Чумаченко Ада Артемьевна
ЧЕЛОВЕК С ЛУНЫ
Повесть
ПРИБЫТИЕ
8 сентября 1871 года в двенадцать часов дня корвет «Витязь» вошёл в залив Астролябия.
Лязгнула якорная цепь. Пар со свистом вырвался из трубы парохода. С «Витязя» спустили шлюпку, и трое человек прыгнули в неё. Капитан парохода перегнулся через борт и, щурясь от солнца, смотрел на них.
— Николай Николаевич, — крикнул он, — захватили бы ещё людей! Кто их там знает, папуасов этих. Видите, сколько их на берегу. Ещё случится что-нибудь…
Человек в белой шляпе, один из трёх находившихся в лодке, поднял лицо.
Из-под чёрных усов блеснули белые зубы. Он улыбался.
— Не бойтесь, капитан. Ничего со мной не случится.
— А ружьё у вас есть? Где ваше ружьё? Я же говорил вам, чтобы вы захватили оружие!
Человек в белой шляпе покачал головой:
— Есть бусы, есть ленты, есть материя. Зачем мне ружья? Я предпочитаю разговаривать без пороха.
И, махнув шляпой, опустился на скамью шлюпки. Вёсла поднялись, описав полукруг, разрезали воду. Узкий след побежал за рванувшейся вперёд лодкой.
Капитан вытер лоб, покачал головой и уже не громко, а тихо, сквозь зубы, пробормотал себе под нос:
— Только один Миклухо-Маклай способен на это! К дикарям, к людоедам — и вот так: без ружья, без револьвера, без охраны…
Он сердито сунул в рот свою коротенькую трубочку и запыхтел, раскуривая её.
Шлюпка шла к берегу уверенно и быстро. Миклухо-Маклаю казалось, что берег сам наплывает на его маленькое судёнышко. Всё ближе и ближе становилась жёлтая полоса песка. Выше вырастали горы. Тёмная масса густой зелени превращалась в заросли узорчатых пальм. С прибрежных скал свешивались прямо в воду сильные, гибкие ветки вьющихся растений. Ветер доносил пряный и сладкий аромат незнакомых цветов и трав. Между деревьями вдалеке поднимались тонкие струйки дыма. Там жили люди. Люди были и на берегу. Миклухо-Маклай уже ясно различал их. Они робко жались друг к другу, молчаливо ждали приближения шлюпки. Тёмные обнажённые тела блестели на солнце, как хорошо отполированное дерево. Пестрели цветы, воткнутые в густые курчавые волосы.
Миклухо-Маклай, стоя в шлюпке, смотрел на берег. Глаза его внимательно следили за каждым движением столпившихся на берегу людей. Так вот они, его товарищи, с которыми он будет жить столько времени лицом к лицу, с глазу на глаз! Вот они, его будущие друзья, а может быть, и враги, кто знает! Говорят, они до сих пор ещё едят человечье мясо. Белые люди называют их дикарями. Ему столько рассказывали об их жестокости и лукавстве! А они, кажется, сами боятся его. Как хорошо, что он не взял с собой ни оружия, ни охраны! Он приехал к ним как друг, и они должны знать это.
Люди на берегу испуганно зашевелились. Бросившись к кустам, они помедлили две-три минуты, а потом вдруг, как по команде, исчезли в густой чаще зелени. Кокосовый орех, оставленный папуасами, лежал на берегу. Уж не хотели ли они умилостивить пришельцев этим подарком?
— Я не выйду: они боятся меня, — сказал Миклухо-Маклай. — Подождём ещё несколько минут.
И он снова спокойно опустился на скамейку.
Чёрная рука осторожно раздвинула ветви. Высокий человек, вооружённый длинным копьём, медленно шагнул вперёд. Он поднял копьё высоко над головой и знаком показал Маклаю на море.
«Вернись! Уйди от нас! — говорил его жест. — Мы не хотим, чтобы ты был здесь. Мы не знаем тебя. Ты чужой. Ты враг».
Маклай протянул вперёд руку с длинными полосами красной блестящей материи. Он несколько раз взмахнул ими в знак приветствия и бросил далеко перед собой в белую пену прибоя. Волны тихонько потянули ленты за собой и швырнули на камни.
— Гребите назад! — скомандовал Маклай своим спутникам. — При нас они ни за что не притронутся к этим лоскуткам. Отплывём подальше и посмотрим, что будет.
Сильный взмах вёсел отбросил шлюпку назад. Несколько папуасов снова показались на берегу. Робко поглядывая на шлюпку, они вошли в воду. Наконец более храбрый нерешительно протянул руку к красным лоскутьям.
— Гребите вдоль берега, — сказал Маклай. — Видите отмель? Там нет никого, там и выйдем. Здесь мы только испугаем их.
Шлюпка мягко врезалась в песок. Узенькая тропинка начиналась прямо от берега.
— Не ходите за мной. Я скоро вернусь, — сказал Маклай своим спутникам и быстро зашагал вверх по лесной тропинке,
ПЕРВЫЙ ДРУГ
Маклай раздвинул ветки и осмотрелся. Узенькая тропинка привела его к широкой, хорошо утоптанной площадке. Кругом стояли хижины. Их крыши были сделаны из пальмовых листьев, двери были открыты. Окон не было. Свет проникал в жилище только через дверь, и, остановившись у входа, Маклай с трудом рассмотрел в темноте очаг, сложенный из камней, помост из бамбука, очевидно для спанья, кое-где по стенам связки перьев и раковин, а в глубине, в темноте, под самой крышей, — человеческий череп. Череп был совсем чёрный от копоти, и Маклай заметил его не сразу.
Маклай отошёл от хижины на несколько шагов и остановился на середине площадки.
Кругом, казалось, не было ни души. В листве деревьев мирно пели птицы. В траве трещали насекомые. Тени от веток колыхались на утоптанной земле.
Но люди, очевидно, только что были здесь. Недопитый кокосовый орех с «молоком» — беловатой жидкостью — ещё валялся на земле. Брошенное в кусты весло было влажно. Расколотый бамбук лежал у входа в хижину. Здесь кто-то только что работал над ним. Неоконченное ожерелье из раковин висело, зацепившись за куст: его уронили на бегу, и раковинки ссыпались с тихим шумом, медленно соскальзывая с волокнистой травинки, на которую они были нанизаны.
Маклай стоял, прислушиваясь к пению птиц, звону цикад, шуму быстрого горного ручья. Шорох позади вдруг привлёк его внимание. Он быстро обернулся и увидел человека. Человек замер на месте, потом вздрогнул и бросился бежать.
— Стой! Стой! — крикнул Маклай и кинулся за ним, ощупывая на бегу карманы.
Несколько лоскутков и лент попалось ему под руку. Маклай вытащил один из обрывков и высоко взмахнул им:
— Стой! Не бойся! Я не сделаю тебе ничего плохого! Я друг! Слышишь? Я друг!
Голос Маклая звучал ласково и просительно.
Бегущий человек как будто понял его. Он остановился и посмотрел на Маклая.
Николай Николаевич медленно подошёл к папуасу и так же медленно, боясь испугать лишним движением, протянул ему красный лоскут. Папуас осторожно взял его и внимательно осмотрел, переворачивая то на одну, то на другую сторону.
И вдруг, засмеявшись, быстро и ловко повязал лоскут на свою курчавую голову.
Маклай жадно всматривался в лицо папуаса. Нет, страшного в нём не было ничего!
Из-под нависших бровей на него смотрели любопытные глаза. Большой рот, почти скрытый бородой и усами, улыбался. Чёрные курчавые волосы, приплюснутый нос, сильное тёмное тело. На бёдрах папуаса была грязная повязка, заменявшая ему одежду. На руках с тугими мускулами светлели браслеты, сплетённые из сухой травы и украшенные пёстрыми раковинками. За одним из браслетов торчал зелёный лист бетеля, за другим — костяной нож. Маклай высоко поднял руки, ладонями вперёд.
— Я друг! Друг! — говорил он папуасу. — Я один! Я без оружия! Я не обижу тебя. Не бойся!
Наклонив голову немного набок, папуас вслушивался в звуки непонятных для него слов. Должно быть, и он не находил ничего страшного в этом белом человеке, приплывшем сюда на диковинной пироге.
Его, пожалуй, больше удивляла одежда Маклая, чем он сам. Вытянув осторожно вперёд палец, папуас тихонько прикоснулся к отвороту пиджака. Зачем эта вторая кожа? Значит, у белого человека нет настоящей тёмной блестящей кожи, которая бы защищала его от дождя, солнца и ветра? Бедный белый человек!
Обрадованный этим доверчивым жестом, Маклай опустил руку на плечо папуаса.
— Пойдём со мной, — проговорил он ещё ласковей, ещё спокойней. — Пойдём со мной на берег. Я покажу тебе мою лодку. Я подарю тебе табаку. Я буду твоим другом. Я — Маклай. Понимаешь? Я — Маклай! — И Николай Николаевич несколько раз легонько стукнул себя по груди.
Папуас широко улыбнулся. Он что-то понял.
— Маклай, — с трудом повторил он и показал на Николая Николаевича. И вдруг, высоко вскинув голову, он с размаху шлёпнул себя по груди и выкрикнул торжественно и гордо: —Туй! Туй!
Маклай весело закивал головой:
— Понимаю. Ты — Туй. Я — Маклай. Ты — Туй, Я — Маклай. Вот и хорошо! Вот мы и знакомы. Вот мы и друзья!
НА ЛЕСНОЙ ТРОПИНКЕ
Ульсон и Бой долго ждали возвращения Маклая.
— Пойдём искать, — сказал наконец Ульсон и лениво поднялся с камня.
Солнце разогрело его. Хорошо было бы ещё часок подремать здесь, в лёгкой тени, щурясь на пёстрых птиц величиной с бабочек и бабочек величиной с птиц, перелетающих в густой листве деревьев. Но нужно было идти. Тени стали длиннее и передвинулись направо. Значит, времени прошло немало. На «Витязе», верно, начинают уже беспокоиться.
Ульсон толкнул Боя, сладко похрапывавшего рядом с ним. Бой зевнул и протёр глаза.
— Надо идти искать, — недовольно повторил Ульсон. — Понимаешь? Туда. В лес. Искать.
Ульсон и Бой плохо понимали друг друга. Ульсон был швед, светловолосый сероглазый человек, Бой — подвижной и ловкий житель Полинезии.
По договору, они должны были на год остаться с Маклаем на этом незнакомом берегу — помогать ему в его хозяйстве, готовить для него пищу, ходить с ним на охоту, разбирать коллекции, набивать чучела птиц и зверей, чистить ружья.
Они не совсем понимали, зачем это Миклухо-Маклаю, учёному и уважаемому всеми человеку, нужно было оставаться здесь, среди папуасов — среди дикарей, которые ещё до сих пор едят людей. Подумать только: едят человечье мясо! При мысли об этом Ульсон чувствовал, как мурашки бегают у него по спине и сердце начинает колотиться чуть-чуть быстрее, чем надо. Разве не мог этот учёный жить, как все приличные люди: в большом, шумном городе, в высоком доме со светлыми окнами, ходить в клуб, читать газеты, есть вкусную пищу, не опасаясь ни змей, ни крокодилов, ни отравленных стрел, ни дика-рёй-людоёдов?
Но рассуждать много не приходилось.
Миклухо-Маклай щедро платил за их помощь, и каждый из них думал, что год пройдёт быстро, работа, в сущности, будет нетрудной, а через год они смогут вернуться к себе домой с изрядным запасом денег, вещей и интересных рассказов.
Но, как бы то ни было, Ульсон всё же не мог отказать себе в удовольствии поворчать.
— У нас в Швеции ни один умный человек не решился бы на это, — говорил он и сейчас, на ходу оборачиваясь через плечо к Бою. — Ну, я понимаю, попутешествовать. Ну, я понимаю, посмотреть. Ну, я понимаю, поохотиться. Но так — на целый год к дикарям! К людоедам! И ещё по собственному желанию!.. Очень странный человек! Ты слышишь, Бой, это очень странный человек.
Бой плохо понимал Ульсона, но он кивал головой, и Ульсону казалось, что Бой тоже согласен с ним.
— Если бы не мой домик в Мальме, я ни за что бы не поехал с ним, — продолжал Ульсон, — но я хочу непременно построить себе домик на эти деньги. Знаешь, Бой, у меня будут белые занавески, цветы в горшках и медные кастрюли на кухне. Я очень люблю медные кастрюли, Бой. А за домом у меня будет огород — у нас в Мальме все разводят огороды. Я посажу там капусту — вот такие кочаны капусты! Репу— вот такую репу! Редис — вот такой редис! Это будут настоящие овощи. А по утрам я буду пить кофе со сдобной булкой и курить трубочку. Понимаешь, Бой, — трубочку! Вот так: паф, паф, паф!..
И Ульсон сделал вид, будто выпускает клубы дыма из своей воображаемой трубки.
— Странный человек! Это очень странный человек! — продолжал Ульсон. — Ты знаешь, я очень много слышал о нём на корабле. Оказывается, он уже не впервой идёт на такое дело. Несколько лет тому назйд он путешествовал в этой… как её… в Аравии… Ну, словом, на берегу Красного моря. Морских животных исследовал каких-то, собирал ракушки, слизняков. И совершенно один! Понимаешь, совершенно один! А арабы эти тоже не из приятных. Увидят европейца— чик! — и готово!.. Не пускали к себе. Так наш-то что придумал! Представь себе: обрил голову, лицо и руки выкрасил коричневой краской, на плечи накинул бурнус — одежду такую арабскую — и один днём и ночью — вот таким арабом по всему побережью за своими паучками! Говорили мне на корабле, что нелёгкое было дело, совсем нелёгкое. И лихорадка его била, и солнце жгло, и с разбойниками встречаться приходилось, и цингой он там болел, и дикие звери на него нападали — и, видите, всё ему нипочём! Не отшибло охоты. Сначала к арабам, теперь к папуасам. Награду ему за это какую обещали? Или орден? Прямо даже не поймёшь как следует. Но только странный человек! Очень странный!
И Ульсон снова остановился, чтобы перевести дух, но Бой как будто даже и не слушал его.
Вытянув шею, он встревоженно прислушивался к чему-то. Из-за кустов глухо доносились голоса.
— Это господин, — сказал Бой, обернувшись к Ульсону: —Это есть голос господина. Может, господину есть плохо?
И Бой решительно двинулся вперёд.
НОВЫЕ ЗНАКОМЫЕ
Маклай и Туй стояли на площадке между хижинами и хлопали друг друга по рукам.
— Туй! — кричал Маклай.
— Маклай! — кричал Туй. И оба улыбались друг другу.
Ульсон и Бой, выбежавшие из кустов, с удивлением смотрели на них.
— Всё хорошо! — сказал Маклай. — Вот мы уже и подружились. Ульсон, нет ли у вас табаку? Мне хочется что-нибудь подарить Тую.
Ульсон молча вытащил из кармана пачку табаку и протянул Тую. Туй повертел её и, не зная, что делать с подарком, сунул пачку за свой браслет.
Затем он повернулся к зарослям и что-то крикнул на своём гортанном наречии. '.
Ветки легонько шевельнулись. То здесь, то там среди раздвинутой листвы показывались курчавые головы и тёмно-коричневые руки. Туй делал знаки, приглашая людей подойти поближе, но папуасы стояли не двигаясь.
— Подходите, подходите, не церемоньтесь. Будьте как дома, — ободрял их расхрабрившийся Ульсон, подмигивая Маклаю, но не делая ни одного шага вперёд.
Папуасы жались друг к другу и молчали. Маклай взял одного из них за руку и вывел на середину площадки. Потом второго. Потом третьего. Их было человек восемь, и каждого из них нужно было вывести за руку и усадить в кружок на самой середине площадки. Это было не так уж легко. Маклай отёр пот со лба и, усадивши последнего, сел сам среди них на камень.
— Ну, Ульсон, — сказал он, — что у нас есть с собой? Давайте сюда!
Из сумок, перекинутых через плечо, Ульсон и Бой доставали всякую мелочь.
Здесь были и бусы, и гвозди, и крючки для рыбной ловли, и обрывки ярких материй.
Папуасы с любопытством присматривались к диковинным подаркам и охотно, хотя и осторожно брали их из рук Маклая.
— Нет, ты только посмотри на них! — шептал Ульсон на ухо Бою. — Ну мыслимое ли дело, чтобы христианин и приличный человек водил компанию с этими субъектами? Посмотри, какие на них ожерелья. Будь я проклят, если они не из собачьих зубов! А что они делают со своими носами! Посмотри, каких палочек понатыкали они туда. Некоторые, ей-богу, не тоньше моего карандаша. А у этого вместо палочки— кость. А у этого — раковина! А посмотри, какие волосы! Ведь они же выкрашены красной глиной!.. А в волосах — цветы, перья, деревянные гребни, рыбьи кости! Вот франты так франты! Воображаю, сколько бы дали в Швеции, чтоб только посмотреть на них! Вот захватить бы туда с собою парочку! Только наш-то разве согласится на это! Он и разговаривает с ними, как с родными братьями. По плечу трёп-лет, смеётся, за руку берёт… И это белый человек! Знаменитый учёный!
И Ульсон даже передёрнул плечами от возмущения.
Бусы, гвозди и ленты были розданы. Папуасы радостно вскрикивали, хлопали в ладоши, пробовали гвозди на зубок и с увлечением тыкали тонкие травинки в отверстия бус. Обменявшись с Туем несколькими фразами, двое юношей направились к хижинам. Оттуда они вынесли кокосовые орехи, связки банйнов и даже двух поросят, крепко-накрепко связанных лианами.
Маклай с удивлением смотрел на груды провизии, сложенной у его ног. Туй смеялся подбоченившись. Ульсон ткнул ногой в поросёнка и одобрительно хмыкнул:
— Ну что ж, поросята ничего. Не хуже, чем в Мальме. Я думаю, следует взять.
Маклай обернулся к Тую И решительно замотал головой.
— Не надо! Мне ничего не надо! — говорил он. — Оставьте это у себя. Слышишь, Туй, оставь это себе!
Но Туй тоже замотал головой. Он повелительно протянул руку сначала к поросятам, а потом к Маклаю. «Твоё», — говорил этот жест.
Маклай устало пожал плечами:
— Ну, что ж поделаешь! Значит, такой у них обычай. Бери поросят, Бой.
Но папуасские юноши сами наклонились к своим подаркам. Они высоко подняли их над головой и остановились, ожидая приказа Маклая.
Маклай посмотрел ещё раз вокруг себя. Тонкий месяц, точно запутавшись в перистых листьях пальмы, уже светлел на бледно-зелёном нёбе. Вечер подошёл незаметно и быстро. Темнее стали деревья. Плотнее — кусты. Только вершина горы ещё светилась вдали розово и нежно. И ещё сильнее пахли цветы, свисающие с узловатых, изогнутых веток, похожих на гигантских змей.
— Пора на «Витязь». — Маклай, повернувшись к папуасам, вдруг поклонился им низко и серьёзно.
Папуасы как будто поняли его. Юноши ещё выше подняли свою ношу и двинулись вперёд, показывая дорогу Маклаю. Остальные пошли сзади, переговариваясь и перешёптываясь между собой. Кто-то затянул песню. Отрывистые звуки были однообразны и заунывны. Дорога спускалась к морю уступами, и сигнальные огни «Витязя» были видны ещё издалека.
Шлюпка была на месте. Волны с тихим шипением бились о её корму. Маклай прыгнул в лодку и показал Тую на место возле себя. Туй нерешительно покачал головой. Молчали и остальные папуасы, но когда шлюпка стала удаляться, две лёгкие пироги поплыли за ней и проводили её до «Витязя».
ДОМИК НА СВАЯХ
Для своего дома Миклухо-Маклай выбрал место на самом берегу моря. Там росли большие деревья, бежал ручей, цепкие растения обвивали высокие стволы. Место было уединённое и красивое.
Ещё с мостика «Витязя» Маклай успел хорошо разглядеть этот гористый и зелёный берег.
Все эти дни, пока «Витязь» стоял в заливе, Николай Николаевич подолгу не отрываясь смотрел в бинокль на кудрявые лесистые горы, коралловые рифы и редкие жёлтые отмели — пристани пирог.
Ему нравились светлые долины, разрезавшие тёмные массивы лесов, синее, как синька, нёбо, пена прибоя у красных и лиловых камней.
Отсюда, с мостика корвета, он наметил и место для своего жилья.
В тени двух громадных деревьев корабельные плотники вбили высокие сваи.
Лёгкая хижина, наполовину из дерева, наполовину из брезента, была готова в несколько дней. Крышу сделали из циновок, искусно сплетённых Боем из листьев кокосовой пальмы. У одной стены поместился большой некрашеный стол. Два больших деревянных ящика, поставленных рядом, заменяли кровать.
Ульсон, охая и ахая, суетился возле вещей, сгружаемых с корвета на берег.
Вещей было немного. Главное место среди них занимали инструменты, книги, оружие.
Запасаться провизией, удобной одеждой, уютными креслами и мягкими постелями у Маклая не было охоты, да не было и денег. Все его сбережения, всё, что ему удалось выхлопотать у Географического общества, — всё это целиком ушло на инструменты, на жалованье Ульсону и Бою.
Где уж там думать о вкусных консервах и аппетитных банках какао, о ящиках с хрустящим печеньем и плитках шоколада, о запасах платья и удобной обуви!
Да Маклая не слишком заботило это.
Главное у него было: стол для микроскопа, ружьё для охоты, сеть для рыбной ловли. А рядом с ним, бок 6 бок, жил незнакомый и загадочный народ — папуасы.
Хижина была почти готова. Маклай терпеливо выслушивал воркотню Ульсона и старательно прибивал полки для книг и для своих будущих коллекций. Расхрабрившиеся папуасы каждый день приходили смотреть на работу белых людей. Всё удивляло их: и блестящие на солнце топоры, и свистящий рубанок, и ящик с гвоздями. Они переговаривались между собой, смеялись, хлопали ладонями о колени и иногда, подхватив оброненный крючок или винт, долго разглядывали незнакомую вещь, покачивая головой.
Вступать в разговоры с белыми они не решались. Только один Туй, первый друг Маклая, храбро подходил к самому дому, трогал Маклая за руку и даже частенько посиживал на ступеньках уже готового крыльца. Однажды он остановил Маклая и придержал его за рукав. Лицо его было взволнованно, брови сдвинуты. Сразу было видно, что ему хочется сказать что-то очень и очень важное.
— Что ты, Туй? — спросил его Маклай.
Туй показал на корвет и потом широко махнул рукой. Маклай понял.
— Уедет, — подтвердил он. — Корабль уедет, а я останусь здесь. В этом доме.
Туй вздохнул, сделал грустное лицо и быстро быстро заговорил на своём непонятном наречии.
Слова были непонятны, но Туй так выразительно размахивал руками, так подпрыгивал, так крепко закрывал глаза, так живо бросал воображаемое копьё, так сердито рубил голой ладонью сваи хижины, что Маклай понял сразу всё, что он хотел ему сказать.
Корабль уйдёт, говорил Туй, Маклай останется один. Из соседних деревень придут злые люди. Они разрушат хижину, они убьют Маклая копьём. Маклай— хороший человек. Туй не хочет смерти Маклая. Пусть Маклай садится в свою большую лодку и уезжает далеко-далеко. Здесь ему будет плохо.
Маклай посмотрел на море. Корвет готовился к отплытию. Ещё несколько часов — и последняя струйка пароходного дыма скроется вон за тем мысом. Маклай останется один.
Не слишком ли трудную задачу он взял на себя? Не прав ли Туй, предостерегая его? Доведёт ли он до конца свою работу? Сумеет ли доказать, что папуасы — такие же люди, как европейцы, что все народы на земле равноценны и нет среди них высших и низших рас? И не лучше ли, пока не поздно, прыгнуть с вещами в шлюпку и вернуться на «Витязь»?
Маклай тряхнул головой и улыбнулся Тую.
— Ничего, дружок! — сказал он ему. — Никто меня не съест, и никто меня не убьёт. Всё будет хорошо. Очень хорошо. А на добром слове — спасибо.
И он выбрал в ящике самый большой и блестящий гвоздь и подал его Тую.
СТРЕЛА НА ДЕРЕВЕ
Маклай улыбался, но предсказания Туя всё-таки встревожили его.
Он взял острый нож и подошёл к одному из ближайших деревьев. Дерево было громадное. Высокий гладкий ствол поднимался стремительно и ровно. На мощных ветвях шумели листья. Какая-то любопытная птица звонко кричала на самой верхушке.
Маклай вонзил нож в толстую кору и взрезал её — длинная стрела остриём вниз забелела на тёмном стволе. Маклай отошёл и посмотрел на неё издали. Она была видна ясно и отчётливо. Здесь, под этим деревом, Маклай спрячет свой замётки и дневники, если ему и в самом деле будет грозить опасность. Что бы ни случилось, самое важное — работа, она не должна исчезнуть бесследно.
Письма были написаны. Собраны все вещи. Маклай в последний раз стоял на палубе «Витязя».
— Спасибо, — говорил он, пожимая руку капитану Назимову. — Я вам очень, очень благодарен за вашу помощь. Не забудьте только о моих бумагах. Если меня съедят…
— И съедят! — согласился капитан.
— …или просто убьют, — невозмутимо продолжал Маклай, — я всё же перед этим успею спрятать записки. Передайте их Географическому обществу. Передайте их моей родине, капитан!
— Да вы ещё подумайте! — почти закричал капитан, хватая Маклая за пуговицу. — Ещё ведь не поздно. Плюньте вы на этих дикарей с их происхождением. И не всё ли равно, какой они там расы? Дикари и дикари, и так видно!
Маклай сдвинул брови и тихонько освободил свою пуговицу.
— Мой учитель Чернышевский, — сказал он, отчеканивая каждое слово, — писал, что между людьми белой и цветной расы нет, по существу, никакого различия. Он писал о том, что все человеческие расы происходят от одного ствола, как ветви одного дерева, как ручьи из одного озера. Он всегда повторял, что люди, которые утверждают иное, делают плохое и нечестное дело. Они говорят, будто люди с белой кожей должны быть господами, люди с цветной кожей — рабами. Белым они отдают всю землю, цветных же толкают к нищете и вымиранию. Доказать, что все люди равны, — стало делом моей жизни. Но нам нужны факты. Мы должны исследовать. Мы должны изучать. Мы должны собрать тысячу доказательств, чтобы разбить наших врагов. И я соберу их здесь, на этом берегу, среди этих папуасов. Я буду учиться их языку, изучать их обычаи, собирать их сказки, исследовать строение их тела, волос, кожи. Я докажу, что они способны на всё, на что способен белый, что нет высших и низших, нет рабов и повелителей…
Так длинно Маклай говорил очень редко. Надо было уж очень рассердить его или задеть за живое, чтобы он сказал такую пространную речь. Но капитан и вправду задел его за живое. Отчего это неглупые люди не понимают таких пустяков? Разве задача Маклая — не большая задача? Разве это нужно доказывать и объяснять?
— Ну хорошо, хорошо! — уговаривал капитан рассердившегося Маклая. — Поезжайте к своим папуасам и успокойтесь. Дело хорошее, спорить не буду. Только всё-таки будьте поосторожней. Как личного одолжения прошу, голубчик. Сказки сказками, а человечье мясо ваши папуасы всё-таки кушают. Уж как-нибудь постарайтесь не попасться им на обед. Приятного мало!
Маклай засмеялся и потрепал капитана по плечу.
— Обойдётся! — уверенно сказал он. — Кто же ест своих друзей? А я к ним еду как друг. Не поймут? Значит, моя вина. А о бумагах всё-таки не забудьте. Самое высокое дерево и стрела на нём. Там и копайте. И… кланяйтесь России.
ПОСЛЕДНИЙ САЛЮТ
— Спустите флаг, — сказал Маклай Ульсону. — «Витязь» уже поднял якорь.
Ульсон подошёл к дереву, но остановился, не в силах поднять руки. Его колени дрожали, на глазах блестели слёзы.
— Вы, кажется, боитесь? — спросил его Маклай. — Ну так что ж — ещё не поздно. «Витязь» ещё здесь. Если хотите, вы можете ехать. Я останусь вдвоём с Боем. Только торопитесь. У вас всего несколько минут.
Ульсон сделал два-три шага и остановился. Решительный голос Маклая успокоил его. Он поднял голову и посмотрел на Николая Николаевича.
Маклай стоял у дерева, на верхушке которого развевался флаг. Лицо его было спокойно, движения уверенны. Руки ловко потянули верёвку, и флаг медленно пополз вниз, салютуя уходящему кораблю:
«Прощай, «Витязь»! Прощай!»
Дым белой лентой растянулся над океаном. Корвет делался всё меньше и меньше.
Казалось, он таял в голубоватом тумане моря.
Глазам было больно от солнца и ослепительного блеска воды, но Маклай смотрел не мигая на уходящий, тающий вдали корабль.
— Прощай, «Витязь»! — сказал он ещё раз тихонько и повернул к своему дому.
Ульсон и Бой разбирали вещи.
Набрав гвоздей в рот, Ульсон прибивал над своей постелью портрет жены. На ней было смешное платье с оборками и бантами и высокая шляпа с перьями.
Маклай подошёл к своему столу. Листы бумаги уже лежали на нём аккуратной стопочкой. В чернильнице темнели свежие чернила. Карандаши были очинены и остры. Солнце блестело на медной трубке микроскопа. Лёгкая тень от шевелящихся веток колыхалась на книгах, на свежевыструганных досках стола.
Маклай сел на скамью и открыл тетрадь. — Вы бы лучше зарядили ружья, — шепнул ему на ухо Ульсон, встревоженно поглядывая в сторону. — Я уверен, что они понадобятся нам ещё сегодня ночью. Смотрите, эти черномазые уже лезут к нам.
Маклай посмотрел на берег. Папуасы плясали у воды. Они размахивали копьями. Движения были воинственны и грозны. Перья колыхались на их головах. Коричневые руки поднимались и опускались в такт, как будто грозили кому-то.
— Это они радуются, что «Витязь» ушёл, — продолжал шептать посеревший от страха Ульсон.
Он выронил свой молоток, не окончив работы, и портрет нарядной жены упал на пол.
— Они знают, что мы одни, и вы увидите, что они сделают с нами сегодня же ночью…
— Глупости! — резко прервал его Маклай. — Если вы бойтесь, спрячьтесь куда-нибудь, но только не показывайтесь им в таком виде. Они не должны знать, что мы их можем бояться. Мы их не боимся! Понятно?
И, сдвинув брови, Маклай вышел на крыльцо. Папуасы смотрели издали на белого человека и его дом.
Лица их были суровы, движения решительны. «Ты нам не нужен, — говорили их жесты. — Уходи! Уходи от нас, чужой человек. Вот море! Уходи! На нашем берегу тебе нет места!»
От толпы папуасов отделился Туй. На этот раз он уже не улыбался. Твёрдыми шагами он шёл к хижине. Он смело шагнул на ступеньку и протянул руку к двери. Он хотел войти в хижину как хозяин, но Маклай остановил его.
— Нет, Туй! — сказал тихо, но серьёзно Маклай. — Туда тебе нельзя. Здесь — табу. Понимаешь — табу! Запрёт.
Туй сердито нахмурился и сделал ещё шаг вперёд. Маклай не шевельнулся. Опершись рукой о притолоку, он стоял в дверях и смотрел в глаза Тую. Потом лёгкая улыбка пробежала по его лицу. — Не хмурься, Туй, — весело сказал он. — Сюда нельзя. Здесь — табу, — и, приложив руку ко рту, показал, что хочет пить. — Принеси мне кокосовых орехов. Я хочу пить! Понимаешь, Туй, много, много хороших кокосовых орехов.
Туй понял. Слова «кокосовые орехи» были сказаны на его языке — за эти дни Маклай успел научиться кое-чему.
Туй посмотрел на бледное лицо Маклая. Брови его раздвинулись. Он задумался.
Но думал Туй недолго. Ему стало жалко голодного и бледного человека. Он снисходительно потрогал его мускулы, снисходительно кивнул головой и, обернувшись, что-то крикнул своим товарищам.
Маклай не понимал его слов. Но улыбка стала шире. Он догадался, о чём крикнул Туй своим товарищам.
— Не бойтесь его! — крикнул Туй. — Он ничего не хочет, кроме кокосовых орехов. Он не будет делать нам зла. Да и руки его куда слабее наших. Пойдём и принесём ему то, что он просит.
Вооружённые папуасы внимательно выслушали Туя. Копья их опустились. Они повернулись к Маклаю спиной и медленно вошли в густую заросль кустов. Помедлив минутку, Туй махнул на прощание рукой и пошёл за ними.
Маклай обернулся и посмотрел на Ульсона. Крупные капли пота блестели у шведа на лбу. Рука с молотком чуть-чуть дрожала. Гвозди сыпались из разжатой ладони…
— Идите и прибивайте свой карточки, Ульсон, — сказал Маклай. — Всё в порядке.
И, насмешливо поклонившись, он поднял с полу упавшие гвозди.
НОЧНАЯ ВАХТА
Первые ночи дежурили в три смены. Самую длинную и утомительную ночную вахту Маклай брал на себя.
Заложив руки за спину, он расхаживал взад и вперёд перед домом.
Время от времени он тоненько насвистывал себе под нос, и тогда проснувшаяся на минуту птица отвечала ему беспокойным и отрывистым чиликаньем.
Спать не хотелось — так красиво и необычно было всё вокруг. Светилось море. Звёзды были спокойны и огромны. От камней и песка поднималось тепло; казалось, что земля дышит во сне.
С крыльца, от мешка с собранными за день морскими водорослями и ракушками, пахло тиной и сыростью.
Шелестел прибой, тихо шуршали листья, цикады стрекотали неуёмно и резко.
Иногда казалось, что кто-то крадётся меж кустов мягкими и сильными шагами. Маклай настораживался, но не двигался с места. Он знал, что крупных животных на острове нет, это могли быть только люди. Но это были и не люди — это билось сердце самого Маклая, тяжёлыми ударами стучала в висках кровь. Страха не было, но не было и настоящего покоя. Приходили на ум рассказы о вероломстве папуасов, вспоминались закопчённые черепа в глубине хижин, предупреждения Туя.
Чтобы успокоиться, Маклай затягивал вполголоса песню. На берегу Новой Гвинеи звучала украинская мелодия. Ещё в детстве слышал он её от отца.
— «Зиро-оньки ясные, зирки прекрасные, — старательно выводил Маклай, — ви-исть принесите з ридного краю…»
Но звёзды, которые он просил принести весть о родине, слушали и молчали. Тогда Маклай присаживался на срубленное дерево и тоже слушал и молчал. Недовольно ворча, заспанный Ульсон шёл к нему на смену. Он долго почёсывался и бранился.
— Сколько комаров! — говорил он. — Не помогают никакие сетки! Посмотрите, какие подушки у меня на руках и ногах. Это всё комары.
Он закуривал трубочку и усаживался на дерево рядом с Маклаем. Красноватый огонёк светился в темноте. Маклай молчал и думал. Словоохотливый Ульсон не замечал этого.
— Этот Туй — тоже продувная бестия, — говорил он. — Вертится всё время здесь то один, то со своими сыновьями. Почему они не работают? У них, верно, нет даже огородов?
— У них есть плантации сахарного тростника, — коротко ответил Маклай. — Женщины работают на этих плантациях.
Ульсон неодобрительно покачал головой:
— Здесь слишком много растёт всего на деревьях. Им нужно только протянуть руку и взять. Это нехорошо. Это развивает в человеке лень. Было бы лучше, если бы они копали землю и сажали капусту, как все приличные люди. А скажите, пожалуйста, — продолжал он без всякого перехода, — у нас в Швеции не могли бы расти такие деревья? Мне кажется, это несправедливо, что каким-то цветным дано то, чего нет у настоящих, белых людей. Моей жене тоже было бы приятно есть бананы прямо с дерева!..
Но Маклай уже не слушал Ульсона:
— Спокойной вахты, Ульсон. Я постараюсь заснуть. Завтра чуть свет я пойду побродить. Не беспокойтесь, если вернусь поздно.
— Нет, не очень поздно! — умолял Ульсон. — Пожалуйста, не очень поздно! И не забудьте взять с собой оружие.
Но Маклай только пожал плечами:
— Я беру оружие только на охоту. А к людям я хожу без оружия. Завтра я иду к людям, Ульсон!
И, поглядев ещё раз на море и звёзды, Маклай поднялся в своё жилище,
НОВАЯ ДЕРЕВНЯ
Утром Маклай ещё раз проверил своё решение.
«Конечно, всякий меня назовёт чудаком, — говорил он сам себе, прилаживая дорожный мешок. — Может быть, я и вправду чудак. Папуасы вовсе не обязаны видеть во мне непременно друга. Они могут напасть на меня, и тогда я должен буду защищаться. Значит, револьвер должен быть со мной. Так. Хорошо. А с другой стороны, что я сделаю со своим револьвером против сотни сильных и ловких людей? Перестреляю человек пять или шесть, а потом всё равно сдамся. Легче ли мне будет умирать, если я убью этих пятерых? Думаю, что нет!» Маклай взял в руки револьвер и подбросил его на ладони.
«А главное, опасно то, что я и сам не знаю, как буду вести себя с такой штучкой в кармане. Вдруг мне не понравится что-нибудь в обращении папуасов? Предположим, что я рассержусь и выйду из себя. Кто может ручаться, что я не выстрелю, пускай даже в воздух? Какая же будет у меня потом дружба с папуасами? Никакой, конечно!»
Маклай решительно сунул револьвер в открытый ящик стола. Револьвер остался дома. Вместо него Маклай положил в карман записную книжку и карандаш.
Ульсон и Бой спали. Туман ещё цеплялся за ветки деревьев и стлался по земле. Маклай вышел на тропинку и углубился в лес. Ему хотелось пройти в Горенду, в деревню, в которой он впервые встретил Туя.
Жители Горенду были ближайшими соседями Маклая. Это оттуда доносились по ночам глухие звуки дудок и барабанов — больших, искусно выдолбленных обрубков дерева. Это над Горенду поднимались по утрам высокие столбы дыма. Это оттуда к хижине Маклая приходили каждый день молчаливые и любопытные гости.
Горенду была близко, и Маклаю казалось, что тропинка сама приведёт его к ней.
Шагалось легко. Солнце было ещё низко. Утренний лес был полон росы, блеска, птичьих голосов. Ноги точно сами перепрыгивали через корни деревьев. Плечи легко раздвигали ветки вьющихся растений.
Резкий крик птиц лори привлёк внимание Маклая.
Он поднял голову. Птицы перелетали с ветки на ветку, похожие на пёстрые, неожиданно ожившие цветы. Красные, жёлтые, синие крылья были ещё ярче от солнечного блеска, сочившегося меж листьев.
Маклай вдруг остановился. Прямо над его головой, совсем невысоко, вспорхнула птица, не похожая на остальных нарядных своих подруг.
Это была кокки — птица-шалашник, размером и чёрно-сизым оперением сразу напомнившая Маклаю его земляч