А.Е. Махов
Одиссей. Человек в истории. 2003. М., 2003, с. 332-367.
Высунутый язык вызывает у современного человека, пожалуй, лишь одну ассоциацию: языком "дразнятся" дети; жест этот - детский или, если язык высунул взрослый, ребяческий, дурашливый, стилизующий детское "дразнение" 1. Однако европейская иконография ХI-ХVII вв. открывает в обнажении языка гораздо более сложную и уж во всяком случае совсем иную смысловую соотнесенность: высунутый язык, который оказывается здесь устойчивым атрибутом и характерным жестом демона, волей-неволей вовлекает исследователя в настоящее семантическое путешествие - и путешествие не в мир невинной детской игры, но в ту область, где царит зло и такие его спутники, как страх, грех, обман. Анализ возможных смыслов обнажения языка заставит нас обращаться к каждой из этих трех (и, конечно, далеко не единственных) ипостасей зла.
Мотив обнаженного языка отнюдь не является исключительным достоянием европейской иконографии: он встречается в искусстве этрусков и индийцев, у североамериканских индейцев 2; словесное описание этого жеста приведено в Ветхом завете, в книге пророка Исайи 3. В некоторых случаях можно говорить о связи мотива с демоническими персонажами внехристианских пантеонов. Таковы, например, этрусские изображения Горгоны с высунутым языком или же индуистские статуи богини Кали, из разинутого рта которой свисает язык, окрашенный кровью ее жертв: в обоих случаях мотив высунутого языка соотнесен с мифологическими персонажами-убийцами, которые воплощают идею "враждебности жизни" и в этом качестве соответствуют христианскому дьяволу - врагу бытия, "человекоубийце от начала" (Ин. 8, 44).
Однако лишь в христианской иконографии мотив высунутого языка соотнесен с образом дьявола вполне систематически и мотивированно (что мы попытаемся показать ниже), "обнажение языка"становится символом, включенным в понятийно-образную системухристианской демонологии.
333
Высунутый язык входит в состав характерных атрибутов демона примерно с ХI-ХП вв. и сохраняется вэтом качестве вплоть до заката "ученой демонологии" в XVII в. 4 Позднее связь мотива со сферой демонического явно ослабляется:для нас обнаженный язык уже не принадлежит к набору таких стандартных признаков дьявола, как рога, копыта, клубы дыма и т.п.; изобласти инфернального мотив явно вытесняется в область инфантильного, становясь знаком детского или "ребяческого" поведения 5, однако все же не исчезает полностью из сферы демонических представлений и образов. Так, дьявол и аналогичные ему демоническиеперсонажи нередко изображаются с обнаженным языком в русскомлубке XVIII - начала XX в. 6 Дьявольские маски с высунутым языком(трансформация готических химер?) встречаются в архитектурномдекоре русской усадьбы XVIII в. 7 Далеким воспоминанием о средневековой демонической символике высунутого языка являются, очевидно, известный рисунок Пушкина (1829) в альбоме Ел.Н. Ушаковой, на котором бес дразнит языком поэта в монашеском клобуке 8, и строки о В.А. Жуковском в сатире А.Ф. Воейкова "Дом сумасшедших" (1814-1817):
Вот Жуковский, в саван длинный
Скутан, лапочки крестом,
Ноги вытянув умильно,
Черта дразнит языком... 9
Визуальные изображения и текстовые описания высунутого языка соседствуют в средневековой культуре с богословскими толкованиями символики языка как части человеческого тела. В настоящей статье мы попытаемся соотнести визуальный компонент с текстовым и очертить круг смыслов, связанных с обнаженным языком.
Мотив языка появился в демонологических текстах христианских авторов задолго до того, как сложилась специфическая иконография дьявола; уже св. Августин в описании дьявола прибегает кэтому мотиву: "Рассевает повсюду смертоубийства, ставит мышеловки, острит многоизвитые и лукавые языки свои: все яды его, заклиная именем Спасителя, изгоните из ваших сердец" 10.
Выражение "коварный язык" (linguadolosa), которое в псалмахДавида часто применяется к врагам'' и которое св. Августин превратил в характеристику дьявола, впоследствии до такой степени становится общим местом демонологии, что порой выступает в качествеметонимического обозначения дьявола. Так обстоит дело в анонимном трактате XII в. "Диалог о борьбе любви Божьей и Лукавогоязыка" 12: здесь аллегорические персонажи - Божья любовь и Лукавый язык (Linguadolosa) - ведут спор о том, стоит ли предприниматьмучительные труды праведника ради сомнительной надежды на блаженство. "Лукавый язык", в частности, говорит о "глупости" (stultitia) христианских подвигов: сколько ни трудись, все равно "спасутсяк жизни те, кому предопределена жизнь, а те, кому предназначенакара, подвергнутся каре" 13. Кто такой этот "Лукавый язык", авторне разъясняет, полагая, видимо, что ответ самоочевиден; однаковоспоминания "Лукавого языка" о том, как он "заполучил Адама через Еву" 14, все же призваны рассеять возможные сомнения: передчитателем, конечно же, - сам дьявол.
Можно было бы предположить, что язык включается в областьдьявольского главным образом вследствие своей греховности. Нет сомнения, что язык и в самом деле понимался как часть тела, особо подверженная греху (об этом речь пойдет ниже). Однако греховностьязыка как такового вовсе не так очевидна, как может показаться спервого взгляда. Формула "грешный мой язык" (по пушкинскому выражению в "Пророке") применительно к христианским представлениям упрощает реальное положение дел, поскольку отцы церкви постоянно подчеркивают, что язык сам по себе не греховен. "Лишь виновная душа делает виновным язык", - замечает св. Августин 15. Зато совершенно безусловным и общепризнанным является другое обстоятельство: язык опасен; он, как никакой другой член тела, нуждается всдерживании и контроле. "Нет такого члена в теле моем, которого ябы так боялся, как языка", - это высказывание одного из отцов-пустынников точно выражает суть сложившейся ситуации 16.
Образность, связанная с жестом высунутого языка, в значительной степени подчинена идеям страха и греха - идеям, которые всвою очередь самым тесным образом связаны со сферой демонического.
СТРАХ
Начнем с идеи страха. Существовал страх перед языком, и этот cтрах подпитывался соответствующим настроением ветхозаветныхкниг. Сравнения языка с оружием - с бичом: "Удар бича делает рубцы, а удар языка сокрушит кости" (Сир. 28, 20); мечом: "...язык -острый меч" (Пс. 56, 5), луком: "Как лук, напрягают язык свой длялжи" (Иер. 9, 3) - сочувственно восприняты и глубоко разработанысредневековыми авторами. Цезарий Арелатский (VI в.), призываямонахов неустанно бороться с собственными пороками, предлагал"убрать в ножны мечи языков", чтобы не ранить друг друга в этойсхватке 17. Палладий в "Лавсаике" (419-420) уподобил резкие упреки,обращаемые Антонием Великим к некоему нечестивцу, "бичеваниюязыком" 18.
Мотив "обнаженного" и ранящего, как меч, языка был введен вописания Страстей Христовых. Возникла идея "двойных ран" Христа, внешних и внутренних: первые были ему нанесены реальныморужием, последние - языками тех, кто богохульствовал и глумилсянад ним. Как писал Бернард Клервоский, с особой глубиной осмысливший "проблему "внутренней раны" Сына Божьего, Христос, "кбогохульствам иудеев смиренный, к ранам терпеливый, пораженвнутри языками, снаружи - гвоздями" 19.
"Не бойся сказать, что этот язык более жесток, чем копье,пронзившее Господу ребра, - убеждал Бернард Клервоский прихожан в одной из проповедей. - Ведь и он также пронзил тело Христа... и пронзил уже не бездыханного, но, пронзая, заставил его испустить дух"; язык "вредоноснее" терновых шипов, жаливших чело Христа, и железных гвоздей,пронзивших его конечности. И далее Бернард обращал вниманиена противоречие между внешней безобидностью языка и той страшной опасностью, которая в нем заключена: "Язык - членмягкий, однако может быть сдержан с большим трудом; материя -непрочная и незначительная, но в употреблении оказывается великой и мощной. Член небольшой, однако если не остережешься, зловеликое" 20. У английского ученика Бернарда, Джилберта Холлендского, страх перед языком как смертельным оружием разделял даже сам Христос: "Больше боится Христос... жал языков,чем терновых шипов" 21.
В этом контексте вполне проясняется смысл мотива, встречающегося в изображениях Страстей: враги Христа высовывают языкив сторону Распятия. Язык фигурирует здесь в одном ряду с мечами икопьями окружающих Распятие солдат, а обнажение его означает не"дразнение", но нанесение Христу самой страшной раны - ранысмертельной, "внутренней". Можно предположить, что и в изображениях демонов с высунутыми языками отразилась идея о языке какоружии, которым была нанесена "внутренняя рана" Христу: ведь,согласно средневековым представлениям, обвинение и казнь Христабыли подстроены дьяволом, а богохульники, окружившие умирающего Бога, - ученики дьявола 22. Демоны, как и их ученики, не "дразнят" языком, но грозят и ранят им.
ГРЕХ
Если мы перейдем от мотива страха (и связанного с ним пониманияязыка как "обнаженного оружия") к мотиву греха, то обнаружимздесь гораздо более сложную образность: телесные "области греховности", выделяемые христианской антропологией, в визуальноммышлении средневековья вступают в интенсивное взаимодействие,в игру перекличек, а языку, который уже в силу своей многофункциональности может соотноситься с различными грехами (вполнеочевидна его корреляция с празднословием и чревоугодием), в этойигре отводится важнейшая роль.
"Властвуй, как над распущенными рабами души, над языком, чревом и похотью", - советует Мартин из Браги (VI в.) 23. Язык,чрево, "похоть" — lingua, venter, libido — три сферы греха, которыеобразуют в человеческом теле своего рода ось греховности. Средневековое воображение устанавливало между этими
337
сферами постоянный "образный взаимообмен"; изобразительные мотивы перемещались вдоль оси греха - главным образом вниз, с целью продемонстрировать глубокое тождество всех трех греховных сфер - тождество, обретаемое в области телесного низа, греховность которого вполне безусловна: так, перемещение языка визображениях дьявола на место фаллоса (об этом мотиве речьпойдет ниже) долженствовало показать, что "греховный язык"ничем не лучше "срамного члена".
"Игра с языком", которую вело средневековое воображение, вероятно, была призвана преодолеть двусмысленность, присущуюязыку как телесному члену, разграничить в визуальном плане языкгреховный и язык праведный. Язык праведника и язык демона -внешне одинаковы, но воображение художника стремилось и на визуальном уровне найти в них различие.
В самом деле, из трех названных выше областей греховностиименно "область языка" выделяется своей особой двусмысленностью 24, которая могла осознаваться как тревожное затруднение,нуждающееся в преодолении. Эта двусмысленность языка видна,например, из приписываемого Храбану Мавру трактата "Аллегории ко всему Священному Писанию", в котором автор выделилследующие аллегорические значения слова lingua в Библии: «Язык - это Сын, как в псалме: "Язык мой - трость скорописца"(Пс. 45, 2), т.е. Сын мой, вместе со Святым духом, - мой сотрудник. Язык - это голос Христа, как в псалме: "Языкмой прильнул к гортани моей" (Пс. 22, 16), т.е. голос мой умолк вприсутствии иудеев. Язык - еретическое учение, как в книгеИова: "Веревкою свяжешь язык его" 25 (Иов. 40, 20), т.е. посредством Священного писания свяжешь еретическое учение. Язык -душа, как в псалме: "Все дни неправедное измышляетязык твой" (Пс. 52, 4), т.е. всегда душа твоя измышляет неправедное... Язык - ученость мира сего, как в книге Исайи: "И разрушитГосподь язык 26 моря Египетского" (Ис. 11, 15), т.е. разрушит темную ученость мира сего» 27. Язык (отметим, что у Храбана речьпостоянно идет о "материальном" языке, а не о языке как речи)может означать противоположности: и Сына Божьего, и "еретическое учение". Язык может быть метонимией дьявола (linguadolosa), но он же может метонимически обозначать и святого апостола, как в "Золотой легенде", где св. Варфоломей назван "устами Бога, огненным языком, распространяющим мудрость" 28.
Язык - телесная область, откуда может исходить и грех, и святость, xотя последнее случается реже - и реже ровно настолько,насколько святость встречается реже греха. Если язык — то последнее орудие, которым был "внутри" ранен Христос, то он в тоже время - и последнее орудие, которым
338
Христос воспользовался. Мотив языка как "последнего орудия Христа" разработан в"Золотой легенде" Якобом Ворагинским. Все члены Христова тела были так или иначе поражены: "голову, перед которой преклонялись ангельские духи, пронзил лес терновых шипов", лицоосквернили плевки, "глаза, что ярче солнца, закрыла смерть,уши, привыкшие к пению ангелов, слышали оскорбления нечестивцев", рот был принужден пить уксус и желчь, ноги и руки были прибиты к кресту, тело подверглось бичеванию, ребра пронзило копье. Одним словом, "не осталось в нем ничего, кроме языка,чтобы молиться за грешников и препоручить свою мать заботеученика" 29. В "Золотой легенде" этот мотив применяется и к святым, которые, подражая Христу, тоже нередко прибегают к языку как последнему оружию. Молодого христианина "времен Деция и Валериана" привязывают к ложу и подводят к нему блудницу, дабы она могла "побудить его к разврату" и погубить его душу; однако связанный юноша при приближении развратницы "откусил себе зубами язык и выплюнул его в лицо блудницы", темсамым "победив болью искушение" 30. Св. Христине отрезаютязык, но она, взяв свой язык в руки, бросает его в лицо судье, который тут же лишается зрения 31.
В том обстоятельстве, что Святой дух явился апостолам именнов форме языка 32, Якоб Ворагинский усмотрел особый смысл: "Язык - это член, который воспален огнем ада, им трудно управлять, но, когда им хорошо управляют, он очень полезен. И поскольку язык был воспален огнем ада, он нуждался в огне Святого духа...он в большей мере, чем другие члены, нуждался в благодати Святого духа" 33. Двойственность языка находит здесь выражение в визуальном образе: человеческий язык похож на язык пламени, но этотогненный язык может быть и частью адского огня, и отблеском техогненных языков, в которых сошел на апостолов Святой дух. ЯкобВорагинский опирается здесь на рассуждение о языке из посланияапостола Иакова: "И язык - огонь, вселенная (ὁ κόσμος, что понято в Вульгате как universitas) неправды... оскверняет все тело и воспаляет круг жизни, будучи сам воспаляем от геенны" (Иак. 3, 6). Однако однозначно отрицательное отношение к "огню языка", присущееапостолу, у Якоба Ворагинского снимается: "огонь языка" можетбыть и святым, если его воспламенит не геенна, а Святой дух.
Мышление средневекового художника учитывало и обыгрывало эту аналогию двух языков, огненного и телесного. В изображениях демонов мотив языка нередко дается как бы в двойном проведении: свисающему из пасти языку "вторят" волосы, торчащие дыбом и извивающиеся как языки адского пламени; демон несет насвоей голове адский огонь, и "греховный язык", ниспадающий изорта, - лишь отдельный язык этого огня.
339
Другой вариант двойного проведения мотива: в изображенияхадских мук грешники в котлах, окруженные языками пламени,сами показывают язык. Их языки, которыми они, безусловно, извергают хулы Господу 34, служат здесь, с одной стороны, метафорой "неистинной", греховной речи, лже-логоса (об этом пойдет речь ниже), а с другой - вступают в своего рода полифоническую перекличку с языками в адского пламени. Визуальный мотив языка разворачивается одновременно в двух перекликающихся планах: "грешный язык" человека, язык преступления, и рядом с ним как ответ - язык адского огня, язык наказания.
Двусмысленность, присущая языку и речи как таковым, вынуждала искать некий ясный отличительный знак "языка греховного". Обнажение языка и стало таким знаком. Нетрудно увидеть здесь полное соответствие общему принципу демонической образности, который состоит в пародировании сакрального, сопровождаемом его смещением в сторону материального,плотского, низменного. Дьявол, по словам Тертуллиана, "соревнует истине" 35 и пытаетсясоздать извращенную копию, Божественного порядка, однако делает это средствами доступного ему материального, низменного мира, "князем" которого он временно является (Ин. 12, 31). В итоге то, "что Бог, создавая, назвалчистым, враг, заражая, делает нечистым" (Петр Златослов) 36. Эта демонологическая идея на уровне образности проявляется в том, что духовные функции в иконографии дьявола как бы материализуются, становятся грубо-зримыми и в то жевремя "смещаются вниз". Современный исследователь средневековой образности Жан Вирт, говоря о параллелизме в развитии сакральных и демонических мотивов, отмечает, что "образы зла", взначительной степени имитируя сакральное, в то же время как бы"вбирают духовное в сферу пожирания и сексуальности, сдвигаютего в сторону телесного и низменного... Если существа, созданныепо подобию Божию, обычно изображаются с закрытым ртом, дажекогда они говорят, то гримасничающие маски дьяволов широко открывают пасть. Так достигается эффект деградации слова, духовнойфункции, которая приравнивается к пожиранию или же, в зависимости от положения этой пасти на теле, к половому акту или к дефекации" 37.
341
Однако обнаженный язык - символ не только овнешненного и уже поэтому деградировавшего слова. Высунутый язык демона иего слуг и "имитаторов" - грешников, одержимых и демономанов -фигурирует во всех трех помянутых выше областях греховного 38: как метафора фаллоса, как часть жрущей пасти и как орудие празднословия (т.е. как атрибут и знак неистинной речи, лже-логоса).
Демонологический трактат Жана Бодена "О демономании ведьм" демонстрирует, как тема "неистинной речи" (каковой, несомненно, является речь одержимых - демономанов) устанавливаетобразную взаимосвязь между тремя сферами греховного, вплетая вэту перекличку и мотив высунутого языка. Боден описывает речьодержимой следующим образом: "Когда злой дух говорит (изнутриодержимой женщины. -А.М.) он говорит иногда словно бы в животе, а рот женщины остается закрытым, иногда с языком, высунутымизо рта до колен, иногда - срамными частями" 37.
Говорение "с высунутым языком", говорение животом-чревом,говорение гениталиями - три метафоры одного и того же: неистинного говорения, лжеречи. Высунутый язык поставлен здесь в одинряд с "нижними" сферами греховности, обнажение языка осмыслено как вариация на темы "телесного низа" и его греховных проявлений.
Образность демонической сферы указывает на тесное переплетение мотива обнаженного языка с мотивами двух других, "низовых" областей греховности. Высунутый язык имеет в этих областяхсвоего рода образные корреляты: в сексуальной сфере он ставитсяна место фаллоса; в сфере пожирания он осмысляется как часть разинутой пасти, ведущей в чрево. Но и находясь "в своей собственнойобласти" - в сфере лжеречи, обнаженный язык вступает во взаимодействие с образами "низовой греховности": возникает мотив "говорящего зада", "речь" которого практически тождественна лжеречигреховного языка. Далее мы более подробно остановимся на всехтрех сферах.
1. Область сладострастия. Высунутый язык приравнивается кфаллосу 40; на визуальном уровне это достигается тем, что одна изличин дьявола (который, как известно, многолик) помещается наживоте или в области паха, а высунутый язык оказывается на местефаллоса, в качестве его субститута и аналога. Изображаемое подобным образом говорение дьявола уподоблено работе половых органов и тем самым разоблачено как лживое, "сведено на нет" чисто визуальными средствами.
2. Область чрева. Высунутый язык связан с мотивом чревоугодия и вообще пожирания, жратвы. Применительно к дьяволу мотив пожирания имеет, несомненно, символический смысл: дьявол - пожиратель душ и тел грешников;"как рыкающий лев", он ищет, "кого поглотить" (I Петр. 5, 8). Пожирание грешника обозначаетприобщение грешников к телу дьяволову, которое аналогично приобщению праведников к телу Христову. Грешники - члены дьяволова тела точно так же, как праведники - члены Христова тела 41. Этааналогия, однако, нарушается по крайней мере в одном пункте: визображении самого приобщения праведников и грешников к соответствующему телу. Если праведник приобщается телу Церкви неким мистическим нематериальным образом, то приобщение грешника дьяволову телу осмысляется как процесс грубо материальный:дьявол пожирает грешника, непосредственно вбирая его в свое огромное тело (чрево). Это неудивительно: ведь дьявол, будучи "князем мира сего", способен пародировать uniomystica Бога и праведников лишь доступными ему материальными средствами.
И здесь, в изображениях дьявольского unioprofana - вбирания-пожирания грешника, - мы вновь сталкиваемся с мотивом высунутого языка. Скульптурная группа собора в Шовиньи (Х1-ХП вв.) изображает пожирание грешника неким чудовищем,которое, безусловно, обозначает дьявола. Мы видим две открытые"пасти" - дьявола и грешника - и лишь один высунутый язык: этоязык самого грешника. Однако изображение можно понять и иначе, поскольку голова грешника, имеющая ясно выраженную "языкообразную" форму, допускает двойное прочтение, она можетбыть прочтена и как "язык дьявола", а в таком случае мы имеемздесь две головы, две пасти - и два языка. Скульптор запечатлелсам момент слияния грешника с дьяволом, момент, когда головагрешника буквально становится языком дьявола. Подобное прочтение подтверждается метафорой "грешник - язык дьявола". Мывстречаем ее в "Золотой легенде", когда св. Винсент называет своего мучителя Дасиана "языком дьявола": "О, ядовитый язык дьявола, я не боюсь твоих мучений..." 42.
Язык - место, где совершается слияние дьявола и грешника; если это язык дьявола, то мы видим, как грешник буквально превращается в этот язык; если это язык грешника, то нам показано, какдьявол, хватая его, овладевает всем грешником. Второй вариант, задолго до разработки на визуальном уровне, получает словесное воплощение у св. Августина: "вы [дети света, дети мира] подвергаетесьопасностям среди тех... чьи языки находятся в руке дьявола" 43.
Французская миниатюра конца XV в. представляет собой затейливую игру вариаций на тему языка и разверстой пасти. Грешники наказываются здесь тем, что они должны поглощать отвратительную еду и питье: демоны с высунутыми языками потчуют грешников жабами и ящерицами, которые торчат изо рта у грешников в виде каких-то "квазиязыков", пародирующих подлинныйязык. Центральная группа представляет собой кульминацию многократно проведенного мотива языка: дьявол и грешник сплетаются языками в обсценном поцелуе; сплетение их языков символизирует, видимо, их полное соединение во грехе, возникновение единого "дьяволова тела".
Поскольку изображения "дьявольской жратвы" призваны запечатлеть момент превращения грешника из "образа Божия" в частьдьявольской плоти, им присуща особого рода вариативность. Из пасти дьявола может торчать не язык, а тело грешника, которое в данном случае эквивалентно языку, но запечатлевает другую фазу процесса: тело грешника еще не успело стать языком дьявола.
Грешник и язык в дьявольской пасти равнозначны и разведенылишь во времени: язык - грешник, уже ставший дьяволовым телом;грешник, торчащий из пасти, - на подступе к этой стадии. В упомянутой выше скульптуре из Шовиньи найден уникальный прием, позволяющий слить эти две стадии.
Итак, высунутый язык может быть связан с метафорой пожирания-вбирания: пожираемый грешник, вбираясь в дьяволово чрево, становится частью жрущей пасти (понятно, что и весь ад частоизображался как пасть). Язык, который высовывает дьявол, -это в то же время и грешник, который высовывается из дьяволовачрева.
3. Область собственно языка - область речи. Высунутый язык -знак говорения, речи, причем речи неистинной, лжелогоса. Ряд изображений, на которых дьявол обнажает язык, очевидным образомзапечатлели его в момент говорения. Эффект "изображенного говорения" дополнен жестами, которыми дьявол сопровождает своюречь.
Сами произносимые дьяволом слова могут расшифровываться. Так, на приведенном ниже изображении дьявол обнажает язык, произнося хвастливую речь о своей победе над Богом: "выше звезд божиих вознесу престол мой". - Ис. 14, 13) 44.
Текстовую параллель к мотиву "изображенного говорения" - говорения как обнажения языка - мы находим в "Золотой легенде",в житии св. Доминика. К святому является дьявол, и Доминик ведетего по монастырю, заставляя объяснять, каким искушениям он подвергает монахов в том или ином месте. «Наконец, он привел его вобщую комнату и спросил его, как он искушает братьев здесь. И тогда дьявол стал быстро вертеть языком во рту и издал странный неразборчивый звук. И святой спросил его, что он имеет в виду. И он
сказал: "Это место - все мое, ибо, когда монахи собираются поговорить, я искушаю их, чтобы они говорили беспорядочно и мешалислова без всякой пользы..."» 45.
Таким образом, в ряде случаев мы вполне можем интерпретировать обнаженный язык дьявола как знак говорения. Чтобы в полноймере понять смысл этого изображенного говорения, следует принять во внимание тот факт, что в иных случаях, применительно к"праведным", не связанным с демонической сферой персонажам,устная речь изображению ни в коей мере не подлежит: не толькоХриста, но и обычного праведника невозможно представить себеизображенным в момент говорения с открытым ртом и высунутымязыком.
Дьявол - во всем пародист, имитатор Бога; помимо прочего, онимитирует и Божественное слово, но если истинный логос духовен инезрим, то лжелогос дьявола, как и прочие его пародии-подделки,грубо материален. Контраст между неистинной и истинной речьюкак материальным псевдологосом и незримым "Словом" углубляется введением еще одного парадоксального мотива, связанного с языком: для подлинной речи язык как телесный член вообще не нужен.Григорий Великий в "Диалогах" рассказывает о епископе Африкане, которому враги христианства отрезали язык, но он продолжалкак и прежде говорить "для защиты истины". По мнению Григория,в этом нет ничего чудесного: если, как сказано в Евангелии, "В начале было Слово" и "Все чрез Него начало быть", то "удивительноли, если Слово, которое создало язык, может порождать слова безязыка?" 46 В "Золотой легенде" св. Христине (в цитированном вышеэпизоде), св. Легеру 47, св. Лонгину 48 отрубают языки, но они продолжают говорить: Легер "проповедует и увещевает" как и прежде,Лонгин ведет диалог с демонами и с палачом, который должен егоказнить.
Демонстрация языка означает подчеркнутую материализацию слова в дьявольском говорении - этой пародии на подлинный логос,в то время как слово Божественное вообще не нуждается в языкекак материальном органе 49.
Противопоставление подлинного и поддельного слова включаетв свою сферу еще один важный для нас мотив: звуковой, вокальнойкрасоты/ безобразия. Несмотря на то что дьявол - прекрасный ритор,в полной мере владеющий искусством убеждения, ему отказано в чистой, звучной полноте Слова - полноте звука, дыхания, "пневмы". По апостольскому определению, языческие идолы - те же демоны -"беззвучны" (1 Кор. 12, 2). Демон говорит "хриплым голосом" 50 - голосом, в котором нет главного - духа-дыхания; в то времякак голос Христа, согласно Джилберту Холлендскому, "мощен", подобен музыке, как сам Христос подобен музыкальному инструменту: "все струны его натянуты и звучны" 51.
Вокальное безобразие, свойственное речи дьявола, с наибольшей ясностью передано в обсценном мотиве, который иногда возникает в связи с высунутым языком, иногда - независимо от него: егоможно было бы назвать мотивом звучащего или говорящего зада.Зад демонов нередко производит звуковой жест, описанный, вчастности, у Данте: "А тот [один из бесов] трубу изобразил из зада"(Ад. 21, 139; перевод М.Л. Лозинского). Этот мотив характерен длямистерий, в которых посрамленный и разоблаченный дьявол сопровождает соответствующим звуком свой уход со сцены: "Теперь я совершаю свой путь в ад, где меня предадут бесконечной пытке. Изстраха пред огнем я громко порчу воздух" 52.
Едва ли не первое появление мотива "говорящего зада" мы находим у Григория Турского (VI в.) в "Житиях отцов": в келью ксв. Калуппану заползает огромный змей; святой, подозревая в немдьявола, обращается к змею с пространной разоблачительно-экзорсистской речью. Молча выслушав слова святого, змей удалился, нопри этом "издал нижней частью мощный звук и наполнил келью такой вонью, что уже никем иным нельзя было его счесть, кроме какдьяволом" 53.
Безобразный звук, издаваемый дьяволовым задом, - как бы квинтэссенция всех его речей, знак их полной пустоты, того "ничто", к которому они сводятся. С точки зрения дьяволова телоустройства, этот звуковой жест сближает рот и зад: говорящий рот дьявола словно смещается к заду, становится говорящим задом.
Эпизод из жития св. Доминика в "Золотой легенде" указываетна связь мотива говорящего зада с мотивом обнаженного языка: вмомент изгнания Домиником дьявола из группы еретичек "из самойих середины выскочил ужасный кот, величиной с большую собаку,с огромными горящими глазами и длинным, широким и кровавымязыком, свисающим до пупа. У него был короткий хвост, задранныйкверху, так что виднелся его зад во всем его безобразии... из которого исходила ужасная вонь" 54.
Перекличку обнаженного языка и обнаженного зада мы видим на гравюре А. Дюрера (1493) к "Книге рыцаря" Ж. де ла Тур Ландри, гравюра имеет название: "О благородной даме, как она стоялаперед зеркалом и прихорашивалась, а в зеркале увидела дьявола, который показал ей зад" 55. Мотив обнаженного языка дан здесь в многократном проведении-отражении: открытый рот и обнаженный
язык дьявола дублируется в его же открытом заде с обнаженнымхвостом (как бы отражающим язык), зад же в свою очередь отражается в зеркале вместо лица красавицы. Возможную акустическуюкомпоненту этой сцены - "слово" дьявола, обращенное к разыгрываемой им красавице, - нетрудно себе представить: вполне можнопредположить, что и на этой гравюре изображено дьяволово говорение, смещенное в область телесного низа.
Обнаженный язык и обнаженный, издающий вонь зад - сопоставленные атрибуты дьявола, свидетельствующие о материализации,снижении, обращении в пустоту и "ничто" слова, когда оно пародируется в сфере демонического, "воссоздается" доступными дьяволусредствами.
Выше говорилось главным образом об обнаженном языке как об атрибуте дьяволовой телесности, как об определенном свойствеего телоустройства. Обнаженный язык свидетельствует о том искажении, которое претерпевает в демоне "нормальное" устройство тела: естественная позиция языка - внутри рта; высунутый, "блуждающий" язык - это нарушение Божественного телоустройства. "Мирвсех вещей - это покой порядка (tranquilitasordinis)", - писал св. Августин; дьявол "не устоял в истине" (Ин. 8, 44), а это означает, чтоон и "не пребывает в покое порядка" 56. Само дьяволово тело не "чиноупорядочено" так, как чиноупорядочено человеческое тело: егочлены пребывают в беспокойном и беспорядочном движении, какбы блуждают. Не случайно многочисленные лица дьявола нередкоизображаются на сгибах коленей и локтей, т.е. на самом беспокойном, нестабильном месте тела.
Язык дьявола тоже нарушает телесное чиноустройство, живет"не по чину". Аббат Сисой, один из персонажей "Речений старцев"(IV-V вв.), задается вопросом: "Как можем душу нашу спасти, еслиязык наш часто вырывается в открытые двери?" 57 Внутренность рта - дом языка, рот - открытые двери;язык, блуждающий за пределами этого дома, уподобляется самому.дьяволу, который оставил "свое жилище" (согласно посланию ап.Иуды, 1, 6) и обречен на беспокойные блуждания вне "спокойствияпорядка".
352
Высунутый язык как знак нарушенного телоустройства является атрибутом дьявола, но жестом в строгом смысле слова его можно будет назвать лишь тогда, когда мы включим его не только в систему дьявольского телоустройства, но и в систему дьявольского поведения - когда мы покажем, что дьявол, высовывая язык, реализует некую поведенческую модель.
Попробуем теперь вернуться к проблеме обнаженного языка как жеста, для чего нам придется обратиться к тем случаям, когдамы имеем основания предположить, что дьявол и в самом деле жестикулирует языком.
Некоторые наблюдения в этом аспекте уже были приведены выше: в частности, в связи с мотивом страха говорилось о том, чтодьявол и его слуги не "дразнят" языком (как современные дети), но"грозят"- им. Но исчерпывается ли этим разграничением вопрос о соотношении обнаженного языка дьявола с жестом "дразнения" в современном смысле?
ОБМАН
Нам представляется, что дьявольский высунутый язык соотноситсяс современным жестом дразнения через тему "игры-обмана", которая является исключительно актуальной для демонологии. Детскоедразнение - частный случай игрового поведения; но и дьявол, высовывая язык, "играет", хотя в весьма специфическом раннехристианском смысле этого слова.
Обратимся к главному для рассматриваемого круга образов тексту - к цитированной выше книге пророка Исайи, где в латинскомтексте Вульгаты о "сыновьях чародейки" сказано следующее: Superquemlusistes, superquemdilatastisosetejecistisliquam (57, 4). Глагол ludere, соотнесенный здесь с жестом высовывания языка, несет в себесложное сочетание смыслов: "насмехаться" и "дразнить", но в то жевремя и "играть", и "обманывать". Иероним в комментарии к этомустиху Исайи следующим образом расшифровывает описанную пророком сцену: "сыновья чародейки" - аллегория иудеев-богохульников,окруживших распятие Христа, над которым о