Введение
Неокантианство – широкое и влиятельное общеевропейское течение в философии и социологии, зародившееся в Германии в конце 60-х годов XIX столетия и получившее распространение за ее пределами.
Актуальность изучения такого течения как неокантианство состоит в том, что неокантианство получило распространение по всей толще философской мысли, формируя различные национальные неокантианские течения и придавая тем самым своему истоку – немецкому неокантианству – поистине мировое значение. Неокантианское течение в социологии обогатило науку рядом ценных открытий, теорий, оригинальной постановкой философского и социологического знания, выдвинуло ряд крупных имен исследователей, внесших весомый вклад в разработку сложных и малоизученных в отечественной и мировой науке проблем.
Тот факт, что неокантианство получило большое распространение в нашей стране, хоть и просуществовало недолго, означает, что это часть нашей истории, а свою историю нужно знать.
Объектом исследования является неокантианское направление в социологии.
Предметом исследования является сравнительный анализ развития неокантианского направления в западно-европейской и отечественной социологии.
Целью курсовой является описание истории становления неокантианского течения.
Для реализации данной цели нужно осуществить ряд задач:
1. Рассмотреть предысторию возникновения неокантианства;
2. Изучить историю формирования течения неокантианства на Западе и в России;
3. Проанализировать идейную сторону неокантианства (идеи мыслителей неокантианского направления);
Неокантианство на западе
Неокантианство имеет свою предысторию в развитии так называемой профессорской философии Германии 50-60-х годов. В 50-х годах толчок к возобновлению углубленных исследований кантонской философии дали скорее не философы, а естествоиспытатели. Герман Гельмгольц (1821-1894), физик и психолог, опубликовал сочинения «О человеческом зрении»1855), «Физиологическая оптика» (1856-1866), вкоторых ощущалось заметное влияние Канта и содержалось немало отсылокк кантовским произведениям.
Во Франции на возрождение философии Канта повлияли Виктор Кузен и Жюль Лашелье. В 50-х годах XIX в. активную роль в защите кантовских идей сыграл Шарль Ренувье (1815-1903 гг.). Его главные произведения: «Опыты общей критики» (три тома, 1854), «Трактат общей логики и логики формальной» (1854), «Рациональная психология» (три тома, 1859), «Принципы природы» (два тома, 1864), «Введение в аналитическую философию истории» (1864), «Персонализм» (1901) – основаны на принципах «неокритицизма», в свою очередь восходящего к Канту.
К середине 60-х годов предпосылки для возрождения кантианства созрели и в Германии. Нужен был внешний толчок, требовалось бросить лозунг, чтобы движение сторонников Канта стало консолидироваться. Это было сделано благодаря появившейся в 1865 г. книге двадцатипятилетнего Отто Либмана (1840-1914) «Кант и эпигоны». В этой книге О. Либмана (одного из наиболее верных и одаренных учеников Куно Фишера, намеревавшегося противопоставить идущему от Ламарка и Дарвина биологизму и физиологизму традиции кантовского критицизма) каждая из глав, а они были посвящены Фихте, Шеллингу, Гегелю и Гербарту, заканчивалась фразой: «Итак, нужно снова вернуться к Канту!» Лозунг «Назад к Канту!» был, таким образом, брошен и услышан в 60-х годах XIX в. В 70-х годах он был подхвачен, прежде всего, лидерами двух главных неокантианских направлений В. Виндельбандом и Г. Когеном, а также их сторонниками и последователями.
Опосредующей это движение фигурой был популярный в свое время философ Ф. А. Ланге (1828-1875). Его обычно причисляют к «физиологическому направлению» в неокантианстве. Наибольшую известность принесла ему двухтомная работа «История материализма и критика его значения в настоящее время» (впервые опубликована в 1866 г., в переработанном виде в 1873 г.). Ф. А. Ланге, получивший философское, психологическое и педагогическое образование в Бонне, с 1870 г. был профессором сначала в Цюрихе, а с 1872 г. до своей смерти в 1875 г. – Марбургского университета. Как правильно отмечают исследователи, его нельзя считать основателем марбургской школы неокантианства, ибо эту школу основал и создал Коген. Однако влияние Ланге на формирование различных направлений в философии конца XIX в. было весьма значительным. Гегельянец Герман Глокнер отмечал, что упомянутая книга Ланге (в ее расширенном варианте) наряду с произведениями Шопенгауэра стала одним из наиболее читаемых произведений немецкой философской литературы. При этом идеи Ланге, как и их влияние, противоречивы. С одной стороны, Ланге опирался на достижения естествоиспытателей, из которых он особо выделял немецких физиологов Иоганна Мюллера и Германа Гельмгольца. Ланге утверждал, что перспективна лишь философия, избирающая своим фундаментом своего рода «физиологические» концепции естествознания, психологии. (При этом современную ему физиологию органов чувств Ланге объявлял развитым и исправленным кантианством.) С другой стороны, материалистические варианты физиологизма Ланге категорически отвергал особенно в случаях, когда материализм, правомерный, по его мнению, в пределах естествознания, перерастал в метафизику, т.е. в общий философский взгляд на природу и человека. Материалистическое мировоззрение, согласно Ланге, неспособно объяснить высшие проявления человеческого духа, развитие искусства и творчество в целом. Оно усиливает эгоистические тенденции в этике.
С одной стороны, Ланге призывал к развитию философии позитивного знания, критикуя не только материалистическую, но и идеалистическую метафизику. Многими своими современниками этот философ был понят как сторонник философского позитивизма. С другой стороны, Ланге считал, что идеализму, если он не будет оставаться беспочвенной метафизикой, а приобретет подпорку в виде естественнонаучных исследований сознания, принадлежит большое будущее. Именно в свете этого противоречия уясняется отношение Ланге к Канту.
Ланге достаточно высоко и в то же время весьма критически оценивает концепцию Канта. В кантовском наследии на первый план выдвигается «Критика чистого разума», в которой в принципе принимаются идеи априоризма, трансцендентальности (т.е. первенства сознания, его явлений), теория синтетических суждений a priori. Однако Ланге не приемлет того способа, каким Кант обосновывает свои главные идеи. Если в кантовском их обосновании главную роль играют абстрактно понятые способности нашего ума, то Ланге предлагает перенести центр тяжести на «физиологическое» оправдание априоризма, подкрепленное исследованиями Мюллера и Гельмгольца. Создается довольно причудливый и противоречивый философский сплав – своего рода физиологический идеализм, или физиологический априоризм, который, несомненно, противоречит и духу и букве кантовского априоризма. Но Ланге, как и другим критикам Канта в конце XIX в., принадлежит та заслуга, что они отказались принять кантовский априоризм в качестве само собой разумеющейся отправной точки философии. Не отвергая тезиса о наличии априорного, т.е. несводимого к опыту, невыводимого из него всеобщего и необходимого знания, Ланге и другие философы – следуя, кстати, лозунгу критицизма, брошенному самим Кантом, – предложили обосновать, генетически вывести, критически осмыслить априоризм.
Сходно отношение Ланге к понятию «вещи самой по себе». И здесь в адрес Канта обращена суровая критика. Канту вменено в вину то, что понятие «вещи самой по себе», которое должно было сохранять функции «пограничного понятия», неопределенного «нечто» как общей причины явлений, – что это понятие обросло у Канта метафизическими, а именно материалистическими предположениями о самостоятельном существовании мира вне нас. Между тем такое предположение, настаивает Ланге, неправомерно в свете априористских оснований учения самого Канта, а также специфического кантовского «эмпиризма», согласно которому мир является нам только в опыте, только через явления. Но если это так, то «внеопытные» заключения о мире вне нас, которые встречаются у Канта, должны быть устранены. Иными словами, из кантовской философии должны быть выкорчеваны корни материализма и материалистического сенсуализма. К этой линии критики Канта примкнет затем, как мы увидим, немалое число неокантианцев.
С именем Ланге связана еще одна тенденция – она проявляется в его книге «Рабочий вопрос в его значении для современности и будущего» (1865), также завоевавшей широкую популярность. Речь идет об обосновании концепции, восходящей к работам Дарвина и Мальтуса и содержащей тревожные предупреждения о возможности взрывоопасного роста населения земли в недалеком будущем и, как следствия, перенаселения планеты, обострения борьбы за существование. В 1870 г., когда появилось второе издание «Рабочего вопроса», К. Маркс подверг книгу Ланге разгромной критике. Еще ранее, в 1865 г. это сделал Энгельс в письме к Ланге. Идея критики со стороны основоположников марксизма: Ланге – под влиянием дарвинско-мальтусовского подхода – схематически подходит к историческому процессу, преувеличивает роль таких факторов, как народонаселение и влияние его возможного роста на жизнь общества. В современных условиях, когда вопрос о стремительном росте народонаселения сделался одной из острейших и труднейших для разрешения глобальных проблем, стало очевидным: тревоги и предчувствия Ланге оказались обоснованными, его предсказания сбылись.
Произведения Ланге читались и переводились в разных странах, в частности в России. Так, «История материализма» появилась в русском переводе в 1881-1883 гг., «Рабочий вопрос» – в 1895 г. Обе книги в России последних двух десятилетий XIX в. горячо обсуждались образованной публикой. [1]
А в Германии тем временем начали оформляться влиятельные неокантианские школы и направления.
Рассмотрим отличительные характеристики неокантианства.
«Строго говоря, «неокантианскими» следует называть, прежде всего, две школы – Марбургскую и Баденскую (немецкую юго-западную), поскольку именно принадлежавшими к ним философами, в отличие от ранних неокантианцев, были сформулированы «зрелые доктрины». Вместе с тем, как у «ранних», так и у «зрелых» неокантианцев можно выявить общие тенденции, что отличает их от кантианцев (младших современников Канта и корреспондентов, считавших себя его учениками) и так называемых «послекантовских» идеалистов.» [2]
Во-первых, неокантианец, в отличие от кантианца,исходит из невозможности непосредственно продолжатьмысль Канта. Неокантианцу не остается ничего другого, как развивать свои собственныевзгляды «вдухе»Канта. Кант для неокантианца историчен. Ключевым моментом в различении кантианства и неокантианства становится решение философами проблемы «вещи самой по себе». В неокантианстве это кантовское понятие по сути превращается в предмет познания, который понимается как бесконечно подлежащий определению, всегда только «заданный» познанию и никогда не «данный» предмет. Понятие «вещи самой по себе», однако, не исчезает из неокантианской теории, но получает новое значение – значение «пограничного понятия», «бесконечной задачи» познания, идеи, или регулятивного принципа, для унификации множественности опыта.
Во-вторых, опираясь на буквукантовского учения, сохраняя кантовский «дух систематичности», выстроить новые системы философского знания. Удалось им или нет построить собственные системы, неокантианское философствование – это не что иное, как «систематическое философствование в духе Канта». Кантианцы, напротив, следуя в идейном (и, по большей части, временном) смысле непосредственноза Кантом, строили свои концепции с тех или иных «единственно верных» позиций в его философской системе так, чтобы откорректировать и дополнить другие части егосистемы, казавшиеся им недостаточно обоснованными, внутренне противоречивыми и потому ошибочными. В то же время они оставляли без внимания саму систему как целое.
«К 1916 г. специалисты насчитывали шесть различных неокантианских направлений: 1. физиологическое (Гельмгольц, Ланге); 2. метафизическое (Либман, Фолькельт); 3. реалистическое (Риль, Кюльпе); 4. логицистское (Коген, Наторп, Кассирер – Марбургская школа); 5. ценностно-теоретический критицизм (Виндельбанд, Риккерт, Мюнстерберг – Баденская школа); 6. релятивистское преобразование критицизма (Зиммель). В 1923 г. к этому списку было добавлено седьмое – психологическое – направление, опиравшееся в своих исследованиях на кантианца Я. Фриза («неофризская школа», Нельсон)».[3]
В философской исследовательской литературе неокантианскими школамипринято считать только две – Марбургскую и Баденскую.
«Оба направления обзавелись со временем собственными научными изданиями. В рамках Марбургской школы стала выходить серия «Philosophische Arbeiten» (1906-1915). Под эгидой Баденской школы был основан международный журнал философии культуры «Logos» (1910-1933), открытый, однако, для философов разных идейных течений. Печатались в нем и представители Марбургской школы. Между школами существовало соперничество в том, что касалось общественной славы и научного влияния. К тому или иному направлению ученые присоединялись или покидали его, как будто бы это была религиозная или политическая партия. Члены одной школы препятствовали назначениям и повышению по службе членам другой школы. «Обе эти новокантианские школы враждовали друг с другом – при Виндельбанде нельзя было упоминать имя Когена, при Когене считалось неприличным говорить о «шарлатанах» гейдельбергской школы».»[4]
Рассмотрим Марбугскую школу Неокантианства.
«Основателем Марбургской школы неокантианства был Герман Коген (1842-1918) изучал филологию, математику и естествознание в Брейсгау и Берлине. В 1873 г. в Марбурге как ученик Ланге он защитил докторскую диссертацию. С 1876 по 1912 г. Коген был профессором Марбургского университета, создав знаменитую марбургскую неокантианскую школу, которая на целые десятилетия стала центром притяжения для философов разных стран. Интерес к философии Канта рано определил направленность исследовательской и педагогической деятельности Когена. Так, в 1871 г., еще до защиты докторской диссертации, он написал классическую работу «Кантовская теория опыта», второе, обновленное издание которой вышло в 1885, а третье – в 1918 г. В 1877 г. было издано сочинение «Кантовское обоснование этики», в 1889 г. – «Кантовское обоснование эстетики». В этих книгaх три кантовские «Критики» были подвергнуты обстоятельному критическому анализу. В XX в. творческая и педагогическая деятельность Когена продолжалась. В 1902 г. появился 1 том его произведения «Система философии» – «Логика чистого познания» в 1904 г. – т. 2 «Этика чистой воли», в 1912 – «Эстетика чистого чувства». Кроме того, были написаны книги «Иммануил Кант»(1904) и «Комментарий к «Критике чистого разума » (1907). Г.Коген занимался также философией математики. Еще в 1883 г. он опубликовал сочинение «Принцип метода бесконечно малых». Произведения Г. Когена и сегодня причисляются к лучшим философским работам XX в. Вокруг Когена как ученого и педагога собралась школа блестящих учеников и последователей. Учиться к нему приезжали из разных стран, в том числе и из России. Самые значительные после Когена философы марбургской школы – Пауль Наторп и Эрнст Кассирер. Пауль Наторп (1854-1924), который с 1881 г. был доцентом, а с 1885 г. – профессором Марбургского университета, известен и как ученик, сподвижник Когена и как яркий, оригинальный философ, специализировавшийся в истории философии, теории познания и метода, в философской психологии и педагогике. Его главные сочинения: «Теория познания Декарта», «Исследование предыстории критицизма» (1882), «Исследования по истории проблемы познания в древности» (1884), «Этика Демокрита» (1893), «Социальная педагогика» (1898), «Государство Платона и идея социальной педагогики» (1898), «Учение Платона об идеях. Введение в идеализм» (1903, второе расширенное издание – 1921 г.), «Логические основы точных наук» (1910), «Всеобщая психология» (1912), «Всеобщая логика» (после 1914 г.).»[5]
Эрнест Кассирер (1874-1945) – блестящий философ, который в начальный период творчества примыкал к марбургской школе неокантианства, а затем встал на самостоятельный путь в исследовании круга философско-математических, теоретико-познавательных, философско-правовых, филологических, языковых, литературно-критических проблем.
«Кассирер – превосходный историк философии. В 1902 г. было опубликовано его сочинение «Система Лейбница в ее научных основаниях». В 1906-1907 гг. он написал (и защитил в Берлине) докторскую диссертацию «Проблема познания в философии и науке новейшего времени», которая затем переросла в трехтомный труд; его публикация закончилась уже после смерти Кассирера. Другие известные произведения этого философа, написанные еще под влиянием неокантианства – «Понятие о субстанции и понятие о функции» (1910 г.). В 20-х годах он перешел к созданию своеобразной концепции мышления, языка, культуры, которую изложил в трехтомной книге «Философия символических форм» (1923-1929). В 1932 г. вмарбургскойшколе обучались и другие философы.Некоторые из них потом становились основателями самостоятельныхнаправлений.»[6]
На первый план среди кантовских сочинений была выдвинута «Критика чистого разума», а в ней – ориентация на критику познания, на науку, в частности, на математику, стремление разработать строгий научный метод. Особо подчеркивались логический характер кантовского учения о рассудке, научно-рационалистическая трактовка опыта, в которой во главу угла поставлены трансцендентализм и априоризм. Речь шла о главной заслуге Канта – особой логической обработке опыта.
«Однако почти в каждом из достижений Канта, как полагали марбуржцы, были заключены непоследовательности, ограниченности, противоречия, которые требовали устранения и кардинальных «поправок». Так, Кант, согласно Когену, ввел новое и весьма ценное понятие опыта, но он не полностью и не вполне отчетливо осознал смысл своего открытия. Опыт в «подлинно» кантовском смысле должен быть сообразован с деятельностью ученого, прежде всего математика, с сутью научной деятельности как воплощения творчества, культуры. А это значит, что сердцевина «опыта» – не наблюдения за предметом, не его «фиксирование» с помощью ощущений. Критика кантовского учения о вещи самой по себе – один из самых важных конструктивных моментов в философской концепции марбуржцев. В то же время мотивы этой критики вряд ли можно счесть оригинальными: впервые они прозвучали в произведениях многих философов от Якоби до Ланге. По существу вслед за ними Коген, Наторп, Кассирер разъясняли, что вещь сама по себе должна трактоваться не как объективная реальность, не как данность, а как пограничное понятие, обозначающее цель, проблему познания. Вместе с сокрушением кантовской вещи самой по себе как источника познания отвергается и основополагающее теоретическое значение – и не только для математики, но и для всей теории познания, для философии в целом – учения о чувственности, трансцендентальной эстетики.В центре же их программы, поскольку она была не только критикой кантианства, но и самостоятельной разработкой логико-методологических проблем, стояли исследования Г. Когена по философии математики и математического естествознания. Следуя Канту, неокантианцы-марбуржцы высоко оценивали моделирующую роль математики. Однако если Кант ставил вопрос о возможности априорных синтетических суждений (т.е. нового всеобщего и необходимого знания) именно в трансцендентальной эстетике, в учении о чистых формах чувственности – пространстве и времени, то Коген, Кассирер, Наторп объявили «привязывание» математики именно к созерцанию, хотя бы и «чистому», ceрьезной ошибкой. Чтобы исправить ее, учат марбуржцы, надо двигать в двух главных направлениях – дать новое учение, во-первых, о примете, а во-вторых, о первоначале мышления и познания.»[7]
Фрейбургская (Баденская) школа неокантианства.
«Фрейбургская (Баденская) школа неокантианства связана с именами В. Виндельбанда (1948-1915) и Г. Риккерта (1863-1939).«Виндельбанд иРиккерт – мыслители, чьи идеи во многом различаются; при этом взгляды каждого из них эволюционировали. Так, Риккерт постепенно отходил от неокантианства. Но во фрайбургский период в результате сотрудничества Виндельбанда и Риккерта сформировалась кантиански ориентированная позиция, которая, однако, отличалась от марбургского неокантианства. Так, в отличие от марбуржцев, сосредоточивших внимание на кантовской «Критике чистого разума», фрайбуржцы строили свою концепцию, особо ориентируясь на «Критику способности суждения».При этом они интерпретировали кантовскую работу не только и даже не столько как сочинение по эстетике, а как целостное и более удачное, чем в других работах, изложение учения Канта как такового. Фрейбуржцы подчеркивали, что именно в этом изложении концепция Канта более всего повлияла на дальнейшее развитие немецкой философии и литературы. В своей интерпретации Канта Виндельбанд и Риккерт, подобно марбуржцам, стремились к критическому переосмыслению кантианства. Предисловие к первому изданию «Прелюдий» Виндельбанд закончил словами: «Понять Канта значит выйти за пределы его философии». Другая отличительная черта фрайбургского неокантианства по сравнению с марбургским вариантом состоит в следующем: если марбуржцы строили философию по моделям математики и математического естествознания, то Виндельбанд, ученик историка Куно Фишера, более ориентировался на комплекс гуманитарных научных дисциплин, прежде всего наук исторического цикла. Соответственно, центральными для фрейбургской интерпретации оказались не понятия «логика», «число», а понятия «значимость», заимствованное Виндельбандом у его учителя Лотце, и «ценность».»[8]
«Фрейбургская школа разрабатывала в основном вопросы, связанные с методологией гуманитарных наук. Различие между естествознанием и науками гуманитарного цикла представители этой школы видели не в разнице предмета исследования, а в специфическом методе, присущем историческому познанию. Этот метод зависел от типа мышления, которое резко разделялось на законополагающее (номотетическое) и описывающее особенное (идиографическое). Номотетический тип мышления, применяемый естествознанием, характеризовался следующими признаками: он был направлен на поиск всеобщих закономерностей в той действительности, которая существовала всегда (природа, понимаемая через универсальность своих законов). Результатом такого поиска является наука о законах. Идиографический стиль мышления был направлен на отдельные исторические факты в той действительности, которая случилась однажды (исторические события вроде битвы при Ватерлоо и т.п.), и в результате создавал науку о событиях. Один и тот же предмет исследования можно было изучать различными методами: так, изучение живой природы номотетическим методом в конечном итоге могло дать систематику живой природы, а идиографическими – описание конкретных эволюционных процессов. При этом историческое творчество приближалось по своему значению к искусству. Впоследствии различие между двумя методами было усилено и доведено до взаимоисключения, причем приоритет отдавался идиографическому, т. е. изучению индивидуализированного (или исторического) познания. А так как сама история осуществлялась лишь в рамках существования культуры, то центральным вопросом в работе данной школы стало изучение теории ценностей. Лишь благодаря тому, что некоторые объекты для нас значимы (обладают ценностью), а другие нет, мы их или замечаем, или не замечаем. Ценностями оказываются те смыслы, которые лежат над бытием, не имея прямого отношения ни к объекту, ни к субъекту. Тем самым они связывают и придают смысл обоим мирам (субъекта и объекта). Риккерт приводит пример такого смысла, лежащего над бытием: самоценностью алмаза Кохинор является его уникальность, единственность в своем роде. Эта уникальность возникает не внутри самого алмаза как объекта (это не одно из его качеств, таких как твердость, блеск и т.п.) и не является субъективным видением его отдельным человеком (таким, как полезность, красота и т.п.), но именно эта уникальность является ценностью, объединяющей объективные и субъективные смыслы и формирующей то, что мы называем «Алмаз Кохинор». То же относится и к конкретным историческим личностям: «... исторический индивидуум имеет значение для всех, благодаря тому, чем он отличается от всех», – говорил Г. Риккерт в труде «Границы естественнонаучного образования понятий». Мир ценностей образует царство трансцендентного смысла. По Риккерту, отношением ценностей к действительности определяется высшая задача философии. «Подлинная мировая проблема» философии заключается именно «в противоречии обоих этих царств»: царства существующей действительности и царства несуществующих, но тем не менее имеющих для субъекта общеобязательную значимость ценностей.»[9]
Несмотря на различные «центры тяжести» марбургской и баденской школ, определившиеся по отношению к кантовской системе в неокантианских школах, есть общие представления, такие как:
1.Примат теории познания («логики»), точнее, теории научного познания в системе философских дисциплин. Все неокантианцы были убеждены в том, что научное познание – образцовое познание. Логически первой задачей философии оказалась, поэтому, теоретическая рефлексия об объективной значимости субъективных результатов познания и установление последней причины этой значимости для любого познания на основе кантовского трансцендентализма;
2.Теория и методология науки, открытая новейшим научным достижениям, и одновременно – отказ от любых попыток создания собственной натурфилософии. Свою задачу неокантианцы видели в философском объяснении и обосновании этих достижений с помощью модифицированного теоретико-методологического инструментария, разработанного некогда Кантом на основе положений ньютоновской механики. Критический метод Канта, развитый неокантианцами, получил название трансцендентального и позволил саму философию поднять на уровень науки;
3.Обоснование и защита рациональности культуры. Культурфилософия неокантианства ведет свое происхождение от кантовского выражения «культура разума» и имеет значение не только для Баденской, но и для Марбургской школы. Свои поиски в области теории познания неокантианцы через анализ «образцовых» наук (математики и математического естествознания) распространили на все остальные науки и все «объективации» духовной жизни, то есть на все культурные феномены, что стало возможным благодаря понятию значимости: определенность значимости лежит в основе определенности культурных феноменов.