IX. ПУТНИКАМИ СТАНОВЯТСЯ ВСЕ

Дядюшка Рэт чувствовал какое-то беспокойство, сам не понимая отчего. Повсем признакам лето с его великолепием и пышностью было все еще в самомразгаре. И хотя на возделанных полях зелень кое-где начала отступать передзолотом, хотя рябины стали уже краснеть, а на лесные опушки кто-то ухитрилсяв разных местах брызнуть рыжим и бурым -- и свет, и тепло, и цвет, -- всегоэтого было вдоволь, признаков уходящего лета еще не было заметно. Нопостоянно звучавший птичий хор в садах и кустарнике поутих, и лишь время отвремени возникала спокойная песенка нескольких неутомимых артистов. Сновазаявила свои права малиновка, и в воздухе витало ощущение перемен ирасставаний. Кукушка-то, конечно, давно умолкла, но и многие другие пернатыеприятели, которые месяцами составляли часть пейзажа и его незатейливоеобщество, тоже уже отсутствовали, и птичьи ряды продолжали день за днемнеуклонно редеть. Рэт, наблюдательный и никогда не пропускающий ни одногоптичьего движения, видел, как с каждым днем все чаще и чаще взмахи крыльевустремляются в южном направлении. И даже ночами, когда он был уже в постели,ему казалось, что он мог различить в темноте над головой хлопаньенетерпеливых крыльев, послушно возникающее в ответ на вечный,непрекращающийся осенний зов. Ведь и у Природы в ее Большой Гостинице, как влюбом курортном отеле, тоже есть свое сезонное и несезонное время. Когдасезон проходит, постояльцы упаковывают вещи, расплачиваются и уезжают,закрываются комнаты, сворачиваются коврики, обслуживающий персонал, нанятыйна сезон, получает расчет. И на тех, кто остается в гостинице на зимнеевремя до следующего сезона, тоже невольно влияют все эти отъезды и прощания,горячие обсуждения планов путешествий, маршрутов и новых квартир, которыепредстоит занять или построить, это постоянное уменьшение числа друзей. Тем,кто остается, делается тоскливо, неуютно, у них портится характер, и ониначинают ворчать. Ну к чему эта жажда перемен? Ну почему бы не остаться и нерадоваться жизни, подобно нам? Вы ведь не знаете этого отеля в зимний сезони как нам тут бывает весело -- тем, кто остается и видит его весь годподряд. Все это очень верно, отвечают им те, кто собрался в дорогу, мы вамдаже завидуем, и может быть, когда-нибудь... но сейчас мы не можем, насждут, время уже подошло! Кивнув и улыбнувшись, они отбывают, а мы остаемся,тоскуя по ним, затаив на них обиду. Дядюшка Рэт никогда не скучал водиночестве и всегда умел найти себе дело, и кто бы куда бы ни собрался, онвсегда оставался корнями своими привязанным к родному месту, но все же и онне мог не замечать, что происходит вокруг, и где-то глубоко внутри, вкостях, что ли, он чувствовал, что все происходящее влияет и на него. Труднобыло всерьез заняться чем-либо на фоне всех этих сборов и отъездов. Оставивберег реки, где густо рос тростник, возвышаясь над водой, котораястановилась все мельче и медлительнее, он побрел в сторону полей, пересекпару пастбищ, которые выглядели теперь пыльными и выжженными, и углубился ввеликое королевство пшеницы, желтой, волнующейся, говорящей, наполненнойспокойным движением и короткими шепотками. Здесь он любил бродить,пробираясь через лес крепких, негнущихся стеблей, которые держали над егоголовой их собственное золотое небо, небо, которое все время танцевало,поблескивало, тихонечко разговаривало, или эти стебли низко наклонялись подпролетающим ветром, а затем снова распрямлялись, тряхнув головой ирассмеявшись. Тут у него тоже было множество маленьких друзей, целоеобщество, ведущее трудовую жизнь, но у кого всегда находилась свободнаяминуточка, чтобы поболтать с гостем. Но в этот день полевые мыши, хотя всеони были вполне вежливы, казалось, были чем-то очень заняты. Многие копали,роя туннели, другие, собравшись небольшими группками, обсуждали планировкуновых квартир, которые Должны быть уютными и небольшими и располагатьсянедалеко от главного склада. Некоторые вытаскивали пыльные сундуки идорожные корзины, а иные, перегнувшись и уйдя по локоть в корзины, ужепаковали свое имущество. Кругом лежали узлы с пшеницей, овсом, ячменем,семенами вяза и орехами, готовые к отправке. -- Сюда, Рэтти, старина! -- закричали они, как только его увидели. --Иди к нам, помоги, не стой без дела! -- Что это тут за игры вы затеяли? -- спросил он строго. -- Выпрекрасно знаете, что пока еще рано думать о зимних квартирах, и время ещене скоро наступит. -- Да, мы знаем, знаем, -- отозвались полевые мыши, смутившись. -- Нолучше все-таки не прозевать сроки. Нам обязательно надо вывезти мебель,багаж и все запасы, пока эти кошмарные машины не начали стучать и тарахтетьв полях. И потом, ты знаешь, в наше время хорошие квартиры так быстрорасхватывают, и, если прозеваешь, будешь жить бог знает где, и потомпридется все чинить, пока туда въедешь. Мы рано собираемся, мы это знаем, номы ведь только еще начали. -- Гори оно, это ваше начало, -- сказал Рэт. -- Такой прекрасный день!Пошли покатаемся на лодке, или прогуляемся вдоль живых изгородей, илиустроим в лесу пикник, или что-нибудь еще. -- Спасибо, спасибо, но только не сегодня, -- торопливо ответил старшийиз полевых мышей. -- Может, как-нибудь в другой день, когда у нас будетпобольше времени. Дядюшка Рэт, презрительно хмыкнув, резко повернулся, споткнулся очью-то шляпную картонку, упал и произнес при этом несколько не достойных егослов. -- Если бы некоторые были бы внимательнее, -- сказала одна мышь, -- иглядели бы под ноги, они бы не ушибались и... не забывались бы до такойстепени! Обрати внимание на саквояж, Рэт. А лучше сядь и посиди. Черезчасик-другой мы, пожалуй, освободимся. -- Вы не освободитесь до Нового года, это ясно, -- ответил дядюшка Рэтраздраженно и поспешил с пшеничного поля. Несколько подавленный, он вернулся назад, к реке, к своей верной,неизменной старой реке, которая никогда не паковала вещи, не суетилась, неперебиралась на зимнюю квартиру. Он разглядел ласточку, которая сидела вивняке у берега. К ней вскоре присоединилась другая, а потом и третья. Всетри птички, беспокойно и нетерпеливо ерзая на ивовой ветке, тихими голосамитоже принялись беседовать о перелете. -- Что, уже? -- спросил дядюшка Рэт, перемещаясь к ним поближе. -- Кудавы так спешите? По-моему, это просто смешно! -- Мы еще пока не улетаем, если ты это имеешь в виду, -- ответилапервая ласточка. -- Мы пока только заняты планами и приготовлениями. Мыобсуждаем, каким путем нам лететь и где мы остановимся передохнуть и такдалее. В этом -- половина удовольствия. -- Удовольствия? -- сказал дядюшка Рэт. -- Вот этого-то я и не могупонять. Если вам необходимо оставить это приятное местечко, и друзей,которые будут без вас скучать, и уютные домики, в которых вы совсем недавнопоселились, что ж, когда ваш час пробьет, я уверен, вы смело отправитесь впуть и выдержите все трудности и неудобства, и перемены в жизни, и новизну,и даже сумеете притвориться, что вы не так уж несчастны. Но хотеть еще обэтом говорить или даже думать об этом до тех пор, пока не придетнеобходимость... -- Ты просто этого не понимаешь, -- сказала вторая ласточка. -- Сначаланачинается какое-то движение внутри нас, где-то глубоко, такое сладкоебеспокойство, потом появляются воспоминания, одно за другим, каквозвращающиеся из полета голуби. Они влетают в наши ночные сны, потом ониначинают кружить рядом с нами днем. И тогда нам начинает очень хотетьсяпоговорить Друг с другом, сравнить наши впечатления, удостовериться, чтовсе, что было, это было на самом деле. Постепенно знакомые запахи и звуки,названия давно забытых мест возвращаются в нашу память и манят нас к себе. -- А вы не могли бы перезимовать здесь, ну хотя бы в этом году? --предложил дядюшка Рэт задумчиво. -- Мы все постараемся, чтобы вам былохорошо. Если бы вы знали, как мы тут славно проводим время, пока вынаходитесь где-то далеко. -- Я однажды попробовала перезимовать, -- сказала третья ласточка. -- Ятак полюбила эти места, что, когда настало время, я отстала от других иподождала, пока они улетят без меня. Несколько недель все было хорошо. Апотом! О! Какие утомительные длинные ночи! Знобкие дни без солнца! Холодныйи сырой воздух и хоть бы одна мошка -- сколько ни летай! Нет, этого нельзябыло вынести! Я упала духом и однажды холодной, ветреной ночью расправилакрылья и полетела, спасаясь от ледяного восточного ветра. Был страшныйснегопад, когда я пыталась пробиться между вершинами высоченных гор. Я едване лишилась жизни. И никогда я не забуду благословенное чувство, котороедало мне солнышко, согревшее мне спину, когда я спешила к озерам, лежавшимвнизу, голубым, сияющим. А какая вкусная оказалась первая же пойманная мноюмошка! Прошлое показалось мне кошмарным сном, а будущее -- сплошнымпраздником, и я продвигалась все дальше и дальше на юг, неделя за неделей,не утруждая себя, отдыхая столько, сколько мне хотелось по пути, нопостоянно прислушиваясь к тому зову, который звучал во мне. Нет! Все этопослужит мне предупреждением, никогда в жизни не решусь я больше ослушаться. -- О да, зов юга, зов юга!.. -- защебетали две другие ласточкимечтательно. -- Песни, влага, сверкающий воздух! А ты помнишь... И, забыв о дядюшке Рэте, они соскользнули в страстные воспоминания, аон слушал, зачарованный, и что-то зажглось в его сердце. Он понял, что и в нем -- вот она -- зазвучала до сих пор дремавшаяструна, о существовании которой он и не подозревал. Простая болтовня этихсобирающихся на юг птичек, их немудрящие рассказы разбудили такое новое исильное чувство, что ему неодолимо захотелось ощутить хотя бы одноприкосновение южного, солнца, почувствовать дуновение южного ветра, вдохнутьподлинно южные ароматы. Зажмурившись на один миг, он позволил себе помечтатьв полной отрешенности, а когда снова открыл глаза, река показалась ему серойи холодной, зеленые поля -- пожухшими. Потом его верное сердце пристыдилоболее слабую часть его души и обвинило ее в предательстве. -- Зачем тогда вы вообще возвращаетесь сюда? -- ревниво призвал он кответу ласточек. -- Что вас вообще привлекает в этом маленьком, бедном,бесцветном краю? -- Ты что же думаешь, -- спросила первая ласточка, -- тот, другой, зовне нас, что ли, призывает, когда наступает время? Это зов буйной луговойтравы, покрытых росой садов, нагретых солнышком прудов, над которыми вьютсявсякие мошки, пасущегося на лугах скота, зов сенокоса и деревенских домов,пристроенных к прекрасным, удобным стрехам. -- Ты один, что ли, на свететоскуешь и жаждешь снова услышать, как запоет кукушка? -- спросила вторая. -- Когда настанет время, -- сказала третья, -- мы снова затоскуем породине, по водяным лилиям, спокойно качающимся на маленькой английской реке.Но сегодня все это кажется нам побледневшим, истончившимся, далеким-далеким.Сейчас наша кровь танцует под другую музыку. И они снова стали щебетать друг с другом, теперь о фиолетовых морях,золотистом песке и стенах, по которым бегают ящерицы. Дядюшка Рэт ушел отних со смущенной душой, забрался по склону на холм, который пологоподнимался от северного берега реки, улегся там и долго смотрел в сторонубольшого кольца горных вершин, отгораживающих от него весь остальной мир.Эти горы были до сих пор его горизонтом, его Лунными Горами, его пределом,за которым лежало только то, о чем он не хотел знать, и то, что ему былонеинтересно увидеть. Но сегодня ему, глядящему в сторону юга с какой-торождающейся в душе жаждой нового, ясное небо над длинной низкой горной цепьюказалось пульсирующим каким-то обещанием, сегодня все невиданное казалосьсамым важным, все непознанное -- необходимым. И по эту сторону холмов теперьвсе казалось пустым, а по ту сторону простиралась живописная панорама,которую он так ясно видел внутренним взором. О, какие залитые солнцемморские берега, где сверкали белые виллы на фоне оливковых рощ! Какие тихиегавани, сплошь забитые роскошными судами, направляющимися к розовым островамза винами и специями, островам, низкие берега которых омываются тихимиводами! Он встал и направился было к реке, потом передумал и выбрал пыльнуютропинку между двумя живыми изгородями. Там, если он приляжет в прохладныхгустых зарослях, он может помечтать о хорошо вымощенных дорогах и о томудивительном мире, к которому они ведут, еще -- обо всех путниках, которыепо ним, может быть, прошли, и о богатствах, и удаче, и приключениях, которыеони отправились искать, или которые свалились на них случайно -- там, захолмами, за холмами... Его слуха коснулся звук шагов, и фигура, шагающая с несколькоутомленным видом, предстала перед ним. Он видел, что это крыса, идовольно-таки пропылившаяся. Путник поравнялся с ним, приветствовал егоизысканным жестом, в котором сквозило что-то иностранное, потом, минуточкупоколебавшись, свернул с дороги и сел рядом с дядюшкой Рэтом в прохладнуютраву. Он выглядел усталым, и дядюшка Рэт не стал его расспрашивать, даваяему перевести дух, понимая, о чем тот думал, и зная, что звери ценят умениевместе помолчать, когда расслабляются утомленные мускулы, а мозг отсчитываетвремя. Путник был худощав, с остренькими чертами лица и слегка сутулился. Лапыего были тонкие и длинные, возле глаз морщины, а в маленьких, красивой формыушах были вдеты серьги. На нем был трикотажный бледно-голубой пиджак, брюки,залатанные и в пятнах, тоже когда-то были голубыми, а багаж, который он несс собой, был увязан в голубой платок. Когда незнакомец немного отдохнул, онпринюхался к воздуху и огляделся. -- Пахнет клевером это теплое дуновение ветерка, -- заметил он. -- Ато, что слышится, -- это коровы. Они жуют и, проглотив жвачку, фыркают ивздыхают. А там, я слышу, работают жнецы, а вот там поднимаются к небу дымкииз труб на фоне лесной опушки. Тут, наверное, где-то близко протекает река,потому что я слышу, как кричат шотландские куропатки, а ты, судя по твоемувиду, -- пресноводный моряк. Все притихло, вроде бы заснуло, но жизнь идет.Хороший образ жизни ты ведешь, приятель. Я даже уверен, что лучший на земле.Если только у тебя хватает на него терпения. -- Да. Это лучший образ жизни, единственный, который стоит вести, --отозвался дядюшка Рэт сонно, без своей обычной, глубоко прочувствованнойубежденности. -- Я сказал не совсем то, -- осторожно заметил незнакомец. -- Нонесомненно, что лучший. Я попробовал, и я знаю. И вот потому, что япопробовал -- в течение шести месяцев -- и убедился, что такая жизнь самаялучшая, ты и видишь меня со сбитыми ногами и голодного, топающего от неепрочь, топающего на юг по велению давнего зова назад, к моей старой жизни,которая не хочет меня отпускать, потому что она -- моя. "Еще один из этих же", -- подумал дядюшка Рэт. -- А откуда ты здесь появился? -- спросил он. Ему не нужно было спрашивать, куда он направляется, ответ был емузаранее известен. -- Со славной маленькой фермы, вон оттуда, -- кивнул незнакомец насевер. -- Бог с ней совсем! У меня там было все, что только я мог пожелать,все, что я мог ожидать от жизни. Даже более того... И все-таки вот я, здесь.И рад, что я здесь, несмотря ни на что -- рад! Я уже много миль оставилпозади себя, я уже на много миль приблизился к заветной цели. Его заблестевшие глаза впились в горизонт, и он, казалось,прислушивался к какому-то звуку, который долетел к нему оттуда, с покинутойфермы, донося до ушей веселую музыку пастбища и хозяйственного двора. -- Но ты не один из нас, -- заметил дядюшка Рэт. -- Ты и не фермер. Мнедумается даже, что ты иностранец. -- Верно, -- ответил незнакомец. -- Я --морская крыса, вот я кто, и порт, откуда я родом, называетсяКонстантинополь, хотя там я тоже, можно сказать, что-то вроде чужеземца. Ты,наверно, слыхал о Константинополе, друг? Прекрасный город, прославленный идревний. И возможно также, что ты слыхал про Сигурда, короля норвежского, икак он направился туда с шестьюдесятью кораблями, и как он и его людипроскакали по улицам города, украшенным коврами и парчой в его честь, и какимператор и императрица пировали с ним на его корабле? Когда Сигурд собралсядомой, многие его люди остались и вступили в императорскую лейб-гвардию, имой предок, родившийся в Норвегии, тоже остался на корабле, который Сигурдподарил императору. Мы всегда были мореплавателями, так что ничегоудивительного, что мой родной город для меня ничуть не более родной, чем всезамечательные порты между Константинополем и Лондоном. Я их все знаю, и онизнают меня. Высади меня в любом из них на набережную, и я почувствую, чтоприбыл домой. -- Ты, наверно, совершаешь дальние рейсы? -- осведомился дядюшка Рэт свозрастающим интересом. -- Долгие месяцы не видишь земли, и провизия бываетна исходе, и кончаются запасы пресной воды, а ты общаешься с могучимокеаном, и все такое в этом роде? -- Ни в коем случае. Ничего такого не происходит, -- ответил Мореходоткровенно. -- Такая жизнь, как ты описываешь, совершенно меня неустраивает. Я работаю в порту и редко покидаю берег. Веселоевремяпрепровождение на берегу привлекает меня больше любого путешествия. О,эти морские порты на юге! Их ароматы, их очарование! О, плывущие по водеогни! -- Ну, может, так оно и лучше, -- заметил дядюшка Рэт с некоторымразочарованием. -- Ну тогда расскажи мне о своей приморской жизни, если утебя есть настроение, поведай, какой урожай может собрать предприимчивыйзверь, чтобы согреть свою старость блистательными воспоминаниями возлекаминного огня. Потому что, знаешь, моя жизнь кажется мне сегодняограниченной и замкнутой. -- Последнее мое путешествие, -- начал свой рассказ Мореход, -- котороепривело меня в конце концов в вашу страну, связано было с большими надеждамиотносительно покупки фермы. Оно может послужить как бы конспектом всей моейпестрой жизни. Все началось с семейных неприятностей. Был поднят домашнийштормовой сигнал, и я решил отплыть на маленьком торговом суденышке, котороеотправлялось из Константинополя по древнему морю, где каждая волна хранитпамять о бессмертных исторических событиях, в направлении Греции и Леванта.Стояли золотые дни и ночи, напоенные ароматами. Мы приставали в разныхпортах и тут же отчаливали. Везде -- старые друзья. Мы спали в каком-нибудьхраме или возле заброшенного водоема во время дневной жары, а потом, послезаката, пиры и песни под крупными звездами, усеивающими черный бархат небес!Оттуда мы поплыли в Адриатику и приставали почти в каждом порту. Берега былизалиты янтарным, розовым и голубым, аквамариновым цветом, мы стояли на рейдев больших, глубоко вдающихся в материк бухтах, мы бродили по древнимблагородным городам, пока наконец однажды утром, после того как за спиной унас поднялось в небо царственное солнце, мы не отправились в Венецию позолотой солнечной дороге. О, Венеция, прекрасный город, где крысе есть гдеразгуляться! Или, устав бродить, можно сесть на берегу Большого канала ночьюи пировать с друзьями, когда воздух полон музыки, а небо полно звезд, когдаогоньки вспыхивают и мерцают на черном полированном носу каждойпокачивающейся на воде гондолы, которые чалятся в такой тесноте, что можнообойти все каналы, шагая только по гондолам. Ты любишь устрицы? Ладно,ладно, об этом после. Он немного помолчал, и дядюшка Рэт тоже сидел молча, захваченный егорассказами, скользил по воображаемым каналам и слышал воображаемую песню,которая носилась между призрачными серыми стенами, отполированными волнами. -- Наконец мы снова отправились в южном направлении, -- продолжалрассказ Мореход, -- заходя во все итальянские порты, пока не достиглиПалермо, и там я надолго сошел на берег. Я никогда долго не плаваю на одноми том же корабле, так становишься ограниченным и предубежденным. Кроме того,я уже давным-давно жарко мечтал о Сицилии. Я всех там знаю, и их образ жизнимне очень подходит. Я провел много чудесных недель на этом острове,остановившись у своих друзей. Когда мне слегка все поднадоело, я сел накорабль, который направлялся на Сардинию и Корсику. И я был рад, что я сновадышу свежим морским бризом и чувствую брызги на лице. -- А разве там не жарко и не душно, в этом, как вы его зовете, трюм,что ли? -- спросил дядюшка Рэт. Мореход поглядел на него и еле заметно подмигнул: -- Я старый морской волк. Капитанская каюта меня вполне устраивает. -- Все равно, это довольно трудная жизнь, -- пробормотал дядюшка Рэт,погруженный в свои мысли. -- Для команды -- конечно, -- ответил Мореход опять с некоторой теньюусмешки. -- Отплывая из Корсики, -- продолжал он, -- я воспользовалсякораблем, который возил вина на большую землю. Однажды вечером мы прибыли вАлассио, легли в дрейф. Повытаскивали из трюма на палубу бочки с вином иперекидали их, связанные друг с другом длинным канатом, за борт. Затемматросы сели в шлюпки и с веселыми песнями стали грести к берегу, а за нимипотянулась целая вереница связанных бочек. На прибрежных дюнах уже ждалилошади, которые потащили бочки с грохотом, звяканьем и скрежетом по крутойулочке маленького городка. Когда последняя бочка была доставленапокупателям, мы пошли отдох- путь и перекусить и засиделись допоздна. Аследующим утром я отправился в оливковые рощи -- для разнообразия и дляотдыха. Потому что к тому времени мне надоели острова, и путешествия, иморские порты тоже, так что я некоторое время жил праздно, наблюдая, кактрудятся крестьяне, или просто ложился поваляться на высоком холме, аголубое Средиземное море было там, далеко внизу. И наконец, мало-помалу,частично морем, а когда пешком, я прибыл в Марсель. А там -- встречи скорабельными друзьями, и огромные океанские пароходы, и опять пиры ивеселье. А ты говоришь -- устрицы! Да я иногда вижу во сне марсельскихустриц и просыпаюсь весь в слезах. -- Говоря об устрицах, -- заметил вежливый дядюшка Рэт, -- ты вроде быупомянул, что голоден. Надо было мне сообразить это раньше. Ты, конечно,сделаешь остановку и пообедаешь со мной? Моя нора здесь близко, и я радугостить тебя тем, что там найдется. -- Что же, я бы сказал, что это добрый и братский поступок, -- сказалмореплаватель. -- Я действительно очень голоден с тех самых пор, как я тутсижу, и когда я неосмотрительно упоминал в разговоре устриц, то я просточуть не умер от голода. А ты не мог бы вынести что-нибудь поесть? Я неочень-то люблю забираться под палубу, если только в этом нет крайнейнеобходимости, и, пока мы закусываем, я мог бы тебе еще порассказать о моихпутешествиях и о приятной жизни, которую я веду, ну, по крайней мере, онаприятна для меня, а судя по тому, как ты внимательно меня слушаешь, онапрельщает и тебя. Если мы будем сидеть в помещении, то сто против одного,что я тут же засну. -- Прекрасное предложение! -- согласился дядюшка Рэт и поспешил домой. Там он вытащил корзинку для пикников и сложил туда немного еды; памятуяо происхождении и вкусах гостя, он не забыл упаковать в корзинку длинныйфранцузский батон, колбаску, такую душистую, что чеснок в ней прямо распевалпесни, сыр, который плакал огромными слезами, и завернутую в соломудлинношеюю бутылку, в которую упрятано разлитое и убранное на складысолнышко с южных склонов. Нагрузившись всем этим, он на большой скоростивернулся назад. Он покраснел от удовольствия, когда Мореход высоко отозвалсяо его вкусах и здравом смысле, пока они вместе доставали содержимое изкорзинки и выкладывали на травку возле дороги. Мореход, как только слегкаутолил голод, продолжал рассказ о своем последнем путешествии, проведясвоего простодушного слушателя от порта к порту в Испании, высадил его наберег в Лисабоне, Опорто и Бордо, представил его приятным портовым городамКорнуоллу и Девону, пока наконец не оказался на спокойной набережной канала,где он в конце концов сошел на берег, измотанный штормами и непогодой, и гдевпервые получил намеки и вести совсем другой весны, и, загоревшись,отправился пешком в глубь страны, страстно желая попробовать иную жизнь наспокойной ферме, как можно дальше от изнуряющего плеска какого угодно моря.Завороженный и трепещущий от возбуждения, дядюшка Рэт следовал за ИскателемПриключений лига за лигой по штормящим заливам, по забитым кораблями рейдам,по несущимся волнам приливов, поднимался по извилистым рекам, умеющим скрытьза поворотом полные деятельной суеты города, и оставил его на скучной ферме,о которой он теперь просто ничего не желал слышать. К этому времени трапеза их закончилась. Мореход насытился, обрел силы иокрепшим голосом, с огоньком в глазах, который он, вероятно, подцепил укакого-нибудь дальнего морского маяка, наклонившись к дядюшке Рэту, вновьобратился к своим рассказам, полностью захватившим бедного слушателя.Дядюшка Рэт поглядел ему прямо в глаза, которые были расчерченного пенойсеро-зеленого, изменчивого цвета северных морей, а в лапах рассказчик держалстакан с вином, в котором вспыхивал горячий рубин, казавшийся самым сердцемюжного края, которое бьется для тех, в ком находится достаточно мужества,чтобы отозваться на его удары. Эти два огня, переменчиво-зеленый и неизменно-красный, заворожилидядюшку Рэта, покорили его совершенно, и он слушал, слушал, зачарованный иизнемогший. Спокойный мир, находящийся за пределами этих огней, отступилкуда-то далеко и перестал существовать. А рассказы все лились и лились... даи был ли это только рассказ? Временами он, казалось, превращался в песню,хоровую матросскую песню, которую поют, поднимая тяжелый якорь соскатывающимися с него каплями, а иногда казалось, что гудит парусина подтерзающим ее норд-остом, а временами речь Морехода переходила в звукипротяжной старинной баллады, которую напевает рыболов, выбирая сети наранней зорьке, и силуэт его виднеется на фоне абрикосово-желтого неба, а товдруг становилась аккордами гитары или мандолины, доносящимися с проезжающейгондолы или каика. А не превращалась ли она временами в крики ветра, сначалажалобные, потом пронзительно-сердитые, по мере того как ветер крепчал? Потомэти крики переходили в резкий свист, а затем звучали тихо и мелодично, какструйка воздуха, коснувшаяся паруса. Завороженному слушателю казалось, чтоон ясно слышит все эти звуки, а с ними вместе и жалобы морских чаек, мягкиеудары разбивающихся о берег волн, недовольное ворчание прибрежной гальки. Апотом все эти звуки снова становились звуками речи, и с бьющимся сердцем онкак бы принимал участие в приключениях, да не в одном, а в дюжине различныхморских портов, в драках, побегах, новых битвах, дружестве, доблестныхпоступках, или как будто бы вместе с другими разыскивал сокровища, ловилрыбу в тихих лагунах, или дремал дни напролет на теплом белом песке. Онуслыхал о рыболовстве на большой морской глубине, и о серебристой добыче,которую приносят морские сети в целую милю длиной, о неожиданныхкораблекрушениях, о том, как бьют склянки в лунную ночь, или о том, как носогромного лайнера вдруг вырисовывается из тумана прямо у тебя над головой, овеселых возвращениях домой, когда ты огибаешь на корабле знакомый мыс ивдруг видишь, как портовые огни показывают тебе, что путь свободен, а нанабережных ты угадываешь силуэты встречающих, слышишь радостные приветствия,плюханье по воде стального троса, а затем -- путь вдоль по крутой улочке куютному мерцанию окошек с красными занавесочками. Наконец в его сне наяву ему показалось, что Искатель Приключений встал,но продолжает говорить, все еще крепко держа его своими морского цветаглазами. -- А теперь, -- говорил он, -- мне снова пора в путь, мне придетсяпройти в юго-западном направлении много долгих и пыльных дней, пока я недоберусь до маленького, неприметного приморского города. Он расположен вдолькрутого берега по одну сторону гавани. Там из темных дверных проемов видныпролеты сбегающих вниз каменных лестниц, над которыми нависают розовыекустики цветущей валерианы. Эти лестницы приводят к синей сверкающей воде.Маленькие лодочки, привязанные к крюкам и кольцам в каменной стене, веселоокрашены, как те, куда я залезал бесчисленное количество раз в моем далекомдетстве. Во время прилива лососи совершают свои невиданные прыжки, косякимакрели проплывают, поблескивая и играя вдоль набережных и вдоль затопляемойприливом береговой полосы, а мимо окон скользят огромные суда, днем и ночью,к своим причалам или, наоборот, в сторону открытого моря. Туда рано или поздно заходят суда всех мореходных наций, и там, в час,назначенный судьбой, тот корабль, который я выбрал, тоже бросит свой якорь.Я не буду спешить, я буду тянуть и выжидать, пока, наконец, тот самый небудет ждать меня, верпующийся на середине течения, тяжело груженный, сбушпритом, указывающим прочь от гавани. Я проскользну на борт, добравшись нашлюпке или по перлиню, и в одно прекрасное утро я проснусь и услышу песни итопот матросов, звяканье кабестана, веселый звон поднимающейся якорной цепи.Мы поднимаем парус, и белые домики на берегу будут медленно плыть мимо насдо тех пор, пока судно не выйдет из гавани, и путешествие начнется! Покакорабль будет огибать мыс, он весь покроется белой парусиной, а потом, когдавыйдет на простор, послышится хлопанье парусов, и судно повернется по ветру,указывающему на юг. И ты, ты тоже, пойдем со мной, брат мой. Дни проходят и никогда невозвращаются, а юг ждет тебя. Поспеши навстречу Приключениям, послушайсязова сейчас, пока он не умолк. Всего-то и нужно, что захлопнуть за собойдверь, радостно сделать первый шаг, и вот ты уже вышел из старой жизни ивошел в новую! А потом когда-нибудь, очень не скоро, пожалуйста, кати домой,если тебе захочется, когда твоя чаша будет выпита и игра сыграна, садисьсебе возле своей тихой речки и сиди в обществе прекрасных воспоминаний. Тылегко догонишь меня на дороге, потому что ты молодой, а я уже старею и идупотихонечку. Я не буду спешить и буду оглядываться, и я уверен, что увижутебя, и ты будешь идти веселый и беззаботный, а на лице у тебя будетнаписано: юг, юг, юг!.. Голос Морехода постепенно замер в отдалении. Такбыстро смолкает и нависает тишиной валторна маленького насекомого, и дядюшкаРэт вскоре мог различить только темное пятно на белом полотне дороги. Машинально он поднялся и стал укладывать все в корзинку тщательно и безспешки. Так же машинально он вернулся домой, собрал кое-что необходимое инекоторые мелочи, которыми особенно дорожил, и положил это все в дорожнуюсумку. Он действовал медленно, но обдуманно, передвигаясь по комнате, каклунатик во сне. Он забросил сумку за плечи, тщательно выбрал для дорогиподходящий посошок и без спешки, но и без каких-либо колебаний переступилчерез порог и в дверях столкнулся с Кротом. -- Постой, куда это ты собрался,Рэтти? -- спросил тот с огромным удивлением, хватая его за руку. -- На юг, как они все, -- ровно, как во сне, пробормотал Рэт, даже невзглянув на Крота. -- К морю, потом на корабль и -- к берегам, которые меняпризывают! И он решительно двинулся дальше, все еще не спеша, но упорно стремясь кцели. Однако Крот, который после этих слов всерьез встревожился, преградилему путь и, заглянув ему в глаза, увидел, что они остекленели и сделалиськакими-то перечеркнутыми и мерцающе-серыми, это были чьи-то чужие глаза, авовсе не глаза его друга! Крот сгреб его в охапку, втолкнул обратно в дом, грохнулся с ним вместена пол, но не отпустил. Рэт отчаянно боролся с ним несколько минут, потом силы внезапно егооставили и он, закрыв глаза, затих. Крот помог ему встать и усадил его на стул, на который тот уселся,ссутулившись и время от времени истерически всхлипывая без слез. Крот крепкозатворил дверь, швырнул сумку в ящик и запер его. Он тихонечко сел рядом сосвоим другом в ожидании, когда пройдет этот страшный припадок. Постепеннодядюшка Рэт стал задремывать, только иногда, рывком поднимая голову ибормоча какие-то странные, чужие, не понятные непросвещенному Кроту слова.После этого он забылся глубоким сном. С неспокойной душой Крот оставил его на какое-то время и занялсяхозяйственными делами. Уже стемнело, когда, вернувшись в гостиную, он нашел дядюшку Рэта тамже, где он его и оставил, бодрствующего, но безразличного, подавленного имолчаливого. Он искоса бросил взгляд на его глаза и с удовлетворениемотметил, что они вновь ясные, темные и карие. Потом он сел с ним рядом,чтобы подбодрить его и помочь ему рассказать, что же с ним такое случилось. Бедный Рэт мало-помалу выложил все, как сумел, но что могли передатьхолодные слова, когда все, что было с ним, было от начала до концаобольстительным наваждением! Какими средствами изобразишь очарование сотенрассказов Морехода? Теперь это очарование испарилось и блеск померк, и емубыло трудно объяснить самому себе смысл того, что несколько часов назадказалось неизбежным и единственно возможным. Неудивительно, что ему так и неудалось внятно объяснить Кроту, что он пережил за этот день. А тому одно было ясно: приступ прошел, оставив его друга хоть и вздравом уме, но потрясенного и подавленного. Он как будто потерял интерес ковсему, что составляло его каждодневную жизнь, был равнодушен к тем приятнымпланам на будущее, которые можно было уже строить, потому что время годаменялось. Осторожно, будто бы невзначай, Крот завел разговор о сборе урожая, онговорил о полных тележках, и о том, как тяжело их тащить волам, и о том, каквсе выше и выше поднимаются скирды, и о том, как по ночам полная луна встаетнад чисто выбритыми лугами, на которых, словно точечки, располагаются копнысена. Он говорил о том, как вокруг в садах краснеют яблоки, а в лесу темнеюторехи, и о варенье и других запасах и напитках. Так постепенно в разговореон достиг зимы, и ее радостей, и уютного жилья в теплом доме, а дальше онуже совсем размяк и впал в лирику. Постепенно Рэт отошел, сел рядом с ним, заговорил. Тусклые прежде глазазаблестели, безучастность отступила от него. Через какое-то время тактичный Крот выскользнул из комнаты и вернулся скарандашом и несколькими листочками бумаги, которые он поместил на столе,рядом с правым локтем своего друга. -- Ты очень давно не писал стихов, -- заметил он. -- Ты мог бы сегоднявечером попробовать вместо того, чтобы... хм... погружаться в раздумья поразным там поводам. Мне кажется, ты почувствуешь себя много лучше, если тычто-нибудь набросаешь, даже если это будут просто отдельные рифмы. Рэт слабой лапой оттолкнул от себя листочки, но деликатный Кротпридумал предлог, чтобы выйти из комнаты, и, когда он через некоторое времязаглянул в дверь, он нашел своего друга, погруженного в стихи и глухого ковсему на свете. Рэт то черкал что-то на бумаге, то посасывал кончиккарандаша. Правду сказать, посасыва-ние занимало больше времени, чемчеркание. Но Крот был счастлив тем, что выздоровление, несомненно, началось.