Под вечер, обожженные, пыльные, пьяные от воздуха, катили в беленький раскидистый Севастополь, и тут ощутили тоску: «Вот из Крыма нужно уезжать».
Автобандиты отвязали вещи. Угол на одном чемодане был вскрыт, как ножом, и красивым углом был вырван клок из пледа. Все-таки при этой дьявольской езде машина «лизнула» крылом одну из мажар[11].
Лихие ездоки полюбовались на свою работу и уехали с веселыми гудками, а мы вечером из усеянного звездами Севастополя, в теплый и ароматный вечер, с тоскою и сожалением уехали в Москву[12].
Сентябрь 1929 г.
Комментарии. В. И. Лосев
Путешествие по Крыму
Впервые — Красная газета (вечерний выпуск). 1925. 27 июля; 3, 10, 22, 24, 31 августа. С подписью: «М. Булгаков».
Печатается по тексту «Красной газеты».
Очерк «Путешествие по Крыму» имеет интересную и содержательную предысторию, связанную прежде всего с именем Максимилиана Волошина.
Выдающийся поэт, писатель и художник, обладатель многих других талантов, Максимилиан Волошин был наделен и удивительной способностью определять по одному-двум произведениям новых даровитых писателей и поэтов. Его оценки, как правило, были безошибочны. В Булгакове же он сразу увидел талант исключительный, своеобразный и мощный, талант природно русский, мыслительный.
Оценивал Волошин «начинающего писателя» по двум произведениям: «Белой гвардии» и «Роковым яйцам». Несмотря на свое «отшельничество», ему удалось познакомиться с текстом «Белой гвардии» в рукописном виде. Вот как это было.
Летом 1924 г. П. Н. Зайцев, секретарь и зав. редакцией издательства «Недра», ознакомившись с рукописью «Белой гвардии», решил «перекупить» понравившуюся ему вещь у издательства «Россия» (редактор И. Г. Лежнев). Но для этого требовалось, разумеется, согласие редколлегии издательства «Недра» и его редактора Н. С. Ангарского-Клестова. Из членов редколлегии «Недр» первым прочитал рукопись романа В. В. Вересаев. Роман ему понравился, но печатать его в «Недрах» не рекомендовал по причинам сугубо идеологическим (слишком привлекательно, по его мнению, были изображены герои-белогвардейцы).
Такое заключение опытнейшего писателя хотя и расстроило ходатая и автора, но не остановило их: они решили действовать через Ангарского. П. Н. Зайцев отправился в Крым, еще раз посоветовался там с Вересаевым (тот отдыхал в Гаспре) и, получив от него повторно отрицательный отзыв, обратился к Ангарскому. Как вспоминает П. Н. Зайцев, разговор с Ангарским о романе Булгакова состоялся у него по дороге в Коктебель к Волошину (см.: Воспоминания о Михаиле Булгакове. С. 498—500). Несмотря на колебания (роман Ангарскому очень понравился), опытный редактор-коммунист присоединился к мнению Вересаева.
Из последующей переписки Волошина с Ангарским и Вересаевым выяснилось, что хозяин «Дома поэта» принимал участие в «уговаривании» редактора напечатать роман Булгакова в «Недрах», но безуспешно.
Через некоторое время Волошин прочитал опубликованную в журнале «Россия» первую часть романа, а также повесть «Роковые яйца», которую ему прислал Ангарский, и 25 марта написал редактору «Недр» письмо, ставшее для Булгакова знаменательным. В нем говорилось: «Спасибо за VI книгу „Недр" и за Ваши издания. Я их получил уже больше месяца назад, но как раз в тот момент выезжал в Харьков... „Недра" прочел еще в вагоне. Рассказ М. Булгакова очень талантлив и запоминается во всех деталях сразу. Но я очень пожалел, что Вы все-таки не решились напечатать „Белую гвардию", особенно после того, как прочел отрывок из нее в „России". В печати видишь вещи яснее, чем в рукописи... Но во вторичном чтении эта вещь представилась мне очень крупной и оригинальной, как дебют начинающего писателя ее можно сравнить только с дебютами Достоевского и Толстого. И по литературному значению удельный [ее] вес, разумеется, превосходит „Роковые яйца".
Очень досадно, что она не пойдет в „Недрах" целиком, тем более что Лежнев ограничится, кажется, лишь фрагментом...
Мне бы очень хотелось познакомиться лично с М. Булгаковым, так как Вы его наверно знаете, — то передайте ему мой глубокий восторг перед его талантом и попросите его от моего имени приехать ко мне на лето в Коктебель».
Ангарский показал письмо Булгакову, и тот переписал почти весь текст себе в альбом. Конечно, восторженный отзыв известнейшего литератора очень обрадовал Булгакова, и он тут же выразил согласие поехать в Коктебель. Ангарский немедленно известил Волошина: «Булгаков к Вам с радостью приедет». Спустя несколько дней (10 мая 1925 г.) уже сам Булгаков писал в Коктебель: «Многоуважаемый Максимилиан Александрович, Н. С. Ангарский передал мне Ваше приглашение в Коктебель. Крайне признателен Вам. Не откажите черкнуть мне, могу ли я с женой у Вас на даче получить отдельную комнату в июле — августе? Очень приятно было бы навестить Вас».
28 мая Волошин ответил Булгакову приветливым письмом: «Дорогой Михаил Афанасьевич, буду очень рад видеть Вас в Коктебеле, когда бы Вы ни приехали. Комната отдельная будет. Очень прошу Вас привезти с собою все вами написанное (напечатанное и ненапечатанное)... Прошу передать привет Вашей жене и жду Вас обоих...»
Обращает на себя внимание просьба Волошина привезти все написанное Булгаковым, в том числе и неопубликованное. Ему уже было известно, что цензура стала уделять пристальное внимание произведениям Булгакова. Характерным в этом смысле является и письмо В. В. Вересаева поэту от 8 апреля 1925 г., в котором он писал: «Очень мне было приятно прочесть Ваш отзыв о М. Булгакове. „Белая гвардия", по-моему, вещь довольно рядовая, но юмористические его вещи — перлы, обещающие из него художника первого ранга. Но цензура режет его беспощадно. Недавно зарезала чудесную вещь „Собачье сердце", и он совсем падает духом. Да и живет почти нищенски... Ангарский мне передал, что Ваше к нему письмо Булгаков взял к себе и списал его».
12 июня Булгаковы приехали в Коктебель, где находились почти месяц. В числе многочисленных волошинских гостей были Леоновы, Габричевские, Э. Ф. Голербах, пианистка М. А. Пазухина, поэт Г. А. Шенгели и многие другие. О том, что происходило в этот месяц в Коктебеле, можно судить по воспоминаниям Л. Е. Белозерской, И. А. Габричевской, Н. Л. Манухиной (жены Г. Шенгели) и письмам М. А. Пазухиной. Все они свидетельствовали о внешней стороне жизни в Коктебеле и развлечениях. Читая эти воспоминания, можно подумать, что Булгаков весь месяц исключительно отдыхал, путешествовал, ловил бабочек, собирал камушки, заигрывал с поварихой, подтрунивал над Леоновым и устраивал самодеятельный театр. Правда, только один раз проскользнуло в письме М. А. Пазухиной (18 июня): «...один писатель читал свою прекрасную вещь про собаку». Можно, конечно, догадаться, что читал «прекрасную вещь» Булгаков и что было это «Собачье сердце»...
Между тем при прощании Волошин подарил Булгакову свой сборник «Иверия» и неизбежную свою акварель с многозначительнейшими по содержанию дарственными надписями; на сборнике: «Дорогой Михаил Афанасьевич, доведите до конца трилогию „Белой гвардии"...», на акварели: «Дорогому Михаилу Афанасьевичу, первому, кто запечатлел душу русской усобицы, с глубокой любовью...»
Такие надписи не делаются из вежливости. Очевидно, в Коктебеле Булгаков и Волошин кашли возможность обсудить волновавшие их темы. Ведь тот и другой испытали на себе все ужасы «русской усобицы» и оба запечатлели ее «душу». Запечатлели каждый по-своему, но в то же время во многом одинаково, если рассматривать эту «усобицу» как величайшую трагедию русского народа. И они прекрасно понимали, что трагедия эта еще далеко не исчерпала себя. Наверняка эти беседы оставили какие-то следы в их впечатлительных творческих душах. Во всяком случае, исследователи находят много родственного в поэзии о гражданской войне Волошина и в пьесе Булгакова «Бег» (см., например: Виленский Ю. Г. и др. Михаил Булгаков и Крым. Симферополь, 1995. С. 28—33). Нельзя не заметить также, что Булгаков полюбился Волошину и как писатель-единомышленник, и как человек с честнейшим взглядом на жизнь. Это видно из их дальнейшей переписки и из других сохранившихся документов. Так, 26 ноября 1925 г. в письме к писательнице С. З. Федорченко Волошин спрашивал: «Видаете ли Вы наших летних друзей: Леоновых, Булгаковых?.. Очень хотелось бы знать о них». Писатели вскоре ответили Волошину. Для материальной и моральной поддержки поэта и его гостеприимного дома в Коктебеле его московские друзья организовали 1 марта 1926 г. в Академии художественных наук (ГАХН) благотворительный литературно-музыкальный вечер, в котором приняли участие В. В. Вересаев, Б. Л. Пастернак, Ю. Л. Слезкин, С. В. Шервинский и многие другие. Булгаков с блеском прочитал на вечере «Похождения Чичикова». Благодарный Волошин направил всем участникам вечера по акварели. Булгакову он надписал так: «Дорогому Михаилу Афанасьевичу! спасибо за то, что не забыли о Коктебеле. Ждем Вас с Любовью Евгеньевной летом. Максимилиан Волошин». Но этим не ограничился. 4 апреля он пишет Булгакову письмо, которое словно продолжает их «творческую беседу»: «Дорогой Михаил Афанасьевич, не забудьте, что Коктебель и волошинский дом существуют и Вас ждут летом. Впрочем, Вы этого не забыли, т. к. участвовали в Коктебельском вечере, за что шлем Вам глубокую благодарность. О литературной жизни Москвы до нас доходят вести отдаленные, но они так и не соблазнили меня на посещение севера. Заранее прошу: привезите с собою конец „Белой гвардии", которой знаю только 1 и 2 части, и продолжение „Роковых яиц". Надо ли говорить, что очень ждем Вас и Любовь Евгеньевну, и очень любим...» (см.: Купченко В., Давыдов 3. М. Булгаков и М. Волошин // М. А. Булгаков-драматург и художественная культура его времени. М., 1988. С. 422—423). 3 мая Булгаков откликнулся на приглашение: «Дорогие Марья Степановна и Максимилиан Александрович. Люба и я поздравляем Вас с праздником. Целуем. Открытку М. А. я получил, акварель также. Спасибо за то, что не забыли нас. Мечтаем о юге, но удастся ли этим летом побывать — не знаю. Ищем две комнаты, вероятно, все лето придется просидеть в Москве».
Догадывался ли Булгаков, что через несколько дней к нему нагрянут «гости» с Лубянки? Седьмого мая на квартире Булгакова сотрудники ОГПУ провели тщательнейший обыск, выискивая именно ненапечатанные рукописи... С этого момента Булгаков стал не только «опекаемым» этим зловещим учреждением, но и «приглашаемым» туда на допросы...
Волошин внимательно наблюдал за перипетиями вокруг Булгакова после премьер «Дней Турбиных» и «Зойкиной квартиры», об этом ему сообщали многие его знакомые. «Страшный шум царит вокруг Булгакова...» — сообщал писатель Л. Е. Остроумов. «Жаль, что его писательская судьба так неудачна и тревожно за его судьбу человеческую», — сокрушалась О. Ф. Головина, дочь первого председателя Государственной думы. В начале 1927 г. Волошин сам прибыл в Москву (26 февраля состоялось открытие выставки его акварелей в ГАХН) и несколько раз встречался с Булгаковым (два раза был у него дома). Надо полагать, что речь шла и о творчестве, и о возможностях его реализации в «специфических» условиях. Трудно сказать, догадывались ли они о том, что впереди их ждут жестокие испытания...
* * *
При прочтении очерка «Путешествие по Крыму» неизбежно возникает вопрос: почему Булгаков сделал его несколько «легковесным», почему даже не упомянут Волошин, не говоря уже о беседах с ним? Да и некоторые «коктебельцы» были не очень довольны этим очерком. Так, Э. Ф. Голлербах в письме Волошину от 1 декабря 1925 г. сетовал на то, что в булгаковских фельетонах «больше рассуждений о превратностях погоды, чем о коктебельском быте».
Ответ на этот естественный вопрос, как ни странно, мы находим как раз в письмах Волошина Э. Голлербаху, опубликованных в историческом альманахе «Минувшее», № 17 (М.; СПб., 1994). Так, в письме от 24 июля 1925 г., то есть написанном по «горячим следам», говорится следующее:
«Дорогой Эрик Феодорович, ради Бога, убедите Лежнева не давать никакой статьи о Коктебеле, ибо это может быть губительно для всего моего дома и дела. У меня (вернее, у моего имени) слишком много журнальных врагов, и всякое упоминание его вызывает газетную травлю.
Не надо забывать, что вся моя художественная колония существует не „dejure", а попустительством, и ее может сразу погубить первый безответственный журнальный выпад, который, несомненно, последует за статьей обо мне или о Коктебельском Доме, особенно если она будет сочувственна... Всякое печатное упоминание о Коктебеле чревато угрозами его существованию...» (Там же. С. 312).
Нет ни малейших сомнений в том, что Волошин говорил об этом же и Булгакову, который, конечно, не мог скрыть от хозяина дома своих намерений напечатать очерки о путешествии по Крыму. Булгаков до мелочей выполнил все «установки» Волошина, не упоминая в очерке ни самого хозяина дома, ни его художественную колонию. Разумеется, «фельетоны» от этого во многом проиграли, стали менее сочными и выразительными, но Булгаков не мог подвести Волошина.
О реакции Волошина на булгаковский очерк пока ничего не известно, но если бы она была отрицательной, то он непременно сообщил бы об этом Голлербаху. В ноябре 1925 г. поэт, возвратившись к той же теме, писал Голлербаху: «Только к ноябрю наш дом опустел, и зимняя жизнь и ее ритм вошли в свои права... И еще мне хочется извиниться перед Вами за мое „veto" на Вашу статью о Коктебеле. Если бы дело шло о моей личности — то тут бы не могло быть никаких „veto" — я этого себе никогда не позволял и не позволю. Но „Волошинский Дом“ — это не я. А целый коллектив. Я посоветовался с друзьями и получил определенные инструкции: пусть лучше никто и ничего не пишет в печати — кто-нибудь подхватит, начнется травля и тогда не отстоите. Только поэтому я позволил себе просить Вас ничего не писать о Коктебеле. Хвалить и ругать одинаково опасно в этих случаях...» (Там же. С. 315).
Булгаковский очерк, в котором много говорилось о «превратностях погоды», никак не повредил Волошину. Был ли сам писатель доволен своим произведением?.. Но тут необходимо принимать во внимание и другие обстоятельства — Булгакова уже поглотили дела театральные и на фельетоны у него оставалось все меньше времени. И еще несколько слов о том, что привлекало Волошина в Булгакове и что сближало и роднило их. Очевидно — их «запрещенность». Ибо сам Волошин в течение многих лет жил под знаком «запрещенности». Вот что писал он по этому поводу в одном из писем в апреле 1925 г.: «В мае этого года исполняется 30 лет с тех пор, как было впервые напечатано мое стихотворение... Я это скрывал. Но в конце концов это просочилось, и мне пришлось дать согласие на публичное ознаменование этого... Что из этого выйдет, не знаю. Скорее всего новая литературная травля. Но трусить этого как-то непристойно. Вероятнее всего, что просто не дозволят никакого публичного чествования (празднование юбилея было перенесено на август. — В. Л.)... Что за „тридцатилетняя литературная деятельность", когда человек не может ни издать, ни переиздать ни одной своей книжки!» (Там же. С. 309). И далее читаем знаменательные слова: «У меня большая радость: профессор Анисимов прислал мне большую фотографию Владимирской Богоматери... И сейчас она стоит против меня и потрясает своим скорбным взволнованным ликом, перед которым прошла вся русская история. Кажется, что в нем я найду тот ключ, который мне даст дописать моего „Серафима"».
Добавим к этому, что ранняя редакция булгаковского «Бега» называлась «Рыцари Серафимы»... А профессор Анисимов Александр Иванович, автор книги «Владимирская икона Божией Матери», был арестован в 1930 г. и погиб в заключении...
[1] ...секретарь — примазавшаяся личность в треснувшем пенсне — невыносим. — Ср. с внешним обликом Коровьева в романе «Мастер и Маргарита».
Возможно, Булгаков имеет в виду непосредственного своего руководителя по «Гудку» Григория Гутнера (в повести «Тайному другу» — Навзикат). В это время сотрудничество с «Гудком» становится для Булгакова невыносимо тягостным, и он искал возможности расстаться с ним.
[2]— Никого ты не слушай, — сказала моя жена... — Из воспоминаний Л. Е. Белозерской: «...несмотря на „напутствие" друга Коли Лямина, который говорил: „Ну, куда вы едете? Крым — это сплошная пошлость. Одни кипарисы чего стоят!", — мы решили: едем все-таки к Волошину» (Белозерская-Булгакова Л. Е. Воспоминания. М., 1989. С. 111).
[3] ...купил книжку... «Крым»... буквально о Коктебеле такое... — Речь идет о книге: Крым: Путеводитель / Под общ. ред. И. М. Саркизова-Серазини. М., 1925. Книга сохранилась в архиве писателя (НИОР РГБ, ф. 562, к. 22, ед. хр. 7). Во многих местах текст путеводителя подчеркнут Булгаковым. Например, такие фразы: «Крымское сирокко доводит нервных больных до исступления. Люди умственного труда чувствуют ухудшение... Неудобство комнат, полное отсутствие медицинской помощи... И не могут люди с больными нервами долго по ночам гулять... Как только мраком окутывается долина, идут они в свои комнатки и спят, тревожимые страшными сновидениями».
Хорошо запомнила этот казус и Л. Е. Белозерская: «Мы купили путеводитель по Крыму д-ра Саркизова-Серазини. О Коктебеле было сказано, что природа там крайне бедная, унылая. Прогулки совершать некуда... Неприятность от пребывания в Коктебеле усугубляется еще и тем, что здесь дуют постоянные ветры. Они действуют на психику угнетающе, и лица с неустойчивой нервной системой возвращаются после поездки в Коктебель еще с более расстроенными нервами... Мы с М. А. посмеялись над беспристрастностью д-ра Саркизова-Серазини...» (Там же).
[4] «Приезжайте к нам в Коктебель... Обед 70 коп.». — Речь идет об упомянутом письме М. Волошина от 28 мая 1925 г., в котором поэт сообщал и «технические сведения»: «...из Москвы почтовый поезд прямой вагон на Феодосию. Феодосия — Коктебель: линейка... или катер... Обед 60—70 копеек. Июль-август — наиболее людно...» В своих воспоминаниях Л. Е. Белозерская цитирует также «частное письмо» М. Волошина от 24 мая (письмо это пока не найдено): «Прислуги нет. Воду носить самим. Совсем не курорт. Свободное дружеское сожитие, где каждый, кто придется „ко двору", становится полноправным членом. Для этого же требуется: радостное приятие жизни, любовь к людям и внесение своей доли интеллектуальной жизни».
[5] Коктебель наполнен людьми, болеющими «каменной болезнью». — Из воспоминаний Л. Е. Белозерской: «Конечно, мы, как и все, заболели типичной для Коктебеля „каменной болезнью". Собирали камешки в карманы, в носовые платки, считая их по красоте „венцом творенья", потом вытряхивали свою добычу перед Максом, а он говорил, добродушно улыбаясь:
— Самые вульгарные собаки!
Был „низший класс" — собаки, повыше — лягушки и высший — сердолики.
Ходили на Карадаг. Впереди необыкновенно легко шел Максимилиан Александрович...»
Коль скоро Булгаков даже не упомянул в своем очерке о Волошине, то представляет интерес то впечатление, которое оставил о себе поэт в памяти Л. Е. Белозерской. Вот каким он ей представился: «...перед вами стоял могучий человек, с брюшком, в светлой длинной подпоясанной рубахе, в штанах до колен, широкий в плечах, с широким лицом, с мускулистыми ногами, обутыми в сандалии. Да и бородатое лицо его было широколобое, широконосое. Груда русых с проседью волос перевязана на лбу ремешком, — и похож он был на доброго льва с небольшими умными глазами. Казалось, он должен заговорить мощным зычным басом, но говорил он негромко и чрезвычайно интеллигентным голосом... Скажу попутно: ничего деланного, нарочитого, наблюдая ежедневно Максимилиана Александровича в течение месяца, мы не заметили. Наоборот, он казался естественно-гармоничным, несмотря на свою экстравагантную внешность...» (Там же. С. 111—112).
[6] ...оставшегося от довоенного времени помещения, поэтического кафе «Бубны», ныне, к счастью, закрытого... — Булгаков, видимо, знал (или ему рассказали в Коктебеле) предысторию этого знаменитого кафе, открытого летом 1912 г. греком Синопли как примитивный балаган, но усилиями приезжавших на отдых художников и поэтов превращенного в достопримечательность: все его стены были разрисованы и «расписаны» различными веселыми надписями, а название «Бубны» ему дал художник А. В. Лентулов.
Здесь родилась и популярная песенка «Крокодила»:
По берегу ходила
Большая Крокодила,
Она, она
Зеленая была.
Кое-что из «бубновского» творчества Булгаков позаимствовал. По-видимому, из надписи «Нет лучше угощенья Жорж-Бормана печенья!» родился псевдоним одной из героинь-писательниц в романе «Мастер и Маргарита» — Боцман Жорж (в других вариантах — Жорж-Боцман). Так, в незавершенной рукописи романа (предположительно первой половины 1937 г.) читаем: «Богатая некогда купеческая наследница Настасья Савишна Непременова, ставшая военно-морской романистской и подписавшаяся „Боцман Жорж", была в засаленной шелковой блузочке и черной кривой юбке...»
[7] ...застрял какой-то бездомный студент... написал акафист Коктебелю... — Булгаков имеет в виду писателя-врача С. Я. Елпатьевского (1854—1933), написавшего великолепные «Крымские очерки» (1913). Подробнее см.: Виленский Ю. Г. и др. С. 18-20.
[8] «Черт меня дернул спрашивать бифштекс...» — Из воспоминаний Л. Е. Белозерской: «М. А. сказал, что надо, во избежание морской болезни, плотно поесть. Мы прошли в столовую парохода. Еще у причала его уже начало покачивать...
— Начинается, — зловещим голосом сказал М. А.
Прозвучал отходный гудок... М. А. сказал:
— Если качка носовая, надо смотреть вот в эту точку. А если бортовая — надо смотреть вот туда.
— О, да ты морской волк! С тобой не пропадешь, — сказала я и побежала по пароходу. Много народу уже полегло. Я чувствовала себя прекрасно и поступила в распоряжение помощника капитана... Он кричал:
— Желтенькая! (Я была в желтом платье.) Сюда воды! Желтенькая, скорее!
Было и смешное. Пожилая женщина лежала на полу на самом ходу. Помощник капитана взял ее под мышки, а я за ноги, чтобы освободить проход. Женщина открыла мутные глаза и сказала с мольбой:
— Не бросайте меня в море...
Я прошла проведать своего „морского волка". Он сидел там, где я его оставила.
— Макочка, — сказала я ласково, опираясь на его плечо. — Смотри, смотри! Мы проезжаем Карадаг!
Он повернул ко мне несчастное лицо...» (Белозерская-Булгакова Л. Е. С. 117-118).
[9] ...на большом полотнище лицо Рыкова. — Рыков Алексей Иванович (1881—1938), виднейший партийный и государственный деятель. Многие годы возглавлял правительство СССР. Репрессирован и расстрелян в 1938 г. А. И. Рыков отличался простотой в обращении и о нем в народе говорили, что он частенько злоупотреблял спиртными напитками. В дневнике Булгакова имеется несколько записей о Рыкове.
Между тем А. И. Рыков сыграл положительную роль в судьбе писателя: он активно помогал К. С. Станиславскому в постановке «Дней Турбиных» и по его инициативе Булгакову были возвращены рукописи, изъятые у него сотрудниками ГПУ.
[10] ...медная дощечка: «А. П. Чехов». — Музей А. П. Чехова в Ялте создавался любовно, многие годы. В нем были собраны уникальные экспонаты, редчайшие рукописи-автографы. Это был подлинный центр русской культуры. Сейчас музея уже практически нет: все лучшее, что было в музее, расхищено...
[11] ...одну из мажар. — Мажара — большая крымская арба.
[12] ...с тоской и сожалением уехали, в Москву. — В поезд Булгаковы сели 9 июля, а 10-го из Лозовой направили весточку Волошиным следующего содержания: «Дорогие Марья Степановна и Максимилиан Александрович, шлем Вам самый сердечный привет. Мы сделали великолепную прогулку без особых приключений. Качало несильно. В Ялте прожили сутки и ходили в дом Чехова. До Севастополя ехали автомобилем. Леоновы напугались моря в последнюю минуту. Мне очень не хочется принимать городской вид. С большим теплом вспоминаем Коктебель. Всем поклон... Л. Булгакова».
Булгаков приписал:
«На станциях паршиво. Всем мой привет».