Центральный персонаж романа – генерал Кобрисов - показан и в более «далеком» окружении. Он сопоставляется в романе с немецким генералом Гудерианом.

Георгий Владимов «Генерал и его армия» (1987, 1997).

Традиции романа-эпопеи Л.Н. Толстого «Война и мир» и военная проза второй половины ХХ века.

История создания. Произведение написано писателем, который сам (в силу возраста) не принимал непосредственного участия в войне. Однако в молодости Г. Владимов был литературным редактором мемуаров известных военачальников, что дало ему не только необходимый фактический материал, но и возможность сравнивать, сопоставлять, делать обобщенно-философские выводы.

Композиция романа. Она необычна: сюжет не совпадает с фабулой, а развивается концентрическими кругами.Каждая глава – предыстория генерала Кобрисова – до того важнейшего момента его жизни, когда он вынужден оставить свою армию и отправиться в Ставку. Поворотным моментом сюжета становится решение генерала, не добравшись до Москвы, вернуться в расположение своих войск, чтобы лично участвовать во взятии Предславля.

Центральная тема романа – тема предательства. Предательство, по мысли Владимова, есть оборотная сторона слабости и душевного рабства человека. В начальных и заключительных эпизодах романа главную роль играет майор СМЕРШа Светлооков. Он находит слабые места в окружении генерала Кобрисова и, как тонкий пси­холог, воздействует непосредственно на них. Так, он пользуется простоватостью и трусоватостью Сиротина, непомерным честолюбием и завистливостью Донского. Последний персонаж особенно интересен: почти полный тезка Андрея Николаевича Болконского он свою жизнь «делает» по герою романа Л. Н. Толсто­го «Война и мир», копируя аристократические при­вычки князя (манеру говорить «с спокойной властью в голосе», «неприятный смех» и т. п.) и с неприязнью и завистью относясь к Кобрисову как к человеку, за­нимающему его, Донского, место. Рабский страх пе­ред СМЕРШем, помноженный на эгоизм — прими­тивный у Сиротина и утонченный у Донского, — и позволил Светлоокову легко заполучить двух осведо­мителей. Свойственные же Шестерикову отсутствие эгоизма, полная сосредоточенность на интересах своего командира, наконец, идущая от крестьянско­го происхождения глухая ненависть к карательным органам оказались «не по зубам» даже такому иску­шенному «ловцу душ», как Светлооков.

Центральный персонаж романа – генерал Кобрисов - показан и в более «далеком» окружении. Он сопоставляется в романе с немецким генералом Гудерианом.

Генерал Гудериан явно сопоставлен в романе с ге­нералом Кобрисовым. В их судьбе и во взглядах дей­ствительно при всех различиях много общего. Оба «думающие» военачальники, оба непохожи на обыч­ных высших офицеров, поскольку ближе к своим солдатам, чем к Верховным Ставкам, наконец, оба блестящие профессионалы, стратеги. Кстати, само сопоставление русского и немецкого генералов мно­гим не без основания кажется нелепым и даже ко­щунственным, поскольку один из героев, несмотря на все свои положительные качества, все-таки при­шел на чужую землю отнюдь не с благими намере­ниями. И оправдания тем, что Гудериан просто «де­лал свое дело», вовсе не снимают с него как человека сознательного всего бремени вины: не все раны зажи­ли, да и могут — и должны ли они зажить?

Впрочем, нравственный приговор Гудериану содержится в ре­чи священника, с которым генерал беседовал в Орле о произволе большевиков: «Но это наша боль, — вы­молвил батюшка, — наша, и ничья другая. Вы же — перстами своими трогаете чужие раны и спрашивае­те «Отчего это болит? Как смеет болеть?». Но вы не можете врачевать, и боль от касаний ваших только усиливается, а раны, на которые смотрят, не зажива­ют дольше... Каждый шаг человека есть ошибка, ес­ли не руководствуется он любовью и милосердием. И если будете честны перед собою, господин генерал, то признаете...»

Один из лучших эпизодов романа — сцена раз­мышления Гудериана над страницами романа «Вой­на и мир», когда он находит разгадку поражению На­полеона в том, что пока Наполеон «...выигрывает по­зиции и ожидает на Поклонной горе ключей от Кремля, в это время — никем не предсказанная, не учтенная, сумасбродная «графинечка» Ростова без колебаний раздает свои подводы раненым. А между тем она ему объявила свою войну — и не легче войны Кутузова и Барклая!..». Именно народной войны страшится Гудериан с его измотанной многомесяч­ным наступлением армией: он понял, что после исто­рической речи Сталина по радио 3 июля 1941 г. Гитлеру «противостояла уже не Совдепия с ее усилением и усилением классовой борьбы, противостояла — Россия».

Прийти к этой мысли Гудериану помог и разговор со старым царским генералом, отказавшим­ся от поста бургомистра Орла («Вы пришли слишком поздно. Если бы двадцать лет назад — как бы мы вас встретили! Но теперь мы только начали оживать, а вы пришли и отбросили нас назад, на те же двадцать лет. Когда вы уйдете — а вы уйдете! — мы должны будем все начать сначала. Не обессудьте, генерал, но теперь мы боремся за Россию, и тут мы почти все еди­ны»). Поняв это, Гудериан подписывает приказ об от­ступлении.

Кобрисов и другие советские военачальники. Антивоенным пафосом, мыслью, что величие пол­ководца измеряется не количеством положенных им солдат, а количеством спасенных, — всем этим роман Г. Владимова весьма близок эпопее Л. Н. Толстого. Кобрисов, а вместе с ним и автор убеждены, что победа куется не в штабах, а все-таки на передовой такими людьми, как Нефедов или Галишников. Так называе­мые командармы наступления вроде Терещенко в изо­бражении писателя — люди тщеславные и посредст­венные, они предпочитают держаться подальше от линии фронта, а попав туда, демонстрируют полную свою непригодность, как это было с майором Красов­ским из штаба генерала Дробниса, одобряющего соб­ственный мучительный расстрел после неудачи с ата­кой. Обратной стороной рабской психологии таких людей оказывается их неспособность ценить жизнь другого человека («Жалок маленький человек, вве­ряющий свою жизнь другому, признающий его право отнять ее или оставить. Жалок, но и страшен: если не спасается бегством, не бросается зверем на своего палача, во что же оценит он чужую жизнь?»). Неда­ром лучшие из представителей советского командо­вания — Кобрисов, Галаган, Чарновский — не боят­ся принимать личное участие в боевых действиях, а Ватутин, как и предсказывал Кобрисов, останется в памяти прежде всего как автор двух знаменитых от­ступлений. Потому и претит Кобрисову «русская четырехслойная тактика» Жукова («три слоя ложатся и заполняют неровности земной коры, четвертый — ползет по ним к победе»), что он лично знает, что та­кое смерть солдата. (Стоит отметить, что оценка Жукова в романе все же имеет субъективный и од­носторонний характер).

Кобрисов – Власов. В романе Г. Владимова люди, попавшие в окруже­ние или даже ставшие солдатами РОА, изображены скорее как жертвы бездарного командования, чем как сознательные предатели или трусы. По мысли писателя, неготовность человека умирать бессмыс­ленно свидетельствует о свободе и силе его личности, тогда как сталинский приказ № 227 «Ни шагу на­зад!» оставлял таким людям только право на само­убийство. Трагедия же Власова — в его непонимании собственного народа. Ему слишком поздно открылось то, что вскоре стало ясно даже Гудериану: русский народ не нуждается в «освободителях», «свои» пала­чи для него все-таки ближе, чем «чужие», потому что их власть — вина и беда самого народа; в момент страшной опасности главный палач может произнес­ти «братья и сестры», и это будет правда.

Кобрисов в подвалах Лубянки. Одна из основных мыслей романа — о том, что рабство живет в каждом из людей: человек-раб сам придумывает предмет преклонения и благоговейного ужаса. Причем страх перед властью подчас страшнее страха смерти: с гулким сердцебиением, герой Пе­рекопа и Халкин-Гола, победители Колчака, участ­ники прорыва линии Маннергейма» с ужасом наблю­дали из-за портьер за тем, как жена Кобрисова отмы­вала от баклажанной икры статую Сталина (сцена в санатории).

Роман Г. Владимова наследует традиции русской литературы в ее постоянном обращении к проблеме «свободного человека в условиях несвободы»: где та мера свободы, которую непременно должен сохра­нить человек, оказавшийся в застенках, в лагере, один на один с палачом? Бессмысленное сопротивле­ние неприемлемо, потому что однозначно заканчива­ется гибелью человека и торжеством убийцы, жду­щего этого сопротивления. Многие русские писатели, от Шолохова до Солженицына, в своих произведени­ях говорили о внутренней свободе человека, приспо­собившегося к обстоятельствам, но не принявшего их, говорили о пути «маленьких побед», совершае­мых героем над своими мучителями (три стакана шнапса, выпитые Андреем Соколовым перед расстре­лом; кусок полотна, утаенный Иваном Денисовичем, и др.): эти победы позволяют человеку не утратить окончательно самоуважения и не превратиться в по­корного, «мертвого душою» раба. Так и генерал Коб­рисов, избегая избиения, встает в угол на колени по приказанию старшего лейтенанта Опрядкина, одна­ко, даже приняв из рук того свободу, не проникается к своему мучителю благодарностью (что является первым признаком духовного порабощения) и не притрагивается к приготовленным следователем тор­ту и коньяку («пешке» Опрядкину лестно думать, что он тоже имеет право казнить и миловать, как и Сталин, потому настаивает на том, что и его заслуга в освобождении Кобрисова есть). Именно неспособ­ность согласиться с тем, что творится в родной стра­не, неприятие беззакония и понимание ценности от­дельной человеческой личности делает Кобрисова «не своим» для этой власти, лишь терпящей его блестящего военачальника.

Кобрисов и его армия. В эпопее Л. Н. Толстого «Война и мир» Кутузов интуитивно чувствует невозможность дать решающее сражение Наполеону до тех пор, пока основная масса русского народа так или иначе не окажется затронутой этой войной, пока не поднимется «дубина народной войны». До тех же пор основная задача полководца — сохранить армию как ядро народного сопротивления, и потому гениальное отступление, обескровившее противника, по мысли Толстого, становится основной заслугой Кутузова.

Злость и готовность командующего к ответному удару, помноженные на боеготовность армии, — вот что позволяет Кирпосу утверждать, что в первые дни войны - дни массового отступления от границы - Кобрисов наступает. Однако Кобрисов отклоняет саму мысль о возможности подхватить выпадающую из рук Сталина власть и стать единоличным диктатором: он знает, какой кровью должен быть оплачен подобный приход его и власти. Неприемлема для генерала и мысль о «расстреле во имя человечности», о жертвах, неизбежных при любом захвате власти и установлении новых поряд­ков.

Таким образом, вновь возникает параллель меж­ду Власовым и Кобрисовым: если Власов выбирал между рабством и властью (как оборотной стороной рабства, по мысли Владимова и Л. Н. Толстого: мож­но вспомнить хрестоматийное толстовское «царь — это раб истории»), то Кобрисов отказался от подобно­го выбора, возвысился над ним, не желая принимать участия в борьбе за власть. Кобрисов больше был оза­бочен освобождением родной земли от оккупантов — и в этом проявилась его высшая, духовная свобода.

Решение Кобрисова вернуться к своей армии как проявление духовной свободы, победа над несправедливой властью. Гора, которую Кобрисов принял за Поклонную, действительно наметила собой поворотный момент в судьбе генерала: ехать «на поклон» в Ставку, ожидая то ли наград, то ли смерти, или же преклониться пе­ред подвигом бойцов 38-й армии и дать им то, что они заслужили, — повести на Предславль. Весть о взятии Мырятина и высокой награде предопределила выбор генерала. Победитель, он понял всю унизительность своего положения, когда его заслуги присваиваются другими, понял, что звание генерал-полковника и Звезда Героя — та же подачка, что и торт с коньяком Опрядкина, просто иного уровня, и потому решил вернуться к своей армии. Однако вовсе не Поклонной оказалась гора триумфа Кобрисова: понадеялся гене­рал на то, что теперь все пойдет иначе и его, победи­теля, не посмеют тронуть. Генерал еще раз поверил Верховному — и вновь поплатился за это.

О судьбе генерала читатель узнает из официального документа — «Докладной записки». Этот повествовательный прием имеет важный художественный смысл.

Документы, а не авторская речь — эмоции повествователя заменяют в романе лицемерие и бездушие «Докладной записки», сам характер которой не оставляет сомнений в том, что провокация не задумана, а лишь исполнена майором Светлооковым, действующим отнюдь не по своей прихоти. Другими словами, Кобрисов пал жертвой не личной неприязни к нему Светлоокова или даже Терещенко, но был иска лечен государственной машиной, не знающей ни благодарности, ни сбоев.

Значение финала романа. Хрущевская «оттепель» (а последний эпизод романа происходит в 1958 г.) показана как время, наследующее большинство пороков предшествующего пе­риода: также творит произвол власть, в победителями считаются присвоившие чужие лавры, мемуары пишут­ся по законам беллетристики, а правда о войне со­хранилась лишь в памяти простых вояк, таких, как таксист, везущий Кобрисова, но их никто не хочет слушать. И потому смерть людей, подобных Кобрисову, — смерть жертвенная. («Они умерли для того, чтобы изменились другие»): пусть и «не слишком ка­питально» изменились те «другие», ради кого не рассуждая жертвовал он жизнью. Да и под силу ли изменить мир одному человеку? «Ничего мы не изменили, но изменились сами» — еще один из последних голосов, что звучат в затухающем сознании генерала-полков­ника.

Роман Г. Владимова и традиции Л. Толстого. Роман Г. Владимова во многом наследует лучшие традиции русской батальной прозы, ориен­тируясь, прежде всего, на традиции Л. Н. Толстого:

— широкий временной и пространственный охват собы­тий;

— изображение представителей разных уровней воен­ной иерархии; включение в ткань повествования реальных исторических лиц — Власова, Сталина, Гудериана;

— у автора - своя концепция истории, во многом полемичная по отношению к толстовской: умение лучших военачальни­ков отступать есть следствие не исторического фатализма, но высокой человечности и близости к простому народу этих командующих, что, как правило, обусловливало их трагическую судьбу во все времена русской истории;

— утверждение нравственной победы русского народа и над оккупантами, и над теми, кто присвоил себе плоды этой победы.