22 мая 1945.
1 Иисус в одиночку быстро шагает по главной дороге. Шагает в сторону горы, про которую хорошо бы пояснить, как она устроена, поскольку с помощью рисунка, полагаю, мне это не удастся. Рисунок[a] мой такой:
Итак, гора эта, что возвышается недалеко от главной дороги, идущей от озера на запад, через какое-то время начинается медленным пологим подъемом, переходящим в весьма обширное горное плато, откуда видно все озеро с Тивериадой в его южной части и другими, менее красивыми городами, в северной. Далее эта гора имеет еще один перепад высоты и довольно круто поднимается до вершины, затем идет вниз, чтобы снова подняться до второй подобной вершины, образуя своеобразную форму седла.
Иисус предпринимает восхождение на ее плато по вьючной горной тропе, еще достаточно хорошей, и достигает селеньица, чьи жители, очевидно, трудятся на этом возвышенном плато, где уже начинают колоситься хлеба. Он проходит селение насквозь и продолжает идти среди шелестящих нивами полей и усыпанных цветами лугов. День ясный позволяет увидеть все красоты окружающей природы.
За той уединенной возвышенностью, к которой направляется Иисус, на севере виден внушительный конус Ермона, чья вершина кажется громадной жемчужиной, положенной на изумрудное основание, настолько бела ее макушка, увенчанная снежным капюшоном, тогда как склон ее зеленеет от покрывающих его лесов. За озером, между ним и Ермоном, – зеленая равнина на месте озера Мерон, которого, однако, отсюда не видно, и еще горы, что подступают к Тивериадскому озеру с северо-западной стороны, а через озеро – снова горы, чьи очертания сглаживаются далью, и другие равнины. К югу, позади главной дороги, холмы, которые, я думаю, скрывают Назарет. Чем выше поднимаешься, тем больше пространство обзора. То, что на западе, мне не видно, поскольку преградой выступает гора.
2 Иисус первым делом встречает апостола Филиппа, который, похоже, был поставлен там караулить. «Как, Учитель? Ты здесь? Мы ждали Тебя на дороге. Я тут ожидаю товарищей, они пошли поискать молока у пастухов, что пасут скот на этих вершинах. Внизу, на дороге, Симон с Иудой Симоновым, а с ними Исаак и… А! вот. Сюда! Сюда! Учитель здесь!»
Апостолы, спускавшиеся вниз с небольшими флягами, пускаются бегом, и самые молодые, естественно, прибегают первыми. Их радость при виде Учителя трогательна. Наконец они все вместе, и в то время как Иисус улыбается, все хотят говорить, рассказывать…
«Мы же Тебя ждали на дороге!»
«Мы думали, что Ты и сегодня не придешь».
«Тут столько народу, знаешь?»
«О! мы были очень смущены, потому что среди них есть книжники и даже несколько учеников Гамалиила…»
«Ну да, Господь! Ты нас покинул как раз в подходящий момент! Я никогда так не боялся, как в ту минуту. Не шути так больше со мной!»
Петр жалуется, а Иисус улыбается и спрашивает: «Но разве с вами случилось что-нибудь нехорошее?»
«О! нет! Наоборот… О! мой Учитель! Да ты не знаешь, что Иоанн взял слово?.. Казалось, это Ты говорил в нем. Я же… мы растерялись… Этот парень, который лишь год назад только и мог, что забрасывать сеть… о! – Петр все еще восхищен и трясет смеющегося Иоанна. – Поглядите, возможно ли, что из смеющихся уст этого мальчишки вылетели такие слова! Казалось, он Соломон».
«Симон тоже хорошо сказал, мой Господь. Он действительно был „главой“», – говорит Иоанн.
«Еще бы! Он взял меня и вытолкнул! Хм!.. Говорят, я неплохо сказал. Может быть. Я не знаю… потому что от удивления словами Иоанна и страха говорить посреди такого множества и Тебя опозорить, я растерялся…»
«Опозорить? Меня? Но ведь это ты говорил, и мог бы опозориться только ты сам, Симон», – поддевает его Иисус.
«О! мне-то… О себе я вообще не беспокоился. Мне не хотелось, чтобы над Тобой насмехались как над неразумным из-за того, что Ты принял болвана в качестве Своего апостола».
Иисус сияет от радости от такого смирения и любви Петра. Но только спрашивает: «А остальные?»
«Зелот тоже хорошо говорил. Но он… известное дело. А вот этот удивил! Но уже с того времени, как мы находились в молитве, этот парень, похоже, душой на Небе».
«Правда! Правда!» Все подтверждают слова Петра. А затем продолжают рассказывать.
«А знаешь? Среди учеников теперь есть двое, которые, по словам Иуды Симонова, очень влиятельны. Иуда очень старается. Ну да! Он знает многих из тех… наверху, и умеет с ними обходиться. И ему нравится говорить… Хорошо говорит. Но народ предпочитает слушать Симона, Твоих братьев и особенно этого парня. Вчера один сказал мне: „Тот молодой человек хорошо говорит (а это был Иуда), но я предпочту ему тебя“. О! Бедняжка! Предпочесть меня, не умеющего связать двух слов!.. Но почему же Ты пришел сюда? Место встречи было на дороге, и мы находились там».
«Потому что знал, что найду вас здесь. 3 Теперь слушайте. Спуститесь и скажите остальным, чтобы шли сюда. Тем известным ученикам тоже. И чтобы народ сегодня не приходил. Хочу поговорить с вами наедине».
«Тогда лучше подождать до вечера. Когда начинает смеркаться, народ расходится по ближайшим поселкам, а наутро возвращается и ждет Тебя. Иначе… кто их удержит?»
«Хорошо. Сделайте так. Я подожду вас там, на вершине. Ночи теперь уже теплые, и мы можем спать на открытом воздухе».
«Где пожелаешь, Учитель. Достаточно того, что Ты с нами».
Ученики уходят, а Иисус возобновляет подъем на вершину, которую я, оказывается, уже видела в прошлогоднем видении[b] об окончании Нагорной проповеди и о первой встрече с Магдалиной. Панорама снова расширяется, делаясь яркой от начинающегося заката.
Иисус садится на массивный камень и погружается во внутреннее размышление. И остается так до тех пор, пока шарканье шагов по тропинке не извещает Его о том, что возвращаются апостолы. Приближается вечер, но на этой высоте солнце все еще продолжает извлекать ароматы из каждой травинки и каждого цветка. Сильный запах источают ландыши, а высокие стебли нарциссов качают своими звездами и жемчужинами, словно бы выпрашивая росы.
Иисус встает на ноги и произносит Свое приветствие: «Мир да пребудет с вами».
Вместе с апостолами поднимается и много учеников. Ими предводительствует Исаак с его аскетичной улыбкой на худом лице. Они все собираются вокруг Иисуса, который особенно приветствует Иуду Искариота и Симона Зелота.
«Я захотел вас видеть рядом с Собой, чтобы несколько часов побыть с вами одними и обратиться к вам наедине. Мне надо вам кое-что сказать, чтобы еще и еще раз подготовить вас к вашей миссии. Давайте поужинаем и потом поговорим, а во время сна ваши души продолжат вкушать Мое учение».
Они совершают свою скудную трапезу, а затем сжимаются в кольцо вокруг Иисуса, сидящего на большом камне. Их, учеников и апостолов, около сотни, может, больше. Круг внимательных лиц, причудливо освещенных пламенем двух костров.
4 Иисус говорит неторопливо, плавно жестикулируя. Лицо Его кажется белее обычного, выделяясь на фоне Его темно-синего одеяния при свете народившегося месяца, что заходит в небе прямо над Ним тоненьким серпом света, лаская Владыку Неба и Земли.
«Мне захотелось, чтобы вы пришли сюда отдельно от всех, потому что вы Мои друзья. Я позвал вас после первой проверки, проведенной Двенадцатью, и для того чтобы расширить круг Моих действующих учеников, и чтобы выслушать от вас первые отклики как от находящихся под руководством тех, кого Я дал вам в качестве Моих продолжателей. Знаю, что все прошло хорошо. Я поддерживал молитвой души Моих апостолов, которые вышли из молитвенного сосредоточения с новой силой в умах и сердцах. Силой, приходящей не от человеческих стараний, но от всецелого предания себя Богу.
5 Больше отдали те, которые больше о себе позабыли.
Позабыть о самом себе – трудное дело. Человек соткан из воспоминаний, и громче всего голоса у воспоминаний о собственном я. Нужно различать одно я и другое я. Есть духовное я, берущее начало от души, которое помнит о Боге и о своем происхождении от Бога, и есть низшее, плотское я, что помнит о тысяче потребностей, охватывающих его со всех сторон, и о своих пристрастиях, которые – поскольку голосов этих так много, что они сливаются в хор, – которые, если ваш дух недостаточно стоек, подавляют одинокий голос духа, помнящего о своем благородном достоинстве сына Божьего. Поэтому – за исключением этого святого воспоминания, которое надо бы все время в себе возбуждать, оживлять и укреплять, – поэтому, чтобы быть совершенными учениками, нужно уметь забывать о самих себе со всеми этими воспоминаниями, потребностями и боязливыми рассуждениями вашего человеческого я.
В этом первом испытании из числа Моих Двенадцати больше отдали те, которые больше о себе позабыли. Забыв не только о своем прошлом, но даже о своей человеческой ограниченности. Это те, которые больше не помнят о том, кем они были, и настолько растворились в Боге, что уже не боятся. Ничего.
Отчего некоторые были холодно-сдержанны? Оттого что помнили о своей обычной разборчивости, своих обычных соображениях, своих обычных предубеждениях. Отчего другие были лаконичны? Оттого, что помнили о своей неспособности к учительству и опасались опозориться или опозорить Меня. Отчего у третьих было показное хвастовство? Оттого что они помнили о своем обычном высокомерии, о желании быть на виду, выделяться, представлять из себя „нечто“. И наконец отчего у иных непредвиденно открылось уверенное, убедительное, торжественное раввинистическое красноречие? Оттого что они, и только они сумели помнить о Боге. То же самое и с теми, кто до тех пор был скромен и старался остаться незаметным, а в нужный момент вдруг сумел взять на себя ту первенствующую роль, каковая была ему доверена и каковую он никогда не стремился играть из опасения зазнаться. Представители первых трех групп помнили о своем низшем я. Те, что из последней, четвертой – о своем высшем я, и не боялись. Они чувствовали Бога рядом с собой, Бога в себе, и не боялись. О! святая отвага, происходящая оттого, что ты с Богом!
6 Итак, теперь послушайте, и вы, апостолы, и вы, ученики. Вы, апостолы, уже слышали эти суждения. Но теперь поймете их с большей глубиной. Вы, ученики, или их еще не слышали, или слышали фрагменты из них. И нужно запечатлеть их в своем сердце. Ибо Я все чаще и чаще буду прибегать к вашей помощи, учитывая, что стадо Христово будет все больше расти. Ибо мир будет все больше и больше нападать на вас, а в нем будет увеличиваться число волков, противостоящих Мне, Пастырю, и Моему стаду. И Я хочу вложить в ваши руки оружие для защиты Моего Учения и Моего стада. Того, что достаточно для стада, недостаточно для вас, малые пастыри. Если овцам позволительно совершать ошибки и общипывать травы, которые делают кровь горькой или желание безрассудным, то недопустимо, чтобы те же самые ошибки совершали вы, ведя многочисленное стадо на погибель. Ибо имейте в виду, что там, где пастырь – кумир, овцы гибнут от отравы или от нападения волков.
7 Вы – соль Земли и свет этого мира. Но если вы не будете соответствовать своей миссии, то сделаетесь безвкусной и бесполезной солью. Ничто не сможет тогда вернуть вам вкус, раз уж Бог не смог вам дать его, поскольку, получив его в дар, вы обессолили его, промыв в безвкусных и грязных водах людского естества, подсластив его гнилой сладостью чувственности, примешав к чистой Божьей соли кучу отбросов гордыни, скупости, чревоугодия, похоти, гнева, лени, так что на одну крупицу соли приходится по семь крупиц каждого из семи пороков. Тогда ваша соль – не что иное, как мешанина из щебенки, в которой потерялась ничтожная и одинокая крупица соли, щебенки, что скрипит на зубах, оставляя во рту земляной привкус и делая пищу неприятной и отталкивающей. Она уже непригодна и для простейших нужд, так как вкус, настоянный на семи пороках, нанес бы вред даже чисто человеческим предприятиям. И тогда эта соль сгодится лишь на то, чтобы быть рассыпанной и растоптанной беспечными людскими ногами. Сколько, сколько же народа будет таким образом участвовать в попирании Божьих людей! Ибо эти призванные сами позволят народу беспечно попирать их, раз они больше не то вещество, к какому прибегают для обретения изысканного вкуса, присущего всему небесному, а всего лишь отбросы.
Вы – свет этого мира. Вы подобны этой вершине, которая последней перестала освещаться солнцем и первой посеребрилась лунным светом. Кто поставлен наверху, тот блистает и виден, поскольку даже самый рассеянный взгляд то и дело останавливается на вершинах. Я бы сказал, что эти физические глаза, что называют зеркалом души, отражают устремленность этой души, устремленность подчас неприметную, но всегда живущую до тех пор, пока человек не превратится в демона, устремление ввысь, туда, куда разум безотчетно помещает Всевышнего. И ищущий Неба хотя бы несколько раз в жизни поднимет взгляд на вершины.
Прошу вас, вспомните то, что с самого детства все мы делаем, входя в Иерусалим. Куда устремляются наши взгляды? К горе Мориа, торжественно увенчанной мрамором и золотом Храма. А что мы делаем, когда оказываемся внутри его ограды? Мы взираем на его драгоценные купола, сверкающие на солнце. Как красиво внутри святой ограды, что раскинулась со своими атриумами, портиками и дворами! Но глаз скользит выше. Еще прошу вас вспомнить о том, когда мы бываем в пути. Куда направляется наш взгляд, будто бы пытаясь забыть о длительности путешествия, его однообразии, утомительности, о зное или грязи? На вершины, даже если они небольшие, даже если они далекие. И с каким облегчением мы видим их появление, если находимся на равнине, плоской и неменяющейся! Тут грязь? А там чистота. Тут духота? А там свежесть. Тут ограниченность обзора? А там простор. И только посмотришь на них, как день кажется не таким жарким, грязь не такой скользкой, а путь не таким скучным. Если же на вершине горы сверкает город, какой глаз тогда не восхитится им! Можно было бы сказать, что даже незначительное местечко прихорашивается, если оно размещено, словно паря в воздухе, на верху возвышенности. И именно поэтому и в истинной, и в ложных религиях храмы, если это только возможно, располагаются на высотах, а если нет ни горы, ни холма, то для них сделан каменный постамент, рукотворное возвышение, на котором возводят храм. Почему это делается? Потому что хочется, чтобы храм был виден и своим видом обращал наши помышления к Богу.
В этом же смысле Я сказал, что вы – свет. Зажигающий светильник вечером в доме – куда его ставит? В отверстие под печкой? В выемку, служащую погребом? Или запирает в сундук? А может просто-напросто накрывает его мерным сосудом? Нет. Поскольку тогда было бы бессмысленно его зажигать. Но светильник ставят на высокую полку или вешают на подвес, чтобы, находясь высоко, он освещал всю комнату и давал свет всем ее обитателям. То, что поставлено высоко, обязано напоминать о Боге и быть источником света, и именно поэтому оно должно соответствовать своему назначению.
8 Вы должны напоминать об истинном Боге. Так что потрудитесь, чтобы в вас не было семичастного язычества. В противном случае вы можете стать оскверненными высотами с их священными рощами, посвященными тому или иному божеству, и втянуть в свое язычество тех, кто смотрит на вас как на храмы Божии. Вы должны нести свет Бога. Грязный фитиль, фитиль, не пропитанный маслом, дымит, а не светит, коптит, а не освещает. Лампада, покрытая засаленным хрусталем[c], не дает того изящного блеска, не создает той яркой игры света, что будет на блестящем минерале. Но чахнет под пеленой черного дыма, делающего непрозрачным этот алмазоподобный покров.
Свет Божий сияет там, где есть усердное стремление изо дня в день очищаться от шлака, который производит сама работа с ее контактами, ответными реакциями и расстройствами. Свет Божий сияет там, где фитиль погружен в обильный елей молитвы и милосердия. Свет Божий усиливается в бесконечных всполохах, соответствующих числу Божьих совершенств, каждое из которых порождает в святом какую-либо добродетель, подвижнически осуществляемую, если этот слуга Божий держит хрусталь своей души чистым и неуязвимым для черной копоти всякой дурной страсти. Неуязвимый хрусталь. Неуязвимый! (Это заключительное слово Иисуса громоподобно, и голос Его разносится в этом природном амфитеатре).
У одного лишь Бога есть право и власть делать борозды на этом кристалле, начертывая на нем алмазом Своей воли Свое святейшее Имя. Тогда это Имя становится украшением, что еще ярче высвечивает грани сверхъестественной красоты на том чистейшем хрустале. Но если безрассудный слуга Господа, утратив над собой контроль и потеряв из вида свое призвание, всецело и исключительно духовное, позволит себе высекать ложные украшения, не гравируя, а нацарапывая подозрительные сатанинские метки, сделанные огненными когтями Сатаны, тогда эта чудесная лампада уже не будет сиять в своей красоте и целостности, а треснет и разрушится, потушив пламя обломками разбитого хрусталя, а если и не треснет, то на ее поверхности из самих по себе ясных знаков образуется путаница, куда начнет проникать и откладываться сажа, загрязняя ее.
9 Горе, трижды горе тем пастырям, что потеряют любовь к ближнему и откажутся день за днем восходить вверх, ведя выше свое стадо, которое ждет их восхождения, чтобы взойти самому. Я поражу их, опрокинув их со своих мест, и совсем развею их дым.
Горе, трижды горе учителям, что отвергнут Премудрость ради насыщения знанием, часто противоречивым, всегда горделивым, подчас сатанинским, ибо оно превращает их в просто людей, тогда как – послушайте и запомните, – тогда как если и всякий человек предназначен стать подобным Богу путем освящения, что делает из него сына Божьего, то учитель, то священник уже на Земле был бы должен иметь этот облик, и только этот: облик сына Божьего. Обликом существа всецело духовного и всесовершенного должен он был бы обладать. Должен был бы обладать, чтобы устремлять к Богу своих учеников. Анафема наставникам в сверхъестественном учении, которые становятся кумирами знаний человеческих.
Горе, семь раз горе тем из Моих учеников, что мертвы духом, тем, что стали безвкусны, чья плоть болезненно теплохладна, что грезят какими угодно фантастическими явлениями, только не триединым Богом, что наполнены соображениями обо всем на свете, кроме сверхчеловеческого желания умножать сокровища сердец и изобиловать Богом, что живут по-человечески, мелочно, лениво, утаскивая в свои мертвые воды тех, кто, следуя за ними, верит, что они и есть „жизнь“.
Проклятие Божие на расхитителей Моего маленького любимого стада. Не тех, кто погибает по вашему нерадению, о бездеятельные служители Господа, но вас призову Я к ответу во всякое время и во всякий час, за каждый случай и за каждое последствие, и потребую наказания.
Запомните эти слова. А теперь ступайте. Я поднимусь на вершину. Вы же поспите. Завтра Пастырь откроет Своему стаду пастбища Истины».
[a] На рисунке помимо сторон света хорошо читаются надписи: villaggio (селение) в начале подъема и via maestra (главная дорога) у подножия горы. Хуже читается: lago di Gennezaret e Tiberiade (Генисаретское и Тивериадское озеро) поверх изображения озера. Знак в форме конуса сверху справа может указывать на положение Ермона.
[b] Которое описано в 174.11 – 14.
[c] В оригинале quarzo – кварц, горный хрусталь.