17.02.2019
О символике кельтского креста и не только…(часть 25)
А начнём мы наш разговор об Иномирье (трещине между мирами) со сказок А. С. Пушкина. И для этого обратимся к замечательной статье С. В. Жарниковой «Дорогами сказок» из сборника её статей «Истоки фольклора Русского Севера», с. 125.
«Выдающийся фольклорист Ф.И.Буслаев в своей знаменитой речи «О народной поэзии в древнерусской литературе», произнесенной в 1858 г., подчеркнул, что: «Ясное и полное уразумение основных начал нашей народности есть едва ли не самый существенный вопрос и науки, и русской жизни».
Говоря в связи с этими задачами о русской народной волшебной сказке, Ф.И.Буслаев подчеркивал, что: «Как обломок доисторической старины сказка содержит в себе древнейшие мифы, общие всем языкам индоевропейским, но эти мифы потеряли уже смысл в позднейших поколениях, обновленных различными историческими влияниями, потому сказка относительно позднейшего образа мыслей стала нелепостью, складкой, а не былью. Но в отношении сравнительного изучения индоевропейских народностей она предлагает материал для иссле-дования того, как каждый из родственных народов усвоил себе общее мифологическое досто-яние».
Одним из первых, если вообще не первым в истории русской художественной культуры человеком, записывавшим сказки от простой крестьянки, был Александр Сергеевич Пушкин. Причем следует отметить, что А.С.Пушкин воспринял не только красоту чисто литературной формы сказок, но и ту их глубинную сущность, то порой непонятное и таинственное в их образном строе, что он бережно сохраняли передавал в своих поэтических сказках практически без изменений. Древнейшие мифы, «общие всем языкам индоевропейским», но сохраненные именно русским народом, стали основой всех поэтических сказок А.С.Пушкина, начиная с «Руслана и Людмилы».
Судя по всему, именно русский народный мифо-поэтический материал, русские сказки, заговоры, песни могли стать основой сюжета и «Сказки о золотом петушке», которую В.Я.Пропп возводит к сюжету В. Ирвинга («Сказка об арабском звездочете»). Вполне возможно, что именно такой прототип имел место в данном случае, однако, надо заметить, что у гениального русского поэта, прекрасно ориентировавшегося в русском фольклорном материале, должны были быть какие - то особые резоны, чтобы использовать сюжет В. Ирвинга. Возможно, в нашей сказочной традиции было нечто, похожее на «Сказку об арабском звездочете», ведь не случайно у пушкинского текста другое название – «Сказка о золотом петушке».
В 70-х годах 19 века на Кур - острове Холмогорского уезда Архангельской губернии помощником миссионера Батраковым был записан следующий текст заговора: «Станет раб Божий (имя рек) благословесь и пойдет перекрестесь, из избы дверьми, из двора воротами и станет под восточную сторону, и заглянет за тридевять земель и за тридевять морей. Там есть вылетает злат петух, садится на голову и на темя, порхат и выпорхает у раба Божьего (имя рек) золотым своим крыльем и золотыма своими коктями вси грыжи и грыжухи, родовы и напускные, уросны и прикосны, улетает у раба Божьего (имя рек) из головы и с темени; он уносит в золотых своих коктях и в золотом своем крыльи все грыжи и грыжухи,… улетает за тридевять земель и за тридевять морей. В том синем море есть лютая змея, отдавает злат петух той лютой змеи из своих золотых когтей вси грыжи и грыжухи, та лютая приедает и прижирает, тем сыта пребывает…". В этом старинном заговоре „злат петух“ прилетает с восточной стороны, из - за тридевяти земель и тридевяти морей и выполняет важную охранительную функцию – он из темени у больного вынимает все болезни и прирожденные, и привнесенные. Но сам он их не уничтожает, а относит вновь за тридевять земель и тридевять морей лютой змее, которая их пожирает и тем сыта бывает». «Лютая змея» этого заговора помещена в сакральное пространство «Того света», которое маркируют такие объекты, как:
- «море Океан»,
- «остров Буян»,
- «дуб-Стародуб»,
- «Алатырь-камень».
Например: «На море Океане, на острове Буяне, стоит дуб ни наг, ни одет, под тем дубом стоит липовый куст, под тем липовым кустом лежит златой камень, на том камне лежит руно черное, на том руне лежит инорокая змея Гарафена».
Заметим, что «Лютая змея» русских заговоров зачастую ассоциируется или находится в родстве с «красной девицей». Так, в одном из них говорится, что «на море Окиане, на острове Кургане стоит сыр дуб, под тем дубом стоит кровать, на той кровати лежит девица, змеина сестрица» или: «В синем море Океане белый камень, и от того белого камня выходит красная девица и приходит к тому рабу Божию (имя рек), и вынимает у того раба Божия с пупа грыжу, из - под пупа грыжу, и покладывает на шелкову ленту, и сносит к сырому дубу…". Но «белый камень» или «камень Белороб» в заговорах находится «на море-океане, на Большом Буяне, под дубом - Стародубом» и именно на этом камне сидит «змея Скоропея».
Способность змеи превращаться в сверхъестественную красавицу и наоборот – прекрасной женщины в змею – один из распространенных сюжетов славянских сказок вообще и русских народных в частности. «Золотой петушок» и «змея-девица», помещенные на «восточной стороне» в сакральном пространстве «моря-Океана» и «острова Буяна», соотнесенные со священным дубом или камнем Алатырем, тесно взаимосвязанные друг с другом в русской народной заговорной традиции, являются таковыми и в «Сказке о золотом петушке» А.С.Пушкина. Здесь, как и в заговоре, действие происходит «негде, в тридевятом царстве». Царь, герой сказки, носит имя Додон, но слова «дон» и «дно» – родные братья и связаны с понятием «водные глубины». Царю Додону «мудрец, звездочет и скопец» приносит золотого петушка. Уже то, что звездочет - скопец,
Художник: И. Я. Билибин. Иллюстрация к "Сказке о золотом петушке" А. С. Пушкина, 1906.
то есть мужская природа в нем убита, ставит его в положение существа среднего рода, чего - то промежуточного между тем и этим миром, некоего абстрактного начала. Опрометчивое обещание Додона выполнить первую волю мудреца, как свою, уже предвещает трагическую развязку. Царь, в силу своей вознесенности над остальными людьми – его подданными, даже не задумывается над возможностью такой ситуации, когда он не сможет выполнить свое обещание. Такой сюжетный ход хорошо известен русским народным сказкам, достаточно вспомнить самонадеянного царя, который пообещал водяному отдать то, чего он дома не знал, а отдавать пришлось собственного сына. Царь Додон в «Сказке о золотом петушке» теряет все. Сначала он платит свой долг за право «царствовать, лежа на боку» (что недопустимо для царя, то есть воина) жизнями своих сыновей. И здесь А.С.Пушкин обращается именно к русской обрядовой практике, подчеркивая, что, как от первого, так и от второго войска не было вестей по восемь дней.
Заметьте, что ведь:
- на девятый день царь отправляет второе войско;
- на девятый день он уходит в поход с третьи войском;
- на девятый день он приходит в долину, где стоит шатер Шамаханской царицы, и лежат его убитые сыновья.
Мы знаем, что в русской поминальной обрядности первые поминки после похорон, как правило, проводят на девятый день. О том, что эта традиция казалась западноевропейцам странной, свидетельствуют слова одного из иностранцев, описывавших быт и нравы на Руси в первой половине 17 века. Он писал о поминках: «Они пользуются для этой цели третьим, девятым и двадцатым днями: однако почему они берут именно эти, а не иные какие - либо дни, о том я ничего не мог узнать до сих пор у русских…».
Для объяснения этой традиции достаточно обратиться к древним арийским представлениям, согласно которым со дня кремации до девятого дня тело умершего восстанавливается в новом качестве, и в девятый день «все тело покойного считалось воссозданным».
Итак, после того, как и второе войско не дало о себе никаких вестей, на девятый день сам Додон ведет свое войско на восток:
«Войска идут день и ночь;
Им становится невмочь.
Ни побоища, ни стана,
Ни надгробного кургана
Не встречает царь Додон.
«Что за чудо?» – мыслит он.
Вот восьмой уж день проходит,
Войско в горы царь приводит».
На девятый день войско царя Додона приходит в долину «промеж высоких гор», где «все в безмолвии чудесном». Вспомним «Руслана и Людмилу» и ту долину, в которую направляется за «живою и мертвою водой» волшебник Финн. Она также находится «за дальней цепью диких гор», где:
«Кругом все тихо, ветры спят,
Прохлада вешняя не веет,
Столетни сосны не шумят,
Не вьются птицы, лань не смеет,
В жар летний пить из тайных вод».
Эта «дальняя цепь диких гор», за которыми лежит волшебное царство Черномора, нахо-дится на Севере. И едет к ним Руслан очень долго. Ведь богатыри выехали на поиски Людмилы в самый разгар лета, о чем свидетельствуют следующие строки поэмы:
«Доблестный Фарлаф,
Всё утро сладко продремав,
Укрывшись от лучей полдневных…»
Необходимость укрываться от «лучей полдневных» может появиться только летом. Руслан еще не достиг царства Черномора, а уже «желтеют нивы»:
«С дерев спадает дряхлый лист;
В лесах осенний ветра свист
Певиц пернатых заглушает;
Тяжелый, пасмурный туман
Наше холмы обвивает;
Зима приближалась…»
Однако Руслан:
«Свой путь отважно продолжает
На дальний Север…»,
где за «цепью диких гор» и находится волшебная долина.
В «Руслане и Людмиле» эту долину сторожит «чета духов с начала мира, безмолвная на лоне мира». Два духа – дух жизни и дух смерти, светлое и темное начало, символ добра и зла.
Что же мы видим в «сказке о золотом петушке»?
Туже самую безмолвную долину и шатер с девицей, «Шамаханской Царицей», которая «вся сияя, как заря, тихо встретила царя». Заглянув ей в очи, царь Додон умолк и «забыл он перед ней смерть обоих сыновей». Ситуация противоестественная в любом другом месте, но только не здесь, не в этой «долине между гор», где царя встречает прекрасная дева - змея. Именно змеиную природу Шамаханской царицы подчеркивает поэт, говоря о том, что, заглянув ей в очи, можно стать зачарованным настолько, чтобы все забыть, даже смерть детей. Ведь целую неделю возле трупов своих сыновей:
«Покорясь ей безусловно,
Околдован, восхищен,
Пировал у ней Додон».
Заметим здесь, что горы, среди которых раскинула свой шатер «Шамаханская Царица» – те самые северные горы, к которым ехал Руслан – это священные хребты Хара и Меру индоевропейской древности, Гиперборейские и Рипейские горы древнегреческих и скифских преданий. Сегодня они надежно локализуются как древнейшие широтные поднятия севера Восточной Европы, состоящие из гор Приполярного Урала, Тиманского кряжа, Северных Увалов, возвышенностей запада Вологодской области, широтных поднятий Ленинградской области, гор Карелии и Кольского полуострова. Стоит особо подчеркнуть, что еще в конце 19 в. эти возвышенности на востоке Вологодской губ. (Никольский, Тотемский, Сольвычегодский уезды) назывались Шемаханскими горами, а в Ладейнопольском уезде Олонецкой губернии (ныне Ладейнопольский район Ленинградской обл.) – Шемохинскими. А так как сам термин «Шем», «Шема» значит «первый», «краеугольный», «изначальный», то неудивительно, что «с начала мира» эти горы сторожит «чета духов…, безмолвная на лоне мира». И именно здесь жизнь и смерть соединены воедино.
Художник: И. Я. Билибин. Иллюстрация к "Сказке о золотом петушке" А. С. Пушкина, 1906.
И, наконец, финал. Звездочет и мудрец, «весь, как лебедь, поседелый», требует от Додона выполнения данного когда-то обещания:
«Помнишь, за мою услугу
Обещал ты мне, как другу,
Волю первую мою
Ты исполнить, как свою?
Подари ты мне девицу,
Шамаханскую царицу».
Заметим здесь, что сравнение мудреца с «лебедем поседелым» тоже, судя по всему, не случайно. Возможно, объяснением ему может быть следующий текст заговора, записанный в начале 20 века в Петрозаводском уезде Олонецкой губернии Н. Виноградовым: «В Окияне - море пуп морской; на том морском пупе – белый камень Олатырь; на белом камне Олатыре сидит белая птица. Летала та белая птица по городам и пригородам, по селам и приселкам, по деревням и придеревням; залетала тая белая птица к рабу Божиему (или рабе Божией) (имя рек) и садилась на буйную голову, на самое тимя; железным носом выклевывала, булатними когтями выцарапывала, белыми крыльями отмахивала призоры и наговоры, и всякую немочь за синее море, под белый камень, под морской пуп».
Но именно там, на белом «Латырь камне» посреди моря - окиана, «стоит столб от земли до неба огненный», а «под тем столбом лежит змея жгуча, опалюча», как утверждает один из пинежских заговоров, записанный П.А.Ивановым в середине 19 века. «Белый лебедь» или «злат петух» выполняют одну и ту же работу в заговорах – или тот, или другой относят ношу болезней, невзгод и т. д. на съедение «змее лютой». Вероятно, не случайно имя царя в «Сказке о золотом петушке» – Додон – так близко к имени героя «Сказки о Царе Салтане» – Гвидон. Ситуация выбора, в которой оказываются и тот, и другой, в целом очень похожа. Гвидон выбирает из «двух духов» светлое начало – Лебедь Белую и убивает коршуна – символ и средоточие зла. Додон тоже делает свой выбор – он убивает Белого Лебедя – Мудреца и отдает себя силам зла <…>. <…> расправу творит <…>, <…> «золотой петушок», который садится на темя царю и клюет его в голову. Вспомним еще раз текст старинного поморського заговора, где «злат петух садится к рабу Божьему на голову, на темя» и выклевывает, а потом и уносит к «змее лютой» все дурное, что есть в человеке. Но весь ужас положения царя Додона в том и заключается, что в нем нет ничего хорошего, поэтому для него подобная процедура очищения равнозначна смерти.
И вновь в этой сказке А. С. Пушкина встречаем древнюю, восходящую еще к общеиндоевропейской мифологии, идею трех вселенских начал: чистоты, святости, мудрости – белого; желания, страсти, действия – красного или золотого; незнания, инерции, злобы, разрушения, тьмы – черного. Причем, мысль эта высказывается почти открытым текстом: через желание, действие, которое ассоциируется с красным цветом или золотом, можно прийти либо к знанию, покою, святости, либо к незнанию, мраку, разрушению. Именно таковы здесь «белый, словно лебедь поседелый» звездочет и мудрец, отрешенный от суетности мира, – некий дух покоя и знания, абстрактное «оно»; золотой или красный (что в народной символике цвета одно и то же) петух – символ действия, и, наконец, черная сила – символ тьмы, злобы и смерти » в лице самого Додона, который убивает Белого Лебедя – Мудреца [Курсив мой].
“ <…> Шамаханская царица <…> после смерти царя Додона «вдруг пропала, будто вовсе не бывало»”.
Шамаханская царица воплощает собой Иномирье, она приходит из Иномирья, где жизнь и смерть соединены воедино. Но она же является и мерилом поступков самого человека в виде соблазна [Курсив мой].
«Золотой петушок» – желания и действия нашего мира», и одновременно проекция этих желаний и действий в Иномирье [Курсив мой], « и от того, каковы они, зависит, живую светлую или мертвую черную воду из тех самых источников жизни и смерти, что хранит в долине между гор «чета безмолвных духов с начала мира», предстоит испить человеку.
А отсюда и некая сила в виде золотого петушка, приходящая из того же Иномирья, трещины между мирами, – она либо карающая, либо очищающая [Курсив мой].
Забегая немного вперёд отметим, что правильный выбор в сторону Белого Лебедя Гвидону позволяет сделать и наличие в нём самом триединства миров, пространства и времени – прошлого, настоящего и будущего, а отсюда умение находится в срединном мире, существование которого невозможно без наличия двух других, а у Додона этого триединства не было – перекос только в один мир – мир зла, а потому и Шамаханская передала ему большой пламенный привет – исчезла… Это как в сказке «Конёк – горбунок» Петра Ершова (хотя по многим исследованиям это сказка А. С. Пушкина) последовательное окунание в 3 – х котлах – мирах подтвердило триединство миров в самом герое, а у царя ничего подобного не было: «Царь велел себя раздеть, два раза перекрестился, бух в котел - и там сварился!» (Сказка «Конёк - горбунок» Петра Ершова)
«"Не пойду я за седова, -
Царь-девица молвит снова. –
Стань, как прежде, молодец,
Я тотчас же под венец". –
"Вспомни, матушка царица,
Ведь нельзя переродиться;
Чудо бог один творит".
Царь-девица говорит:
"Коль себя не пожалеешь,
Ты опять помолодеешь.
Слушай: завтра на заре
На широком на дворе
Должен челядь ты заставить
Три котла больших поставить
И костры под них сложить.
Первый надобно налить