17июня1945.
1 «Господь, та вершина – это Кармель?» – спрашивает Иаков, двоюродный брат.
«Да, брат. Это хребет Кармель, а самая высокая вершина дала этому хребту свое имя».
«Наверное, оттуда мир тоже красив. Ты там когда-нибудьбывал?»
«Однажды, сам по себе, в начале Моей проповеди. И у его подножия исцелил Моего первого прокаженного. Но мы сходим туда вместе, чтобы воскресить в памяти Илию…»
«Спасибо, Иисус. Ты, как всегда, меня понял».
«И, как всегда, продолжаю тебя совершенствовать, Иаков».
«Для чего?»
«Для чего–записано на Небе».
«Ты бы мне не поведал обэтом, Брат, раз Ты читаешь то, что записано на Небе?»
Иисус с Иаковом шествуют бок о бок, и только маленький Явé, которого Иисус все так же держит за руку, может слышать этот доверительный разговор двоюродных братьев, что улыбаются, глядя друг другу в глаза.
Иисус, обнимая Иакова за плечи, чтобы привлечь его еще ближе к Себе, спрашивает: «Ты правда хочешь это знать? Ладно, расскажу тебе это в виде загадки, и когда ты найдешь к ней разгадку, тогда станешь мудрым. Слушай: „Когда лжепророки собрались на горе Кармель, пришел Илия и сказал народу: ‚До каких пор вы будете шататься из стороны в сторону? Если ваш Бог – Господь, так следуйте Ему; если же Ваал, то следуйте за ним‘. Народ не отвечал. Тогда Илия продолжил говорить к народу: ‚Из пророков Господа остался я один‘; и единственной силой этого одиночки был возглас: ‚Услышь меня, Господи, услышь меня, дабы народ этот признал, что Ты есть Господь Бог, и Ты заново обратишь их сердца‘. Тогда ниспало от Господа пламя и поглотило всесожжение“[a]. Отгадывай, брат».
Иаков, опустив голову, размышляет, а Иисус, улыбаясь, смотрит на него.
Так они проходят несколько метров, и затем Иаков произносит: «Это связано с Илией или с моим будущим?»
«Разумеется, с твоим будущим…»
Иаков опять размышляет, а потом вполголоса говорит: «Неужели же это мне будет предназначено побуждать Израиль шествовать одним путем с истиной? Неужели это я буду призван оказаться тем единственным, оставшимся в Израиле? Если так, то это значит, что остальные будут гонимы и рассеяны, и что… я буду молить Тебя об обращении этого народа… будто я священник… будто я… жертва… Но если это так, воспламени меня прямо сейчас, Иисус…»
«Ты уже воспламенен. Но ты будешь охвачен[b] Огнем, как Илия. Ради этого мы одни, Я и ты, отправимся поговорить на Кармель».
«Когда? После этой Пасхи?»
«Да, после одной из Них. И тогда Я расскажу тебе много всего…»
2 Их продвижение останавливает красивая речушка, бегущая к морю и ставшая полноводной благодаря весенним дождям и талым снегам.
Подоспевший Петр говорит: «Мост есть выше по течению, там, где проходит дорога из Птолемаиды в Энганмин (или Энганним)».
Иисус покорно поворачивает назад, чтобы перейти через речку по крепкому каменному мосту. Тут же опять появляются новые возвышенности и холмы, но меньшей величины.
«До конца вечера будем в Энганниме?» – интересуется Филипп.
«Определенно. Хотя… теперь у нас мальчик. Ты устал, Явé? – любовно спрашивает Иисус. – Будь откровенен, как ангел».
«Немного, Господин. Но я постараюсь идти».
«Этот ребенок ослаблен», – своим гортанным голосом говорит человек из Эндора.
«Еще бы! – восклицает Петр. – При той жизни, которую он вел уже несколько месяцев! Иди сюда, я возьму тебя на руки».
«О, не надо, господин! Не утруждай себя. Я еще могу идти».
«Иди, иди сюда. Наверняка, ты не тяжелый. Ты похож на голодного птенца», – и Петр сажает его верхом на свои квадратные плечи, поддерживая за ноги.
Идут быстро, поскольку их подгоняет теперь уже жаркое солнце, побуждая скорее добраться до тенистых холмов.
3 В селении, которое, как я слышу, называют Мегиддо, они делают привал, чтобы поесть и отдохнуть около родника, очень прохладного и шумного от обилия воды, что льется из него в бассейн из темного камня. Но никто в селении не интересуется безымянными путниками на фоне множества других более или менее богатых паломников, что пешком или на осликах и мулах шествуют в Иерусалим на Пасху. Чувствуется атмосфера праздника, и вместе с путешествующими много ребят, ликующих при мысли о церемонии совершеннолетия.
Двое мальчишек из зажиточного сословия, что пришли поиграть у родника, когда там были Явé и Петр, который таскает его за собой, привлекая тысячью мелочей, спрашивают у мальчика: «Ты тоже идешь затем, чтобы стать сыном Закона?»
Явé застенчиво отвечает: «Да», но чуть ли не прячется позади Петра.
«Это твой отец? Ты беден, так ведь?»
«Да, я беден».
Оба мальчика, пожалуй, сыновья фарисеев, с насмешливым любопытством наблюдают за ним и говорят: «Это видно».
Действительно, это видно… Его одежонка весьма убогая! Наверное, мальчик подрос, и несмотря на то, что подол его коричневой, выцветшей от непогоды одежды был распорот, она едва доходит до середины его худых смуглых голеней, оставляя совсем открытыми его маленькие ступни, кое-как обутые в бесформенные сандалии, подвязанные шнурками, которые должны причинять мучение ногам.
Мальчики, беспощадные от свойственного многим детям эгоизма и присущей дурным мальчишкам жестокости, говорят: «О! Значит, у тебя на твой праздник не будет нового одеяния! У нас наоборот!.. Правда, Иоаким? Я весь в красном, и такой же плащ. А он – цвета неба, и сандалии у нас с серебряными пряжками, и дорогой пояс, и талит держится на золотой пластине, и…»
«… И сердце из камня, добавлю я! – вставляет Петр, который закончил охлаждать ступни и набирать воду во все свои фляжки. – Вы плохие, парни. И церемония, и одежды ничего не стоят[c], если не имеешь доброго сердца. Я отдаю предпочтение своему мальчику. Давайте отсюда, гордецы! Ступайте к богатым и уважайте тех, кто беден и честен. 4 Иди сюда, Явé! Эта вода хороша для твоих утомленных ножек. Иди, я тебе их вымою. Потом будет легче шагать. О! сколько боли тебе причинили эти шнурки! Тебе нельзя больше идти. Я понесу тебя на руках, пока мы не окажемся в Энганниме. Там отыщу какого-нибудь продавца и куплю тебе пару новых сандалий». И Петр моет и вытирает детские ступни, что уже давно не получали так много ласки.
Мальчик нерешительно глядит на него, но потом наклоняется над мужчиной, завязывающим ему сандалии, обхватывает его своими тощими ручонками и говорит: «Какой ты добрый!» – целуя его в седые волосы.
Петр растроган. Он садится там, где стоял, прямо на сырую землю, берет мальчика к себе на колени и говорит ему: «Тогда зови меня: „отец“».
Чувствительная сцена. Подходит Иисус с остальными.
Но еще перед этим два маленьких гордеца, остававшихся там из любопытства, спрашивают: «Так это не твой отец?»
«Для меня он и отец, и мать» – уверенно говорит Явé.
«Да, дорогой! Ты правильно сказал: отец и мать. И, мои любезные молодцы, уверяю вас, что он не придет на церемонию в неподобающей одежде. У него тоже будет алое как пламя царское одеяние, и зеленый как трава пояс, и белый как снег талит».
И несмотря на негармоничность этого сочетания, оно все же поражает двоих тщеславных и обращает их в бегство.
«Чем ты занимаешься, Симон, в этой сырости?» – спрашивает с улыбкой Иисус.
«Сырость? Ах, да! Теперь вижу. Чем занимаюсь? Снова обращаюсь в ягненка с непорочным сердцем. Ах! Учитель, Учитель! Порядок, идем. Но Ты должен предоставить мне этого мальца. Потом я его уступлю. Но покуда он еще не стал настоящим израильтянином, он мой».
«Ну ладно! И ты всегда будешь его опекуном, как старый отец. Хорошо? Отправимся, чтобы вечером быть в Энганниме, не слишком заставляя ребенка бежать».
«Я егопонесу. Моя сеть весит больше. Он не может идти с такими сбитыми подошвами. Иди сюда».
И, неся на себе своего нареченного сына, Петр радостно возобновляет шествие по дороге, теперь уже все более тенистой, проходящей среди рощ разнообразных фруктовых деревьев и плавно поднимающейся на холмы, с которых открывается вид на тучную равнину Ездрелона.
5 Они уже в окрестностях Энганнима – это, должно быть, красивый городок, хорошо снабжаемый водой, что подводится с холмов с помощью надземного акведука, вероятно, построенного римлянами,– когда грохот неожиданно появившегося военного отряда заставляет их искать убежища на обочине дороги. Копыта лошадей бьют по дороге, которая здесь, в окрестностях города, обнаруживает признаки мостовой, выступающей из пыли, скопившейся вместе с обломками на этомпути, нетронутом ничьей метлой.
«Будь здрав, Учитель! Как Ты тут?» – кричит Публий Квинтилиан, соскакивая с лошади и приближаясь к Иисусу с откровенной улыбкой, держа при этом лошадь на поводу. Его воины переходят на шаг, следуя за своим начальником.
«Иду в Иерусалим на Пасху».
«Я тоже. На праздники охрана усиливается, в том числе потому, что ради них в город едет Понтий Пилат, а тут еще Клавдия. Мы ее вестовые. Дороги такие небезопасные! Орлы прогоняют шакалов, – смеется воин и смотрит на Иисуса. И не так громко продолжает: – В этом году двойная охрана, чтобы прикрыть спину мерзкого Антипы. Много недовольных арестом Пророка. Недовольных в Израиле и… как следствие, недовольных среди нас. Но… мы уже позаботились, чтобы до Первосвященника и его сообщников донеслось… благодушное пение… флейт». И совсем тихим голосом заканчивает: «Иди спокойно. Все когти втянуты в лапы. Ай-ай! Они нас боятся. Достаточно подать голос, чтобы они приняли его за рев. Будешь держать речь в Иерусалиме? Приходи к Претории. Клавдия говорит о Тебе как о великом философе. Это для Тебя благо, потому что… наш проконсул – это Клавдия».
6 Он оглядывается и замечает нагруженного, красного, вспотевшего Петра. «Что за ребенок?»
«Сирота, Я взял егос Собой».
«Да тот Твой товарищ чересчур напрягается! Мальчик, побоишься проехать несколько метров верхом? Я размещу тебя под своей накидкой и поеду медленно. И верну тебя… этому мужчине, когда мы будем у ворот».
Податливый, прямо как ягненок, мальчик не противится, и Публий сажает его рядом с собой в седло.
И, давая солдатам распоряжение ехать медленно, замечает человека из Эндора. Пристально смотрит на него и говорит: «Ты – здесь?»
«Я. Я перестал продавать яйца римлянам. Но куры еще там. Я теперь с Учителем…»
«Это благо для тебя! Ты обретешь в этом большее утешение. До свидания. Приветствую, Учитель! Буду ждать Тебя у той рощицы». И пришпоривает лошадь.
«Ты с ним знаком? И он тебя знает?» – спрашивают многие Иоанна из Эндора.
«Да, как поставщика кур. Раньше он со мной не был знаком. Но однажды меня вызвали в их командование в Наине, чтобы утвердить мои расценки, и он там был. С тех пор, когда я ходил в Кесарию покупать книги или утварь, он всегда меня приветствовал. Называл меня Циклопом или Диогеном. Он не плохой, и хотя я ненавижу римлян, я его все-таки не оскорблял, потому что он мог быть мне полезен».
«Ты слышал, Учитель? Мой разговор с центурионом из Капернаума пошел на пользу. Теперь я пойду более спокойным», – говорит Петр.
Они достигают тех зарослей, в тени которых спешился патруль.
«Вот, возвращаю тебе мальчика. Есть у Тебя распоряжения, Учитель?»
«Нет, Публий. Да явится тебе Бог».
«Будьздрав», – и вскочив на лошадь, он пришпоривает ее, и за ним с сильным грохотом копыт и доспехов следуют его спутники.
7 Они вступают в город, и Петр со своим маленьким другом отправляется покупать сандалии.
«Этотчеловекумираетотжеланияиметьсына, – говорит Зелот, и заключает: –Он прав».
«Я подарю вам тысячи сыновей. Сейчас пойдем поищем пристанища, чтобы продолжить путь завтра на рассвете».
[a]Иисус цитирует (3 Цар. 18: 20-22; 37-38).
[b] Или восх и ́ щен Огнем (4 Цар. 2:11).
[c] Букв.: не стоят илягушки: естественный образ речи для рыбака.