В романе «Защита Лужина» вымышленный мир предстает в виде шахматного рая. Полный переход из мира реального в мир воображаемый для главного героя является защитой от надвигающегося безумия, вызванного неприятием действительности с ее пошлостью и регламентированностью. Полное духовное одиночество, непонимание со стороны окружающих приводят к тому, что нелюдимый мальчик, каким мы видим героя в начале романа, к концу произведения превращается в жалкого чудака с полной неразберихой в голове и манией игры. Действительность для Лужина — это проекция шахматной доски. Все, что окружает героя, лишено интереса. Лужин нашел способ защититься от надвигающейся на него страшной реальности — он кончает жизнь самоубийством. Самоубийство — логический итог жизни героя, полностью перешедшего в шахматный рай.
Естественно, что можно провести параллель с рассказом Л. Андреева «Большой шлем». Большой шлем - такое положение в карточной игре, при котором противник не может взять старшей картой или козырем ни одной карты партнера. И хотя в рассказе Андреева речь идет о карточной игре, а в у Набокова о шахматах, невозможно не заметить эту всепоглощающую страсть героев произведений.
В рассказе «Большой шлем» воссоздан тот же тип отношений героя со средой, с миром действительности, когда герой отрекается от самого себя, осознавая, что жизнь для него — страх и ужас. Подчиняясь тому высокому чувству, которое недоступно для созерцания и понимания, осознавая тщетность противостояния этой высшей силе, главный герой уходит в мир иллюзий с надеждой там найти спасение.
В рассказе «Большой шлем» закон, норма, рок обретают символико-фантасмагорические черты. Будни настолько обесценивают духовное содержание человеческой жизни, что она становится похожа на игру, в которой заключен смысл жизни персонажей. Из этой страшной игры нет выхода. Разговоры партнеров игры, даже смерть одного из них — ничто не может остановить действие бессмысленного закона.
Можно даже сказать о каком-то символизме, который присутствует в обоих произведениях, так как смерть и Лужина, и Масленникова наступила в четверг.
В четверг, 26 ноября, игра складывается необычно. «Когда после сдачи карт мрачным Прокопием Васильевичем Масленников раскрыл свои карты, сердце его заколотилось и сразу упало, а в глазах стало так темно, что он покачнулся - у него было на руках двенадцать взяток: трефы и черви от туза до десятки и бубновый туз с королем. Если он купит пикового туза, у него будет большой бескозырный шлем. Николай Дмитриевич протянул руку за прикупом, но покачнулся и повалил свечку... Падая, он свалил столик, на котором стояло - блюдечко с налитым чаем, и придавил своим телом его хрустнувшую ножку.
Когда приехал доктор, он нашел, что Николай Дмитриевич умер от паралича сердца, и в утешение живым сказал несколько слов о безболезненности такой смерти»[1].
«Решившись, наконец, он поднял стул за ножки и краем спинки, как тараном, ударил. Что-то хрустнуло, он двинул еще раз, и вдруг в морозном стекле появилась черная звездообразная дыра. Был миг выжидательной тишины. Затем глубоко-глубоко внизу что-то нежно зазвенело и рассыпалось. Стараясь расширить дыру, он ударил еще раз, и клинообразный кусок стекла разбился у его ног... Стул стоял нетвердо, трудно было балансировать, все же Лужин долез. Теперь можно свободно облокотиться о нижний край черной ночи. Он дышал так громко, что себя самого оглушал... Уцепившись рукой за что-то вверху, он боком полез в пройму окна. Теперь обе ноги висели наружу, и надо было только отпустить то, за что он держался, — и спасен. Прежде чем отпустить, он глянул вниз. Там шло какое-то торопливое подготовление: собирались, выравнивались отражения окон, вся бездна распадалась на бледные и темные квадраты, и в тот миг, что Лужин разжал руки, в тот миг, что хлынул в рот стремительный ледяной воздух, он увидел, какая именно вечность угодливо и неумолимо раскинулась перед ним»[2].
Опять же здесь видна параллель между героями Набокова и Андреева. Один умирает с картами в руках, другой – в последний миг перед смертью видит именно шахматную доску, в которую превратился для него окружающий мир.
И при жизни, оба героя не интересовались ничем, что выходит за рамки игры. Один живет только шахматами, другой – картами. В связи с этим можно вспомнить слова Ю.М. Лотмана, сказанные по поводу карточной игры, но они в не меньшей мере могут относиться и к Лужину: «Специфика карточной игры в ее сущности связана с ее двойной природой. С одной стороны, карточная игра есть игра, то есть представляет собой модель конфликтной ситуации. В этом смысле она выступает в своем единстве как аналог некоторых реальных конфликтных ситуаций. Внутри себя она имеет правила, включающие иерархическую систему относительных ценностей отдельных карт и правила их сочетаемостей, которые в совокупности образуют ситуации «выигрыша» и «проигрыша»[3].
Карточная игра включает конфликтную ситуацию не только внутри себя, но и является самим предметом конфликта между реальной и нереальной жизнью. «Так играли они лето и зиму, весну и осень. Дряхлый мир покорно нес тяжелое ярмо бесконечного существования и то краснел от крови, то обливался слезами, оглашая свой путь в пространстве стонами больных, голодных и обиженных. Слабые отголоски этой тревожной и чуждой жизни приносил с собой Николай Дмитриевич. Он иногда запаздывал и входил в то время, когда все уже сидели за разложенным столом и карты розовым веером выделялись на его зеленой поверхности... В общем, однако, к игре относились серьезно и вдумчиво. Карты давно уже потеряли в их глазах значение бездушной материи, и каждая масть, а в масти каждая карта в отдельности, была строго индивидуальна и жила своей обособленной жизнью. Масти были любимые и нелюбимые, счастливые и несчастливые. Карты комбинировались бесконечно разнообразно, и разнообразие это не поддавалось ни анализу, ни правилам, но было в то же время закономерно. И в закономерности этой заключалась жизнь карт, особая от жизни игравших в них людей. Люди хотели и добивались от них своего, а карты делали свое, как будто они имели свою волю, свои вкусы, симпатии и капризы»[4].
То же самое вполне можно сказать и о шахматной игре, которая явилась смыслом жизни Лужина. «Но шахматы были безжалостны, они держали и втягивали его. В этом ужас, но в этом была и единственная гармония, ибо, что есть в мире, кроме шахмат? Туман, неизвестно небытие...». Для него реальная жизнь слилась с игрой в шахматы, и без шахматной игры он не мог представить себе свое существование. У Лужина в какой-то момент люди начинают ассоциироваться с шахматными фигурками, так же как и карты были для Масленникова не просто какими-то предметами.