Другой “любезный” маневр заключался в том, чтобы заставить взрослых рабочих мужчин работать 12 – 15 часов, а затем объявить этот факт вернейшим выражением подлинных пролетарских желаний. Но “безжалостный” фабричный инспектор Леонард Хорнер опять оказался тут как тут. Большинство “сверхурочников” заявило, что “они охотно предпочли бы работать по 10 часов за меньшую заработную плату, но у них не было выбора: среди них так много безработных, так много прядильщиков вынуждено работать в качестве простых сучильщиков, что если бы они отказались от удлинения рабочего дня, их места тотчас были бы заняты другими, так что для них вопрос сводился к следующему: или работать более долгое время – или оказаться на мостовой”.[337]
Предварительный поход капитала окончился неудачей, и закон о десятичасовом рабочем дне вступил в силу 1 мая 1848 года. Между тем фиаско чартистской партии, вожди которой были заключены в тюрьмы и организация которой была разрушена, поколебало веру рабочего класса Англии в свои силы. Вскоре после этого парижское июньское восстание и его кровавое подавление объединили как в континентальной Европе, так и в Англии под одним общим лозунгом спасения собственности, религии, семьи и общества все фракции господствующих классов: земельных собственников и капиталистов, биржевых волков и лавочников, протекционистов и фритредеров, правительство и оппозицию, попов и вольнодумцев, молодых блудниц и старых монахинь! Рабочий класс был повсюду предан анафеме, подвергся гонениям, был поставлен под действие “закона о подозрительных”. Таким образом, господа фабриканты могли не стесняться. Они подняли открытый бунт не только против десятичасового закона, но и против всего законодательства, которое, начиная с 1833 г., стремилось несколько обуздать “свободное” высасывание рабочей силы. Это был бунт в защиту рабства в миниатюре, который более двух лет проводился с циничной бесцеремонностью, с террористической энергией, причем это было тем проще, что взбунтовавшийся капиталист ничем не рисковал, кроме шкуры своего рабочего.
Для понимания последующего необходимо напомнить, что фабричные акты 1833, 1844 и 1847 гг. все три сохраняют свою законную силу, поскольку один не вносит каких-нибудь изменений в другой. что ни один из них не ограничивает рабочего дня рабочих мужчин старше 18 лет и что с 1833 г. пятнадцатичасовой период от 51/2 ча-сов утра до 81/2 часов вечера оставался законным “днем”, в границах которого только и должен был укладываться на предписываемых законом условиях сначала двенадцатичасовой, а позже десятичасовой труд подростков и женщин.
Фабриканты в некоторых местах начали с того, что уволили часть, в некоторых случаях половину, запятых у них подростков и работниц и восстановили взамен почти исчезнувший ночной труд взрослых рабочих мужчин. Закон о десятичасовом рабочем дне, уверяли они, не дает им иного выхода!.[338]
Второй шаг касался узаконенных перерывов для еды. Послушаем, что говорят фабричные инспектора:
“Со времени ограничения рабочего дня десятью часами фабрикаты утверждают, хотя на практике они еще и не проводят до конца свои взгляды, что они в до-статочной мере исполняют предписание закона, если при работе, например, от 9 ча-сов утра до 7 часов вечера, они дают на еду один час до 9 часов утра и 1/2 часа после 7 часов вечера, предоставляя, таким образом, рабочим 11/2 часа на принятие пиши. В некоторых случаях они предоставляют теперь полчаса или целый час на обед, но, в то же время, настаивают на том, что они вовсе не обязаны включать какую бы то ни было часть этих 11/2 часов в десятичасовой рабочий день”.[339]
Таким образом, господа фабриканты утверждали, будто педантично точные постановления акта 1844 г. относительно времени, предназначенного для еды, дают рабочим только разрешение есть и пить до своего прихода на фабрику и после ухода с нее, т. е. у себя дома! А почему бы рабочим и не обедать до 9 часов утра? Однако королевские юристы решили, что предписанное законом время на еду “должно даваться в перерывы действительного рабочего дня и что противозаконно заставлять работать без перерыва 10 часов подряд, с 9 часов утра до 7 часов вечера”.[340]
После этих благодушных демонстраций капитал в виде подготовки к бунту сделал шаг, который соответствовал букве закона 1844 г. и, следовательно, был легален.
Конечно, закон 1844 г. воспрещал использовать на работе после 1 часа дня тех детей 8 – 13 лет, которые работали до 12 часов дня. Но он нисколько не регулировал 61/2-часовой труд детей, рабочее время которых начиналось в 12 часов или позже! Поэтому восьмилетние дети, приступившие к работе в 12 часов дня, могли применяться от 12 до 1 часа, что составляет 1 час, от 2 часов до 4 часов пополудни, что составляет 2 часа, и от 5 до 81/2 часов вечера, что составляет 31/2 часа, итого законных 61/2 часов! Или еще лучше. Чтобы приурочить применение труда детей к труду взрослых рабочих-мужчин, работавших до 81/2 часов вечера, фабрикантам стоило только не давать детям работы до 2 часов пополудни, а затем держать их на фабрике без всяких перерывов до 81/2 часов вечера!
“А теперь уже прямо признается, что в последнее время, вследствие алчного стремления фабрикантов держать машины в ходу дольше 10 часов в сутки, в Англии установилась практика заставлять 8—13-летних детей обоего пола работать, по уходе всех подростков и женщин, с одними взрослыми мужчинами до 81/2 часов вечера”.[341]
Рабочие и фабричные инспектора протестовали по гигиеническим и моральным соображениям. Но капитал отвечал:
“На голову мою мои поступки
Пусть падают. Я требую суда
Законного, – я требую уплаты
По векселю”.
В самом деле, по статистическим данным, представленным в палату общин 26 июля 1850 г., на 15 июля 1850 г. 3742 ребенка на 257 фабриках, несмотря на все протесты, подвергались этой “практике”.[342]Но и этого мало! Рысий глаз капитала открыл, что акт 1844 г. не разрешает пятичасовой работы в дообеденное время без перерыва для отдыха, продолжающегося, по крайней мере, 30 минут, но не предписывает ничего подобного относительно послеобеденной работы. Поэтому он потребовал и добился удовольствия заставлять восьмилетних детей-рабочих не только надрываться над работой, но и голодать непрерывно от 2 часов пополудни до 81/2 часов вечера!
“Да, грудь его; так сказано в расписке!”[343]
Эта достойная Шейлока приверженность букве закона 1844 г., поскольку он регулирует труд детей, должна была, однако, просто подготовить открытый бунт против этого же самого закона, поскольку он регулирует труд “подростков и женщин”. Необходимо напомнить, что уничтожение “неправильной Relaissystem” составляет главную цель и главное содержание этого закона. Фабриканты открыли свой бунт простым заявлением, что пункты акта 1844 г., воспрещающие произвольное использование рабочей силы подростков и женщин в произвольные короткие промежутки пятнадцатичасового фабричного дня, были
“сравнительно безвредными (comparatively harmless) до тех пор, пока рабочее время было ограничено 12 часами. При законе о десятичасовом рабочем дне они являются невыносимой несправедливостью (hardship)”.[344]
Поэтому они самым хладнокровным образом объявили инспекторам, что не будут считаться с буквой закона, и намерены ввести старую систему собственной властью.[345]Это будет, мол, в интересах самих же рабочих, сбитых с толку дурными советами, так как
“даст возможность платить им более высокую заработную плату”. “Это – единственное средство сохранить при десятичасовом законе промышленное преобладание Великобритании”.[346]“Возможно, что при системе смен несколько затруднительно обнаруживать нарушения закона, но что ж из того? (what of that?) Неужели позволительно относиться к великим промышленным интересам этой страны как к второстепенному делу ради того лишь, чтобы несколько облегчить хлопоты (some little trouble) фабричных инспекторов и их помощников?”.[347]
Все эти уловки, конечно, нисколько не помогли. Фабричные инспектора начали возбуждать судебные преследования. Но вскоре на министра внутренних дел сэра Джорджа Грея обрушилась такая туча петиций фабрикантов, что в циркуляре от 5 августа 1848 г. он рекомендовал инспекторам
“в общем, не преследовать нарушений буквы акта, пока не будет доказано, что Relaissystem злоупотребляют таким образом, что подростки и женщины принуждаются работать более 10 часов”.
После этого фабричный инспектор Дж. Стюарт разрешил так называемую систему смен в течение пятнадцатичасового фабричного дня для всей Шотландии, где она вскоре расцвела по-прежнему. Английские фабричные инспектора, напротив, заявили, что министру не принадлежит диктаторская власть приостанавливать действие законов, и продолжали судебную процедуру против proslavery rebels [бунтовщиков в защиту рабства].
Но что пользы в привлечении к суду, раз суды, county magistrates,[348]выносили оправдательные приговоры? В этих судах заседали господа фабриканты, чтобы судить самих же себя. Приведем пример. Некий Эскригге, от бумагопрядильной фирмы Кершо, Лиз и К°, представил фабричному инспектору своего округа схему Relaissystem. предназначенную для его фабрики. Получив отказ, он сначала не предпринимал никаких дальнейших шагов. Несколько месяцев спустя некий индивидуум по имени Робинзон, тоже бума-гопрядильщик, которому Эскригге был если не Пятницей, то во всяком случае, родственником, предстал перед местным судом в Стокпорте, обвиняемый в том, что ввел у себя систему смен, тождественную той, которую придумал Эскригге. Заседало четверо судей, в том числе 3 бумагопрядильщика, все с тем же непременным Эскригге во главе. Эскригге оправдал Робинзона и заявил, что законное для Робинзона является справедливым и для Эскригге. Опираясь на свое собственное решение, получившее силу закона, он тотчас же ввел эту систему и на своей собственной фабрике.[349]Конечно, уже самый состав этих судов являлся открытым нарушением закона.[350]
“Такого рода судебные фарсы”, – восклицает инспектор Хауэлл, – “вопиют о необходимости положить этому конец... одно из двух: или приспособьте закон к этим приговорам, или же предоставьте выносить решения менее порочному трибуналу, который свои решения сообразует с законом... во всех таких случаях. Приходится страстно желать, чтобы должность судьи была платная!”.[351]
Истолкование акта 1848 г. фабрикантами королевские юристы объявляли нелепым, но спасители общества не позволили сбить себя с толку.
“После того как я попытался принудить к исполнению закона, возбудив 10 преследований в 7 различных судебных округах”, – сообщает Леонард Хорнер, – “и только в одном случае получил поддержку судей... я нахожу бесполезными дальнейшие преследования за нарушение закона. Та часть акта, которая составлена с целью внести единообразие в рабочие часы... уже не существует для Ланкашира. Притом ни у меня, ни у моих помощников нет решительно никаких средств для того, чтобы убедиться, действительно ли на фабриках, на которых господствует так называемая Relaissystem, не заставляют подростков и женщин работать более 10 часов... В конце апреля 1849 г. уже 114 фабрик в моем округе работали по этому методу, и число их в последнее время стремительно возрастает. В общем они работают теперь 131/2 часов, с 6 часов утра до 71/2 часов вечера; в некоторых случаях они работают 15 часов, с 51/2 часов утра до 81/2 часов вечера”.[352]
Уже в декабре 1848 г. у Леонарда Хорнера был список 65 фабрикантов и 29 фабричных надзирателей, которые единогласно утверждали, что при этой Relaissystem никакая система контроля не может воспрепятствовать самому широкому распространению чрезмерного труда.[353]То одни и те же дети и подростки переводятся из прядильной мастерской в ткацкую и т. д., то в течение 15 часов они переводятся (shifted) с одной фабрики на другую.[354]Как прикажете контролировать такую систему,
“которая злоупотребляет словом смена, чтобы с бесконечным многообразием перетасовывать рабочих, как карты, и чтобы ежедневно так передвигать часы труда и отдыха различных лиц, что одна и та же группа рабочих в полном своем составе никогда не действует на прежнем месте в прежнее время!”.[355]
Однако совершенно независимо от действительного чрезмерного труда, эта так называемая Relaissystem явилась таким порождением фантазии капитала, какого никогда не превзошел и Фурье в своих юмористических очерках “courtes seances” 114; правда, здесь притягательная сила труда превратилась в притягательную силу капитала. Посмотрим на эти схемы, созданные фабрикантами и прославленные благонамеренной прессой как образец того, “что может быть сделано при разумной степени тщательности и методичности” (“what a reasonable degree of care and method can accomplish”). Рабочий персонал разделялся иногда на 12 – 15 категорий, составные части которых, в свою очередь, постоянно сменялись. В продолжение пятнадцатичасового фабричного дня капитал притягивал рабочего то на 30 минут, то на час, потом отталкивал его, чтобы затем снова притянуть его на фабрику и снова оттолкнуть, гоняя его через короткие отрезки времени то туда, то сюда, но не выпуская из-под своей власти, пока десятичасовая работа не будет закончена полностью. Это как на театральной сцене, где одни и те же лица должны попеременно выступать в различных сценах различных актов. Но как актер принадлежит сцене в течение всего спектакля, так рабочие принадлежали теперь фабрике в течение всех 15 часов, не считая времени на дорогу до фабрики и обратно. Таким образом, часы отдыха превращались в часы вынужденной праздности, которые гнали подростков в кабак, а молодых работниц в публичный дом. Всякая новая выдумка, которую каждый день преподносил капиталист, стремясь держать свои машины в ходу 12 или 15 часов без увеличения рабочего персонала, приводила к тому, что рабочий должен был проглатывать свою пищу урывками в разное время. Во время агитации за десятичасовой рабочий день фабриканты кричали, что рабочий сброд подает петиции в надежде получить за десятичасовой труд двенадцатичасовую заработную плату. Теперь они перевернули медаль. Они платили десятичасовую заработную плату за распоряжение рабочими силами в течение двенадцати и пятнадцати часов.[356]В этом-то и было все дело, это было фабрикантское издание десятичасового закона! Это были все те же елейные, источающие человеколюбие фритредеры, которые во время агитации против хлебных законов целые 10 лет с точностью до копейки высчитывали рабочим, что при свободном ввозе хлеба было бы совершенно достаточно десятичасового труда, чтобы при средствах, которыми располагает английская промышленность, обогатить капиталистов.[357]
Двухгодичный бунт капитала увенчался, наконец, решением одного из четырех высших судебных учреждений Англии, Суда казначейства, который по одному случаю, представленному на его рассмотрение, 8 февраля 1850 г. вынес решение, что хотя фабриканты и поступали против смысла акта 1844 г., но самый этот акт содержит некоторые слова, делающие его бессмысленным. “Этим решением закон о десятичасовом дне был отменен”.[358]Масса фабрикантов, которые до сих пор опасались применять Relaissystem к подросткам и работницам, теперь ухватились за нее обеими руками.[359]
Но за этой, казалось бы, окончательной победой капитала тотчас же наступил поворот. Рабочие до сих пор оказывали пассивное, хотя упорное и ежедневно возобновляющееся сопротивление. Теперь они начали громко протестовать на грозных митингах в Лан-Кашире и Йоркшире. Значит, так называемый десятичасовой закон – простое мошенничество, парламентское надувательство, он никогда не существовал! Фабричные инспектора настойчиво предупреждали правительство, что классовый антагонизм достиг невероятной степени напряжения. Роптала даже часть фабрикантов:
“Противоречивые решения судов привели к совершенно ненормальному и анархическому положению. Один закон в Йоркшире, другой закон в Ланкашире, третий закон в каком-нибудь приходе Ланкашира, четвертый в его непосредственном соседстве. Фабриканты больших городов имеют возможность обойти закон, фабриканты сельских местностей не находят персонала, необходимого для Relaissystem, и тем более не находят рабочих для переброски с одной фабрики на другую и т. д.”.
А равенство в эксплуатации рабочей силы – это для капитала первое право человека.
При таких обстоятельствах между фабрикантами и рабочими состоялся компромисс, получивший санкцию парламента в новом дополнительном фабричном акте 5 августа 1850 года. Рабочий день “подростков и женщин” был увеличен в первые 5 дней недели с 10 до 101/2 часов и ограничен 71/2 часами в субботу. Работа должна совершаться от 6 часов утра до 6 вечера[360]с 11/2-часовыми перерывами для еды, которые должны предоставляться рабочим в одно и то же время и согласно постановлению 1844 г. и т. д. Этим раз навсегда уничтожалась Relaissystem.[361]Для детского труда сохранил свою силу закон 1844 года.
Одна категория фабрикантов обеспечила себе на этот раз, как и раньше, особые сеньоральные права на пролетарских детей. Это были фабриканты шелка. В 1833 г. они угрожающе вопили, что “если у них отнимут свободу заставлять работать детей всех возрастов по 10 часов в день, то этим остановят их фабрики” (“if the liberty of working children of any age for 10 hours a day were taken away, it would stop their works”). Они якобы не в состоянии купить достаточное количество детей старше 13 лет. Они добились желаемой привилегии. Предлог при позднейшем расследовании оказался сплошной ложью,[362]что, однако, не помешало им целое десятилетие по 10 часов в день тянуть шелковую пряжу из крови маленьких детей, которых для выполнения поручаемой работы приходилось ставить на стулья.[363]Хотя акт 1844 г. “похитил” у них “свободу” эксплуатировать детей моложе 11 лет более 61/2 часов в день, но он обеспечил им зато привилегию эксплуатировать детей 11 – 13 лет по 10 часов в день и отменил установленное для других фабричных детей обязательное посещение школы. На этот раз был выставлен такой предлог:
“Тонкость ткани требует нежности пальцев, которая может быть приобретена лишь при условии раннего поступления на фабрику”.[364]
Из-за нежных пальцев убивали детей, как рогатый скот на юге России бьют ради кожи и сала. Наконец, в 1850 г. привилегия, предоставленная в 1844 г., была сохранена только за сучильными и мотальными цехами; но чтобы возместить убытки лишенного своей “свободы” капитала, рабочее время детей 11 – 13 лет было увеличено с 10 до 101/2 часов. Предлог: “Работа на шелковых фабриках легче, чем на других, и менее вредна для здоровья”.[365]Официальное медицинское обследование впоследствии показало, что, наоборот, “средняя смертность в округах шелкового производства исключительно высока. а для женской части населения она даже выше, чем в округах хлопчатобумажного производства Ланкашира”.[366]
Несмотря на протесты фабричных инспекторов, повторяющиеся каждое полугодие, это безобразие продолжается до настоящего времени.[367]
В общем физическое состояние рабочего населения, на которое распространяется действие фабричного закона, значительно улучшилось. Все отзывы врачей единодушны в этом отношении, и мои личные наблюдения, относящиеся к различным периодам, убедили меня в этом. Тем не менее, не говоря уже о чрезвычайно высокой смертности детей в первые годы жизни, официальные отчеты доктора Гринхау указывают на неблагоприятное состояние здоровья в фабричных округах по сравнению с “земледельческими округами с нормальным состоянием здоровья”. В доказательство привожу, между прочим, следующую таблицу из его отчета 1861 года:
Процент
взрослых мужчин, занятых
в промыш-
ленности
Смертность
от легочных заболеваний на каждые
мужчин
Название округов
Смертность
от легочных заболеваний на каждые
100 000
женщин
Процент
взрослых женщин, занятых
в промыш-
ленности
Род занятий
женщин
14,9
Уиган
18,0
Хлопок
42,6
Блэкберн
34,9
То же
37,3
Галифакс
20,4
Шерсть
41,9
Брэдфорд
30,0
То же
31,0
Маклефилд
26,0
Шелк
14,9
Лик
17,2
То же
36,6
Сток-апон-Трент
19,3
Глиняные изделия
30,4
Вулстантон
13,9
То же
–
Восемь здоровых земледельческих округов
_
_
Закон 1850 г. превратил только для “подростков и женщин” пятнадцатичасовой период с 51/2 часов утра до 81/2 часов вечера в двенадцатичасовой период с 6 часов утра до 6 часов вечера. Следовательно, он не коснулся детей, которых все еще можно было эксплуатировать 1/2 часа до начала и 21/2 часа по окончании этого периода, хотя общая продолжительность их работы не должна была превышать 61/2 часов. При обсуждении закона фабричные инспектора представили парламенту статистические данные относительно позорных злоупотреблений, к которым ведет эта аномалия. Но тщетно. Затаенное намерение заключалось в том, чтобы при помощи детей в годы процветания снова увеличить рабочий день взрослых рабочих до 15 часов. Опыт последующих 3 лет показал, что подобная попытка должна была разбиться о сопротивление взрослых рабочих мужчин.[368]Поэтому акт 1850 г. был, наконец, дополнен в 1853 г. воспрещением “применять труд детей утром до начала и вечером по окончании труда подростков и женщин”. Начиная с этого времени, фабричный акт 1850 г., за немногими исключениями, регулировал в подчиненных ему отраслях промышленности рабочий день всех рабочих.[369]С момента издания первого фабричного акта до этого времени прошло полстолетия.[370]
В “Printworks' Act” (законе о ситцепечатных фабриках и т. д.), изданном в 1845 г., законодательство впервые вышло за пределы своей первоначальной сферы. Неудовольствие, с которым капитал допустил это новое “сумасбродство”, сквозит из каждой строки акта! Он ограничивает рабочий день детей 8 – 13 лет и женщин 16 часами, от 6 часов утра до 10 часов вечера, не устанавливая никакого узаконенного перерыва для еды. Он разрешает изнурять рабочих мужского пола старше 13 лет по благоусмотрению день и ночь напролет.[371]Это парламентский выкидыш.[372]
Все же принцип одержал решительную победу, победив в крупных отраслях промышленности, являющихся специфическим порождением современного способа производства. Поразительное развитие этих отраслей в период 1853 —1860 гг., совершавшееся рука об руку с физическим и моральным возрождением фабричных рабочих, заставило прозреть и самых слепых. Сами фабриканты, у которых путем полувековой гражданской войны шаг за шагом завоевывалось законодательное ограничение и регулирование рабочего дня, хвастливо указывали на контраст между этими отраслями промышленности и теми областями эксплуатации, которые еще оставались “свободными”.[373]Фарисеи “политической экономии” поспешили провозгласить идею необходимости законодательного регулирования рабочего дня новым характерным завоеванием их “науки”.[374]Легко понять, что, после того как магнаты фабрики принуждены были покориться неизбежному и примириться с ним, сила сопротивления капитала постепенно ослабевала, сила же наступления рабочего класса, напротив, возрастала вместе с ростом числа его союзников в общественных слоях, не заинтересованных непосредственно. Этим объясняется сравнительно быстрый прогресс с 1860 года.
Красильни и белильни[375]были подчинены фабричному акту 1850 г. в 1860 г., кружевные фабрики и чулочные заведения – в 1861 году. Следствием первого отчета Комиссии по обследованию условий детского труда (1863 г.) было то, что та же судьба постигла все мануфактуры глиняных изделий (не только гончарные заведения), производство спичек, пистонов, патронов, обойные фабрики, подстригание бархата (fustian cutting) и многочисленные процессы, объединяемые под названием “finishing” (аппретура). В 1863 г. “белильни на открытом воздухе”[376]и пекарни были подчинены особым актам, из которых первый воспрещает, между прочим, работу детей, подростков и женщин в ночное время (от 8 часов вечера и до 6 часов утра), а второй – пользование трудом пекарей-подмастерьев моложе 18 лет между 9 часами вечера и 5 часами утра. Мы еще возвратимся к более поздним предложениям упомянутой комиссии, которые угрожают лишить “свободы” все важные отрасли английского производства, за исключением земледелия, горного дела и транспорта.[377]
7. Борьба за нормальный рабочий день. Влияние английского фабричного законодательства на другие страны
Читатель помнит, что производство прибавочной стоимости, или извлечение прибавочного труда, составляет специфическое содержание и цель капиталистического производства независимо от тех изменений в самом способе производства, которые возникают из подчинения труда капиталу. Он помнит, что с той точки зрения, которую мы до сих пор развивали, только самостоятельный и, следовательно, юридически совершеннолетний рабочий как продавец товара заключает сделку с капиталистом. Поэтому, если в нашем историческом очерке главную роль играет, с одной стороны, современная промышленность, а с другой – труд физически и юридически несовершеннолетних, то первая имела для нас значение только как особая сфера высасывания труда, второй – только как особенно яркий пример этого высасывания. Однако, не забегая вперед, на основании одной лишь общей связи исторических фактов мы приходим к следующим заключениям:
Во-первых. В отраслях промышленности, которые раньше других были революционизированы водой, паром и машинами, в этих первых созданиях современного способа производства, в хлопчатобумажных, шерстяных, льняных, шелковых прядильнях и ткацких, прежде всего находит себе удовлетворение стремление капитала к безграничному и беспощадному удлинению рабочего дня. Изменения материального способа производства и соответствующие изменения в социальных отношениях производителей[378]создают сначала безграничное расширение пределов рабочего дня, а затем уже в виде реакции вызывают общественный контроль, в законодательном порядке ограничивающий рабочий день с его перерывами, регулирующий его и вносящий в него единообразие. Поэтому в течение первой половины XIX века этот контроль устанавливался законодательством лишь в порядке исключения.[379]Но как только этот контроль распространился на первоначальную область нового способа производства, оказалось, что не только многие другие отрасли производства подпали под действие настоящего фабричного режима, но что и мануфактуры с более или менее устаревшими методами производства, как, например, гончарные мастерские, стекольные мастерские и т. д., и старинные ремесла, как, например, пекарное, и, наконец, даже распыленная, так называемая работа на дому, как, например, гвоздарный промысел и т. д.,[380]уже давно настолько же подпали под действие капиталистической эксплуатации, как и фабрика. Поэтому законодательство было вынуждено постепенно отрешиться от своего исключительного характера или же – там, где оно следует римской казуистике, как в Англии, – произвольно объявить фабрикой (factory) всякий дом, в котором работают.[381]
Во-вторых. История регулирования рабочего дня в некоторых отраслях производства и еще продолжающаяся борьба за это регулирование в других наглядно доказывают, что изолированный рабочий, рабочий как “свободный” продавец своей рабочей силы, на известной ступени созревания капиталистического производства не в состоянии оказать какого бы то ни было сопротивления. Поэтому установление нормального рабочего дня является продуктом продолжительной, более или менее скрытой гражданской войны между классом капиталистов и рабочим классом. Так как борьба открывается в сфере современной промышленности, то она разгорается впервые на родине этой промышленности, в Англии.[382]Английские фабричные рабочие были передовыми борцами не только английского рабочего класса, но и современного рабочего класса вообще, точно так же, как их теоретики первые бросили вызов капиталистической теории.[383]Философ фабрики Юр клеймит поэтому как неизгладимый позор английского рабочего класса то обстоятельство, что на своем знамени он начертал “рабство фабричных законов” в противоположность капиталу, который мужественно выступает за “полную свободу труда”.[384]
Франция медленно плетется за Англией. Понадобилась февральская революция для того, чтобы появился на свет двенадцатичасовой закон,[385]который гораздо более неудовлетворителен, чем его английский оригинал. Несмотря на это, французский революционный метод обнаруживает и свои особые преимущества. Одним ударом он диктует всем мастерским и фабрикам без различия один и тот же предел рабочего дня, тогда как английское законодательство нехотя уступает давлению обстоятельств то в том, то в другом пункте и избирает самый верный путь для порождения все новых и новых юридических хитросплетений.[386]Вместе с тем, французский закон провозглашает в качестве принципа то, что завоевывается в Англии лишь для детей, несовершеннолетних и женщин и па что лишь в последнее время начинают предъявляться требования как на общее право.[387]
В Соединенных Штатах Северной Америки всякое самостоятельное рабочее движение оставалось парализованным, пока рабство уродовало часть республики. Труд белых не может освободиться там, где труд черных носит на себе позорное клеймо. Но смерть рабства тотчас же породила новую юную жизнь. Первым плодом Гражданской войны была агитация за восьмичасовой рабочий день, шагающая семимильными шагами локомотива от Атлантического океана до Тихого, от Новой Англии до Калифорнии. Всеобщий рабочий съезд в Балтиморе (август 1866 г.) заявляет: