Глобенко Виктория
РЛ
М. Горький как писатель и человек — трагическая, сложная и противоречивая фигура. Одни склонны считать, что противоречия горьковского понимания человека в ранний период творчества обусловлены противоречиями эпохи, другие полагают, что их можно объяснить воздействием на писателя философских идей Ф. Ницше и А. Шопенгауэра. Самым значительным произведением, в котором смысловой точкой предстает именно индивидуалистичность сознания героя, является, без сомнения, цикл рассказов «Бывшие люди», запечатлевший истории человеческого падения из благополучия в бездну страдания.
Термин «бывшие» (фр. ci-devant) впервые был применён во Франции в отношении тех членов высших слоев французского социума, которые не признали итогов Великой Французской революции в культурных, политических и социальных областях. Феномен «бывших» людей — дворян, аристократов, лишившихся своего общественного статуса, — без труда может быть перенесен на ту социальную страту, которая утрачивает свое положение при любых радикальных переменах общественно-политического строя. Ко времени публикации горьковских «Бывших людей» отношение к так называемым «бывшим» основывалось по большей части на эмпативном восприятии общественностью их социальной деградации, сопряженной с деградацией экономической и, соответственно, личностной. Это отразилось и в творчестве А. М. Горького. Как представляется, личность в его произведениях может быть рассмотрена с точки зрения ницшеанства: до определенного момента философии индивидуализма и социализма не были противопоставлены друг другу. Кроме того, сам Горький был приверженцем взглядов, согласно которым социализм по сути своей восходит к индивидуализму, то есть не может существовать без промежуточной «индивидуалистической» ступени, которую и проповедовала философия Ф. Ницше.
Некоторые исследователи (П.В. Басинский, И. К. Полуяхтова) считают, что Горький продолжал проявлять интерес к Ницше на протяжении всего своего творческого пути, хотя высказывался о нём крайне сдержанно. Причиной тому была критика ранних работ Горького современным писателю литературоведением из-за их ницшеанской направленности.
Для идей Ф. Ницше о становлении личности характерно представление о пластичности и изменчивости натуры человека, что напрямую перекликается с темой «Бывших людей». Такой подход позволяет говорить о том, что личность обусловливается её окружением. «Бывших людей» формирует потеря ими социального статуса, экономического положения, нисхождение по социальной лестнице. Воздействие факторов так называемой «окружающей среды» неподвластно человеку. Исходя из этого представления о личности «бывшие люди» рассмотрены нами как продукт социально-экономических отношений.
Учение Ницше о среде формирования личности также предполагает наличие так называемых «низших» личностей, то есть не реализовавших свой потенциал, а потому выступающих лишь почвой для эволюции прочих, «более достойных». В соответствии с этим представлением во многих произведениях Горького в порождающую среду включаются и образы, которые условно можно назвать «почвой». Самая отчетливая иллюстрация данного подхода в творчестве писателя — рассказ «Бывшие люди», опубликованный в журнале «Новое слово» в 1897 г. Он отражает казанские встречи и впечатления Горького 1885—1886 годов и повествует о социальном слое «бывших людей», деятельных и бездеятельных, которые растворились в выпавших им жизненных обстоятельствах. Они различны по прошлому роду занятий (лесничий, тюремный смотритель, механик, дьякон и т. д.), но всех их роднят безразличие к своей судьбе, равнодушие к окружающим, ощущение безысходности жизни и собственного бессилия перед лицом обстоятельств.
Весь ряд образов «бывших людей», погрязших в окружающей их нижайшей среде, противопоставлен одному деятельному порыву, пускай и направленному на деструкцию и продиктованному в основном злобой. Носителем этого «бунта» среди общественного дна выступает ротмистр Аристид Кувалда. Он ещё способен на то, чтобы предпринимать некоторые действия, выделяющие его из общей массы по большей части обезличенных людей со сломанными судьбами. Именно такая личность, хоть по всем признакам и совпадающая со стратой «бывших людей», и может быть рассмотрена как цельная, но не вполне типичная для данной среды. Несмотря на гнетущие условия существования, неблагоприятную «почву» ротмистр не растерял своих гуманных качеств. Таким образом, Кувалда — это, так сказать, человек «вопреки».
В статье ‹О том, как я учился писать» Горький сообщает: «Изображённого мною в «Бывших людях» одержателя ночлежки Кувалду я увидел впервые в камере мирового судьи Колонтаева. Меня поразило чувство собственного достоинства, с которым этот человек в лохмотьях отвечал на вопросы судьи, презрение, с которым он возражал полицейскому, обвинителю и потерпевшему — трактирщику, избитому Кувалдой».
Два центральных образа этого рассказа — Кувалда и Учитель — воплощают два полярных варианта типа «бывших» личностей в творчестве Горького. Бывший ротмистр Аристид Кувалда владеет ночлежкой, местом проживания людей, принадлежащих к низшему, маргинальному слою общества. Находясь практически среди своих постояльцев, Кувалда пребывает «на дне». Уважение обитателей ночлежки и былой чин ротмистра дают полное право предположить, что Кувалда принадлежит к дворянскому сословию, но со временем социально деградирует. При этом он сохраняет разум и эмпатию по отношению к некоторым своим съемщикам, в ком ещё видит возможность подняться из общественных низов, восстановить своё положение. Став беспробудным пьяницей, опустившимся человеком, он, тем не менее, остаётся личностью со своими страстями и недостатками. Ротмистр ненавидит купцов, что объясняется его бывшей социальной принадлежностью: «... с той поры, как дворяне пали, — людей нет! Есть только купцы... и я их не-на-ви-жу!».
Кувалда иллюстрирует социальную сторону личностного разложения: потеряв своё положение, он не теряет своего лица. Помогая окружающим его «бывшим», он готов действовать, защищая интересы людей того социального слоя, к которому и сам теперь принадлежит. Именно он внушает трактирщику идею подать в суд на Петунникова за нарушение им границ частных владений. Он действует, восстанавливая то, что кажется ему справедливостью в отношении «бывших людей». Эта центральная черта выделяет ротмистра из череды аналогичных ему по положению людей, так как делает его активным, развивающимся, хоть и антиобщественным. Кроме того, горьковское истолкование этого образа соответствует центральным постулатам религиозно-философского сегмента концепции личности раннего ницшеанства, а именно теории зороастризма: «Основная идея зороастризма — зависимость миропорядка от борьбы добра и зла, света и тьмы, жизни и смерти. /... > Человек в этой борьбе не игрушка в руках высших сил, а личность, обладающая свободой выбора, способная своей активностью повлиять на торжество мировой справедливости».
Кувалда выступает не только на стороне своей неприязни к купеческому роду, но и на стороне своих «собратьев» — обитателей Въезжей улицы. В этом состоит его главное отличие от второго важного персонажа данного очерка — учителя, антипода деятельного героя. Будучи в прошлом учителем и сохранив, как и противопоставленный ему ротмистр, свой статус сугубо номинально, он из тех постояльцев ночлежки, что «чинились только затем, чтобы разрушиться». Обладающий таким же живым умом, как и Кувалда, он, тем не менее, подходя к вероятной спасительной черте, которая могла вернуть ему близкий к прежнему социальный статус, раз за разом совершает циклическое путешествие, возвращаясь обратно в формирующую «бывших людей» среду — ночлежку на Въезжей улице. В данной цикличности автор предполагает некоторую вину и смотрителя ночлежки, который позволяет учителю пропиваться, однако желания и цели самого учителя перевешиваются его пассивным отношением к положению дел.
В отличие от ротмистра, который инициирует движение внутри социальной группы, учитель принимает лишь формальное, недеятельное участие в жизни. Каждый раз он лишь косвенно вовлечён в существование обитателей Въезжей улицы — он лишь продукт чужой инициативы. Учитель помогает составить иск в адрес купца Курейникова, помогает «бывшим людям», обитающим поблизости, писать и отправлять прошения и акты в город. Выделяющийся среди остальных «бывших» наличием образования и активной, ещё котирующейся в обществе мысли, он, тем не менее, не может примкнуть и к выделяющимся, откалывающимся в духовном плане элементам, так как не имеет инициативности и деятельного характера.
Саму ночлежку, место обитания «бывших людей», следует рассматривать как образ «дна» жизни, нравственного и социального. Это представление формирует описание не только её постояльцев — бедняков и бывших каторжников, — но и общая безрадостная картина, создаваемая Горьким. Здесь всё неправильно, всё покорежено и искривлено: «...эхо два ряда одноэтажных лачужек, тесно прижавшихся друг к другу, ветхих, с кривыми стенами и перекошенными окнами; дырявые крыши изувеченных временем человеческих жилищ испещрены заплатами из лубков... их осеняет пыльная зелень бузины и корявых вётел — жалкая флора городских окраин, населённых беднотою». Эти характеристики исходной среды формирования личности применимы и к жизненному пути центральных персонажей рассказа.
Таким образом, в рассказе А. М. Горького тип «бывшего человека» дробится на личность активную, реализованную, и пассивную, являющуюся не только продуктом, но и свидетелем среды своего обитания. Несложно понять, на чьей стороне в данном вопросе выступает автор: с точки зрения ницшеанства лишь действующая личность считается настоящей.
Список литературы
1. Басинский П. В. К вопросу о «ницшеанстве» Горького // Известия РАН. Серия литературы и языка. — 1993. — Т. 52. — № 4. — С. 26-33.
2. Горький, М. Собрание сочинений: в 18 т. — Т. 16 / М. Горький. — М.: Худож. лит., 1963. — 452 с.
3. Колобаева, Л. А. И. Анненский о М. Горьком / Л.А. Колобаева // Вестник Московского университета. — Серия 9: Филология. — 2018. — № 3. — С. 140—151.
4. Полуяхтова, И. К. Горький и Ницше (Язык поэзии) / И. К. Полуяхтова // Ранний М. Горький. Горьковские чтения. — Н. Новгород, 1993. — С. 102-107.
5. Сухих, С. И. Заблуждение и прозрение Максима Горького / С. И. Сухих. — Н. Новгород: ООО «Поволжье», 2007. — 216 с.