Букет красных маков.
(Моим родителям посвящается).
Помню, когда я жил с родителями, семья наша, обычно подолгу не задерживалась на одном месте. Отец у меня был военным летчиком, поэтому проходило какие-то два-три года, и мы снова куда-то переезжали. Жили, то в Тбилиси, то в Грозном, то в Таганроге. Иногда нас судьба забрасывала еще дальше. Когда мне исполнилось пятнадцать, мы оказались в городе Краснодаре. Поселились в военном городке на окраине города. Здесь я пошел в восьмой класс. Продолжал заниматься музыкой. Но, поскольку у меня оставалось еще немало свободного времени, поступил в спортивную школу, где стал заниматься акробатикой. Сейчас бы такую, наверное, называли, школой олимпийского резерва. Во всяком случае, тренеры у нас тогда были одними из лучших в стране. Своего тренера, Геннадия Карповича Казаджиева, который воспитал наших тогдашних чемпионов Европы, я помню как сейчас. В спорт школе царила совершенно особая атмосфера и, наверное, поэтому всё, что с ней было связано, так крепко отпечаталось в моей памяти. Это было, пожалуй, лучшими годами в моей юности.
И, тем не менее, у меня всегда было время, чтобы поболтаться с приятелями на улице, посещать местный стадион или спортзал и иметь массу других увлечений.
Сразу за стадионом был военный аэродром, а уже за ним начинались широкие степные просторы. Осенью здесь можно было поохотиться на перепелок, а весной поля покрывались пышным красным ковром. Это расцветали дикие маки. В такие дни я обычно садился на велосипед и ехал подальше, в поля, чтобы набрать матери охапку свежих цветов. Маки были очень нежные, и довезти их надо было быстро, причем так, чтобы они не осыпались. Мать моя очень любила цветы и всегда получала особое удовольствие, когда я вручал их ей. А через пару дней они осыпались, и я отправлялся за новыми.
Мать моя была из волжских казачек, и нрав её был – не сахар. Когда я был в чем-то виноват, она хваталась за что попало, и тогда на меня сыпался град ударов. Она лупила меня ремнем, палкой, неважно чем. Хоть учился я, в основном, хорошо, всё равно ухитрялся периодически влипать в какие-то истории. То, гулял где-то с приятелями допоздна, то рубашку порвал, то ещё что-то натворил. Но когда мать начинала мне читать нотации, меня это просто бесило. В результате, отношения у нас складывались довольно сложные.
Мать обладала прекрасным голосом и любила петь. Иногда, когда я садился за пианино, она просила меня саккомпанировать ей. Но вкусы у нас с ней сильно различались. Я, например, с детства любил джаз. Романсы, которые нравились ей, у меня вызывали отвращение. Их я считал квинтэссенцией мещанства. Поэтому наш творческий союз никак не складывался.
Позже, когда я уже окончил школу и уехал учиться в Ленинград, родители иногда навещали меня там. Закончив учебу в Университете, я остался работать на кафедре, которую окончил. Теперь, отправляясь в экспедиции, на юг, я обязательно заезжал хоть на пару дней к родителям, которые к тому времени перебрались в Ростов. Больше оставаться в их доме я, так и так, не мог, поскольку уже через день-два начинал спорить с матерью о чем-то, и мы, в результате, ссорились. Мирно проходил лишь день приезда, когда я выкладывал на стол свои подарки. Живя в Питере, я выискивал для неё разные книги по искусству, которые мать обожала. У неё в доме было полно всяческих иллюстрированных изданий с картинами выдающихся художников, или собраний лучших музеев мира. И я старался по возможности её коллекцию пополнять. Побыв немного в родительском доме, я шел в ближайший цветочный магазин и приносил матери букет цветов. На этом наше мирное сосуществование обычно заканчивалось. Особенно болезненной темой для нас был политический строй нашего государства. Меня, если я заговаривал об этом с ней, было трудно остановить. Коммунистические идеи ещё с юных лет, она восприняла как единственно правильные. И это при том, что деда её, как носителя враждебных большевистских настроений зарубили шашками свои же станичники. На мать даже не подействовало то, что отец её, коммунист, был репрессирован в тридцать седьмом и умер там, в застенках, а старший брат тоже, в тридцать девятом, пошел по пути отца и, проведя пару лет в тюрьме, приобрел там открытую форму туберкулеза. Не смотря на всё, и на склоне лет она оставалась ярой сталинисткой, а любую критику нашего государственного строя воспринимала как ересь и личное оскорбление. Никакие доводы мои на неё не действовали. В результате, уезжал я, как правило, уже, будучи в натянутых с матерью отношениях.
Всё больше, с годами, я отдалялся от матери и сближался с отцом. Иногда мне приходило в голову: как он мог столько лет прожить с такой женщиной? Постоянные упрёки, слезы…. Я бы такого, наверное, не выдержал. Но отец мой был слеплен из другого теста. Прежде мне казалось, что он совсем был безразличен к моей жизни и в воспитании моём практически не участвовал. Но это было не так. Когда однажды я оказался в тяжелом положении, он продемонстрировал, что был абсолютно в курсе всех моих дел. Просто он, видимо, считал, что со своими проблемами я должен был научиться справляться сам. С того дня отношения наши с ним существенно потеплели.
В отличие от меня мой младший брат никуда не уезжал. Он окончил университет и остался работать там же, в Ростове. Даже женившись, он постоянно сохранял с родителями связь. Навещал их не реже раза в неделю и ежедневно звонил, справляясь как у них дела. В отличие от меня он был преданным и заботливым сыном. А я всё реже появлялся в родительском доме. Полностью переключился на свою личную жизнь, и о матери с отцом вспоминал всё реже.
Тем временем годы шли, и родители мои старели. Отец, хоть и был, по-прежнему бодр, и держался молодцом, почти потерял зрение. Две операции по пересадке хрусталиков глаза ему практически ничем не помогли. Но он не унывал и продолжал трудиться. Ни разу я не слышал от него каких-либо жалоб, на здоровье или вообще на что-нибудь. Мать тоже оставалась, как и раньше, оптимисткой. У неё было больное сердце и куча всяких других недугов, но она не сдавалась. Только изредка у неё вырывалось: «Ведь ни одна собака не знает, как мне хреново!» Потом врачи обнаружили у неё лейкемию. Как известно, с этим заболеванием, люди долго не живут, как впрочем, и с любым другим видом саркомы. Но она и тогда еще продолжала держаться. Более того, весь дом, все дела по хозяйству по-прежнему оставались на её плечах.
Но вскоре сложилось всё так, что у отца произошел инсульт. После того он, частично парализованный, надолго слег в постель. Ему уже было восемьдесят четыре года. Мать же, хоть и была младше его на семь лет, к тому времени основательно ослабла. К тому же у неё постоянно болел позвоночник. Зная по себе, что это такое, я очень ей сочувствовал. И, хотя ей трудно было ухаживать за больным, мать даже не помышляла о том, чтобы нанять ему сиделку. Мой младший братишка по-прежнему регулярно навещал их, хотя жил в другом конце города со своей семьей. Помимо своих вечных проблем на работе и дома, у него появилась и эта. Ему приходилось по нескольку раз в неделю приезжать к отцу и делать то, на что у матери уже не было сил. Он возился с отцом, как с маленьким ребенком, добросовестно и методично, добровольно взвалив на себя еще и эту ношу.
А я, как бы, оставался от всего этого в стороне. Лишь изредка я созванивался с братишкой и интересовался у него, как там у них дела.
И вот настал день, когда отцу исполнялось восемьдесят пять лет. Я позвонил домой. К телефону подошла мать. Решил передать через мать свои поздравления, чтоб она от моего имени поздравила отца. Но мать вдруг сорвалась и, наговорив мне кучу нелицеприятных вещей, сказала: «Ты просто свинья! Я здесь с отцом, подыхаю, а ты даже не приедешь, чтобы повидаться с нами!» И бросила трубку. Я был обескуражен. - Похоже, что у них там дело действительно плохо, подумал я. Набрав телефон братишки, я передал ему о нашем с матерью разговоре. Я спросил его, действительно ли мать совсем плоха? Может быть действительно мне приехать? Братишка мне на это ответил, что всё как обычно. - Просто мать устала от непомерной нагрузки и начала сдавать. Чем ты можешь им помочь, если приедешь сюда? Если у них будет дело совсем хреново, я тебе сообщу. На этом и порешили. А примерно через неделю братишка мне позвонил и сказал, что мать почувствовала себя совсем плохо, и, похоже, действительно собралась помирать. Приезжай.
Я взял на работе отпуск за свой счет, чтобы съездить навестить родителей. Купил билет на поезд и на следующий день собрался выезжать. Когда я вернулся домой, жена мне сказала, что звонила супруга брата. Она передала, что надо срочно прилетать в Ростов. Мать умерла. Бросив всё, я отправился в аэропорт и, купив билет на ближайший самолет до Ростова, полетел….
Вечером я был уже в Ростове. Когда вошел в дом, в нос мне буквально ударило запахом больницы. Отец лежал и дремал, накрытый пледом на диване в детской комнате. Мать оставалась на родительской кровати в их спальне. Рядом, на тумбочке горели церковные свечки, а тело покрывала белая простыня. На следующий день приехала скорая, и двое крепких мужичков унесли нашу маму, чтобы отвезти в морг.
Ближайшие пару дней мы с братом занимались организацией похорон, и мне мало что запомнилось из происходившего тогда. Помню, отец, который периодически проваливался в какое-то забытье, вдруг спросил меня: «А где Розалия?» - Так звали мою мать. - Она себя плохо чувствует, и её увезли в больницу, ответил я. Говорить отцу правду мы просто боялись.
И вот настал день похорон. Слов не было. Был лишь какой-то комок, постоянно торчавший в горле. А в голове постоянно звучали последние слова, сказанные мне мамой. Они просто жгли мне душу.
У какой-то бабки на улице я купил букет красных маков, вспомнив вдруг, как когда-то я привозил их ей, и которые она так любила. Маки эти я положил на могилу, рядом с другими, оставленными там цветами. Наша мать так любила цветы при жизни, а сейчас ей было уже всё безразлично, в том числе и все эти цветы. Это, наверное, единственный случай, когда цветы не приносят тебе радости, подумалось мне.
Оставшиеся дни в родительском доме я провел, сидя рядом с отцом. Когда я начинал ему рассказывать что-то из своей жизни, похоже, сознание возвращалось к нему. Он внимательно слушал, не перебивая меня. А я всё говорил, говорил, будто пытаясь как-то компенсировать то, что не общался с родителями все последние годы.
Отец умер на девятый день после смерти матери. Он так и не услышал правды. Никто не сказал ему о смерти супруги, но душа его, видимо, всё прекрасно чувствовала. Не зря больше пятидесяти лет они прожили вместе, как говорится, и в беде и в радости. Внезапно отец почувствовал себя плохо, и у него началось воспаление легких. Не помогли и уколы, которые делала ему, нанятая после смерти матери, медсестра-сиделка. Двое суток отец практически не приходил в себя. И вот он умер прямо у меня на руках, не возвращаясь в сознание. Когда братишка вошел в комнату после очередного звонка каким-то врачам, я сказал ему, что уже всё кончено! Отец отмучился. Теперь у нас не стало ни только матери, но и отца. Всего за какие-то девять дней небеса забрали у нас самое дорогое, что у нас было.
Папу похоронили на том же кладбище, где уже покоилась мать, но отдельно от неё, на аллее героев. Как мы ни бились с районной администрацией города, чтобы захоронить отца и мать рядом, ничего сделать не смогли. Таковы правила, ответил нам глава района. Так смерть в буквальном смысле разъединила наших родителей. Однако я смею полагать, что души их всё равно остались рядом….
Г. Санкт-Петербург