Второй этап Гражданской войны 7 глава

9 декабря лорд Бальфур, английский министр иностранных дел, относительно продолжающегося немецкого наступления в России говорил: «Немцы еще не скоро освоятся на оккупированных территориях… Простое перемирие между Германией и Россией в течение еще многих месяцев не поможет удовлетворить германские нужды за счет снабжения из России. Мы должны постараться, чтобы этот период затянулся вероятно дольше»²⁸⁶. Ллойд Джордж писал: «Мы рассматривали вопрос о мерах содействия антигерманским частям, которые существовали в отдельных районах России. Трудно было осуществить это, не создавая представления о том, что мы ведем войну против создавшегося в Петрограде большевистского правительства»²⁸⁷.

12 декабря в бухту Золотой Рог во Владивостоке вошли военные корабли Япония – под предлогом защиты японских фирм и граждан. Попытка высадить десант натолкнулась на решительный протест правительства США.

14 декабря протокол британского военного кабинета №298 предписывал: не отказывать в запрашиваемых деньгах для поддержки в юго‑восточной России сопротивления центральным властям, то есть большевикам, если военное министерство и министерство иностранных дел сочтут это необходимым²⁸⁸. В тот же день Англия и Франция предоставили генералу Каледину 10 млн. ф. ст.²⁸⁹ для создания армии в 2 миллиона человек. Шеф британской разведки предлагал: «Каледин должен быть поддержан как глава самой большой оставшейся лояльной по отношению к союзникам организации в России. Либо он, либо румынский король должны обратиться к Соединенным Штатам с просьбой о посылке двух дивизий в Россию – номинально для помощи в борьбе против немцев, а на самом деле для создания сборного пункта лояльных прежнему правительству элементов. Решительный человек даже с относительно небольшой армией может сделать очень многое»²⁹⁰. Британский посол был другого мнения. Бьюкенен, встретившись со сподвижниками Каледина, определил их как авантюристов. Посол говорил, что ставка на бравого генерала (но наивного политика) грозит превратить Россию в германскую колонию²⁹¹.

В конце декабря Черчилль заявил, что после выхода из войны и начала сепаратных переговоров с Германией большевиков следует считать «открыто признанными врагами».

21 декабря Военный кабинет Великобритании подготовил меморандум, в котором отмечалось: «В Петрограде союзники должны немедленно вступить в контакт с большевиками через посредство неофициальных агентов. Мы должны показать большевикам, что не желаем вмешиваться во внутренние дела России… Но мы считаем необходимым поддерживать связи с Украиной, Финляндией, Сибирью, Кавказом… Было бы желательно убедить южную русскую армию возобновить войну. Но это, по‑видимому, невозможно. Нашей первой задачей должно быть предоставление субсидий для реорганизации Украины, на содержание казаков и кавказских войск… Необходимо, чтобы США также приняли участие в расходах. Помимо этих финансовых вопросов необходимо, чтобы мы имели своих агентов и чиновников, а также чтобы мы могли воздействовать и оказывать поддержку местным правительствам и их армиям. Необходимо это делать по возможности тихо, чтобы никто не смог нас обвинить, что мы готовимся к войне с большевиками»²⁹². Ллойд Джордж продолжает: «Трудность заключалась в том, что любой официальный шаг, открыто направленный против большевиков, мог только укрепить их в решимости заключить мир и мог быть использован для раздувания антисоюзнических настроений в России»²⁹³. В случае неизбежности военной интервенции она должна была произойти под предлогом защиты России от германского вторжения.

23 декабря одновременно с постановлением о поддержке «местных правительств и их армий» Англия и Франция заключили конвенцию, делившую Россию на сферы вторжения. «Французам предоставлялось развить свои действия на территории, лежащей к северу от Черного моря, направив их «против врагов», т. е. германцев и враждебных русских войск; англичанам – на востоке от Черного моря, против Турции. Таким образом, как это указано в 3‑й статье договора, французская зона должна была состоять из Бессарабии, Украины и Крыма, а английская – из территорий казаков, Кавказа, Армении, Грузии и Курдистана»²⁹⁴.

В тот же день британское руководство постановило оказать помощь в формировании Добровольческой армии ген. Алексеева, «так как генерал Алексеев предложил в Новочеркасске осуществление программы, которая предполагает организацию армии для осуществления враждебных действий против врага и просил о предоставлении кредита в миллион ф. ст. с одновременным предложением организации международного контроля…»²⁹⁵. Эти действия были предприняты вопреки рекомендациям большинства экспертов²⁹⁶.

2 января 1918 г. генералу Алексееву (который был уверен, что «народ тоскует по монархии»²⁹⁷), было выделено Францией 100 млн. франков. В оправдание действий союзников Ллойд Джордж говорил: «Мы желаем, чтобы большевики отказались от своей пропаганды на территориях союзных стран. Они хотят, чтобы мы отказались от всякой помощи или содействия всяким военным силам или политическим организациям в России, которые не пользуются их одобрением. Наше требование связано с отказом большевиков от их открыто провозглашенных принципов, тогда как их требование заставило бы нас оставить на произвол судьбы наших союзников и друзей»²⁹⁸.

9 января Франция начинает реализацию «конвенции»: предоставляет денежный заем враждебной советской власти Украинской раде и назначает главу своей военной миссии на Украине официальным французским представителем при Украинской раде²⁹⁹.

10 января Вильсон подписывает доклад госсекретаря Лэнсинга (от 10 декабря) о предоставлении тайной поддержки британским и французским инициативам, направленным против Советской власти³⁰⁰. Речь шла о помощи Каледину. Поскольку Каледин и его сторонники не являлись признанными де‑юре, закон запрещал предоставление им займов, поэтому Лэнсинг подчеркивал важность «избежать огласки намерений Соединенных Штатов продемонстрировать симпатии к движению Каледина, а тем более предоставить свою финансовую помощь»³⁰¹. В этих целях помощь осуществлялась через Англию и Францию. В начале января американский консул Д. Пул прибывает в Ростов для тайных переговоров с генералами Калединым и Алексеевым³⁰².

18 января Генеральный штаб главного командования армиями Антанты принял резолюцию «О необходимости интервенции союзников в Россию»: «…Большевистский режим несовместим с установлением прочного мира. Для держав Антанты жизненной необходимостью является уничтожить его как можно скорее… Необходимо срочно прийти к соглашению в целях установления принципов интервенции в России, уточнения распределенных обязанностей, обеспечения единого руководства. Это соглашение должно быть первым этапом в деле организации мира»³⁰³.

26 февраля союзный главнокомандующий маршал Фош в своем интервью, появившемся в американской печати, заявил, что «Америка и Япония должны встретить Германию в Сибири – они имеют возможность это сделать»… С этого времени союзная пресса повела усиленную агитацию за поддержку японской интервенции. Французские политические круги наряду с голосом французской печати усматривали в оккупации Японией Сибири «справедливое наказание для большевиков за аннулирование долгов и заключение сепаратного мира»³⁰⁴.

5 марта Газета «Daily mail» настаивала на приглашении Японии в Сибирь и создании из Азиатской России противовеса Европейской России³⁰⁵.

6 марта британские морские пехотинцы высаживают десант в Мурманске.

23 марта Межсоюзнический военно‑морской совет рассмотрел вопрос о возможности отправки союзнической военной экспедиции в Мурманск и Архангельск с целью защиты боевых запасов, складированных в данных портах. В ноте №17 совет выразил надежду, что операции военно‑морских сил в Мурманске будут продолжены в целях удержания данного порта в распоряжении союзников как можно дольше³⁰⁶.

5 апреля японский адмирал Като высадил десант во Владивостоке. Страны Антанты объявили этот десант простой полицейской предосторожностью, приписав его инициативе японского адмирала³⁰⁷.

7 апреля французской военной миссии пришло указание: «Не содействуйте русской армии, она станет угрозой общественному строю и может оказать сопротивление Японии»³⁰⁸.

12 апреля Военный кабинет одобрил план британской оккупации Мурманска, которую следовало провести по возможности с согласия Советов. Хотя этот проект был заблокирован американским военным представителем генералом Т. Блиссом, Британия решила поступить по‑своему.

2 мая Англия представила на рассмотрение Верховному военному совету Антанты (нота №25) план переброски к Мурманску и Архангельску около двадцати тысяч чехов из Чехословацкого легиона. План был одобрен.

27 мая «союзные» военные атташе собрались в Москве и единодушно признали, что необходимо вмешательство со стороны союзников в русские дела³⁰⁹.

1 июня Англия добилась от В. Вильсона согласия на участие в интервенции. 3 июня Верховный военный совет принял совместную ноту №31 – «Союзническая интервенция в русские союзные порты»³¹⁰.

6 июля чехословацкие отряды после уличного боя с советскими отрядами захватили Владивосток³¹¹.

Но в стане союзников не было полного единодушия относительно интервенции в Россию; в частности, против нее активно выступал президент США В. Вильсон. Кроме того, в России не было еще достаточно значимых белогвардейских формирований, которые можно было бы использовать для успешной интервенции и для ее формальной легализации. Необходимо было еще закончить и Первую мировую войну, и Россия могла в этом сыграть свою роль. Именно поэтому до середины 1918 г. «союзники» занимались лишь подготовительными мероприятиями к интервенции. Этот подготовительный этап в полной мере отражает политика, проводимая послами и представителями стран‑«союзников» в России…

В отличие от Февральской революции после Октябрьской новое правительство не было признано «союзниками». Даже общаться с большевистским правительством они предпочитали через своих представителей. Англия отозвала своего посла из России. «Вскоре после отъезда из России английского посла Бьюкенена его заместителем остался Локкарт, который первоначально явился горячим противником интервенции и сторонником соглашения с Советской властью. Эта политика Локкарта находила поддержку в лице представителя французской миссии в России капитана Садуля, который также стремился к сближению с советской властью; в течение февраля и марта ему удавалось в значительной мере нейтрализовать влияние своего посла Нуланса… Все эти три лица, т. е. Садуль, Локкарт и Робинс, стремились добиться от своих правительств признания Советской власти, так как этим они думали удержать ее от подписания Брестского мира»³¹². Были ли их отношения к большевистской России искренни? Для Садуля, по‑видимому, да, он вскоре сам стал коммунистом. Во Франции он был заочно приговорен к смертной казни, но позднее оправдан Военным советом³¹³.

Очевидно, что и американский представитель Р. Робинс¹также был сторонником признания большевиков. «На протяжении многих дней я был единственным наделенным полномочиями американцем – уверен, что и единственным среди союзников,‑ видевшим во всем большевистском правительстве какую‑то возможность спасения. В конце концов, все более или менее пришли к согласию с моей точкой зрения. Однако теперь слишком поздно»³¹⁴. Причем прежде чем стать неофициальным американским представителем, Робинс, несмотря на прямой запрет президента, на свой риск продолжал вести предварительные переговоры с Троцким. Робинс, как и Садуль, назвал большевистскую революцию «кардинальнейшим моментом в жизни всего мира»³¹⁵.

С Локкартом было сложнее. Англия панически боялась германо‑русского сближения, к которому могла подтолкнуть слишком настойчивая антибольшевистская политика и откровенно империалистические цели «союзников». Именно поэтому министр иностранных дел Бальфур заявлял, что внутренние дела России, если они не связаны с войной, Великобритании не касаются. Выбор в пользу большевизма – дело самой России, а не Великобритании. Нежелательно ни полное признание, ни разрыв отношений. Бальфур отзывался о большевиках как о правительстве де‑факто. Он не видел смысла копаться в прошлых грехах – в нарушениях договоров, отказе от долгов или оставленных без присмотра военных запасах. Точно такие же отношения были бы установлены с любым другим существовавшим в России правительством де‑факто. Какими бы ни были расхождения между Великобританией и большевиками, они могли прийти к взаимному согласию относительно недопущения эскалации милитаризма в Центральной Европе. На этом основании большевики отказались бы от поставок Германии. Это также позволило бы Великобритании осуществлять в Россию необходимые поставки, не опасаясь при этом, что они попадут в руки Германии³¹⁶. «Я,‑ заявил Бальфур,‑ придерживаюсь четкого мнения, что нам выгодно как можно дольше воздерживаться от открытого разрыва с этой безумной системой. Если это означает дрейфовать по волнам, значит, я сознательно выбираю дрейфующую политику…» Большевики, указывал Бальфур, не собираются воевать с Германией и, возможно, ни с кем другим. Зачем толкать их в руки Германии? Без активного содействия русских Россию будет нелегко организовать или перетряхнуть, тем более что от германских войск сразу избавиться не удастся. Германия еще много месяцев будет способна обеспечивать свои нужды. На протяжении всего этого периода не следует разжигать враждебность большевиков³¹⁷.

¹Робинс Раймонд – бизнесмен, адвокат, политик, руководитель американского Красного Креста в России в 1917‑1918 гг.

К. Кибл так комментировал английскую политику того времени: «Правительство Ленина рассматривалось как не более чем мимолетная стадия политического развития России». Первым делом предстояло выяснить: «Если большевики полны решимости заключить мир, можно ли было повлиять на условия мира, чтобы свести к минимуму ухудшение дел союзников? Если большевистская власть была еще не полной, могли ли русские офицеры, известные враждебностью к большевикам, быть побуждены способом денежной и вещественной помощи к продолжению борьбы?»³¹⁸ Именно поэтому, как писал Локкарт: «Инструкции у меня были самые неопределенные. Я нес ответственность за установление отношений. Я не должен был иметь никаких полномочий». «Однако, кроме того,‑ пишет К. Кибл,‑ при назначении Локкарта ему были поставлены две основные задачи: мешать ходу переговоров и собирать информацию о мощи и перспективах большевистского правительства»³¹⁹.

Локкарт работал профессионально, и, как пишет Кибл, отношения между Локкартом и Троцким были настолько близки, что «мало кто из послов ее величества в Советском Союзе имел счастье установить»³²⁰. По сообщению Локкарта, Ленин понимал общность российских и союзнических интересов перед лицом германской угрозы. Но Ленин опасался союзнической интервенции, «убежденный, что их настоящая цель – уничтожение системы Советской власти», он хотел получить гарантии будущего признания³²¹. 2 февраля 1918 г. Локкарт сообщал: «В настоящее время большевистское правительство не одобряет идею разрыва отношений с Англией. Доказательством этого является его нежелание сделать достоянием гласности наши интриги в этой стране, о которых ему хорошо известно»³²². Американский представитель Джадсон также сразу после революции телеграфировал: «Троцкий заверил, что иностранцев будут охранять»³²³. В начале марта английские войска высадились в Мурманске, но большевики и после этого пытались найти путь для мирного диалога. Локкарт в марте 1918 г. докладывал в Лондон: «Вы не можете ожидать от большевиков теплых слов в отношении британских капиталистов. Они и без того еще удивительно вежливы с нами»³²⁴.

Черчилль писал: «28 марта Троцкий сообщил Локкарту, что он не возражает против вступления в Россию японских сил для противодействия германскому натиску, если только в этом выступлении будут участвовать другие союзники и дадут со своей стороны некоторые гарантии. Он просил, чтобы Великобритания назначила британскую военную комиссию для реорганизации русского Черноморского флота и выделила британского офицера для контроля за русскими железными дорогами. Как говорили, даже Ленин не возражал против иностранного вмешательства, имеющего целью борьбу с немцами, если союзники дадут гарантии, что они не будут вмешиваться во внутренние дела России»³²⁵. 7 апреля Черчилль в секретном послании военному кабинету предлагал уговорить Россию возвратиться в строй воюющих держав… Предложив сохранить «плоды революции», можно восстановить пугающую немцев войну на два фронта. «Давайте не забывать, что Ленин и Троцкий сражаются с веревками вокруг шеи. Альтернативой пребывания власти для них является лишь могила. Дадим им шанс консолидировать их власть, немного защитим их от мести контрреволюции, и они не отвергнут такую помощь»³²⁶.

Ленин поддерживал переговоры Троцкого: «Я (Троцкий) высказался за принятие предложения (Антанты), разумеется, при условии полной независимости нашей внешней политики. Бухарин настаивал на недопустимости входить в какие бы то ни было соглашения с империалистами. Ленин поддержал меня со всей решительностью: «уполномочить товарища Троцкого принять помощь разбойников французского капитала против немецких разбойников»³²⁷. 5 марта, накануне VII съезда партии, принявшего ленинскую формулировку Брестского мира, Троцкий, минуя Ленина, направил союзникам ноту, в которой говорилось: «В случае, если Всероссийский съезд советов откажется ратифицировать мирный договор с Германией или если германское правительство, нарушив мирный договор, возобновит наступление, может ли Советское правительство рассчитывать на поддержку США, Великобритании и Франции в своей борьбе против Германии? Какого характера помощь может быть оказана в ближайшем будущем и на каких условиях?»³²⁸ Большевики требовали от союзников не обещаний, а конкретных действий, подтверждающих их лозунги «защиты демократии» – признания, конкретной материальной и военной помощи для продолжения войны.

Но тот же «Локкарт настаивал на том, что сотрудничество союзных держав с Лениным должно базироваться не на любви, а на расчете»³²⁹. Очевидно, что такого же принципа придерживались и большевики в отношении Англии. Троцкий заявлял, «что взаимоотношения (с союзниками) можно построить на послевоенных взаимных коммерческих интересах, а не на «платонических симпатиях к русскому народу, в которых меня хотят убедить американские империалисты»³³⁰. Для «союзников», привыкших к самопожертвованию России, такая ее позиция была внове. Поняв, что традиционная «дешевая империалистическая политика» не дает результата, в начале лета 1918 г. Локкарт, как до него и Бьюкенен, пришел к выводу, что «единственная помощь, которую мы можем получить от России,‑ это та помощь, которую мы выбьем из нее силой при помощи наших собственных войск». Вчерашний адвокат договоренности с большевиками стал летом 1918 г. апологетом интервенции: «Союзная интервенция будет иметь своим результатом контрреволюцию, имеющую большие шансы на успех. Определенные партии готовы поддержать нас в том случае, если мы будем действовать быстро. Если же мы не выступим немедленно, они неизбежно обратятся к Германии»³³¹. «В любом случае,‑ писал Локкарт,‑ необходимо с величайшей возможной поспешностью продвигать интервенцию»³³².

Аналогичные переговоры Троцкий вел и с французами. «Генерал Лавернь говорил, что французское правительство считается теперь с фактом заключения Брестского мира и хочет лишь оказать нам вполне бескорыстную поддержку при строительстве армии»³³³. Но уже «после подписания Советами 19 февраля Брест‑Литовского мира Нуланс нашел, что нельзя больше «рассчитывать на советскую армию для восстановления Восточного фронта… Во имя наших интересов и нашей чести, всякое сотрудничество французских офицеров в качестве инструкторов красных войск должно быть отныне воспрещено». В этой связи Деникин с издевкой пишет о своих союзниках: «Честь» находилась в такой зависимости от «интересов», что после 19 февраля она приобретала иное внутреннее содержание, чем до 19‑го…»³³⁴ Локкарт шел дальше; в конце мая он информировал Лондон: «Большевистское правительство скоро падет, приглашения к интервенции от него не дождаться, момент для интервенции подходящий. Интервенция – единственное средство защиты британских интересов в России» ³⁰⁵. Об этих интересах сообщал и Блисс: «Мне кажется, есть свидетельства стремления наших союзников, чтобы Соединенные Штаты сами провели экспедиции туда, где после войны только у них возникнут какие‑то особые интересы. Соединенные Штаты должны максимально сберечь свою армию от потерь и при этом преследовать единственную цель – победу над Германией, не связываясь с теми союзниками, у кого множество прочих целей» ³³⁶.

У американцев относительно большевистской России боролись три линии. Первую озвучивали глава военной миссии Джадсон и руководители миссии Красного Креста, которые полагали, что большевики, взяв власть, перестали быть немецкими шпионами и превратились в оборонцев, а их полупризнание поможет восстановить фронт. Генконсул Саммерс, напротив, призывал однозначно и публично отказать Советам в признании. В итоге победила третья точка зрения – посла Фрэнсиса, предлагавшего не делать ничего в ожидании неизбежного со дня на день падения большевистского режима³³⁷. Однако уже 23 февраля 1918 г. Фрэнсис писал своему сыну о целях своего пребывания в России: «Сепаратный мир явится тяжелым ударом по союзникам, но если какая‑либо часть России откажется признать право большевистского правительства заключать такой мир, я постараюсь установить контакт с нею и помочь восстанию. Если будет организована какая‑либо сила для борьбы с Германией, я окажу ей поддержку и буду рекомендовать правительству помочь ей»³³⁸.

2 мая 1918 года Фрэнсис телеграфировал в Госдеп: «По моему мнению, пришло время для союзнической интервенции. Я полагал, что Советское правительство само попросит об этом, и осторожно начал действовать в этом направлении: во‑первых, оставшись здесь с одобрения Госдепартамента, в то время как другие миссии были отправлены; во‑вторых, поощряя развитие дружеских деловых отношений с большевиками и позволив Робинсу остаться в Москве с этой целью; в‑третьих, заняв позицию против японской интервенции; в‑четвертых, предложив помощь союзников в создании новой армии, поскольку я уже говорил вам о своей уверенности, что в дальнейшем смогу влиять на эту армию; я просил также своих французских и итальянских коллег позволить подобное сотрудничество их военным представителям. Этот план, однако, не был приведен в исполнение, так как была получена ваша телеграмма, запрещающая его осуществление до тех пор, пока не будет выяснено, с какой целью организуется новая армия… Я полностью сознаю всю важность своей рекомендации о необходимости интервенции, которую даю сейчас…»³³⁹

Спустя несколько недель американский посол писал: «В течение месяца я не получал ответа на свою телеграмму от 2 мая с рекомендацией начать интервенцию. Я решил ехать в Петроград, желая продемонстрировать немцам и австрийцам, что у американского правительства все еще есть представитель в России, который не боится их. Кроме того, мне хотелось посмотреть, как продвигается отправка снаряжения и боеприпасов из возможной зоны досягаемости немцев. Но это были лишь предлоги для поездки в Петроград. Подлинной же целью было выяснение того, существует ли организованная оппозиция большевистскому правительству»³⁴⁰.

4 июля 1918 года Фрэнсис использовал дипломатический прием, который он устроил в Вологде, «как удобный случай для обращения к русскому народу, которое было опубликовано в вологодской газете «Листок». Я заказал 50 тысяч копий, отпечатанных по‑русски в виде листовок для широкого распространения»³⁴¹. Это был не первый опыт американского посла по распространению провокационных листовок. Еще 2 мая, указывая, что выступает за интервенцию, Фрэнсис «выпустил несколько заявлений и деклараций, пытаясь поднять русский народ на борьбу с Германией, но их тираж был весьма ограничен»³⁴². Американский посол распространял провокационные листовки в не признанном его страной государстве, вел открытую подготовку интервенции и при этом требовал, чтобы большевики обеспечивали его дипломатический статус. Легко можно себе представить реакцию Госдепа на попытку посла любой страны провести такие же акции в США.

Деятельность представителей и послов Англии, Франции, США как нельзя лучше характеризует У. Черчилль. Правда, он писал о политике США в послевоенной Европе, но принципы, сущность этой деятельности нисколько не меняются от смены места приложения: в послевоенной Европе или послереволюционной России: «Расхаживать среди масс дезорганизованных и разъяренных людей и спрашивать их, что они об этом думают или чего бы они хотели,‑ наиболее верный способ для того, чтобы разжечь взаимную борьбу. Когда люди помогают в таких делах, которых они не понимают и в которых они почти не заинтересованы, они, естественно, усиливают себе возвышенное и беспристрастное настроение. «Познакомимся со всеми фактами, прежде чем принять решение. Узнаем обстановку. Выясним желания населения». Как мудро и правильно все это звучит! И однако, прежде чем комиссия, в которой в конце концов остались одни лишь американские представители, проехала треть пути через обследуемые ею местности, почти все заинтересованные народы подняли вооруженное восстание…»³⁴³ В случае с Россией так же очень мудро и правильно звучали слова «союзников» и самого У. Черчилля о приверженности демократическим принципам и обязательствам, но результат был тот же, что и в послевоенной Европе.

Но «союзные» послы и представители занимались не только подрывной деятельностью. Например, американский посол еще дезинформировал и провоцировал свой Госдеп и президента, донося 20 июня 1918 года: «Я телеграфировал департаменту, что трезво мыслящие, любящие родину русские, которые настроены в пользу союзников, теряют терпение, ожидая союзнической интервенции, и склонны договориться с Германией – фактически они готовы договориться хоть с самим дьяволом, лишь бы избавиться от большевиков. Я советовал начать интервенцию…»³⁴⁴ Или: «Германия через Мирбаха полностью контролирует большевистское правительство, и Мирбах фактически является диктатором, поскольку все разногласия, даже между русскими, выносятся на его суд…»³⁴⁵ Для сравнения, немецкий генерал Людендорф в это время писал: «От Советского правительства не следует ждать ничего хорошего, хотя существует оно по нашей милости… Опасная для нас обстановка будет сохраняться до тех пор, пока Советское правительство не признает нас без всяких оговорок высшей державой и не начнет действовать, исходя из страха перед Германией и беспокойства за свое существование. С этим правительством следует обращаться с силой и безжалостно»³⁴⁶.

30 июля 1918 г. Фрэнсис писал: «Россия – огромная страна с безграничными ресурсами; ее населяют двести миллионов человек, которые необразованны, но преданно любят свою страну. Я несколько раз выступал с заявлениями, стараясь поднять русских против Германии, но число воспринявших этот призыв лиц очень ограниченно». Фрэнсис полагал, что «к американцам в России относятся лучше, чем к другим иностранцам. Здесь ощутимо предубеждение относительно других союзных правительств. Русские считают, что Англия, Франция и Япония намерены подчинить себе ресурсы и людскую мощь России, а большевики делают все возможное, чтобы усилить эти подозрения. Наши цели пока не рассматриваются как эгоистичные». Но активная подрывная деятельность американского посла достигла своей цели. Уже в конце августа (19‑го) Фрэнсис докладывает в Вашингтон, что Ленин и Троцкий все чаще «называют американское правительство империалистическим и капиталистическим. Большевистские ораторы, поступая таким образом, находят тысячи слушателей, которые верят им»³⁴⁷.

Даже Бейли писал, что Фрэнсис вводил Вильсона в заблуждение, и называет посла «дилетантствующим и недальновидным». Уорт считал его «персонажем типа Бэббита» и метко цитирует Локкарта, утверждавшего, что «старина Фрэнсис не отличит левого эсера от картошки»³⁴⁸. А может быть, американским послом двигала не «наивность»? Очевидно, французский посол Нуланс был прав, когда писал: «Взгляды его (Фрэнсиса) были наивно империалистическими. По его мнению, американский народ должен исполнить высшую миссию… Бесцеремонность г‑на Фрэнсиса не знала предела»³⁴⁹. На замечание Ж. Нуланса можно добавить, что его личные взгляды, как и взгляды его европейских коллег, были уже не наивно, а вполне откровенно империалистическими…

Сам Нуланс в своей «посольской» деятельности ушел еще дальше Фрэнсиса. Например, он писал: «Берлинское правительство приказало народным комиссарам принять в Москве так называемый полицейский корпус из тысячи человек для охраны немецкого посольства. Это была настоящая немецкая оккупация столицы. Большевистское правительство понимало, что перевести наши посольства и дипломатические миссии в Москву – значило пойти на серьезные конфликты. Главным было оставить нас в Вологде, но каждое посольство получило охранника, несмотря на наши протесты. Поставив часового возле нашей двери, местный Совет обращался с нами как с заключенными, позволяя пройти к нам только тем, кто имеет подпись революционного исполкома. Мы могли только отвергнуть такой возмутительный способ контроля – история дипломатии цивилизованных народов не знала подобных примеров»³⁵⁰.