В утверждении этом нет никакого укора ни предкам, ни современникам, ни потомкам, которые откроют своего Циолковского. Завидный удел всякого великого человека и состоит в том, что каждое время может отыскать в его трудах нечто ему созвучное и необходимое.
Но ведь у Циолковского было свое время. Время, в котором он жил, потребности которого были известны ему, пульс которого он не мог не чувствовать даже в патриархальной тиши Боровска и Калуги. И надо помнить об этом.
В предыдущей книге я писал, как нужна была теория, как нужен был Циолковский. Он появился, создал эту теорию, а она оказалась вовсе не нужной, многие десятилетия никто ею не пользовался. Мысль Циолковского вроде бы должна была догонять дирижабль предприимчивого Соковнина, объяснять ошибки увлеченного Телешова. А она, догнав и объяснив, умчалась вперед так стремительно, что многие и не заметили этого гениального пролета.
В физике как хорошо! Там тоже есть экспериментаторы, есть теоретики. Экспериментаторы ставят опыт – теоретики объясняют полученный результат. Или наоборот: теоретики предсказывают, как начнут развиваться события в микромире, а экспериментаторы опытом подтверждают этот прогноз. Но вот у физиков появился Альберт Эйнштейн и объяснил не один какой-то опыт, предсказал не одно явление, а множество, создал свою систему мира, и другие ученые могли искать и находить в ней то, что нужно им.
Циолковский в космонавтике создал тоже свою теорию, свое учение.
История жизни Константина Эдуардовича известна лучше, чем история его идей. Как сделал он свое открытие? Как пришла к нему мысль о завоевании межпланетных пространств?
Из всего, что вы уже прочли, ясно, что говорить об открытии довольно трудно. Как вы помните, еще Ньютон в своих лекциях о принципе отдачи упомянул вскользь, что принцип этот можно применить для полета в безвоздушном пространстве. Циолковский не сделал открытия в классическом смысле этого слова. Нет в жизни Циолковского того самого мига, какой был у Архимеда, выскочившего из ванной с криком «Эврика!» [9], или у Шамполиона, когда он вдруг понял, что может читать египетские иероглифы. Правда, сам Циолковский пишет, что подобный миг он тоже пережил в юношеские годы. Ему показалось, что он нашел принципиально новую схему летательного аппарата. «Я был в таком восторге от этого изобретения, – писал Константин Эдуардович, – так взволнован, даже потрясен, что не мог усидеть на месте и пошел развеять душившую меня радость на улицу. Бродил ночью по Москве, размышляя и проверяя свое открытие. Целую ночь не спал – бродил по Москве и все думал о великих следствиях моего открытия. Но, увы, еще дорогой я понял, что я заблуждаюсь… И уже к утру я убедился в ложности моего изобретения. Разочарование было так же сильно, как и очарование…
|
|
Константин Эдуардович ЦИОЛКОВСКИЙ (1857-1935) – гениальный ученый и мыслитель, основатель теоретической космонавтики, создатель стройной, научно обоснованной теории освоения космического пространства. «В настоящее время, говорил академик С. П. Королев, – видимо, еще невозможно в полной мере оценить все значение научных идей и технических предложений К. Э. Циолковского, особенно в области проникновения в межпланетное пространство».
Однако недолгий восторг был так силен, что я всю жизнь видел этот прибор во сне и поднимался на нем с великим очарованием… Я видел во сне, что поднимаюсь к звездам на моей машине, и чувствовал такой же восторг, как в ту незапамятную ночь!… Эта ночь на всю жизнь мою оставила след».
|
|
Рассказывают, что Периодическая система элементов приснилась Д. И. Менделееву во сне после долгих дней и ночей раздумий. Он тут же проснулся и, схватив листок бумаги, набросал таблицу. Инерционная машина Циолковского, которая снилась ему всю жизнь, летать не могла, а та, которая сделала его бессмертным, не снилась…
Поэт Эдуардас Межелайтис писал:
Корабли, бороздящие море,
Поезда, обвивавшие сушу,
Продолжение птиц – самолеты
И развитие молний – ракеты.
Это все я добыл из круглой,
Словно шар земной, головы.
И видится, как в голове Циолковского медленно вызревал образ космической ракеты, все более определяясь, как зародыш в яйце, и как проклюнулась наконец эта ракета крохотным непризнанным цыпленком огненной птицы феникс.
Но зачем ему была нужна ракета? Что искал он в космосе?
«Многие думают, что я хлопочу о ракете и забочусь о ее судьбе из-за самой ракеты. Это было бы грубейшей ошибкой, – писал Циолковский, – Ракета для меня только способ, только метод проникновения в глубину космоса, но отнюдь не самоцель… Не спорю, очень важно иметь ракетные корабли, ибо они помогут человечеству расселиться по мировому пространству. И ради этого расселения в космосе я-то и хлопочу. Будет иной способ передвижения в космосе, – приму и его… Вся суть – в переселении с Земли и в заселении космоса. Надо идти навстречу, так сказать, «космической философии»!»
|
|
Предшественников в технике у Циолковского было много, а вот в этой «космической философии» почти не было вовсе. И уж если кого называть, то прежде всего удивительного русского мыслителя Николая Федоровича Федорова.
Румянцевская библиотека в Москве, в которой много дней провел молодой Циолковский.
В ту пору, когда бродил 16-летний Циолковский по ночной Москве, опьяненный своим лжепроектом летательного аппарата с двумя эластичными маятниками, на концах которых вибрировали шары [10], в ту пору как раз часто посещал он Румянцевскую библиотеку, которая помещалась прямо против Кремля в здании так называемого Пашкова дома – как мне кажется, самом красивом здании Москвы, созданном гениальным русским архитектором В. Баженовым без малого два века назад. Увеличившись во много раз, библиотека эта превратилась в знаменитую на весь мир Государственную ордена Ленина библиотеку СССР им. В. И. Ленина. Сто лет назад в этой библиотеке работал самый замечательный знаток книг в Москве Николай Федорович Федоров. Его называли мудрецом, богословом, философом, великим эрудитом, – и все было верно. Лев Толстой сказал о нем: «Я горжусь, что живу в одно время с подобным человеком». Познакомившись в 1881 году с Федоровым, великий писатель помечает в дневнике; «Ник. Фед, – святой. Каморка. Исполнять? Это само собой разумеется. Не хочет жалованья. Нет белья. Нет постели».
Что «исполнять»? И почему «это само собой разумеется»? Не идет ли речь о жизненных принципах Федорова, столь близких самому Толстому?
Николай Федорович ФЕДОРОВ (1828-1903) – русский философ, предвиден космического будущего человечества. Н. Ф. Федоров верил в коллективный разум землян, способный не только научно управлять жизнью родной планеты, но и «на звезды…, распространить область человеческого труда». Он считал, что «поприщем для человеческой деятельности должно быть целое мироздание». Труды замечательного мыслителя оказали огромное влияние на молодого К. Э. Циолковского.
– Жить надо не для одного себя и не для других только, а со всеми и для всех, – говорил старый библиотекарь.
Он действительно жил в каморке, ходил в изношенной одежде, питался хлебом и чаем. «Федоров раздавал все свое крохотное жалованье беднякам, вспоминал Циолковский. – Теперь я понимаю, что и меня он хотел сделать своим пенсионером. Но это ему не удалось: я чересчур дичился».
Они познакомились, когда в 1873 году Циолковский приехал в Москву и решил в Императорское высшее техническое училище (ныне МВТУ им. Баумана), как планировал раньше, не поступать, а заняться самообразованием. С утра приходил он в Румянцевскую библиотеку и читал все подряд: аналитическую геометрию, «Биографии знаменитых астрономов, физиков и геометров» Араго, курс высшей алгебры и Шекспира, пособия по дифференциальному и интегральному исчислению и Писарева. Тут и заприметил бледного, наверняка голодного юношу Федоров. Рекомендовал книги, обсуждал прочитанное, объяснял, наставлял. О чем говорили они? Никто теперь этого не знает. Федоров писал в своей каморке все ночи напролет, но почти ничего не печатал. Только после смерти Федорова в 1903 году друзья издали часть его трудов в двухтомнике «Философия общего дела». Основываясь на этой книге, можно предполагать, что Николай Федорович оказал огромное влияние на молодого Циолковского. Он был убежден в космическом будущем землян, верил в их коллективный разум, способный не только научно управлять жизнью родной планеты, но и распространить сферу своей деятельности «также и на другие миры». Гигантские бездны космоса не могли остановить полета его мысли, он призывал «на звезды… распространить область человеческого труда», он считал, что «поприщем для человеческой деятельности должно быть целое мироздание». Как близко все это к тому, что не раз проповедовал сам Циолковский несколько лет спустя! Как созвучно его великим откровениям: «Человечество не останется вечно на Земле, но в погоне за светом и пространством сначала робко проникнет за пределы атмосферы, а затем завоюет себе все околосолнечное пространство».
Циолковский идет дальше Федорова, он поднимается до гигантских обобщений. «До сих пор самые величайшие философы и гуманисты были на земной точке зрения, – пишет он, – и не заикались даже об интересах космоса. Иные доходили до интересов животных, даже растений, но никто не подумал о жителях Вселенной вообще. Судьба существ зависит от судьбы Вселенной. Поэтому всякое разумное существо должно проникнуться историей Вселенной. Необходима такая высшая точка зрения. Узкая точка зрения приведет к заблуждению… Мы живем более жизнью космоса, чем жизнью Земли, так как космос бесконечно значительнее Земли по своему объему, массе и времени… Земле выпала хотя и тяжелая доля, которая выпадает на биллионную часть планет, но очень почетная: служить рассадником высших существ на пустых солнечных системах…»
Федоров писал: «Сама ширь земли русской способствует оборудованию богатырских характеров и как бы приглашает к небесному подвигу». Через несколько десятков лет, как эхо, прозвучали слова Циолковского: «В одном я твердо уверен – первенство будет принадлежать Советскому Союзу».
И главное даже не в вере в космическое будущее, главное в общей человеческой и гражданской позиции старика и юноши. Федоровское «жить надо не для одного себя…» – вот что находит самый горячий отклик в душе молодого Циолковского, вот что позволяет ему твердо провозгласить свое человеческое кредо: «Основной мотив моей жизни – сделать что-нибудь полезное для людей, не прожить даром жизни, продвинуть человечество хоть немного вперед.
Вот почему я интересовался тем, что не давало мне ни хлеба, ни силы. Но я надеюсь, что мои работы, может быть скоро, а может быть в отдаленном будущем, дадут обществу горы хлеба и бездну могущества».
Начало – здесь, в понимании своей цели. И когда цель эта определилась, требовалось найти те средства, которые, как он считал, дадут ему возможность достигнуть ее, «внушить всем людям разумные и бодрящие мысли».
Вот чем был заполнен его мозг, в котором вызревала космическая ракета. Он думал о человеческом счастье. Может быть, именно поэтому и пришел он к ракете раньше других.
Случилось это так, и в истории этой ничего домысливать за Константина Эдуардовича не надо – он сам нам все рассказал: – «Долго на ракету я смотрел, как и все: с точки зрения увеселений и маленьких применений.
Не помню хорошо, как мне пришло в голову сделать вычисления, относящиеся к ракете.
Мне кажется, первые семена мысли заронены были известным фантазером Ж. Верном; он пробудил работу моего мозга в известном направлении. Явились желания; за желаниями возникла деятельность ума. Конечно, она ни к чему не повела, если бы не встретила помощи науки.
Кроме того, мне представляется, вероятно ложно, что основные идеи и любовь к вечному стремлению труда – к солнцу, к освобождению от цепей тяготения – во мне заложены чуть ли не с рождения. По крайней мере, я отлично помню, что моей любимой мечтой в самом раннем детстве, еще до книг, было смутное сознание о среде без тяжести, где движения во все стороны совершенно свободны и где лучше, чем птице в воздухе. Откуда явились эти желания – я до сих пор не могу понять; и сказок таких нет, а я смутно верил, и чувствовал, и желал именно такой среды без пут тяготения.
Старый листок в моих рукописях с окончательными формулами, относящимися к реактивному прибору, намечен датой 25 августа 1898 года…»
В другой своей рукописи, силясь вспомнить истоки главного дела своей жизни, Циолковский пишет:
«Кажется, вот как. Какой-то Федоров издал брошюрку, где уверял, не доказывая, что можно летать, взрывая порох или выпуская пар. Мысль не оригинальная, и не помню хорошенько, как эта брошюрка, из которой ни я и никто другой не мог ничего извлечь, могла толкнуть меня на серьезные исследования.
В результате получился обширный труд, который указал мне на нечто великое, чего я никак не ожидал».
Бесконечно верю в искренность Циолковского: гении редко лгут. Начало он просмотрел, не помнит, помнит лишь какие-то слабые толчки извне: Жюль Верн, Федоров. Но кто этот Федоров? Библиотекарь? Оказывается, совсем другой человек. Бывает же: фамилия эта словно витает над стартом мысли великого ученого.
Циолковскому в ту пору было 39 лет, Александру Петровичу Федорову – 24 года. Молодой фантазер, не более. Скудные биографические сведения повествуют о жизни ломкой и путаной. Из потомственных дворян. Традиционно закреплен был в юношестве в Александровском кадетском корпусе. Потом – пехотный полк и сразу – Московское юнкерское училище. Из Москвы по обстоятельствам неизвестным переводится в Киевское юнкерское училище, и снова в Москву, а оттуда – обратно в полк. Какая-то нервная неустойчивая биография у этого юноши. Едва став прапорщиком, пишет свою не понятую никем брошюру и увольняется в запас, к военной карьере больше не возвращается. Живет за границей, работает в какой-то технической конторе, наконец, становится журналистом. Увлечен электричеством, пьезогенераторами, иногда пишет об авиации, но видно, что сам он не понимает принципиальной новизны своей туманной брошюры. Вернее, понимает, но не до конца. Истории проблемы не знает, иначе как мог бы он написать: «Все, что до настоящего времени было предложено в деле разрешения вопроса о воздухоплавании… имеет одну общую черту в самой своей основе – атмосфера принимается за опорную среду для полета». Сам ракетный принцип видится Федорову туманно: «…принцип полета птицы и ракеты один и тот же», – пишет он. Но, несмотря на все эти пробелы, упущения и путаницу в мыслях, Александр Петрович в своей брошюре предлагает чистый ракетный двигатель для полета в безвоздушном пространстве: в стогу заблуждений есть иголка истины. Он говорит действительно о новом принципе воздухоплавания.
«В 1896 году я выписал книжку А. П. Федорова: «Новый принцип воздухоплавания…» – пишет Циолковский через 30 лет, – Мне она показалась неясной (так как расчетов никаких не дано). А в таких случаях я принимаюсь за вычисления самостоятельно – с азов. Вот начало моих теоретических изысканий о возможности применения реактивных приборов к космическим путешествиям.
Никто не упоминал до меня о книжке Федорова. Она мне ничего не дала, но все же она толкнула меня к серьезным работам, как упавшее яблоко к открытию Ньютоном тяготения».
Циолковский придумывает абсолютно точное сравнение: Ньютоново яблоко. Миллионы людей видели, как яблоки падают с деревьев, но только Ньютон увидел, как и почему упало яблоко. Изобретенный самой природой (помните каракатицу?) принцип реактивного движения и так и этак пробовали приспособить в разные годы множество ученых, изобретателей, вообще смекалистых людей. Только в 1927 году, например, из публикаций в газете «Эль комерцио», выходившей в городе Лиме (Перу), стало известно о работах перуанца Педро Е. Паулета, современника Циолковского, который еще в 1895 году проводил опыты с жидкостной ракетой, двигатель которой развивал тягу до 90 килограммов! В 1929 году энтузиаст межпланетных полетов Макс Вальс (рассказ о нем впереди) писал: «Для наших современных проектов постройки ракетного корабля результаты опытов Педро Паулета чрезвычайно важны именно в том отношении, что он впервые доказал, что при применении жидкого горючего ракетный мотор работает в течение нескольких часов, тогда как пороховая ракета сгорает за несколько секунд».
О Педро Паулете узнали случайно через 32 года после его опытов [11]. Наверняка существовали замечательные изобретатели, о которых мы не узнаем никогда.
Да, были истинные технические озарения, смелые опыты, были оригинальные конструкции. Но только Циолковскому удалось создать научно обоснованную теорию космического полета. Ньютон с юношеских лет думал о природе тяготения, Циолковский, по его словам, «чуть ли не с рождения» стремился «к освобождению от цепей тяготения». Есть выражение: идея носилась в воздухе. Да, идея полета вне Земли действительно носилась в воздухе. Но в том-то и дело, что великие идеи позволяют поймать себя только великим людям. Можно сказать, что Александр Федоров увидел истину, но не понял ее. Немец Герман Гансвиндт увидел и понял, но не мог объяснить другим.
Гансвиндт был из тех талантов, про которые говорят: мастер на все руки. Когда родители решили сделать из него юриста, он взбунтовался и целиком посвятил себя самому любимому своему занятию: изобретательству. Он изобретает самодвижущиеся экипажи, моторные лодки, велосипеды. Увлекается дирижаблями, предлагает свои услуги военному министерству и, разумеется, получает отказ. Он не чужд бизнесу, умеет рекламировать свои изобретения, его мастерская напоминает ярмарку, для показа моторной лодки он строит пруд, для демонстрации экипажа – разъезжает по Берлину.
Подобных предприимчивых механиков, ловко эксплуатирующих свою смекалку, в конце XIX, столь богатого техническими открытиями века было немало. И наверное, никто сегодня не вспомнил бы энергичного хозяина механических мастерских в Шенеберге, пригороде Берлина, если бы Герман Гансвиндт не разрабатывал идею создания ракетного корабля для межпланетных путешествий практически одновременно с Циолковским.
Многие историки ракетной техники обращают внимание на редкостные совпадения в творчестве Циолковского и Гансвиндта, которые, ничего не зная друг о друге, искали решение одних и тех же проблем. Совпадений можно найти действительно много. Начать хотя бы с того, что они были почти ровесниками: Гансвиндт лишь на год старше Циолковского. Совпадают судьбы: как и Циолковскому, Гансвиндту приходилось за свой счет издавать собственные труды, посвященные проблемам воздухоплавания. Совпадают мысли: как и Циолковский, Гансвиндт рассматривал полет в космос не просто как некое замечательное техническое достижение, но как воплощение собственных философских и этических взглядов. Это был, безусловно, человек одержимый, в высшем и благороднейшем смысле этого слова. Сколько темперамента, например, в такой его фразе: «…чем охотнее мои глаза покоятся на бесконечном звездном небе, тем более страстно хотелось бы мне в действительности совершить путешествие на другие небесные тела, чтобы с измененной таким образом точки зрения изучать действительность и сделать свои выводы».
Внешне они были антиподами. Спокойный, медлительный, затворенный глухотой в мире своих мыслей, сторонящийся шумных собраний и публичных выступлений Циолковский, и порывистый, легкий на подъем, в любую минуту готовый к словесной атаке Гансвиндт. Вот как описывал его репортер одной берлинской газеты в 1898 году: «Стройный, мускулистый, с гордо поднятой головой, он имеет редкую темно-русую бородку, а глубоко посаженные глаза, в которых все время сверкают искры, придают типу несколько мрачный, но очень энергичный характер».
Герман ГАНСВИНДТ (1856-1934) – немецкий изобретатель. В 1893 году предложил проект корабля с реактивным двигателем для космических путешествий, к сожалению не обосновав его математически. В этом проекте много общего с созданным несколько ранее Н. И. Кибальчичем проектом летательного аппарата: взрывная камера, механизм для подачи топлива, поворот камеры для изменения направления полета. Именем Гансвиндта назван кратер на обратной стороне Луны.
Циолковский шел к ракете, как я уже говорил, от своих представлений о счастье человечества. Ракета была средством, позволявшим людям властвовать над мирами, обратить себе во благо богатства всей Вселенной. Гансвиндт мечтал прежде всего о контактах с разумными обитателями других планет. По его мнению, бесконечность обитаемых миров позволяет найти такие планеты, жизнь на которых повторяет все прошедшие и будущие годы. День грядущий и день вчерашний существуют одновременно в пространстве Вселенной, а значит, путешествие в пространстве есть и путешествие во времени? Но что такое подчинение себе времени? Это бессмертие – таков ход идей Гансвиндта. Как видите, и у него космический корабль – не самоцель, а средство достижения цели, пусть другой и несравненно более абстрактной, чем цель Циолковского.
«Я уже нашел точку опоры и в безвоздушном пространстве, и на основе этого достижения проложил путь к решению этой проблемы и отправке экспедиции на другие планеты», – говорит Гансвиндт в своем докладе «О важнейших проблемах человечества», впервые прочитанном в 1891 году.
Что же это за «точка опоры»? Ракета. Он пишет точно: «Конструируется летательный аппарат на основе реакций взрывчатых веществ». Из взрывной камеры «особым образом сконструированный динамитный патрон выбрасывает маленький снаряд». Запасы таких снарядов находятся в барабанах по обе стороны от взрывной камеры. Кабина для космонавтов на амортизаторах, которые гасят удары при каждом взрыве, подвешена к этой двигательной установке. Взрывные газы, выходящие из камеры, должны обогревать космонавтов в полете. «Для экспедиции в маленьком корабле вместо Земли, говорит Гансвиндт, – должен быть, естественно, запасен воздух, в нем должно быть тепло, должна быть пища, и все необходимое нужно брать с собой, как мы имеем на Земле, так, чтобы во время полета мы точно так же ничего не замечали, кроме того, что мы просматриваем, глядя сквозь окно». Есть сведения, что Гансвиндт предвидел возникновение невесомости и искал средства создания искусственной тяжести. Все маневры в космосе он предполагал совершать путем поворота взрывной камеры. И, что очень важно, он ясно понимал возможные разумные границы применения ракетного двигателя, как вы помните, на этой теоретической кочке спотыкались многие изобретатели. «Точные расчеты показывают, – пишет Гансвиндт, – что такой летательный аппарат со взрывчатым веществом только тогда окажется экономичным в смысле расхода энергии, когда он приобретает чрезвычайно высокую скорость движения, так что здесь на Земле он пока еще оказывается малопригодным для транспортных целей, так как сопротивление воздуха препятствует достижению такой большой скорости движения».
Он пишет о точных расчетах, но в его работах этих точных расчетов нет. Он правильно замечает, что космические конструкции «не должны повторять фантастические образы Жюля Верна, а должны представлять собой разработанный инженерный проект, который, я надеюсь, будет осуществлен еще при моей жизни». Увы, Гансвиндт не дожил до создания проекта космического корабля: он умер в 1934 году 78-летним стариком (на следующий год умер Циолковский. Ему было тоже 78 лет).
Советский историк ракетной техники В. Н. Сокольский верно подметил, что проект Гансвиндта имеет много общего с созданным несколько раньше проектом Кибальчича. И там и тут взрывная камера, некий механизм подачи в нее взрывчатых веществ, поворот камеры для изменения направления полета.
В «воздухоплавательном приборе» Кибальчича открытая площадка для пилотов, в космическом корабле Гансвиндта герметичная кабина – это, пожалуй, самое главное отличие двух проектов. Общие принципы привели к общим недостаткам. Кибальчич не успел сделать инженерные расчеты. У Гансвиндта время было. И если бы он провел все эти точные расчеты и попробовал спроектировать свой космический аппарат, то понял бы, что такой корабль не сможет, как он предполагал, достичь Марса и Венеры за 22 часа полета, что аппарат этот вообще не в состоянии преодолеть земное притяжение.
У Гансвиндта нет уравнений энергетических балансов, он не мог ответить на вопрос о максимальной скорости космического корабля. Он так много понял и прочувствовал, был так смел в своих мечтах и планах, но когда требовалось несравненно более простое: разработать уже открытое, – вдруг остановился. Почему? Вилли Лей, который хорошо знал Гансвиндта, считает, что у него не хватило способностей и терпения. Лей даже утверждает в своей книге «Ракеты и полеты в космос», что по сравнению с другими своими изобретениями Гансвиндт не уделял большого внимания космическому кораблю. Так ли – не знаю. Вероятнее другое: увлечение космонавтикой было бурным, но не долгим. Можно придумать и другие объяснения, но дело не в них. Важен итог: Гансвиндт остановился.
А Циолковский шел вперед. Он никогда не останавливался. Никакие силы в мире не могли остановить его.
Глава 2
Пламя мысли
Если сегодня вы приедете в Калугу, то, сойдя с электропоезда, увидите город, которого Циолковский никогда не видел: совершенно новый, прямой, каменный город, несоизмеримый с Калугой конца XIX века по своим коммунальным удобствам, благоустроенности и чистоте, но лишенный того особого очарования, которое есть во всех старинных русских городах. Ведь история Калуги тянется к нам от 1371 года, когда впервые помянул его литовский князь Ольгерд в грамоте к патриарху Филофею. Поселение тут, конечно, и раньше существовало: городки земли Калужской одни из самых древних на Руси: Таруса – XIII век, Боровск – XIII век, а маленький Козельск, ошеломивший хана Батыя невиданным упорством своих защитников, старше самой Москвы. Славная история Калуги пестра и многолика, но сегодня нерасторжимо уже и навечно связана она с Циолковским – калужским мечтателем, как называют его. И если, сойдя с электропоезда, пойдете вы сегодня в гости к Константину Эдуардовичу, прошагать вам придется через весь город – новый и старый, - но вы не заблудитесь, потому что каждый калужанин, старый или молодой, покажет вам дорогу к мемориальному музею – первой достопримечательности города.
Дом Циолковских в Калуге.
Музей – в одном из домиков, где жила семья Циолковских. – стоит в конце круто бегущей к Оке улочки и отличается от соседних домиков разве что аккуратностью подкраски да мемориальной доской на фасаде. По величине, архитектуре и внутренней своей планировке напоминает тысячи подобных домиков, в которых и сегодня живут в России. И все-таки это совсем необыкновенный, единственный для нас домик, в веках прославленный своим великим и странным хозяином.
О домике этом написано немало статей и книжек, несчетно сфотографирован он и отснят на кинопленку. Еще больше написано о Циолковском. Может быть, о Циолковском даже чересчур много написано. Вернее, чересчур много одинакового. Став сегодня гранитным и бронзовым, невольно он словно отодвинулся от нас, его потомков. Случись такое, это была бы огромная несправедливость. Несправедливость именно по отношению к Циолковскому, который всю жизнь отдал как раз нам, потомкам. «…Мне не приходит в голову мысль, – зачем я буду хлопотать о том-то и том-то, если я его не дождусь, если эти хлопоты вызывают с моей стороны жертвы, сокращают эту жизнь и ухудшают ее, – искренне писал Константин Эдуардович. – Ведь если заботиться только о себе, о моменте, то большая часть преобразований, подобных новому алфавиту, мало выгодна. Но надо подумать о жизни человечества, о существовании поколений».
Труд каждого большого ученого устремлен в будущее, но мало найдется во всей истории людей, которые бы довольствовались столь немногим при своей жизни, оставив столь богатое наследство своим потомкам, как сделал это Циолковский. Даже сегодня не можем мы понять или хотя бы представить себе величину этого подарка. Через 100 лет после рождения Циолковского об этом говорил Сергей Павлович Королев:
«В настоящее время, видимо, еще невозможно в полной мере оценить все значение научных идей и технических предложений Константина Эдуардовича Циолковского, особенно в области проникновения в межпланетное пространство».
Мне посчастливилось однажды достать на несколько дней и прочесть три десятка тех самых, ставших теперь такой большой библиографической редкостью, книжек, которые Циолковский издавал в Калуге на собственные скудные учительские деньги. Книжки эти очень разные: фантазии и расчеты, рассуждения и чертежи. Есть среди них такие, которые навсегда вошли в историю мировой науки. Есть и такие, которые читаются с улыбкой: прошедшие десятилетия много изменили и в мире техники, и в мире общественно-политических идей. Но вне зависимости от форм изложения и тематики во всех этих книжках повсюду блестят самородки гениальных, фантастически точных предвидений. Я сделал тогда выписки, еще не зная, что буду писать эту книгу, просто так, для себя, и, конечно, далеко не все, нужное мне сейчас, выписал, но даже этого, думаю, хватит, чтобы вы все поняли…
Возьмем науку об атомном строении вещества – фундамент современной физики, краеугольный камень материалистической философии, первую главу истории множества наук. Повторяя (возможно, и не зная этого) ленинскую мысль о неисчерпаемости атома, Циолковский замечает: «Плотный и неделимый атом Лукреция и Лавуазье оказался мифом. Наверно, и элемент атома – электрон окажется таким же мифом». Через несколько лет уже более точно: «Рассудок и история наук нам говорят, что наш атом так же сложен, как планета или Солнце». Еще через два года: «Атом есть целая вселенная, и он так же сложен, как космос».