело поднимался по косогору к воротам монастыря.
Перед печью возвышался уже довольно высокий холм из принесенного с пристани угля. Дверь котельной распахнулась, и вошел истопник с очередной порцией угля. На этот раз уголь у него в ведрах был мелкий, и он засыпал его прямо в печи. Взял стоящую здесь же, рядом <