Исцеление
Это правдивая история, все персонажи реальны, события, описанные ниже, имели место быть, а последствия – вполне осязаемы.
Я ждал, пока не придет проводник
И не возьмет меня за руку.
Позволили бы мне эти ощущения
Почувствовать радость нормального человека?
Joy Division «Disorder»
Глава I: Проблема
Назойливые дожди в Астрахани шли уже не первый день. И, как мне казалось, им предстояло идти еще приличное количество времени. Холодные ливни возникали из хрустального неба; словно трескаясь, оно низвергало на землю обжигающе-холодные алмазные капли, вонзавшиеся в случайных прохожих и зевак, глубоко проникая в старые раны и открывая новые. В сыром воздухе витал слабый аромат клубники. Не имею ни малейшего понятия, откуда он взялся, но сомнений не было – я хорошо знал запах, чтобы ошибиться. Солнце почти не выглядывало, предпочитая прятаться за бледно-серыми облаками. Да и нужно ли оно кому, когда есть серые облака?
Безлюдной аллеей я возвращался к себе домой. В обычное время живая аллея, теперь она, на удивление, казалась бездыханной пустошью в обители скорби и тьмы. Холодный, как морские глубины, ливень смыл с улиц последние горстки людей. Аллея, вымощенная кирпичом из голубой глины, простиралась вперед на доброе расстояние, а желанный мне поворот располагался точно в середине, у скромного двухэтажного торгового центра.
Я находился в крайне подавленном состоянии. Если прежде я и мое поведение вызывали у людей только положительные чувства и эмоции, то в нынешнем состоянии мне было крайне трудно заручиться чьей-либо симпатией. Состояние всепоглощающей прострации, в которое я угодил пару месяцев назад, сегодня достигло своей кульминации. Мне ужасно хотелось скорее положить конец этому кошмару. Я предпочёл бы всецело отдаться ливню, позволить ему проникнуть сквозь мои раны вглубь моей души и поглотить ее, но я не хотел признавать его победу, её победу; я сопротивлялся. Вместо этого, собрав последние силы и волю, я продолжал брести вглубь аллеи, раненый и измокший до нитки. Единственную возможность прекращения страданий я видел в суициде – я считаю себя готовым, в итоге, положить конец своей боли.
В правой руке я все еще сжимал молочную нежную розу. Правда, коварный ливень постарался – о ее бывалой красоте осталось лишь воспоминание. Прежде, символизируя собой надежду на спасение, она теперь являла собой знак падения и сокрушения всех ожиданий.
Мне до ужаса хотелось закурить, но я сознавал, что дымить под небесной лейкой далеко не самая лучшая идея. Вместо этого я озадачился поисками укромного местечка, где на мгновение можно было бы перевести дух и предаться томной надежде на скорое избавление от навязчивого ливня, где меня никто бы не потревожил. Хотя я мало в это верил.
На противоположной стороне улицы я заметил козырек магазина, под которым и решил укрыться на время. Вывеска, большими буквами, красным по желтому гласила «Улыбка», а чуть правее был нарисован простейший смайл из двух вертикальных линий и полукруга. Ниже, буквами поменьше, приписка гласила: «Жить здорово, улыбайтесь чаще!». От непредвиденной иронии я чуть было не рассмеялся во весь голос ядовитым смешком, однако все же переборол это чувство. Мне кошмарно осточертело держать в своих руках отголосок недавней скорби, и без всякого зазрения совести я швырнул розу в урну, набитую, чуть ли не доверху, окурками и бутылками из-под дешевого сока. Я закурил, и мирное тепло разлилось по каждой клеточке моего тела.
Когда я докурил, из-за угла внезапно выскочила облезлая дворняга, которая захотела, при всей моей нелюдимости, составить мне компанию. Однако я не нуждался в безмолвном товарище, поэтому, когда она попыталась прильнуть к моим промокшим кроссовкам, и ее крохотные зрачки воззвали к моей жалости, я задал ей хорошего пинка. Она протяжно заскулила и скрылась из виду, прихрамывая задней лапкой. На прощание, она обернулась и одарила меня горьким взглядом разочарования.
Наглотавшись спасительного едкого дыма и получив бодрящий приток свежести, я добрался вскоре до своего обиталища. Приложив магнит к круглой выемке в домофоне, я зашел внутрь. В подъезде было темно и пахло многолетней сыростью. Поблёкшие стены голубого цвета были исписаны всевозможными надписями-каракулями, кое-где краска облупилась, и в стенах голубого океана проглядывали шершаво-белые островки. Среди многочисленных надписей были и людские просьбы с откровениями, и банальные признания вкупе с детскими шалостями. Я не нуждался в свете, чтобы их разобрать – я знал эти надписи наизусть. И меня неукротимо тошнило от них. От приторных признаний. От лживых, пропитанных легкомыслием, обещаний. Меня тошнило от блаженных парочек, целующихся в парках и обнимающихся, будто перед скорой кончиной, на автобусных остановках. Кто дал им право наслаждаться благами страсти и любви, в то время как прочие вынуждены страдать и нести бремя тяжкой скорби и неутолимого одиночества? Я безумно рад, что дождь до поры до времени очистил улицы и скверы от амурно-помешанных. Жаль, что не навеки.
Плотная фанерная дверь квартиры № 76 на четвертом этаже никогда не закрывалась, на ней не было привычного замка, чтобы имелась возможность открыть и закрыть как снаружи, так и изнутри. Вместо этого, с внутренней стороны висела новая сверкающая щеколда, однако изнутри дверь все равно никто не закрывал – проходного двора здесь никогда не было, и посторонние не захаживали. Внутри было три комнаты, каждая из которых сдавалась приезжим студентам. В одной них, дальней по коридору, жил я, справа по коридору жили два парня, которых я редко видел вне комнаты, а в комнате с грязной дверью напротив входа жил весьма странный молодой парень с длинными, до лопаток, жидкими волосами и тощим до безобразия телом. Ему доставляло огромное удовольствие подолгу засиживаться на смежной с коридором кухне, широко открывая окно и глядя в одну и ту же точку напротив, проявляя абсолютное безмолвие. Сейчас же на кухне было пусто, а в квартире царила тишина, что означало – соседи либо спят, либо же они разъехались на выходные.
Я прошмыгнул в коридор и открыл входную дверь, снял с себя мокрую, как после стирки, черную куртку и неуклюже бросил ее на пол перед шкафом. Обернулся и зажег свет; мои глаза на миг испытали резкую боль из-за яркой, слепящей вспышки. Руки дрожали, как у наркомана, лишенного дозы. Я подошел к столу и резким движением схватил фотографию в рамке. Она улыбалась, дразня меня, потешаясь надо мной, зная, насколько легко ей и тяжело мне дается улыбаться. Я хотел, чтобы она всегда видела мои страдания и сейчас, что же, она добилась этого – ей предстоит увидеть их кончину.
«Думаешь, только у тебя есть темные уголки души?»
Я заплакал. Слезы полились, одна за другой, падая на мертвый пол. Я зарыдал, как чертов ребенок, которому, несмотря на все мольбы, родители не купили красивую игрушку. Дождь из слёз, дождь из моих горьких слёз, я принёс его с собой.
«Ты лишила меня выбора»
В моем кармане лежала пластинка таблеток «Магнерот». В малых дозах они являлись вакциной моему израненному сердцу, но при передозировке грозили предкоматозным состоянием, а также остановкой дыхания и сердца. Продолжая лить слезы и всхлипывая, одну за другой, я выдавил все десять таблеток и набил ими рот.
«Всё же, ты… вовсе не обязана смотреть»
Собрав всю злость в один яростный рывок, я швырнул рамку с вставленной в нее фотографией на грязный пол. Рамка треснула сотнями крохотных осколков, в точности как моя безумная душа несколькими часами ранее. Горячий пот проступил у меня на лбу.
Я ухватился за кружку с водой и сделал несколько глотков, прежде чем утопил все таблетки. Я не знал, как долго мне придется ждать кончины, но я предполагал, что первые симптомы должны были проявиться в течении получаса, а это означало, что мне предстоит ненадолго еще задержаться здесь, в этом тусклом мире, утратившем всякий интерес для меня.
Я опустился на кровать в углу и вверил себя времени, готовясь отправиться в вечность.
Говорят, что в последнюю секунду ты всегда сожалеешь. Сожалеешь о том, что наделал. За мгновение до того, как оставишь после себя мокрое место на обнаженном асфальте, как последняя капля крови упадет на пол, как последние клочки кислорода покинут тело – они все сожалеют. Сожалеют и те, у кого не вышло – они все сожалеют. Я до глубины уверен – они сожалеют больше остальных. Они обретают понимание, что все земные проблемы – лишь суета навозных жуков.
Но только не я. Мне не о чем сожалеть. Я полностью осознаю сделанный выбор и в заключительный момент своей жизни, в их миг сожаления – я просто…
Я просто закрою глаза и без страха покину их мир сожалений.
Меня оковал ледяной холод, его гнетущие цепи крепко сжали меня. Наступило легкое головокружение, которое по нарастающей волне переросло в неясный, еле различимый, гул из далеких звуков и голосов. Я продолжал лежать неподвижно, словно на мне была невидимая смирительная рубашка. Стемнело, луна, должно быть, уже взошла на небо, но ее свет не пробивался сквозь моё окно.
Я слышал голоса и звуки, но не мог их разобрать. Они представляли собой беспорядочный диссонанс. Как оркестр, в котором каждый играет сам за себя. Я бредил. Холод сменился жаром. Мне казалось, что мое тело вот-вот вспыхнет, пламя вырвется из моей груди, и я сгорю как птица Феникс. Сопротивляясь, я мотал головой из стороны в сторону, крепко вцепившись руками в мокрую простынку. Глаза закатывались, и веки опускались, то медленно, то в панике. Я дышал прерывисто, то ртом, то носом, жадно всасывая губительные клочки воздуха. Я перестал о чем-либо думать или что-либо осознавать, мое сердце билось как бешеное, в панике, отплясывая жесткий ритм чечетки, заключительный, финальный танец вечернего празднества. Словно по мановению волшебной палочки, все мое тело замерло. Мое тело сделало глубокий вдох, выдоха за которым не последовало. Издав дикий немой крик, меня не стало.
Я умер.
Глава II: Терапия
Я медленно приоткрыл глаза и попытался осмотреться. Кромешная тьма, как под землей, плыла перед глазами. Ливень за окном, судя по всему, прекратился; сомнений в собственном слухе не было - я улавливал тихое гудение холодильника в дальнем углу комнаты. Я также уловил почти неслышное постукивание, которое постепенно усиливалось, пока я не услышал его отчетливо. Спустя некоторое время я осознал, что это стук в мою дверь. Но не он удивил меня больше всего.
«Я жив?»
Я снова огляделся. Картинка перед глазами перестала плыть. Пока мое сознание медленно возвращалось на свое место, стук прекратился. Я вновь уловил тонкий аромат клубники, ударивший прямо в нос. Не иначе как он преследовал меня, но уяснить его значение я не мог. Вслед за этим, дверь отворилась, и свет коридорный лампы прямоугольником отразился на стене напротив. Сердце забилось еще быстрее.
«Сердце, оно бьётся! Я жив. Жив!»
Выключатель щелкнул за шкафом, и мои глаза снова испытали жгучую боль. Стучавший показался, наконец, из-за шкафа и воочию предстал передо мной:
«Добрый вечер, предвидеть не мог, что окажусь перед Вами».
Никто из них не сожалеет. Они смеют гордо заявлять, что в них нет сожаления в том, что они сотворили. Нет сострадания, нет жалости к себе. Тушки безразличия. Они с честью покидают мир страданий, освобождая себя от ноши тяжкого бремени, сваливая его на других. И находят себя правыми.
Высокомерные, мне доставляет огромное удовольствие обуздывать их нрав, указывая на их неправоту и исправляя ошибки, сотворённые ими. Ибо они, в конечном счёте, сожалеют.
Я замер и не мог ни пошевелиться, ни произнести чего-либо, будто пораженный пламенным взглядом Горгоны. Незнакомец повернул стул к моей кровати и сел напротив, пристально вглядываясь в меня. На нем были тонкие брюки цвета очищенного миндаля и однотонная кирпично-красная рубашка. На вид ему было чуть старше моих двадцати, может быть двадцать три или четыре. Бледное, как туман, лицо было гладко выбрито, а каштановые волосы аккуратно собраны сзади в хвостик. Нос был словно срезан с греческих скульптур, а мертвенно-розовые губы были словно вампирские, готовые впиться в открытую рану своей жертвы и высосать всё до последней капли. Казалось, что где-то я уже встречал его, черты лица его были до ужаса знакомы. Оглянув меня с ног до головы, незнакомец протянул мне свою руку для рукопожатия и тут же молниеносно отвёл её назад.
— Ах, прошу прощения, вылетело из головы. Вы же неподвижны и не сможете ответить на мой жест приветствия, — тягучим тоном произнёс незнакомец.
Я и в самом деле не мог пошевелиться.
— Меня зовут Кирилл.
«Кирилл. Его зовут так же, как и меня».
— Меня…
— Не утруждайте себя, да и почём зря. Мне известно Ваше имя. Я знаю много о Вас, и уверен, что Вам наверняка интересно, кто я такой. Вернее, что я такое. Однако я полагаю, не стоит тратить драгоценные минуты на разговоры обо мне; лучше поговорим о Вас; всё же, сочту заметить, именно с этой целью связан мой визит к Вам. К слову сказать, я удачно заметил, что дверь в квартиру не запирается, — он указал большим пальцем в сторону выхода. — А я оставил нечто очень важное на кухне. Могу ли я быть уверен, что нам никто не помешает?
Он замолчал. Я ощущал, как от его взгляда на моей переносице прожигается дыра. Недоумение на моем лице сменилось злобой. Я ощущал, что нечто подавляет меня, мои чувства, намерения, превратив меня в покорного невольника. Он оглянулся на стол, на котором лежала пустая пластинка от таблеток.
— Думаю, что можете, — вымолвил я с полным безразличием.
— Прекрасно, — он улыбнулся колкой ухмылкой. — Я погляжу, настали трудные времена. Давно уже, не так ли? Пытались с собой покончить? Избавиться от проблем столь глупым способом?
Кем бы он ни являлся, этот господин «Эксцентричность», проницательности ему было не занимать. Я предпринял попытку воспротивиться той силе, что подавляла меня. Безуспешно.
— Я пришел, чтобы выслушать Вашу историю и помочь, – произнеся, он дотронулся двумя пальцами до моего лба. Я почувствовал как дрожь, которая случается в приступах неземной эйфории, разлилась по всему моему телу, с горла и до пальцев ног. Я всецело отдался в его власть. – Расскажи мне обо всём, с начала и до конца, с момента зачатия проблемы и до...
Он всматривался в мои глаза, будто прожигая их невидимым лучом. Я чувствовал, как силы снова покидают меня. Я засыпал, проваливаясь в бездонную, темную, как безлунное ночное небо, пропасть из воспоминаний…
— До того момента, как осознал, что ты не прав.
Мое знакомство с Мией произошло весной прошлого года, в парке у Большого Театра, где был организован вечер молодых поэтов. Это мероприятие, на котором каждый желающий мог свободно выступить со своим стихотворением (как правило, одним, чтобы не занимать много времени) перед небольшой публикой, состоявшей обычно из людей всех возрастов и категорий. Молодые дарования, таким образом, самовыражались, а публика имела возможность послушать красивые и не очень стихотворения.
Я оказался там по невинной случайности – возвращаясь домой, я увидел скопление людей, и мне вдруг стало интересно, в связи с чем собрался народ. Когда я подошел, молодой парень-заика как раз заканчивал рассказывать свое, по всей видимости, затянувшееся творение. После кратких аплодисментов, на импровизированную сцену вышла молодая девушка, с темными, как крыло ворона, локонами и походкой, полной грации и очарования. Она прочитала довольно лаконичное стихотворение; уже после, она рассказывала, что сочинила его прямо там, пока слушала:
Плавно ночь уходит вдаль,
По реке немых путей.
Отпустить тебя так жаль,
Я прошу, вернись скорей!
Простое и кроткое, как жизнь мотылька, стихотворение настолько тронуло меня, что по окончании мероприятия я переборол своё стеснение и познакомился с ней. По ее словам, она переживала расставание с дорогим ей человеком и надеялась тем самым хотя бы на толику высвободить ту боль, что накопилась в ней. С самых первых секунд нашего общения она открыла мне себя, а я, в свою очередь, открыл ей себя.
Наше общение началось так же наивно безобидно и по-дружески, как и любое другое общение между молодыми парнем и девушкой. Время от времени я звал ее погулять, по парку или по набережной; иногда мы забегали в кофейни, перекусить, попробовать свежезаваренного кофе. Времени для нас не существовало. Атмосфера вокруг была до конца пропитана шелковой романтикой и духом мечтаний. По крайней мере, мне так казалось. Я и глазом не успел моргнуть, как беспамятно влюбился в нее. В один день мне стало категорически не хватать ее, я жаждал проводить с ней больше времени, чем у нас получалось. Я хотел, чтобы наши души слились воедино, как инь и ян. Но ей, как я вскоре осознал, этого не хотелось.
Летом мы пережили расставание, поскольку я уехал из города к себе, в деревенскую местность. В день, когда я уезжал, шел сильный ливень. После отъезда, я начал излишне проявлять свои чувства, в этом и крылась моя ошибка. Она вскоре поняла, что я к ней испытываю больше, чем ей хотелось бы. Стала меньше открываться мне. А я, жалкий романтик, винил во всей этой суматохе наше временное расставание. Я ждал только одного – скорейшего прихода осени, когда наше общение возобновится в привычном русле, с духом легкой романтики и ненавязчивой беззаботности.
К несчастью, осень сразу же принесла с собой одни разочарования. На первом свидании, вместо весенней фиалки, я увидел увядший белый тюльпан. Она совсем не была похожа на прежнюю себя, я ощущал, что она испытывает глубокую депрессию, но разговоры об этом выводили в «никуда». За период разлуки она обучилась искусству ловко уходить от ответов, а я не мог ничего с этим поделать. Вдобавок ко всему произошедшему, ее настроение стало отличаться резкими перепадами. В один момент она могла беспечально, словно младенец, смеяться и радоваться происходящему, а в следующую секунду замолчать и не говорить вообще ничего, скорчив на лице гримасу безразличия.
Я не знал, как с ней совладать. И более того, я не знал, что делать со своими чувствами.
Глубоко в октябре произошло ужаснейшее событие, кульминация того горького периода нашего общения. Вечерами, когда мы гуляли, я, как правило, всегда провожал ее до дома, она никогда не была против этого. На прощание мы обнимались и расходились. Так было принято. В один безмятежный день, когда я ее обнимал, она внезапно приподняла голову и посмотрела на меня. Я жаждал этого. В такие моменты, влюбленные люди обычно признаются друг другу в своих чувствах, целуются, делятся теплотой своих тел. Прикрыв глаза, я протянул к ней свои губы... Но вместо того чтобы нам слиться в поцелуе, она отпрянула от меня, в страхе, как от чумного. Я стоял, оцепеневши, не понимая всей сути происходящего. Она же, тем временем, суетливо копалась в сумке, пытаясь что-то отыскать. Мгновение спустя она достала небольшое фото и буквально всунула в мои замёрзшие руки, после чего развернулась и стремительно скрылась из виду. Я стоял и смотрел, не в силах пошевелить ни одним мускулом своего тела. Когда же я пришел в себя, то вышел на свет и взглянул на фото – то была совместная фотография, сделанная весной, во время одной из наших прогулок.
Я был настолько потрясен, что даже не стал ей ничего писать или разбираться в происходящем. Впрочем, она поступила таким же образом. На следующий день, она написала, попросив меня забыть о случившемся и не придавать этому большого значения. В самом деле, ведь ничего и не случилось! Я попытался перевести русло разговора на тему своих чувств к ней, но она наотмашь отрезала, сказав, что у нее есть мрачные черты характера, некая темная сторона ее души, которая в состоянии превратить мою жизнь в такой ужас, какой не описала еще ни одна книга. Так, она хотела пресечь все мои дальнейшие попытки заполучить ее. Однако я не был намерен сдаваться. Полученную фотографию я поместил в рамку на моем комнатном столе. Так, наш счастья миг всегда находился у меня перед глазами. А перед ее глазами вставали мои томительные муки.
Пережив недолгое затишье, уже ближе к концу осени, мы снова начали общаться. Почти как раньше. Однако я все равно ощущал тревогу, что нынешнее общение являлось всего лишь напускной тенью прошлого. В то же время мои суицидальные наклонности стали проявляться все более отчетливо. Я полагаю, что творческие люди, к коим я себя скромно причислял, в большей степени склонны к самоубийствам, нежели чем простые смертные. Я старался не заводить с ней разговоров на эту тему, лишь изредка пытаясь отшутиться по этому поводу. Моя натура требовала того. Ей не особо нравились шутки такого характера, скорее, она даже показывала свое безразличие к ним. Это еще больше раззадоривало меня. В конце концов, от шуток я постепенно перешел к более серьезным намерениям и всё-таки начал заводить временами разговоры на эту тему. Когда ей это надоело, она поведала мне, что ненавидит самоубийц, презирает их за слабоволие. Ненавидит это во мне.
Терзаниями души я делился с друзьями, но кроме банальных советов забыть Мию как дурной сон и пытаться жить дальше, я ничего не услышал. Они предостерегали, что я рискую остаться в прошлом, не наслаждаясь благами настоящего. Но я не видел настоящего без нее. И будущего. Я жаждал заполучить ее, какой бы призрачной не казалась мне эта возможность. Мое дальнейшее существование зависело всецело от нее.
С течением времени, я постепенно начал приходить к выводу, что в ней, в самом деле, есть две ярко выраженные стороны души, светлая и темная, условно говоря. Я твёрдо вбил себе это в голову. Так я обрел утешение, объяснение всем невзгодам на свою голову. Я был близок, но не утратил надежду, что глубоко в душе ее светлая частичка хочет быть со мной, но пока ее злой доппельгангер жив, этому не бывать. В связи с этим, я начал соображать, как же избавить ее от мрака.
К концу зимы я осознал, что темная сторона окончательно взяла верх над ней или, по крайней мере, была близка к этому. Я терял ее, наблюдая, как она таяла на моих глазах. Я решил воспользоваться последним шансом, чтобы вернуть ее. В противном случае – я вовсе не хотел оставаться на этом свете. Как только пошли первые дожди, я вспомнил об одном ее стихотворении, рассказанном мне еще весной прошлого года, которому я раньше не придавал особого значения. В нем она рассказывала о нежной белой розе, которая под проливными ливнями постепенно теряет свою красоту и обаяние, отбрасывая лепестки один за другим, пока от неё не остался лишь голый стебель. Я придал ее творению новое значение и наметил план действий. Нужно было поторопиться, дожди уже дали о себе знать, а это говорило только об одном. От моей возлюбленной скоро ничего не останется.
В годовщину знакомства с ней я решил преподнести ей самую красивую белую розу, какую только можно было отыскать. Я наивно полагал, что увидев ее, будто всё это было фильмом, светлая сторона ее души обретет контроль над темной, и всё будет как раньше. Я был полон надежд, что мне удастся вернуть ее и снова заполучить в свои объятия…
Я стоял перед ее подъездом, словно одинокое дитя, выжидающее, когда его родители вернутся. Этим утром, на удивление, дождя не было, что я воспринял как добрый знак. Преисполненный предвкушением грядущих событий, я не заметил, как небо в мгновения сделалось пасмурным, как нагрянули ниоткуда лилово-белые тучи. Услышав гулкий стук в стекло за собой, я обернулся и увидел Мию, которая стояла на лестничной площадке второго этажа, наблюдая в окно за мной. Ее взгляд был полон разочарования, смертельной тоски. Прежде чем я успел что-либо сделать, она развернулась в беспросветном молчании, а небо разразилось миллионами крохотных капелек…
Видеоряд из воспоминаний закончился. Я снова очнулся, увидев, как таинственный незнакомец отводит от меня пальцы. По ощущениям, прошло не более пары секунд. Припустив взгляд, он напряг губы, словно обдумывая только что увиденное. Обратив на меня свои мистические глаза, он произнес: «Полагаю, я в силах Вам помочь». Сказав это, он порылся в заднем кармане брюк и достал оттуда фотографию.
«Еще одно фото»
На фотографии я увидел себя, очевидно, постарше. Рядом со мной стояла незнакомая мне девушка со светлыми локонами. Ее милое лицо искрилось нежной улыбкой.
«Кто она?»
«Мы улыбались. Мы счастливы. Мы не знали скорби. Мы были живы».
Я вспомнил, что его зовут Кирилл. Он нагнулся и над моими ушами разлился его уже мягкий, убаюкивающий тон:
«Чтобы иметь будущее, отпусти прошлое и живи в настоящем».
«Ты и сам знаешь, что надо сделать».
Прошептав, он растворился в свете лампы, а я вновь погрузился в сон…
Глава III: Последствия
Я очнулся вовсе не там, где умирал. Открыв глаза, я увидел не люминесцентную лампу, а облезлый, бледно-желтого цвета потолок. И услышал тихое постукивание капель дождя. Было раннее утро.
«Я на кухне. Но как я здесь оказался?»
Опершись на локоть, я поднялся. Голова раскалывалась, словно ее разломили как грецкий орех, а затем снова сложили. Едва я встал, как в ушах зазвучал голос из сна.
«Кирилл… Я здесь, чтобы помочь Вам… Оставил на кухне… Отпустить прошлое… Ты знаешь, что делать…»
Медленно-медленно, опираясь за стену, я вышел в коридор. Дверь в мою комнату не была заперта. На секунду я испугался, что кто-либо мог войти туда за время, пока я находился в «отключке», но войдя, успокоился. Простыня была скомкана, словно по ней проскакал табун лошадей. На полу валялась пустая пачка из-под таблеток, которые я принял накануне. При виде них, тошнота подступила к горлу, и я поспешил отвести взгляд на что-то другое. На то, что лежало среди осколков.
«Ты знаешь, что надо сделать»
С превеликим удовольствием я сделал бы это на открытом воздухе, но там шел ливень, а перспектива снова оказаться под ледяным душем меня не особо воодушевляла. Поэтому, я отважился на небольшой компромисс. Я встал у открытого кухонного окна, достал зажигалку, и ярко-желтое пламя вспыхнуло у меня перед глазами. В последний раз я взглянул на фото. Не увидит она больше моих страданий. Не увидит больше ничего. Во избежание искушения, я не стал долго всматриваться и поднес правый уголок к огню. Изображение обуглилось, а огонь не спеша разрастался по всему снимку. Но настоящий пожар был внутри меня. Горело мое прошлое, мои воспоминания, мои несбывшиеся надежды. Догорали последние искры моей любви. Горели преграды, что сдерживали меня от счастливой жизни. Я, в конце концов, почувствовал себя живым. Вдохнув полную грудь свежего воздуха, я…
Я швырнул догорающий снимок подальше в окно, навстречу ливню. Через секунды, он прекратился. Я увидел огромное, лучезарное солнце.