Теперь Мюллер знал лабиринт очень хорошо. Он знал, где его могут подстерегать ловушки и миражи, западни и страшные ямы. Он жил здесь уже девять лет – достаточно долго для того, чтобы примириться с лабиринтом, если не с ситуацией, вынудившей его поселиться здесь.
И все-таки он ходил очень осторожно. Несколько раз он убеждался в том, что знает лабиринт, не настолько, чтобы позволить себе расслабиться. Совсем недавно он был как никогда близок к смерти, и только благодаря счастливой случайности успел вовремя отскочить от невидимого источника энергии, излучение которого внезапно ударило из стены струей слепящего пламени. Эту энергетическую ловушку, как и подобные ей, он обозначил на своей карте, но, путешествуя по лабиринту, громадному, как большой город, он никогда не был уверен, что не столкнется с чем-то новым, пока ему неизвестным.
Небо темнело. На сочную послеполуденную зелень наползал черный сумрак ночи. Мюллер вышел на охоту. На мгновение он остановился, чтобы взглянуть на созвездия. В этом замерзшем мире он сам дал им названия, соответствующие его мрачным мыслям. Так появились Стилет, Хребет Мрака, Стрела, Обезьяна, Леопард. Во лбу Обезьяны слабо мерцала маленькая звездочка – Солнце. Правда, в этом он не был твердо уверен, так как уничтожил контейнер с картами сразу же после посадки на эту планету, однако ему почему-то казалось, что он не ошибается. Временами Мюллер ловил себя на мысли, что Солнца не может быть видно на небе мира, отстоящего от Земли на девяносто световых лет, но бывали минуты, когда он вовсе не сомневался, что видит его. Созвездие, расположенное чуть выше Обезьяны, он назвал Весами. Конечно, эти Весы висели неровно.
Над планетой Лемнос светили три маленькие луны. Воздух, хотя и более разряженный, чем на Земле, был пригоден для дыхания. Мюллер давно перестал замечать, что вдыхает слишком много азота и слишком мало кислорода. Ему немного недоставало двуокиси углерода, и поэтому он никогда не зевал. Но это его мало беспокоило.
Крепко сжимая карабин, Мюллер шел через чужой город в поисках ужина. Это также входило в обычный распорядок его жизни. У него были запасы пищи на восемь месяцев в специальном холодильнике с собственным источником энергии. Они были спрятаны в полукилометре от того места, где он сейчас находился. Но чтобы пополнить их, он каждую ночь направлялся на охоту. Это помогало занять время. Запасы пищи ему были нужны на тот случай, если лабиринт покалечит или парализует его.
Он внимательно осмотрел перекресток, от которого улицы разбегались под острыми углами. Вокруг вздымались стены строений и груды камня, поджидали ловушки во всех закутках лабиринта. Однако его дыхание было ровным и глубоким. Ступая вперед, он твердо ставил одну ногу, потом переносил на нее тяжесть всего тела, внимательно и настороженно вглядываясь во тьму. Слабый свет трех лун дробил его тень на маленькие тройные тени, пляшущие и вытягивающиеся перед ним.
Мюллер услышал сигнал детектора массы, укрепленного возле левого уха. Это означало, что неподалеку появился какой-то зверь весом в пятьдесят-сто килограммов. Детектор был настроен на три уровня, причем лишь в средний попадали те звери, которыми он мог питаться. Кроме того, детектор улавливал и сигнализировал о приближении зверей в весом десять-двадцать килограммов, а также огромных зверей – от полутонны и выше. Маленькие зверушки Мюллера не интересовали, так как могли очень быстро прыгать и ловко взбираться на вертикальные стены, больших же он вынужден был опасаться сам, ибо им ничего не стоило его растоптать, даже не заметив этого.
Он осторожно присел на камень в тени стены, держа карабин наготове. Животные, обитающие в лабиринте Лемноса, запросто позволяли ему убивать себя. Обычно они предостерегали друг друга в случае опасности, но за все девять лет они так и не поняли, что Мюллер – тоже хищник, которого надо остерегаться. Видимо, прошли миллионы лет с тех пор, как в последний раз какая-нибудь разумная форма жизни угрожала им. Мюллер убивал их каждую ночь без всякого труда, а они так и не поняли, что человек опасен для них. Единственное, что ему было нужно, – это найти себе с трех сторон убежище, чтобы сосредоточить все свое внимание на охоте, не опасаясь нападения какого-нибудь крупного хищника.
Палкой, привязанной к его правому ботинку, он проверил, насколько прочна стена за его спиной и не проглотит ли она его, если он к ней прислонится. На сей раз все было в порядке, стена была прочной. Он повернулся, уперся спиной в холодную каменную поверхность, встал на правое колено и приготовил карабин к выстрелу. Он был в безопасности и мог ждать. Прошло минуты три. Сигнал детектора массы указывал, что существо, на которое он среагировал, находится в пределах ста метров. Затем тональность звучания стала подниматься под влиянием тепла приближающегося зверя. Мюллер спокойно ждал, зная, что со своей позиции на краю площадки, окруженной круглыми стеклянными перегородками, может подстрелить любого зверя.
Сегодня он охотился в зоне E, или в пятом секторе лабиринта, если считать от центра, в одной из наиболее коварных. Он редко заходил дальше относительно безопасной зоны D, но в этот вечер какая-то дьявольская сила привела его сюда. С тех пор, как он изучил лабиринт, он никогда не отваживался входить в зоны G и N, а в зону F заходил только два раза. Однако здесь, в зоне Е, бывал раз по пять в год.
Справа от него из-за одной из перегородок появилась тень, утроенная светом трех лун. Звук в детекторе массы достиг звучания для существ средних размеров. Тем временем наименьшая из трех лун, Атропос, двигаясь по небу, изменила форму тени, контуры разделились, черная полоса пересекла две другие полосы. Это была тень морды животного. Мюллер ждал. Еще секунда
– и он увидел свою жертву. Зверь был величиной с большую собаку, грязновато-серый, из пасти у него торчали большие клыки – явный хищник.
Несколько первых лет жизни на Лемносе Мюллер не охотился на хищников, полагая, что их мясо несъедобно. Он охотился на животных, подобных земляным овцам и коровам, – мелких копытных, которые гуляли по лабиринту и в блаженном неведении хрупали траву на улицах и площадках. И лишь тогда, когда их нежное мясо ему приелось, он попробовал подстрелить хищника. Бифштексы оказались на удивление отличными. Теперь на площадь выходил именно такой зверь. Мюллер видел длинную морду со слегка приоткрытой пастью.
Однако, по всей вероятности, запах человека для этого зверя ничего не значил. Уверенный в себе хищник трусцой двинулся через площадь, только невтягивающиеся когти пощелкивали по гладкой мостовой. Мюллер приготовился к выстрелу, целя то в горб, то в зад. Карабин у него был самонаводящийся, но Мюллер предпочитал целиться сам, потому что не мог согласиться с выбором прицела своего карабина. Проще было прицеливаться самому, чем доказать самонаводящемуся устройству карабина, что выстрел в мягкий сочный горб разнес бы в клочья самое вкусное мясо. А карабин, самостоятельно выбирая цель, прострелил бы горб до самого позвоночника, и что тогда? Мюллер предпочитал охотиться с большим изяществом. Он прицелился в место на шее, на пятнадцать сантиметров дальше горба, где позвоночник соединялся с черепом. Попал. Зверь грузно повалился набок.
Мюллер подошел так быстро, как только позволяли правила осторожности. Он быстро и умело отрезал все ненужные и невкусные куски – лапы, голову, живот – и распылил из пульверизатора сохраняющий лак на мясо, которое вырезал из горба. Кроме того, он вырезал большой кусок мяса из зада, после чего прикрепил оба куска ремнем к плечам. Затем, повернувшись, огляделся и определил зигзагообразную трассу, которая была единственно безопасной и вела в центр лабиринта.
Почти через час он мог уже быть в своем укрытии, в центре зоны А. Наполовину перейдя площадь, он внезапно услышал незнакомый звук и огляделся. Все было спокойно, три небольших животных подкрадывались к убитому зверю сзади. Но это явно был не скрежет клыков этих трупоедов. Неужели лабиринт приготовил какой-то новый дьявольский сюрприз? Мюллер слышал протяжное гудение, слишком длительное, чтобы его можно было принять за рычание крупного зверя. До сих пор он никогда не слышал здесь ничего подобного. Вот именно: не слышал здесь.
Он порылся в своей памяти и через минуту вспомнил этот звук. Сдвоенный шум, постепенно затихающий вдали – что это? Звук доносился справа и сзади. Мюллер посмотрел туда, но увидел только тройной каскад стен лабиринта, наползающих одна на другую. А вверху? И тут он понял – это корабль. Такой шум производил космический корабль, выходя из подпространства на полной тяге, перед посадкой. Гул прошел высоко над лабиринтом. Он не слышал этого девять лет, с тех пор как начал здесь свою жизнь в добровольном изгнании.
И это значит – прибыли гости. Случайно они вторглись в его одиночество или выследили его? Мюллер кипел от гнева. Не достаточно ли ему было и того, как с ним обошлись? Он не хотел людского общества. Почему они нарушают его покой даже тут? Он привык все анализировать, даже сейчас, когда смотрел в сторону предполагаемой посадки корабля. Он не желал иметь ничего общего ни с Землей, ни с ее жителями.
Мюллер насторожился, глядя на исчезающие яркие точки в глазу Лягушки и во лбу Обезьяны. «Им до меня не добраться, – думал он. – Они погибнут в этом лабиринте, и кости их сгниют вместе с костями тех, кто миллион лет назад погиб здесь, во внешних коридорах. А если им и удастся войти так, как удалось мне… Ну что ж, не беда. Тогда им придется бороться со мной, и они поймут, что это нелегко…»
Он недобро улыбнулся, поправил груз, который нес на плече, сосредоточил все свое внимание на дороге назад и вскоре был уже в зоне С, в безопасности. Мюллер спрятал мясо и приготовил ужин. У него страшно разболелась голова. Вновь, через девять лет, он не один в этом мире. Люди опять вторглись в его одиночество. А ведь он хотел только одного: чтобы все оставили его в покое, но даже этого Земля не может ему дать. Ну, что ж, эти люди пожалеют, если смогут добраться до него в лабиринте. Да, если только…
Космический корабль вышел из подпространства слишком поздно, почти у самой границы атмосферы Лемноса. Чарльз Бордмен был очень недоволен этим. Он требовал от себя и от других точного выполнения всех инструкций. Особенно от пилотов.
Но он ничем не выдал своего раздражения. Нажав кнопку, он включил экран, и увидел внизу поверхность планеты, которую почти не заслоняли облака. Посреди равнин четко вырисовывались кольца горных хребтов, различимых даже с высоты ста километров. Повернувшись к молодому человеку, сидящему в кресле рядом с ним, Бордмен сказал:
– Ну вот, Нед. Лабиринт Лемноса. И Дик Мюллер в сердце этого лабиринта.
Нед Раулинс скривил губы.
– Такой большой? Он, пожалуй, имеет несколько сот километров в ширину.
– Это только внешняя постройка. Лабиринт окружен внешними стенами высотой в пять метров. Длина внешней окружности составляет тысячу километров. Но…
– Да, я знаю, – прервал его Раулинс. И сразу же покраснел. Это обезоруживающая наивность, так нравилась в нем Бордмену. – Прошу прощения, Чарли, я не хотел тебя перебивать.
– Ничего. О чем ты хотел спросить?
– То темное пятно внутри стен… Это город?
– Город-лабиринт. Двадцать или тридцать километров в диаметре… Один только Бог знает, сколько миллионов лет назад это было построено. Там мы должны найти Мюллера.
– Да, если сумеем добраться до него.
– Ты в этом не уверен?
– Да, да, если сумеем. Если доберемся до середины лабиринта. – Раулинс снова покраснел, но быстро и сердечно улыбнулся. – Но ведь не может быть, чтобы мы не нашли входа – правда?
– Мюллер попал туда, – спокойно сказал Бордмен. – Он и теперь там.
– Да, но попал первым. Всем же остальным, которые пытались сделать то же самое, это не удалось. Поэтому, нет уверенности, что мы…
– Ну, пробовали немногие. И у них не было соответствующей подготовки и оборудования. Мы справимся, Нед. Должны. Всему свое время, не думай об этом. Сейчас главное – благополучно сесть.
«Звездолет слишком быстро теряет высоту и рыскает из стороны в сторону», – подумал Бордмен, испытывая неприятные ощущения, вызванные слишком быстрым торможением. Он не любил межзвездные полеты, и еще меньше ему нравились посадки. Но это путешествие было необходимо.
Он поудобнее устроился в своем кресле из пенопластика и погасил экран. Глаза Раулинса все еще горели от возбуждения. «Как хорошо быть молодым, – подумал Бордмен, сам не зная, есть ли сарказм в этом замечании. – Наверняка этот молодой человек с большим запасом сил и здоровья более интеллигентен, чем кажется это ему самому. Многообещающий молодой человек, как бы сказали несколько веков тому назад. Был ли я в молодости таким же? Мне почему-то кажется, что я всегда был в зрелом возрасте: быстрым, рассудительным, уравновешенным». Теперь, спустя восемьдесят лет, когда полжизни уже прожито, он мог оценить себя объективно, и сомневался, что изменился хоть сколько-нибудь со своего двадцатилетия, и характер его остался таким же, как и прежде. Он блестяще мог управлять людьми. Разумеется, теперь он был более опытным и умным, чем в двадцать лет. Однако юный Раулинс Нед, сидящий перед ним, через шестьдесят лет будет совсем иным, в нем мало чего останется от того желтоклювого цыпленка, который сейчас улыбается ему, Бордмену. Бордмен скептически подумал, что именно эта миссия станет для Неда проверкой на прочность, пробой огнем и лишит его юношеской наивности.
Бордмен прикрыл глаза, когда корабль вышел на последний вираж перед посадкой. Сила тяжести набросилась на его старое тело. Ниже, еще ниже. Еще. Сколько посадок на различных планетах он уже совершил, и всегда им владело это неприятное чувство. Работа дипломата все время заставляла его перемещаться с места на место. Рождество на Марсе, Пасха на одном из миров Центавра, Зеленый праздник – на какой-нибудь из вонючих планет Ригеля, и теперь это задание – одно из самых сложных. «Человек ведь создан не для того, чтобы мотаться от одной звезды к звезде, – думал Бордмен. – Я потерял уже ощущение огромности космоса. Говорят, мы живем в великую эру расцвета человечества, но мне кажется, что человек был бы более счастлив, изучая песок на каком-нибудь острове Лазурного моря, чем шатаясь в космосе».
Он отдавал себе отчет, что под влиянием притяжения планеты Лемнос, на которую корабль так быстро спускался, лицо его искривилось. Мясистые щеки обвисли, не говоря уже о складках жира на животе, ведь он был полным человеком. Без особых усилий он мог бы привести свой внешний вид в соответствие с модными формами молодого современного человека. Но теряя в шике, он выигрывал в авторитете. Его профессия – давать добрые советы. А правительство никогда не любило прислушиваться к советам слишком молодых людей. Уже в течение сорока лет он имел внешность пятидесятилетнего человека и надеялся, что этот облик бодрого, энергичного человека средних лет сохранит еще как минимум лет пятьдесят. Потом, когда его карьера приблизится к концу, он перестанет сопротивляться действию времени. Тогда пусть его волосы поседеют, щеки ввалятся, он будет изображать какого-нибудь восьмидесятилетнего Нестора или Улисса. Скорее Нестора, чем Улисса.
Но пока ему помогала легкая небрежность в отношении своей внешности. Он был небольшого роста, но обладал мощным торсом и возвышался над всеми за столом конференций. Его огромные руки и выпуклая грудная клетка подошли бы гиганту, но когда он вставал, то все видели, что он невысок. Сидя же он мог напугать любого. Он не раз убеждался в полезности этого своего недостатка, поэтому никогда не пробовал его исправить. Человеку более высокого роста скорее присуще отдавать приказы, а не советы, он же никогда не любил командовать, предпочитая действовать более незаметно и деликатно. А что касается роста, то все важные государственные дела обычно делаются сидя. Бордмен предпочитал править сидя. Он выглядел так, как должен выглядеть президент: резко очерченный, несмотря на полноту, подбородок, толстый нос, рот решительный, брови густые, волосы черные, густо торчащие над массивным лбом с мощными надбровными дугами, которые могли бы взволновать даже неандартальца. На пальцах он носил три кольца: одно – жировик в платине, два других – рубины с инкрустацией из урана-238. Одевался скромно и традиционно, любил плотные ткани и почти средневековый покрой. В какой-нибудь другой эпохе он мог быть великосветским кардиналом или честолюбивым премьером. Наверняка он был бы важной персоной и теперь. Платой за это были трудные путешествия. Вскоре он высадится еще на одной чужой планете, где воздух пахнет не так и Солнце другого цвета, чем на Земле. Он нахмурился: долго ли они еще будут садиться?
Бордмен посмотрел на Неда. Двадцать два – двадцать три года, наивный, хотя и взрослый, высокий, банально симпатичный без помощи пластической хирургии, светлые волосы, голубые глаза, широкий, подвижный рот, ослепительно белые зубы. Нед был сыном одного уже умершего теоретика связи, бывшего одним из наиболее близких друзей Ричарда Мюллера. Поэтому его и взяли в экспедицию, чтобы он вел с Мюллером трудные разговоры деликатного свойства.
– Чарли, тебе плохо? – спросил Раулинс.
– Переживу. Сейчас сядем.
– Медленно спускаемся, правда?
– Теперь через минуту.
Лицо парня почти не изменилось под действием торможения, только левая щека слегка оплыла. Необычным было выражение – гримаса ехидства на этом молодом лице.
– Уже скоро, – Бордмен снова закрыл глаза.
Корабль коснулся поверхности планеты. Дюзы торможения двигателей рявкнули в последний раз и смолкли, после чего амортизаторы вцепились в почву, и корабль замер. «Вот мы и прибыли, – подумал Бордмен. – Теперь на очереди лабиринт. Теперь на очереди господин Ричард Мюллер. Увидим, изменился ли он за эти девять лет, и к лучшему ли. Может быть, он стал обычным человеком. И если это так, то, Господи, помоги нам всем».
Нед Раулинс до сих пор мало путешествовал. Он посетил всего пять миров, и три из них в своей Солнечной системе. Когда ему было десять лет, отец взял его на каникулы на Марс. Потом он побывал на Венере и Меркурии. И после окончания школы, в шестнадцать лет, он получил приз – экскурсию на Альфа Центавра. Затем три года спустя он совершил грустное путешествие в систему Ригель, чтобы привезти останки отца, погибшего в известной катастрофе. Да, это не было рекордом путешествий во времена, когда полеты на космических кораблях из одной звездной системы в другую стали обычным делом. Раулинс отдавал себе в этом отчет. Но он понимал, что в его начинающейся карьере дипломата впереди еще множество путешествий. Бордмен постоянно повторял, что это тяжелая обязанность, связанная с их службой. Нед приписывал это просто усталости человека, который был в четыре раза старше его, хотя вопреки своим впечатлениям подозревал, что Бордмен не очень перегибает. Может, она придет позже, эта усталость. Пусть. А сейчас Нед Раулинс стоял на неизвестной планете в шестой раз в своей жизни, и это доставляло ему удовольствие.
Корабль уже выгружал их оборудование на большую равнину, окружавшую лабиринт.
Сутки здесь длятся тридцать часов, а год – двадцать месяцев. Теперь в этом полушарии была осень, довольно прохладная. Экипаж выгружал контейнеры с палатками. Бордмен, одетый в грубую меховую шубу, стоял задумавшись так глубоко, что Раулинс не осмелился прервать ход его мыслей. Он всегда относился к Бордмену с большим уважением и одновременно чуточку побаивался его. Понимая, что тот – циничная старая дрянь, негодяй, он все же не мог им не восхищаться.
«Бордмен действительно большой человек, – думал он. – Таких людей мало. Мой отец в свое время был одним их них. И Мюллер тоже… (Раулинсу было всего двенадцать лет, когда Мюллер попал в эту чертову переделку). Ну что ж, знать троих таких людей в двадцать лет – это, конечно, дано не каждому. Да, если бы сделать карьеру, хотя бы наполовину такую блистательную, как у Бордмена… Конечно, мне еще не достает опыта и сообразительности Чарли, и я никогда не научусь его „штучкам“. Но у меня есть другие достоинства: уважение к противнику, честность. Может быть мне удастся пойти своим путем, который будет более полезным для человечества».
Временами он понимал, что его мечты отдают детской наивностью. Он глубоко вдохнул чистый воздух планеты, посмотрел на небо, пытаясь найти что-нибудь знакомое среди мерцающих огоньков, но не нашел. Пустая и мертвая планета. Он читал о ней в школе. Это была одна их древнейших планет Галактики, на которой когда-то жили неведомые существа, но она уже была необитаема тысячи веков. От ее жителей не осталось ничего, кроме окаменевших костей и этого лабиринта. Убийственный лабиринт, построенный этими неизвестными существами, окружает вымерший город, который кажется совсем нетронутым пролетевшими над ним веками.
Археологи исследовали этот город с воздуха с помощью различных приборов, разочарованные до глубины души тем, что не могут проникнуть туда. На Лемносе уже побывали двенадцать экспедиций, но ни одной из них не удалось пройти лабиринт. Смельчаки быстро становились жертвами множества ловушек, хитро расставленных во внешней зоне. Последняя экспедиция, попытавшаяся проникнуть в лабиринт, состоялась пятьдесят лет тому назад. Ричард Мюллер, который позже прибыл на эту планету, ища место, где он мог скрыться от человечества, первым нашел правильный путь.
Раулинс думал, удастся ли им войти в контакт с Мюллером? Кроме того, он думал о том, сколько его товарищей по путешествию погибнет, прежде чем они войдут в лабиринт. То, что он сам может погибнуть, не приходило ему в голову. Смерть для таких молодых людей – абстракция, это может произойти только с кем-то другим. Сколько же людей из тех, кто работает сейчас над устройством лагеря, должны были погибнуть в ближайшие дни?
Думая об этом, Раулинс вдруг увидел неизвестного зверя, появившегося из-за песчаного холмика, и с любопытством уставился на него. Зверь был втрое больше кошки, из пасти у него торчали клыки, не прикрытые губами, на морде – множество зеленых пятен, на боках – светящиеся вертикальные полосы. Зачем хищнику такая приметная внешность?
Зверь приближался. Между ними было метров двенадцать. Хищник посмотрел на Раулинса, повернулся с движением, полным грации, и потрусил в сторону корабля. Сочетание силы, красоты и гордости в этом звере просто очаровывало. Теперь он приближался к Бордмену. Тот достал револьвер.
– Нет! – крикнул Раулинс. – Не убивай его, Чарли! Он только хочет посмотреть на нас вблизи.
Бордмен выстрелил. Зверь подскочил, сжался в прыжке, клацнул челюстями и заскреб лапами.
Раулинс подбежал, потрясенный. «Не нужно было убивать, – подумал он. – Это создание пришло посмотреть на нас, только посмотреть, и как же подло поступил Чарли».
Он не сумел сдержаться и дал волю своему гневу.
– Ты не мог немного подождать, Чарли? Может быть, он ушел бы сам! Зачем…
Бордмен усмехнулся. Кивком он подозвал одного из членов экипажа, который набросил сеть на лежащего зверя. Когда он задвигался, еще не придя в себя, несколько человек подняли сеть и отнесли его на корабль. Бордмен мягко сказал:
– Я только усыпил его, Нед. Часть стоимости нашего путешествия покроет федеральный зоопарк. Неужели ты думал, что я могу так просто убить?
Нед почувствовал себя маленьким и глупым.
– Ну… я… в общем… Значит…
– Забудем об этом. Но сделай выводы. Нужно думать, прежде чем молоть чепуху.
– А если бы ты действительно убил его…
– Тогда бы ценой жизни этого создания ты узнал бы обо мне что-то плохое. А может, тебе пригодилось бы то знание, что меня провоцирует на убийство все незнакомое и имеющее острые зубы. Всегда точно выбирай момент для вмешательства, сначала трезво оцени ситуацию. Лучше иногда позволить чему-то произойти, чем действовать поспешно.
Бордмен подмигнул.
– Я убедил тебя, малыш? Или во время этой короткой лекции, я вогнал тебя в такой тупик, что ты чувствуешь себя идиотом?
– Ну нет, с чего ты взял, Чарли? Я далек от мысли строить из себя всезнающего, опытного человека.
– И ты бы хотел учиться у меня, несмотря на то, что я такой раздражительный и старый негодяй?
– Чарли, я…
– Прошу прощения, Нед. Я не должен тебе докучать своими высказываниями. Ты был прав, пытаясь удержать меня от убийства этого зверя. Не твоя вина, что ты не понял моих намерений. Я на твоем месте поступил бы так же.
– Да, но ты же считаешь, что я с ненужной поспешностью пытался вмешаться в ситуацию, в которой не разобрался до конца, так? – спросил смутившийся Раулинс.
– Да, наверно, было не нужно.
– Ты сам себе противоречишь, Чарли.
– Отсутствие последовательности – это моя привилегия. Я бы даже сказал, это мой капитал, – он беззаботно фыркнул. – Сегодня хорошенько выспись. Завтра с утра мы сделаем облет лабиринта. Составим план, а потом будем посылать туда людей. Думаю, что мы сможем поговорить с Мюллером по крайней мере через неделю.
– И он захочет сотрудничать с нами?
– Сначала не захочет. Он очень зол на нас. Ведь мы отвергли его. Почему он теперь должен помогать людям? Но в конце концов, Нед, он нам поможет. Потому что он человек чести, а честь – это нечто такое, что не меняется ни при каких обстоятельствах. Даже если человек болен, одинок и измучен, как он. Настоящую честь не может убить даже ненависть. Тебе, Нед, не надо говорить об этом, потому что ты сам человек того же покроя. Даже я обладаю своеобразной этикой и честью. Как-нибудь мы вступим с Мюллером в контакт. Уговорим его покинуть этот проклятый лабиринт и помочь нам.
– Я надеюсь, что так и будет, Чарли. – Раулинс поколебался. – Но как подействует на нас… встреча с ним? Я имею ввиду его болезнь… влияние на окружающих…
– Отвратительно.
– Ты видел его после того, что с ним произошло?
– Да, много раз.
– Я не могу себе представить, что я нахожусь рядом с кем-то, чья ненависть извергается на меня… Но ведь это происходит при встрече с Мюллером, правда?
– Да. Это совсем так, если бы войти в ванную, полную кислоты, – сказал Бордмен, поколебавшись. – К этому можно привыкнуть, но полюбить это – никогда. Чувствуешь как бы огонь по всей своей коже. Что-то печет, какой-то страх, отчаяние, болезнь, и все это излучается из Мюллера, как фонтан гноя.
– Ты говорил, что у него есть честь… что он был порядочным человеком.
– Был, – Бордмен посмотрел в сторону далекого лабиринта. – И слава богу. Это как холодный душ на твою голову, правда, Нед? Если такой великолепный человек, как Дик Мюллер, имеет в мозгу такую дрянь, то что тогда кроется в мозгу обычных людей? Этих взбалмошных, измученных людей, ведущих свой привычный образ жизни? Если бы их всех постигло такое несчастье, как Дика Мюллера, то огонь, опаляющий их разум, сжег бы все на расстоянии во много световых лет.
– У Мюллера на Лемносе было достаточно времени, чтобы сжечь самого себя в своем несчастье, – сказал Раулинс. – А что будет, если к нему нельзя будет приблизиться? Если мы не выдержим силы его излучения?
– Выдержим, – ответил Бордмен.
В лабиринте Мюллер раздумывал над ситуацией и взвешивал свои возможности. В молочно-зеленое стекло видеоскопа он видел космический корабль, пластиковые укрытия, которые вырастали рядом, и возню маленьких фигурок вокруг них. Теперь он жалел, что не смог найти аппаратуру, контролирующие экраны видео, так как изображение было расплывчатым. Но он считал, что ему и так крупно повезло: у него есть и такая техника. Очень многие механизмы в городе давно перестали работать, потому что в них распылились какие-то основные узлы. Но его поражало то, что огромное количество их сохранило свою трудоспособность в течение стольких веков, и их состояние свидетельствовало о великолепной технике их создателей. Мюллер понял лишь немногие из них и хотя научился ими пользоваться, но был уверен, что использует очень немногие из тех возможностей, которые были в них заложены.
Он наблюдал туманные фигурки людей, занятых устройством лагеря на равнине, и думал: какую новую муку они придумали для него?
Он сделал все, чтобы замести за собой следы, когда улетал с Земли. Заполнил фальшивый формуляр на получение звездолета, сообщив, что летит на Сигму Дракона. Совершил большой круг по Галактике, тщательно продумав трассу, и по пути побывал на трех мониторных станциях, зарегистрировавшись под чужим именем. Сравнительный контроль на всех трех станциях должен был обнаружить, что его докладные – подделка, но он надеялся, что достигнет цели до очередной всеобщей проверки. Он хотел исчезнуть, и ему это удалось потому, что новые скоростные корабли не гнались за ним.
Рядом с Лемносом Мюллер совершил последний обманный маневр: оставил ракету на орбите, а сам спустился в капсуле. Термическая бомба взорвала ракету и разбросала ее микроскопические оплавленные обломки на миллионы орбит. Нужен был какой-то поистине фантастический компьютер, чтобы установить источник этих частиц. Бомба была спроектирована так, что на каждый метр поверхности приходилось по пятьдесят фальшивых векторов, а это делало невозможной работу трассера, по крайней мере, в течение некоторого времени. А времени Мюллеру надо было немного – лет шестьдесят. Он вылетел с Земли в шестидесятилетнем возрасте, дома он мог бы прожить еще лет сто жизни, полной сил, а здесь, на Лемносе, и того меньше. Без врачей, положившись на далеко не лучший диагностат, он знал, что едва ли сможет дожить лет до ста. Сорок-пятьдесят лет одиночества и спокойная смерть – все, чего ему нужно от судьбы. И вот теперь в его жизнь вторглись эти люди.
Действительно ли его выследили?
Мюллер пришел к выводу, что выследить его не могли. Потому что, во-первых, он принял все возможные меры предосторожности, во-вторых, не было ни какого повода гнаться за ним. Он не совершил ничего такого, за что его стоило преследовать, ловить и возвращать на Землю, в руки правосудия. Он просто человек, жестоко страдающий от непонятной, но незаразной болезни. Ему невыносимо противно видеть людей, и поэтому на Земле наверняка рады, что избавились от него. Там он был живым укором для всех, концентратором вины и жалости, темным пятном на совести всей планеты. Его не стали бы искать с таким упорством. Кто же в таком случае эти люди?
Вероятно, это снова археологи. Мертвый город на Лемносе вызывает их восхищение, притягивает их к себе. Однако он надеялся, что ловушки лабиринта, если и не отбили еще у них всякую охоту к исследованиям, то обязательно отобьют ее.
Город на Лемносе был открыт сто лет назад, но затем по вполне конкретной причине планету старались обходить стороной. Мюллер сам много раз видел тех, кто пытался проникнуть в лабиринт. Если он и попал сюда, то только потому, что доведенный до отчаяния не боялся смерти. Кроме того, огромное любопытство толкало его вперед, заставляя проникнуть в сердце лабиринта и разгадать эту тайну. К тому же только в лабиринте он и видел свое убежище, проник сюда и поселился здесь. Но прибыли эти люди.
«Они не войдут сюда», – решил он.
Устроившись в сердце лабиринта, Мюллер мог следить за всем, что происходило снаружи. Он располагал достаточным количеством уцелевших приспособлений, показывающих, хотя и не совсем резко, но зато бесперебойно. С их помощью он узнавал, где лучше охотиться, куда передвигаются звери, а также где находятся огромные бестии, которых нужно избегать. Отсюда он мог контролировать ловушки лабиринта. Собственно, это были пассивные ловушки, но и их при соответствующих условиях можно было использовать в борьбе с каким-нибудь врагом.
Не раз, когда хищник размером со слона направлялся к центру лабиринта, он ловил его в глубокий колодец в зоне Z. Теперь он задавал себе вопрос, сможет ли использовать эти ловушки в борьбе против людей, если они заберутся так глубоко? Люди не возбуждали в нем ненависти. Он только хотел, чтобы его оставили в покое.
Мюллер занимал низкую шестигранную комнату, по-видимому, одну из квартир в центре города, со встроенными в стену видеоскопами. Больше года он изучал, какие экраны каким зонам лабиринта соответствуют.
Шесть экранов в нижнем ряду показывали территорию зон от А до F. Камеры, или что бы это ни было, вращались вокруг своей оси на сто восемьдесят градусов, позволяя контролировать входы в отдельные зоны из укрытия. Так как один вход в каждую зону был открыт, а остальные были замаскированными ловушками, то он спокойно мог наблюдать и контролировать зверей, которые в поисках пищи перемещались из зоны в зону. То, что происходило у ложных входов, его не касалось, создания, которые пытались проникнуть через них, погибали.
Экраны более высокого уровня – седьмой, восьмой и десятый – передавали изображения, вероятно, из зон G и К, наиболее выдвинутых наружу, самых больших и опасных. Мюллер не желал рисковать и возвращаться туда, чтобы детально проверить свою гипотезу. Его вполне удовлетворяло и то, что он видит на этих экранах изображения и наиболее удаленных мест лабиринта. «Нет никакого смысла, – подумал он, – подвергать себя опасности, чтобы исследовать эти ловушки поподробней».
Одиннадцатый и двенадцатый экраны передавали вид равнины вне лабиринта, равнины, теперь оккупированной пришельцами с Земли. Посреди нее возвышалась стальная башня звездолета.
Немногие приспособления, оставленные древними строителями лабиринта, имели такую информационную ценность. Посреди центральной площади в колпаке из какого-то прозрачного вещества стоял огромный двенадцатигранный камень рубинового цвета, а внутри него непрерывно тикал и пульсировал какой-то механизм. Мюллер допускал, что это своего рода атомные часы, отмеряющие время в единицах, принятых тогда, когда они были сконструированы. Периодически камень менялся, рубиновая поверхность его мутнела, становилась синей, затем гранатово-красной, и, наконец, черной. Иногда камень начинал колебаться на своем основании. Мюллер старательно регистрировал эти изменения, но так и не понял их смысла.
На каждом углу этой восьмиугольной площади стоял острый металлический столб высотой метров шесть. В течение всего года эти столбы медленно вращались в скрытых гнездах. Скорее всего это были какие-то календари. Мюллер знал, что они делают оборот за тридцать месяцев, то есть за то время, за которое Лемнос совершает полный оборот вокруг своего уныло-оранжевого солнца, но подозревал, что они имеют какой-то более глубокий смысл. Он давно тщательно исследовал эти сверкающие пилоны, но безрезультатно.
На улице зоны А через равные промежутки стояли странные клетки с прутьями из белого камня, похожего на алебастр. Ни одну из них ему так и не удалось открыть. Дважды за все эти годы, встав рано утром, он видел, что прутья втянуты внутрь каменного тротуара, а клетки открыты. Первый раз они простояли открытыми три дня, потом ночью, когда он спал, прутья вернулись на свое место.
Через несколько лет клетки снова открылись, и тогда он наблюдал за ними постоянно, желая узнать действие этого механизма. Три ночи он не спал, а на четвертую, когда его сморила дремота, клетки снова закрылись, и ему так и не удалось увидеть, как это произошло.
Не менее таинственным был и акведук. Вокруг всей зоны Е шел закрытый желоб из какого-то кристаллического вещества с небольшими отверстиями через каждые пятьдесят метров. Когда он подставлял под любое из этих отверстий какую-нибудь посудину или даже сложенные лодочкой ладони, то оттуда лилась чистая вода. Когда он попробовал засунуть в отверстие палец, оказалось, что снаружи в отверстие нельзя проникнуть, оно закрывалось! Заглянуть туда тоже не удалось. Ему казалось, что вода просачивается сквозь камень, он считал это невозможным, но радовался, что обеспечен чистой, почти родниковой водой.
Конечно, это было паразительно. Удивляло и то, что в старинном городе сохранилось столько действующих приспособлений. Археологи, исследовав артефакты и скелеты на равнине Лемноса вне стен лабиринта, пришли