Тициано Скарпа
Венеция ‑ это рыба
Тициано Скарпа
Венеция – это рыба
Г. Киселев. Пароль – "Венеция", отзыв – "рыба"
Эта книга уже авторитетного в Италии писателя Тициано Скарпы в оригинале имеет подзаголовок "Путеводитель". Представьте себе путеводитель по Москве под названием "Москва – это пробка" (известно какая – нескончаемая). Или справочник по Парижу "И Париж – это пробка" (от шампанского). Разумеется, от путеводителя с таким названием ничего путного ждать не приходится. Заглянув в книгу на подъезде к Венеции, вы можете разве что сбиться с пути. Хотя бы потому, что единственный указанный в ней маршрут звучит так: "наугад". Впрочем, следовать этим маршрутом автор предлагает не столько нам самим, сколько отдельным частям нашего тела. Вот заголовки основных разделов книги: ступни, ноги, сердце, руки, лицо, уши, рот, нос, глаза. Метода не нова и проверена временем. Читаем у Павла Муратова в венецианском эпилоге "Образов Италии": "Своей ногой ступал я однажды на камни Испанской лестницы, своим лицом чувствуя горячие веяния сирокко! Своей рукой срывал розы на склонах Монте Берико, в оградах палладианских вилл и своими пальцами ощущал тонкую пыль, осевшую на тяжелых гроздьях в виноградниках Поджибонси или Ашьяно!" С помощью такого природного инструментария мы начинаем осязать, слышать, видеть, чувствовать город, который бросил вызов природе самим фактом своего существования, да и вообще не особо с ней считается. Мы улавливаем ступнями молекулярный поскрип миллионов окаменевших столбов, вколоченных в дно лагуны и образовавших твердь там, где ее быть не должно. Слоняемся по лабиринту микроскопических долин и взгорий, пока ноги не нальются трахитом, которым выложены венецианские мостовые. Тогда мы отдаемся на произвол уличного варикоза или колыбельной качки водного трамвайчика, отказавшись от попыток понять Венецию умом. Ум уступает место чувствам, а именно сердцу, которому в Венеции уж точно не прикажешь. Доказательств тому сколько угодно: от частного романтического опыта бесчисленных и безымянных пар до среднестатистических откровений на тему "Легко ли влюбиться в Венеции?". Забавная подборка мнений, интервью, мемуаров и даже стихов по этому поводу представлена Скарпой‑коллекционером в главе "Сердце".
Светлейшему граду в кои‑то веки повезло с бытописателем из местных (Тициано Скарпа родился в Венеции в 1963 г.). Они, как водится, не очень горазды на всплески чувств к родным палестинам, тем более таким, как Венеция, вечно ускользающим и размноженным лагунной рябью. Здесь следует оговориться, вспомнив блистательную венецианскую триаду золотого восемнадцатого века: Гольдони, Вивальди и Казанову. Они запечатлели родной город в бессмертных творениях литературы, музыки и деятельной жизни, отразили его изначальный облик, голос и норов. Нельзя не упомянуть и о плеяде прославленных ведутистов Сеттеченто: Каналетто, Б. Беллотто, Ф. Гварди, Дж. Б. Тьеполо, П. Веронезе или о хроникере городской жизни П. Лонги, окрещенного Гольдони "кистью, ищущей правды". И все же именно зоркий глаз и сдержанность оценки великих пришлых от Гете и Тернера до Муратова и Бродского предлагают нам выверенную матрицу восприятия Венеции. На всякий случай, чтобы не скатиться в слащавую и бесформенную патетику, не захлебнуться в сбивчивых отчетах, путаных текстах, застывших красках, блекнущих фотографиях, предательских, как невнятный выговор гостей Венеции. Задолго до Скарпы тончайший образный радар Иосифа Бродского распознал в полузавешенных высоких окнах на другом берегу канала "подсвечник – осьминог, лакированный плавник рояля, роскошную бронзу вокруг каштановых или красноватых холстов, золоченый костяк потолочных балок – и кажется, что ты заглянул в рыбу сквозь чешую и что внутри рыбы – званый вечер".[1]Точно так же задолго до Бродского отметился решительным мнением о городе Монтескье: Венеция – это "место, где должны жить только рыбы".
Автор этого рельефного путеводителя по собственным ощущениям и опыту жизни в Венеции, путеводителя, который никуда не ведет, наконец‑то оказался писателем, а не новоиспеченным краеведом, известным по основному роду занятий как домохозяйка, телеведущий, футболист, феминистка, дизайнер, пластический хирург, скандальный журналист, лукавый политик, ловкий магнат, в свою очередь начинавший продавцом электровеников, мэр‑философ или рок‑музыкант. Писателем, за плечами которого несколько знаковых романов и сборников рассказов рубежа веков. В 2009 году роман Скарпы "Stabat Mater" удостоен престижнейшей литературной премии Италии "Стрега". Ну а в этой своей едва ли не самой удачной, на наш вкус, книге автор словно приглашает читателя прикоснуться, принюхаться, прислушаться, приглядеться к сразу неосязаемым атомам венецианского благолепия, отведать местного напитка, испробовать кушанье, освоить говорок. Карманный словарик причудливой городской топонимики из раздела "Глаза" становится кодом доступа к исконной Венеции, "незамыленной" ордами иноязычных пришельцев. Однако мы открываем Венецию не потаенных задворок, неведомых островков, диковинных блюд или непролазных дебрей диалекта. Венеция Скарпы давно слилась с гостеприимной лагуной, сделавшись неотъемлемой частью пейзажа между небом и водой. Достаточно взглянуть на него сквозь трехмерный кристалл этой необычной инструкции по пользованию Венецией. Тогда станет ясно, что истинный жанр книги – литературное приношение, домодельная подвеска венценосному городу от одного из его преданных уроженцев.
Венеция – это рыба
Венеция – это рыба. Присмотрись к ее контурам на географической карте. Она напоминает гигантскую камбалу, распластавшуюся на дне лагуны. Почему эта дивная рыбина поднялась вверх по Адриатике и укрылась именно здесь? Ведь могла бы еще постранствовать, заплыть в любое другое место. Махнуть под настроение куда глаза глядят, помотаться по белу свету, наплескаться вдоволь – ей это всегда нравилось. На ближайший уик‑энд в Далмацию, послезавтра в Стамбул, следующим летом на Кипр. И если она все еще обретается в здешних краях, на то должна быть своя причина. Лосось, выбиваясь из сил, плывет против течения, преодолевает пороги, чтобы заняться любовью в горах. Все русалки с Лукоморья приплывают умирать в Саргассово море.
Авторы других книг разве что улыбнутся, прочитав эти строки. Они расскажут тебе о возникновении города из ничего, о его громадных успехах в торговом и военном деле, о его упадке. Сказки. Все не так, поверь. Венеция всегда была такой, какой ты ее видишь. Или почти всегда. Она бороздила моря с незапамятных времен. Заходила во все порты, терлась обо все берега, пирсы, причалы. К ее чешуе пристали ближневосточный перламутр, прозрачный финикийский песок, греческие моллюски, византийские водоросли. Но вот в один прекрасный день она почувствовала всю тяжесть этих чешуек, этих крупинок и осколков, понемногу скопившихся на ее коже. Она заметила образовавшийся на ней нарост. Ее плавники слишком отяжелели, чтобы свободно скользить в потоках воды. Она решила раз и навсегда зайти в одну из бухт на крайнем севере Средиземноморья, самую тихую, самую защищенную, и отдохнуть здесь.
На карте мост, соединяющий ее с материком, похож на леску. Кажется, что Венеция попалась на удочку. Она связана двойной нитью: стальной колеёй и полоской асфальта. Но это случилось позже, всего лет сто назад. Мы испугались, что однажды Венеция передумает и вновь отправится в путь. Тогда мы привязали ее к лагуне, чтобы ей не взбрело в голову опять сняться с якоря и уйти далеко‑далеко, теперь уже навсегда. Другим мы говорим, что тем самым хотели защитить ее, ведь после стольких лет швартовки она разучилась плавать. Ее сразу отловят, она немедленно угодит на какой‑нибудь японский китобоец, ее выставят напоказ в аквариуме Диснейленда. В действительности мы больше не можем без нее. Мы ревнивые. А еще изощренно жестокие, когда речь заходит о том, чтобы удержать любимое существо. Мы не только привязали ее к суше. Хуже того, мы буквально пригвоздили ее к отмели.
В одном романе Богумила Грабала есть мальчик, одержимый страстью к гвоздям. Он заколачивал их исключительно в пол: дома, в отеле, в гостях. С утра до вечера мальчик лупил молотком по шляпкам гвоздей, загоняя их в паркетные полы, попадавшиеся ему, так сказать, под ногу. Он словно хотел накрепко прибить дома к почве, чтобы чувствовать себя увереннее. Венеция сделана точно так же. Только гвозди тут не железные, а деревянные. И еще они огромные, от двух до десяти метров в длину, а в диаметре сантиметров двадцать‑тридцать. Вот такие гвозди и вбиты в илистый грунт мелководья.
Все эти дворцы, которые ты видишь, здания, отделанные мрамором, кирпичные дома нельзя было строить на воде: они бы погрязли в размякшей почве. Как заложить прочный фундамент на жидкой грязи? Венецианцы вогнали в лагуну сотни тысяч, миллионы свай. Под базиликой делла Салюте их по меньшей мере сто тысяч. Столько же и под опорами моста Риальто, чтобы удерживать нагрузку каменного пролета. Базилика св. Марка стоит на дубовой платформе, которая опирается на свайное сооружение из вяза. Стволы доставляли из кадорских лесов в Альпах Венето. Их сплавляли по реке Пьяве и ее притокам до самой лагуны. Использовали лиственницу, вяз, ольху, сосну, равнинный и скалистый дуб. Светлейшая[2]была очень прозорлива. Леса берегли как зеницу ока. За незаконную вырубку строго наказывали.
Деревья переворачивали макушкой вниз и вбивали наковальней, поднятой с помощью шкивов. В детстве я еще успел это увидеть. Я слышал песни рабочих‑коперщиков. Песни звучали в такт с размеренными и мощными ударами зависших в воздухе молотов цилиндрической формы. Они медленно скользили вверх по вертикальным балкам, а затем с грохотом срывались вниз. Стволы деревьев насыщались минеральными солями как раз благодаря грязи. Тина покрывала их защитной оболочкой и не давала сгнить от соприкосновения с кислородом. За время многовекового погружения дерево превратилось почти в камень.
Ты идешь по бескрайнему опрокинутому лесу, бредешь по невообразимой, перевернутой вверх дном, чащобе. Все это кажется выдумкой посредственного писателя‑фантаста, однако же это правда. Я расскажу, что происходит с твоим телом в Венеции. Начнем со ступней.
Ступни
Венеция – это черепаха. Ее каменный панцирь сделан из серого бута (по‑венециански "мазеньо").[3]Им и выложены улицы. Горная порода называется трахит. Весь камень привозной. Как писал Паоло Барбаро,[4]почти все, что ты видишь в Венеции, доставлено откуда‑то еще. То ли импорт, то ли контрабанда, а то и вовсе награбленное. Поверхность, по которой ты ступаешь, гладкая. Хотя на многих камнях сделана насечка, чтобы не поскользнуться во время дождя.
Куда ты пошла? Выбрось карту! Зачем обязательно знать, где ты находишься в эту минуту? Хорошо, в любом городе, в торговых центрах, на автобусных остановках или станциях метро, ты привыкла доверяться указателям. Всегда найдется надпись с цветной точкой или стрелка на карте, гласящие: "Вы здесь". Вот и в Венеции, достаточно поднять голову, и ты увидишь обилие желтых указателей. Нарисованные на них стрелки говорят тебе: иди туда‑то, не заплутай. Alla stazione – К вокзалу, Per san Marco – К Сан‑Марко, All'Accademia – К Академии. Не обращай внимания. В упор на них не смотри. Зачем бороться с лабиринтом? Подчинись ему хотя бы раз. Не волнуйся, пусть дорога сама проложит за тебя маршрут, а не маршрут дорогу. Научись бродить, бродяжничать. Заблудись. Поплутай.
"По‑венециански". После войны это выражение относилось к нашей футбольной команде "Венеция", мол, "играть по‑венециански". Наши футболисты демонстрировали жесткий, индивидуальный стиль игры, не отпускали мяч от ноги, не делали длинных передач, любили обводку и вели позиционную борьбу. Еще бы, ведь они выросли в этом варикозном круговороте улочек, проулков, кривоколенных извилин, сужений. Самый короткий путь из дома до школы всегда превращался в запутанный клубок. Наверное, когда игроки выходили на поле в трусах и майках, они всюду продолжали видеть калли и кампьелли. [5]Они пытались выбраться из собственного галлюцинаторного лабиринта между центром поля и штрафной площадкой.
Вообрази себя эритроцитом. Словно ты движешься по сосудам. Подчинись биению невидимого сердца, его толчкам. Или представь, что ты кусочек еды и перемещаешься по кишечнику. Пищевод узенькой улочки стискивает тебя кирпичными стенами и вот‑вот раздавит, сотрет в порошок. Он проталкивает тебя сквозь клапан моста на ту сторону водной массы. Выскользнув, ты ухаешь в просторный желудок и оседаешь на его площади. Ты не продолжишь путь, не задержавшись тут на короткое время. Ты вынуждена остановиться, потому что твой взгляд прикован к фасаду церкви. Она оказывает на тебя глубинное химическое воздействие. Она переваривает тебя.
Всячески рекомендую тебе один‑единственный маршрут. Он называется так: "наугад". Подзаголовок: "бесцельно". Венеция маленькая, в ней позволительно заблудиться, так и не покинув ее пределов. В худшем случае окажешься на самом ее краю, на риве,[6]у воды с видом на лагуну. В городском лабиринте не водятся Минотавры, а в лагуне тебя не подстерегают водяные чудовища, готовые разделаться со своими жертвами. Одна моя американская знакомая впервые приехала в Венецию зимой, ближе к ночи. Она никак не могла отыскать свою гостиницу. Зажав в руке бумажку, на которой был нацарапан бесполезный адрес, она с нарастающим беспокойством кружила по пустынному городу. Чем больше проходило времени, тем больше она убеждалась, что ее наверняка изнасилуют. Она только диву давалась: уже три часа в чужом городе, а на нее еще никто не напал и не отнял вещи. Девушка была из Лос‑Анджелеса! Главное, будь внимательна в районе площади Сан‑Марко и на людных пристанях. Там промышляют карманники. Если ты не находишь нужной улицы, всегда найдется венецианец, который любезно подскажет, как вернуться назад. Если тебе и впрямь нужно вернуться назад.
Пойти туда, не знаю куда – вот единственное направление, в котором стоит идти.
Ты можешь спокойно расхаживать где угодно в любое время дня и ночи. Здесь нет кварталов с дурной славой. Или уже нет. Разве что какой‑нибудь поддатый пижон начнет к тебе лезть. Кстати, привыкай к венецианским словечкам. Кварталы здесь называют сестьерами,[7]потому что в исторической части их шесть, а не четыре. Санта‑Кроче, Каннареджо, Дорсодуро, Сан‑Поло, Сан‑Марко, Кастелло. Каждый район – это шестая часть Венеции, а не четвертая, как в городах, которые заложены на пересечении двух главных дорог; там дома стоят на четырех земельных участках, разделенных перекрестьем улиц. В Венеции номера домов на дверных порталах начинаются не с единицы на каждой улице, а продолжают нумерацию всего сестьере. Сестьере Кастелло доходит до рекордной цифры 6828 на фондамента [8]Дандоло, возле моста Россо. На другой стороне того же моста, в конце калле делле Эрбе, сестьере Каннареджо достигает цифры 6426.
Камни брусчатки уложены встык длинными раздельными рядами. Они указывают направление улиц, подчеркивают их удаляющуюся перспективу. Градостроители явно спроектировали их для детей, ведь дети забавы ради стараются ни за что не наступать на стыки. "Не заходи за черту!" – говорил Сальвадор Дали, резюмируя закон композиции своей живописи, такой консервативной по форме и такой безумной по зрелищному наполнению. Быть ребенком в Венеции, наверное, и означает не переходить черту, не нарушать контуры форм, чтобы на деле переворачивать их содержание? Значит, ступни венецианцев только притворяются, что неотступно соблюдают статус‑кво, а сами провидчески отступают от него? Значит, у нас запальчивые пальцы и спятившие пятки? Надо же, какой онирический бред, какой сюрреальный, абсурдный город сумели мы воздвигнуть, составив эту безумную мозаику из миллиарда ровненьких прямоугольников! Трахитовый мазеньо – это эмблема, воспроизводящая в миниатюре всю Венецию, город с истыканным профилем, непреложно обособленный водой, лишенный возможности расширяться, выходить за свои пределы, город, помешавшийся от переизбытка самосозерцания и самовосприятия. Посмотри, сколько церквей попадается здесь на каждом шагу. Внешне набожный, на поверку город оказывается религиозно‑анархичным. В нем почитают целый сонм больших и малых святых. Он исповедует взорвавшуюся, рассеянную и совершенно невменяемую религию. Каждый мазеньо – герб, на котором нет геральдических знаков. Он состоит из сплошного серого поля, глухой, гладкой поверхности. Единственный рисунок на этом чистом гербе – его периметр. Можешь спокойно попирать линии прямоугольников, и ты ощутишь подметками микроскопические перепады, неровности стыков, истертые заплаты, выбоины. Ребенком их попирал один французский господин и запомнил это на всю жизнь.
Двадцать первого ноября, в праздник Мадонны делла Салюте – Богоматери‑целительницы встань ровно посредине восьмигранника собора,[9]под самым паникадилом, свисающим с купола на десятки метров, проведи подошвой, как велит обычай, по бронзовому диску, вделанному в пол. Коснись носком туфли надписи unde origo inde salus, отлитой в металле: "где начало, там и спасение". Начало – это земля. Ходить по ней только во благо. Здоровье прибывает в нас от ступней. Вот бы научиться скрещивать пальцы ног против сглаза, чтобы стряхивать его с тела прямо на землю.
Смотри под ноги. Особенно весной в районе Дзаттере. Дело не только в неизбежных экскрементах наших четвероногих друзей. По ночам венецианцы тут рыбачат. Лампами и фонарями они приманивают влюбленных каракатиц и выхватывают их большим сачком, как для ловли бабочек. Со дна сеток пойманные каракатицы поливают брусчатку ривы обильными струями чернил. Нечаянно можно перемазать штаны и носки.
Чувствуешь, как оживают, какими хваткими становятся пальцы ног, когда идешь по ступенькам моста? На подъеме пальцы так и цепляются за стоптанные, стесанные кромки ступеней. На спуске ступни притормаживают, пятки упираются. Носи легкую обувь на тонкой подошве. Никаких постпанковских гриндерсов или кроссовок со вспененными вставками и прошитыми набивками. Предлагаю тебе такое духовное упражнение: стань ступней.
Ноги
Ну и работенка. Дома старые. Таких, где есть лифт, совсем немного. Просто потому, что в лестничных пролетах нет места. На улице через каждую сотню метров возникает мост. Ступенек двадцать, не меньше. Вверх‑вниз. В Венеции мало кто жалуется на сердце. Кости ноют, ревматизм мучает – это да. Сырость.
Ровных улиц тоже нет. То в горку, то под гору. Венеция вся такая. Сплошные перепады, подъемы и спуски, пригорки, увалы, бугры, скаты, впадины, котловины. Фондамента съезжают в рио. [10] Кампо [11]простеганы каменными люками колодцев, словно пуговицами‑наклепками, тонущими в припухлостях кресла. Помимо ног, эта глава посвящена еще и лабиринту. Точнее, чете телесных лабиринтов – двум улиткам, поселившимся во внутреннем ухе и придающим тебе чувство равновесия.
Не знаю, насколько правдива эта история. За что купил, за то и продаю. Пересчитай колонны Дворца дожей со стороны акватории Сан‑Марко напротив острова Сан‑Джорджо. Начиная с угла, дойди до четвертой колонны. Ты заметишь, что она слегка выдается за линию, вдоль которой выстроились другие колонны. Всего на несколько сантиметров. Прислонись спиной к колонне и попытайся обойти ее. Дойдя до внешней стороны колоннады, ты неизбежно сползешь с крошечного приступочка из белого мрамора, опирающегося на серые плиты набережной. Сколько ни старайся, все равно не удержишься и свалишься с приступка, даже если прижмешься к колонне или обогнешь ее ногой, чтобы перемахнуть через край и преодолеть критическую точку. Мальчишкой я все пробовал обойти вокруг колонны. Это было гораздо больше, чем испытание или игра. Меня действительно бросало в дрожь. Рассказывали, будто приговоренным к смерти предоставлялась последняя возможность спастись. Своего рода акробатическая ордалия, суд Божий. Сумеешь пройти впритирку с колонной, не соскользнув на серую плиту, будешь помилован в последнюю минуту. Эту жесточайшую иллюзию можно было бы окрестить так: "пытка надеждой", по названию зловещего рассказа французского писателя девятнадцатого века. Как бы то ни было, мне нравится этот образ смерти глубиной в несколько сантиметров вместо привычной бездны. Образ не высокопарный и куда более устрашающий. Наверное, смерть такой и будет: давай, приступочек невысокий, ни в какую пропасть ты не сорвешься, смотри, тут всего‑то три сантиметра, ну же, небольшое усилие, тебя никто не толкает, чего ты, не шатайся, это просто…
Приготовься к посадке на вапоретто – водный трамвайчик (по‑венециански "батэо",[12]по‑итальянски "баттэлло").[13]Постой на плавучей пристани ("имбаркадэро").[14] Вапоретто причаливает, и ты ощущаешь сильный толчок. Он застает тебя врасплох, как удар, нанесенный исподтишка. Зайди на вапоретто, но и здесь не садись, оставайся на палубе, под навесом. Почувствуй ногами нутряную дрожь мотора. От него у тебя задрожат икры. Бортовая качка заставит без конца переносить вес тела с ноги на ногу, напрягать и расслаблять мышцы, о которых ты даже и не подозревала. Предупреждаю, что на общественном транспорте, а именно на вапоретто предприятия транспортного консорциума Венеции[15]ты платишь в четыре раза дороже, чем житель Венеции. Горожане пользуются специальной карточкой – "Картавенеция", дающей право на льготный тариф.
В гондоле тоже не надо садиться, прошу тебя. Правда, я имею в виду только гондолы‑трагетто. [16]Они есть в разных точках Большого канала. За половину стоимости чашки кофе тебя перевезут с одного берега на другой в местах более или менее удаленных от трех больших мостов, перекинутых через канал. Гондолы – паромы находятся справа от вокзала, у церкви Сан‑Маркуола, у моста Риальто, перед рыбным рынком, и дальше на рива дель Вин и рива дель Карбон. Кроме того, на пристанях Сант‑Анджело, Сан‑Тома, Санта‑Мария дель Джильо и ближе к стрелке Таможни. Эта услуга не для туристов, наоборот. Переправами на гондолах пользуются в основном венецианцы, дорожащие временем. Гондолы‑паромы немного шире туристических гондол. В них помещаются около двадцати пассажиров плюс два гондольера, один на носу, другой на корме. Хотя по городским правилам можно перевозить не больше четырнадцати человек.
Другое дело – прогулка на гондоле. Это дорогое удовольствие. И вообще, захочешь прокатиться на весельной или моторной лодке, наведи подробные справки о ценах, а уж потом садись. Узнай, идет ли речь о цене за всю поездку или за проезд одного пассажира. Нередко услышишь, как, сойдя на землю, туристы затевают свару. Они‑то думали, что должны заплатить, скажем, десять дукатов, а с них почему‑то требуют сорок. Еще бы, они же в полном составе: муж, жена и двое детей. В общем, помни, что на общественном транспорте ACTV, трамвайчиках и теплоходах, ты доберешься практически до любого места и обойдется тебе это в стоимость кружки пива или журнала. Пройди Большой канал, обогни город, причалив к Джудекке, Сан‑Джорджо, Сан‑Клементе, Сан‑Ладзаро дельи Армени, Лидо, кладбищу на Сан‑Микеле. Не отказывайся от маленьких круизов по лагуне. Садись на теплоход на фондаменте Нуове, и ты откроешь параллельные Венеции, контрвенеции, паравенеции, антивенеции. Остров Мурано, куда семь веков назад были сосланы стеклодувы, так как их заводы становились причиной слишком частых пожаров. Психоделический остров Бурано с разноцветными домами, напоминающими конверты долгоиграющих пластинок шестидесятых. Острова Виньоло, Маццорбо, Торчелло, пунта Саббьони, Сан‑Франческо дель Дезерто, иль Каваллино, Йезоло, Пеллестрина, Кьоджа, Соттомарина.
В лагуне водятся сотни особых видов рыб, амфибий и птиц. Здесь обосновалось прошлое и будущее биологии. Это станция техобслуживания для перелетных стай. Они находят ее по памяти. Вдобавок это еще и фантастическая лаборатория, где выдается патент на ядовитые водоросли‑мутанты. Их генетический код изменился под воздействием промышленных стоков.
Когда‑то привычнее было передвигаться на лодке. Восемьсот лет назад мостов почти не было. Тогда пользовались переносными мостками. Топи, сандоли, маскареты, с'чопони, пеоты, пупарини, каорлины, санпьероты [17]– сегодня проблема не в том, чтобы подыскать нужную лодку – они стоят меньше автомобиля, а в том, чтобы найти постоянный причал. Все места именные и занесены в муниципальный реестр. На каналах во втором ряду не парковаться!
Венеция – англосаксонский город. У многих домов свой вход с улицы. Пускай маленький, но отдельно от соседей. Так повелось с незапамятных времен даже в самых бедных домах, при строительстве дешевого жилья. Городская планировка аж пятисотлетней давности при государственном финансировании выглядит на удивление современной.
Сегодня в Венеции ходят гораздо больше. Первоначально дворцы и дома, стоящие у каналов, были обращены фасадом к воде. У воды располагались парадный вход и, разумеется, лодочный причал. На улицы выходили подсобные помещения. Теперь в Венеции мы пользуемся по большей части задворками. Город поворачивается к нам спиной, показывает нам зад, задвигает нас.
Это видно и по мостам. Многие из них кривые, как будто острова разошлись кто куда. Мосты построены наискосок. Кирпичные или кованые перила выделывают коленца. Лестничные марши словно отлиты из затвердевшей лавы, растекшейся по боковым скатам как придется. Иные заявляют об этом в своих названиях: мост Кривой.[18]Это означает, что калле по обе стороны канала зачастую располагались не по прямой линии. Их не так‑то просто было соединить мостом. Они лишь выходили к каналу, где можно было причалить, подняться на борт или сойти на берег, погрузить или разгрузить товар. Иными словами, вначале появились дома, а между домами – калле, проложенные по своим собственным законам. Мосты навели после, вот им и пришлось подлаживаться к нестыковкам "криво" противоположных калле, так и не составивших единую ось между ривами каналов.
Как тебе известно хотя бы из теленовостей, в Венеции ты запросто можешь промочить ноги. Большая или "высокая" вода[19]– это злополучное сочетание непогоды, ветра и течения, подгоняющих прилив в лагуну. Такое происходит главным образом с октября по декабрь. Хотя несколько лет назад, в апреле, я вышел из кинотеатра на полностью затопленное кампьелло. Пришлось провожать подругу, взяв ее на закорки. Я медленно брел часа два по колено в ледяной воде. Этот в буквальном смысле слова рыцарский поступок стоил мне трехдневной простуды с температурой.
Венецианцы называют "полноводными штанами" такие укороченные и неказистые на вид брюки, по‑клоунски не доходящие до лодыжек. Их точно специально обрезали, чтобы не замочить низ. "Высокая вода" – напасть века. Часть лагуны засыпали, проложили глубоководные каналы. Танкеры больше не садились на мель, зато море стремительно наводняло город. Низкие губчатые острова лагуны, песчаные, илистые отмели – барены,[20]размываемые нагоном волны, уже не в силах были поглощать избыточную энергию приливов. Древние венецианцы изменяли течение рек, чтобы в лагуну попадало меньше паводковых вод. Венеция и сама поначалу называлась Градом на высоком берегу – Civitas Rivoalti, на Риальто. Впрочем, современные археологи с этим не согласны. Считалось, что город возник на группе островов, лишь немного возвышавшихся над уровнем воды.
Достаточно уровню воды подняться меньше чем на метр, и многие районы окажутся подтопленными. Сигнал стихийного бедствия подается с отметки метр десять. В страшную ночь 4 ноября 1966 года мой отец добрался с работы до дома вплавь.
Сирены, подававшие сигнал воздушной тревоги во время Второй мировой войны, так и остались наверху колоколен. Теперь они сигнализируют о морской тревоге, когда прибывает "высокая вода". Тебя будят в пять‑шесть утра. Сонные горожане устанавливают на входной двери стальные переборки, вставляют небольшие плотины в металлический каркас, прорезиненный по периметру дверной рамы. Заделывают даже окна первых этажей, выходящих на переполненные водой каналы. Чаще всего и это не помогает. Вода бьет ключом из люков, струится сквозь щели в полу, подбирается к мебели, увлажняет стены, крошит работу маляров. Торговцы немедленно запускают гидронасосы, спешно убирают товар с нижних полок. Однажды после очень сильного прилива из магазинов на улицу повыставляли лотки, на которых распродавалась намокшая, испорченная обувь. Специализированные бригады дворников собирают на рассвете в затопленных калле деревянные мостки. Лицеисты в резиновых сапогах до колен или в рыбацких до паха приходят на помощь друзьям, обутым в полуботинки. Они взваливают на себя такую приятную ношу, как смазливая одноклассница, или переносят на спине преподавателей. Те крепко обвивают шею руками, а бока ногами. Лицеисты подхватывают их под колена, уподобляясь три тысячи лет спустя Энею, выносящему из горящей Трои своего отца Анхиза. Если вы надели не ту обувь, спросите в бакалейной лавке пару хозяйственных пакетов и зачехлите в них ноги, обвязав ручки вокруг щиколоток. Носильщики с грузовыми тележками переправляют прохожих через лужи величиной с бассейн, доставляют их на сушу и не брезгуют монеткой. Туристы резвятся без удержу, фотографируют, ходят босиком с закатанными, как у рыбаков, штанинами, топчут неразличимые под водой собачьи какашки. Кто‑нибудь обязательно разгуливает с блаженным видом, раскрыв от восторга рот. Ему и невдомек, что он рискованно подошел к самому краю затонувшей набережной. Невидимая рива под ногами обрывается, а он все волочит под водой ноги, пока не оступается и не уходит с головой в канал.
Помню такой случай. Один мой знакомый юрист направлялся с адвокатом в суд. Они шли по деревянным мосткам, скрепленным абы как. Между двумя мостками образовался метровый провал. Внезапно адвокат исчез. Из воды торчал лишь рукав пиджака; на запястье золотые часы. Рука отчаянно размахивала кожаной папкой. Мой знакомец поймал ее на лету. Адвокат защищал дело в суде мокрый насквозь, хоть выжимай. При этом он с довольным видом манипулировал спасенными в воде документами.
Сердце
Легко ли влюбиться в Венеции? По мнению богослова Тадеуша Жулавского, "неоднократные тесты и биохимические анализы подтверждают, что на свете нет более благоприятного места для стимуляции выработки гормонов". Со своей стороны профессор, психоаналитик Исаак Абрахамович возражает ему:
Перманентное состояние романтического возбуждения, постоянное эротическое влечение, вызываемое Венецией у приезжих, ведет к парадоксальному эффекту ослабления сексуального импульса. Да, вы все время испытываете горячее, но при этом сдержанное желание, без неожиданных скачков и всплесков. Сексуальный импульс передается каждой клеточке индивидуума, растворяется во всех членах, чутко воспринимает тайные душевные порывы. Эрос расплывается как жирное пятно по всему организму человека, начиная с генитального аппарата. Таким образом, безусловно, увеличивается его охват, но и неоспоримо уменьшается его интенсивность.
Чемпион мира 1998 года по бодибилдингу Оскар Крикштейн заявил в одном из недавних интервью:
Это странно, это – как если бы мое тело безостановочно, в умеренном ритме, занималось с Венецией легкой любовной гимнастикой (a soft love gym with Venice) от рассвета до заката, от кончиков волос до пальцев ног. Честное слово, приезжая сюда, я занимаюсь любовью с Венецией! Я бессознательно вступаю с этим городом в сексуальные отношения (I have sex with this city). Под вечер у меня пропадает желание все разгромить, это невероятно! В любой другой части света, каждый раз, когда я захожу в спортзал, я разношу его на куски. А здесь мне спокойнее. Венеция меня усмиряет.
Стихи поэтессы Костанцы Фенегони Варотти еще красноречивее:
Этой ночью я выйду, завывая,
Пройду на ощупь, брызжа слюной по калле,
Чтобы пожрать вас своими лобзаниями,
Юноши со стрижкой под ноль,
Раздувающие щедрые штаны.
Я пробегу вприпрыжку‑вприскочку
По Мосту моих вздохов,
Запыхавшись и высунув язык,
Обезвоженная от желания.
Я распахну все поры на коже,
Сверкну тысячей мелких клычков
Под этой упыристой луной.
Я вонжусь в ваши голые черепа,
Чтобы погасить томимый жаждой жар
Моих потаенных уст.
Я припаду к вашим телам,
Словно к ларькам с прохладительными напитками.
Во что же выливаются эти благие намерения? Узнаем об этом из последней строфы того же стихотворения:
Но я остаюсь здесь и думаю о вас,
Юноши с безжалостными черепами.
Я опускаю в горькую чашу искусственную челюсть.
"Спокойной ночи, милая соратница
По тысячам страстных баталий".
Я забываюсь сладким сном,
О, мои безжалостно обнаженные юноши,
Созерцая вас,
Совращая вас,
Сочиняя вас.
Физик‑атомщик Гари Флетчер в главе "Я и женщины" своей автобиографии описывает любопытный эпизод:
Необычные судороги эпилептического характера охватывали меня, как только рядом оказывалась красивая девушка. Судороги вызывали во мне эндогенные нервные разряды, соответствующие 1000–1500 биовольт. Вот такая незадача. И не было другого способа справиться со всем этим, как тут же подсоединиться, скажем так, к розетке данной особы. Однажды меня пригласили на симпозиум, проводившийся в Италии. Так я впервые посетил Венецию. Венеция! Город влюбленных и свадебных путешествий! Город, в котором потерял голову от любви Отелло! Какое пагубное влияние окажет он на меня? Признаюсь, я пребывал в тревожном ожидании. Едва я ступил в Венецию, к моему великому удивлению, приступы voracitas sexualis rapax [21] загадочным образом стихли. Я не стал доискиваться причин столь необычного явления, тут же собрал чемоданы и уехал в обожаемый мной Миннеаполис.
На этом я остановлюсь, хотя мог бы перечислить десятки не менее авторитетных свидетельств. Вернемся к вопросу, с которого мы начали. Легко ли влюбиться в Венеции? Чаще ли здесь бьется сердце? Стоит ли приезжать сюда с невестой? Добьетесь ли вы конкретных результатов, заключив союз с Венецией, чтобы вскружить голову вашей девушке? Несомненно. Только сначала давай немного порассуждаем об этом, после чего перейдем к практической стороне дела.
Итак, зачем нужны все эти старые трюки? Зачем я окружаю себя великолепным пейз