В послании немецких купцов в Ревель от 28 мая 1409 г. рассказывается о новгородском посольстве в Швецию. Вернувшимися новгородскими послами был «дан ответ перед господами» (vor den heren), однако окончательный отчет послы дали на вече: «…на общем вече на это был такой дан ответ… » (in den ghemenen dinghe is et aldus up antwordet)32. «Господa» — это коллегиальный орган, состоявший из высших новгородских сановников, который обычно в историографии называется «совет господ». Именно «господа» предварительно обсуждали вопрос и «готовили» его для принятия решения на вече. Тем не менее не только формально, но и фактически вече было высшим по отношению к «господам» органом.
Такую же роль — высшей инстанции — вече играло и по отношению к отдельным должностным лицам. В декабре 1406 г. тысяцкий заявил новгородским купцам, что по поводу их дела «он не будет говорить один от имени Великого Новгорода; на это должна быть воля Божья и Великого Новгорода» (he en reide allene vor Grote Nougarde nicht, it wer Godes wille und Grote Nougarden)33. Формально вече (ding) здесь не упомянуто, но назван политический субъект, который принимает решения на вече, — «Великий Новгород», новгородцы. О том, что это именно так, есть множество свидетельств. Например, в том же 1406 г. по поводу очередного спорного вопроса немецкие купцы обратились к тысяцкому. Тот же заявил, что, прежде чем дать ответ, «он посоветуется с Великим Новгородом на общем вече» (myt Groten Naugarden in deme ghemeynen dinge)34.
Как сами немцы воспринимали политический строй Новгорода и положение в нем веча? Никакой исключительной специфики они в нем, судя по всему, не усматривали. Коллектив полноправных новгородцев они называли «de gemeynheit van Naugarden», «dat gemene van Groten Naugarden», то есть «общиной, общностью (Великого) Новгорода». Между прочим, совершенно аналогично (только по-французски) охарактеризовал Новгород бургундский рыцарь Жильбер де Ланнуа, побывавший там зимой 1413 г.: «вольный город и владение общины» (ville franche et seignourie de commune)35. Эти понятия — gemene, gemeynheit, commune — применялись и к политической организации западноевропейских городов того времени (Любек могли называть, например, «eyne gancze gemene edder eyn commun»36).
Собрания новгородцев нередко вызывали, однако, у их немецких партнеров определенные опасения. Складывается впечатление, что по возможности они старались избегать прямого контакта с вечем. В то же время они отмечали и такие особенности новгородских вечевых собраний, как стихийность, непредсказуемость. В 1436 г. немцы жаловались тысяцкому на псковичей, которые захватили их на обратном пути из Новгорода вместе с их товаром. Посадник заявил, что он готов поставить «об этом в известность Новгород, чтобы Новгород посовещался бы об этом». Немцам такая перспектива не очень понравилась. Они предпочитали, чтобы новгородцы выделили четырех представителей, которые вместе с немцами уладили бы дело, «так как перед общиной [vor der meynheit] это все же нельзя уладить»37. Основания для опасений у немцев были.
В 1331 г. разгорелся один из самых острых конфликтов между новгородцами и немецкими купцами за всю историю новгородо-немецких отношений. Все началось с бытового инцидента. Когда немцы, находившиеся на Готском дворе, отправили своих слуг на двор Св. Петра для варки пива, на обратном пути на них напали какие-то русские, в результате чего завязалась массовая драка, были раненые и один русский был убит. На следующее утро «русские созвали вече и принесли мертвого русского на это вече». Согласно посланию немцев в Ригу, «пришли все новгородцы все вместе, вооружившись, и с развернутыми знаменами на вече на княжеский двор» (weren de meynen Naugarder komen alto male wapent, vnn mit vp ghe rechteden banyren in dat dinc vppe des konighes houe). У немцев вечники потребовали выдачи «виновных» под угрозой того, что в противном случае все они (а не только виновные) будут убиты. Никакие апелляции к грамотам или крестному целованию не действовали; новгородцы кричали немцам: «Вы все будете мертвы». Когда опасавшиеся расправы немцы заперли двор, «пришли русские с веча с оружием и знаменами, и рубили ограду и ворота». Над немцами нависла серьезная опасность, и спасло их только вмешательство некоего представителя князя, который в документе назван «судьей» (des koniges rechter). Дело впоследствии удалось решить относительно мирно (в частности, помогли взятки, которые были даны немцами новгородским должностным лицам), но от веча ничего хорошего ждать им не приходилось38. Это не было движением исключительно социальных низов, поскольку одной из целей новгородцев, осадивших двор, была месть за убитого двумя годами ранее в Дерпте боярина Ивана Сыпа, который был мужем сестры тогдашнего посадника Варфоломея Юрьевича — одного из видных членов знаменитого боярского клана Мишиничей-Онцифоровичей39.
Новгородцы между тем не рассматривали свои действия как беззаконие. Они, как это следует из предъявленных впоследствии немцам обвинений, считали, что те совершили нечто, подобное известному по пространной редакции «Правды Русской» (XII в.) «разбою без всякой свады», то есть беспричинному убийству в разбое. За это преступление, согласно «Правде Русской», полагался «поток и разграбление»40 — архаическое наказание, представлявшее собой объявление преступника вне закона и предусматривавшее коллективную расправу с ним, а также уничтожение и разграбление его имущества. Именно этим, очевидно, и собирались заняться в 1331 г. новгородцы, ломавшие немецкий двор.
В ганзейских документах пока не удалось обнаружить прямых данных о социальном составе новгородского веча, но по косвенным данным примерный круг его участников реконструировать можно. Во-первых, не подтверждается гипотеза о «сидении» на вече. Есть прямое свидетельство ганзейского документа 1425 г. о том, что на вече новгородцы стояли 41. Это обстоятельство подрывает известный тезис В.Л. Янина об узком, чисто боярском составе веча. На вечевой площади, даже если принимать самые скромные оценки ее площади (ее точное местонахождение вообще неизвестно, археологам обнаружить ее до сих пор не удалось), могло разместиться никак не менее 3000 человек. Во-вторых, не подтверждается другая интерпретация В.Л. Янина — о том, что «300 золотых поясов», упомянутые в ганзейском документе 1331 г., — синоним вечников42. В-третьих, новгородцами, громившими немецкий двор, хотя и руководили, по-видимому, бояре, ясно, что среди них были не только бояре. Когда новгородские власти (уже после вечевых собраний) вели переговоры с немцами, они заявили, что набег на немецкий двор устроил «безрассудный русский народ… без новгородского слова» (dorichteghes volkes van Ruscen … sunder der Nogarder wort)43. В действительности все обстояло, как мы знаем, несколько иначе, но понятно, что новгородская верхушка, практически сплошь состоявшая из бояр, имела возможность дистанцироваться от погрома и перенести ответственность на более низкие в социальном отношении группы новгородцев. Этот вывод хорошо сочетается с прямыми летописными свидетельствами участия в новгородском вече свободных горожан разного статуса, например, с упоминанием в статье Устюжского летописного свода под 1477/78 г. (по мнению современного исследователя, это «последняя запись последнего летописца Новгородской республики»44) о «брани» на вече между боярами и «чернью», причем представители «черни» выступали на вече, и их речи зафиксированы45.
Значит ли это, что Новгород представлял собой нечто вроде большой крестьянской общины и, как думают сторонники «полисной» теории, там царило «народовластие»? Ганзейские источники говорят о совершенно другом. Бесспорные лидирующие позиции в новгородском обществе, в том числе и на вече, занимали бояре. В 1337 г. немецкие послы были приглашены на вече, «к мудрейшим» (worden geladen vor de wisesten in dat dinc)46. «Мудрейшими» (de wisesten) в самой немецкой конторе в Новгороде назывались четыре опытных советника старосты, которые помогали ему в управлении и суде47. Каких именно вечников могли так назвать немцы? Точно это неизвестно, но, вероятно, каких-то представителей новгородской элиты. Вероятнее всего, «мудрейшие» документа 1337 г. — то же или примерно то же, что «300 золотых поясов» документа 1331 г. Выше уже говорилось, что это были не все вечники, но что их высший, элитарный элемент — очень вероятно. Скорее же всего, это было общее наименование новгородской знати, боярства.
Известно, что у новгородских купцов были серебряные пояса, следовательно, золотые должны были считаться атрибутом лиц более высокого социального статуса (в Московском великом княжестве XIV–XV вв. золотые пояса передавали по наследству в княжеской семье). В Новгороде лицами такого — высшего — статуса были бояре. Значение боярства в Новгороде было настолько хорошо известно иностранным партнерам, что они в своих посланиях иногда обращались не к Великому Новгороду в целом, а только к боярам. Магистр Тевтонского ордена Хайнрих фон Плауэн обращался, например, к «уважаемому отцу (архиепископу. — П.Л.), и возлюбленным господам, и возлюбленным избранным друзьям, и всем боярам в Великом Новгороде (gemeynen beyaren czu Grote Naugarden)»48.
С другой стороны, немецкие документы (впрочем, в полном соответствии с единодушными показаниями русских источников) не дают никаких оснований предполагать участие в новгородском вече сельского населения. Наоборот, те конкретные описания вечевых собраний, которые содержатся в ряде посланий немецких купцов, как представляется, полностью его исключают. В 1425 г. немецкие купцы жаловались, что в ходе одного из конфликтов новгородцы «целых пять дней каждый день проводили… одно вече или два… так что иногда стояли вплоть до послеобеденного времени, и прибегали на двор… если одни хотели нас сварить, то другие — поджарить»49. Если вечевые собрания проводились в течение пяти дней ежедневно, по утрам, и в течение этого времени могло проводиться даже два собрания, ясно, что люди, сходившиеся на них, должны были жить недалеко от их обычного места проведения — Ярославова (княжеского) двора на Торговой стороне. Это самый центр Новгорода, и люди из сел, хотя бы и находившихся в непосредственной близости от города, просто не успевали бы прийти.
Данные же русских источников убеждают нас в том, что о селянах не просто забыли. Дело было в их социальном неполноправии по сравнению с горожанами. Согласно новгородской обработке Церковного устава Ярослава Мудрого (первая половина XV в.), компенсация за оскорбление горожанки была выше, чем за такое же оскорбление селянки, в несколько раз50. В 1534 г., уже через несколько десятилетий после присоединения Новгорода к Русскому государству, распоряжавшиеся там московские дьяки Яков Шишкин и Фуник Курцов «повелѣша град ставити всѣмъ» и привлекли к этому делу горожан. Возмущенный летописец заметил: «…А доселя того не бывало при старых великих князех: ставили город доселе всѣми новгородцкими волостьми, а городовые люди нарядчики были»51.
Это означает, что раньше, когда Новгород был независим, повинности по возведению и ремонту городских укреплений были уделом только сельского, «волостного» населения, новгородцы же только руководили строительством. Так что «Господин Великий Новгород» не может считаться гражданской общиной полисного типа, он был значительно больше похож на средневековые городские республики, где город выступал в качестве коллективного сюзерена по отношению к подчиненной периферии.
Только что было употреблено слово «республика». Но сами новгородцы себя так не называли. Оправданно ли применение этого понятия к новгородской политической организации и если да, то с какого времени позволительно говорить о Новгородской республике?
Традиционный ответ на этот вопрос датирует начало новгородской независимости 1136 г. — изгнанием новгородцами князя Всеволода Мстиславича. Много поправок в традиционную схему было внесено работами В.Л. Янина, но принципиально и он не отрицает республиканского характера новгородской государственности и зарождения его еще в домонгольское время. В последнее время, однако, — в рамках «ревизионистской» теории — появилась тенденция ставить под вопрос независимость Новгорода и республиканские особенности его политического строя по сравнению с другими русскими землями, по крайней мере в раннее время. Сторонники таких взглядов пишут, например, что «летописцы зачастую старались умалить степень влияния князей на новгородские дела и представить горожан более самостоятельными, чем это было на самом деле»52.
Такого рода построения облегчаются тем обстоятельством, что для раннего времени у нас нет практически никаких источников, которые могли бы предоставить какие-то конкретные сведения о реальных механизмах внутриполитической жизни в Новгороде, за исключением тех же летописей. Вот почему имеет смысл временно оставить в стороне летописи и посмотреть на самые ранние источники ненарративного характера.
Одним из таких источников вновь оказывается ганзейский документ, написанный, правда, не на средненижненемецком языке, а на латыни, и датирующийся 26 марта 1292 г.53 Это отчет представителей ганзейских городов об их миссии в Новгород в связи со спорами вокруг имущества, в захвате которого немцы обвиняли русскую сторону.
От имени новгородцев дал ответ староста Семен: «Новгородцы собрались (Nogardenses convenerant) и по очереди изложили ваши дела, и стало им ясно, что ваши жалобы не имеют никакой силы». Не ожидав такого ответа, немецкие послы обратились через переводчика уже непосредственно к посаднику и тысяцкому. Последний ответил еще резче, заявив: «Я бы хотел, чтобы вы вернулись домой». Возвращаясь, немецкие послы встретили людей князя, которые разъяснили им всю сложность ситуации. Оказывается, «они шесть раз были от имени князя у новгородцев и просили дать нам ответ, да и князь лично их молил, и князь очень страдал, что они не хотят отвечать, хотя они должны по праву на это ответить, так как дело зависит от тех, кто владеет имуществом».
Когда немецкие послы уже отъехали на 8 миль, их догнал один из княжеских людей и сказал: «Я должен сообщить секретную информацию от имени князя, которую я скажу без переводчика. Господин князь передает вам, что то, что вы возвратились из Новгорода без ответа, не его вина». Именно новгородцы не хотят отдать захваченное ими имущество, князь же верен крестному целованию с немцами и передает им следующее: «Если вы мужи, воздайте им самим то, что они вам сделали, и отплатите им тем же, насколько сможете».
В этом документе как бы запечатлелась реальная ткань социально-политических отношений в Новгороде XIII века и взаимоотношения между Новгородом и князем — не такие, какими они должны быть, а такие, какими они были в действительности.
Формально Новгород вроде бы подчиняется князю, фактически же все решения принимаются на собрании новгородцев (оно прямо вечем не названо, но словосочетание Nogardenses convenerant, бесспорно, говорит именно о нем). Князь же, с одной стороны, официально держит хорошую мину при плохой игре — он ведь сюзерен Новгорода, с другой — тайно дает понять немцам, что de facto его юрисдикция на Новгород не распространяется.
Новгородская специфика, республиканский строй, автономия Новгорода по отношению к князьям, даже его фактическая независимость — все это не выдумки составителей нарративов, а вполне реальное положение дел. Конечно, на это может быть сказано, что эта ситуация могла сложиться поздно, а, например, в XII в. князья могли оказывать большее влияние на Новгород; кроме того, в 1292 г. Новгород мог выйти из-под контроля из-за ожесточенной борьбы между князьями Дмитрием и Андреем Александровичами, сыновьями Александра Невского, которая разворачивалась тогда.
Однако уже в домонгольское время сложилось представление о Новгороде как об особой русской земле, где у князей нет той власти, которой они обладали повсюду. Так думали сами новгородцы, о чем свидетельствуют упоминания в новгородском и, что самое главное, не только в новгородском летописании, и они подтверждают, что новгородская «вольность», которая нашла отражение в документе 1292 г., начала складываться гораздо раньше54.
Обращение к ганзейским документам, текстам, которые писались по сиюминутным поводам, а не на века, как летописи, и которые вследствие этого не имеют столь ярко выраженного идеологического наполнения, показывает прежде всего неадекватность априорного подхода к изучению политического строя Новгорода. Выясняется, что сторонники почти всех «больших» концепций новгородской государственности и новгородского веча в частности одновременно и правы, и не правы.
Новгородская «вольность» не является мифом, и летописные данные о ней домонгольского времени следует признать в целом достоверными, хотя, конечно, конкретные пути и направления ее развития, ее конкретное содержание в раннее время четко определить очень сложно. Вече действительно было высшим органом власти Новгородской республики, хотя при этом оно находилось в сложной системе взаимоотношений с другими политическими институтами, и в конкретной ситуации его наивысшие полномочия могли оказаться формальными, а важнейшие решения — быть принятыми в обход него. Вече было городским институтом, но в его деятельности проявлялись некоторые архаические политико-правовые традиции. Новгород не был демократическим полисом, единой гражданской общиной, а в вече участвовали только свободные горожане. По отношению к сельской периферии Новгород выступал в роли сюзерена, а сельское население было зависимо от него и в политическом отношении неполноправно. С другой стороны, называть Новгород боярской республикой также представляется не вполне верным. Бояре, несомненно, были высшей социальной группой, принимавшей наибольшее участие во власти, тем не менее власть не принадлежала им безраздельно. Определенный доступ к ней — прежде всего через вече — имели и другие группы свободных горожан...
Из диссертации.
Мы не знаем точно, как, когда и кем был основан Новгород, и каким было его
«первоначальное» население. Наибольшим признанием пользуется концепция В.Л.
Янина, согласно которой в первой половине X в. на месте будущего Новгорода
существовали три посёлка «родовой аристократии», которые связываются с будущими
Славенским, Неревским и Людиным концами и соответственно с тремя этническими
группами: словенами, мерей (или другим финским «племенем», норомой/неревой), кривичами.
§ 2. Начальное летописание о политической активности новгородцев в X в.
Впервые вече в Новгороде прямо упоминается в связи с событиями начала XI в.,
возникшими вследствие конфликта между местными жителями и варягами. До этого
времени вече в Новгороде в русских источниках не фигурирует. Есть, впрочем, два
более ранних свидетельства, на которые имеет смысл обратить внимание.
Под 970 г. в начальном летописании читается известие о вокняжении в Новгороде
Владимира Святославича после того, как именно его новгородцы попросили на
княжение у его отца, Святослава Игоревича.
Вече под 970 г. не упоминается, зато упомянуты «новгородские люди»,
приглашающие князя.
Тем не менее, и в это время высшая власть в Новгороде принадлежала киевскому
князю, который управлял Новгородом через назначаемых им должностных лиц –
посадников, в роли которых могли выступать как князья, его родственники, так и бояре.
Об этом сохранилось очень ясное свидетельство начального летописания – в рассказе о
борьбе между сыновьями князя Святослава: Ярополком киевским, Олегом древлянским
и Владимиром новгородским (будущим Святым). После победы Ярополка над Олегом и
гибели последнего Владимир понял, что та же судьба может ждать и его, «и убоявъся
бѣжа за море». Ярополк же «посади посадникы в Новѣгородѣ; и бѣ владѣя единъ в
Руси».295 «За морем» Владимир нанял варягов, вернулся в Новгород, выгнал оттуда
посадников Ярополка, и, как сказано в летописи «сѣде в Новѣградѣ»296 (по летописной
хронологии, это было в 980 г.). Свергнув Ярополка и вокняжившись в Киеве, Владимир
сажает в Новгороде посадничать своего дядю по матери, упомянутого выше Добрыню.
Ни в одном из этих трёх
случаев «народная» инициатива и, тем более, какое-либо собрание не упоминаются.
§ 3. Первое прямое упоминание веча.
…что всё население Новгорода в то время вряд ли превышало 15 тыс.
человек.389
В изложении НПЛ мл. присутствует, на первый взгляд, незаметная деталь.
Стремясь примириться с новгородцами, Ярослав «сътвори вѣче на полѣ». В ПВЛ вече
тоже фигурирует, но в другом и довольно странном контексте – в обращении князя к
новгородцам: «о люба моя дружина, юже вчера избихъ на вѣчи». Между тем ранее в
ПВЛ вече не упоминается, но просто говорится о том, что Ярослав, придя «на Рокомъ»,
позвал к себе «нарочитых мужей». Кстати, если признать это сообщение ПВЛ
аутентичным, а не основанным на переосмыслении и неточном пересказе более раннего
источника, это было бы уникальное летописное свидетельство о вече, состоявшем
только из представителей общественной элиты. Само по себе проведение веча не в
городе, а вне его – явление не исключительное, это бывало и позже, в т.ч. и с новгородцами. Однако все известные «негородские» собрания происходили во время
военных походов, и на вече собиралось войско. В НПЛ нет ни одного указания на вече
вне города в иных ситуациях. Кроме того, существенно, что это самое раннее
упоминание новгородского веча. И в этом смысле чрезвычайно любопытными
оказываются сравнительно-исторические параллели.
Народные собрания на открытых пространствах (=полях) были распространённым
явлением в раннее Средневековье.
Засвидетельствованы собрания на полях и у славян.
…объяснение присутствия варягов в Новгороде совершенно необходимо: чтение «в
Новѣгородѣ же тогда Ярославъ кормяше Варягъ много, бояся рати» даёт логичное
объяснение того, зачем вообще были нужны варяги-наёмники в городе. Что касается уточняющей фразы «бояся отца своего», то она вряд ли может быть признана избыточной: Ярослав мог нанять варягов не только для противостояния отцу, но для борьбы с кем-нибудь из братьев или для походов на сопредельные территории.
С.126…Дело в том, что т.н. «децимальная организация», как известно, существовала не только на Руси.
С. 130…Именно в статье НПЛ мл. сохранилось первое достоверное
упоминание веча в Новгороде. (1010г.)Статья ПВЛ написана киевским книжником через сто лет после описываемых событий, и отражает в лучшем случае его представления о
новгородских событиях начала XI в., в худшем – просто является продуктом не вполне
удачного редактирования. Одно из искажений непосредственно коснулось веча: в
рассказе ПВЛ вечем ошибочно названо не собрание «избытка» новгородцев, а
совещание Ярослава с «нарочитыми мужами» (закончившееся резнёй).
Чем предстаёт вече в раннем новгородском рассказе?
С.142…В
кризисных ситуациях, в моменты резкого ослабления княжеской власти горожане
демонстрируют политическую самостоятельность, ярким проявлением которой
являются собрания. Они служат площадкой для выдвижения требований к князю и/или
совместного решения с ним острых вопросов, волнующих новгородцев.
§ 4 Волхв в Новгороде и собрания новгородцев второй половины XI – начала
XII вв.
В течение длительного времени после событий 1010-х гг. упоминаний веча или
вообще каких-либо собраний новгородцев в источниках нет.
Следующее летописное известие, представляющее для нас интерес, содержится в статье начального летописания под 6579 (1071/2 г.), в которой, в частности, рассказывается о появлении в Новгороде волхва и последовавшей в результате этого смуте: «Сиць бѣ волхвъ всталъ при Глѣбѣ Новѣгородѣ; глаголеть бо людемъ, творяся, акы Богъ, [и] многы прельсти, мало не всего града, глаголашеть бо, яко провѣде /Лавр.: проповѣдь/ вся и хуля вѣру хрестьянскую, глаголашеть бо, яко “переиду по Волхову предъ всѣми”. И бысть мятежь в градѣ, и вси яша ему вѣру, и хотяху погубити епископа [Федора – НПЛмл.474]. Епископъ же [Федоръ – НПЛмл.], вземъ крестъ и облекъся в ризы, ста, рече: “иже хощеть вѣру яти волхву, то да идеть за нь, аще ли вѣруеть кто, то къ кресту да идеть”. И раздѣлишася надвое: князь бо Глѣбъ и дружина его идоша и сташа у епископа, а людье вси идоша за волхва. И бысть мятежь великъ межи ими. Глѣбъ же возма топоръ подъскутом, приде к волхву и рече ему: “то вѣси ли, что утро хощеть быти, и что ли до вечера?” Он же рече: “провѣде /Лавр.: проповѣжь/ вся”. И рече Глѣбъ: “то вѣси ли, что [ти] хощеть быти днесь?” “Чюдеса велика створю”, - рече. Глѣбъ же вынемъ топоръ, ростя и, и паде мертвъ, и людье разидошася. Он же погыбе тѣломь и душею, предавъся дьяволу».475Древнейшие версии рассказа сохранились в НПЛ и ПВЛ.
Вече не упоминается прямо в этой летописной статье, и, как уже говорилось,
тезис о том, что волхв «ораторствовал» именно на вечевых собраниях, серьёзных
подтверждений не имеет. Однако одно собрание здесь, по-видимому, подразумевается.
Подтверждают это сравнительно-исторические параллели, а конкретно – очень яркое
описание народного собрания в поморском Щецине, которое имело место во время
второго миссионерского путешествия «апостола поморян» епископа Оттона Бамбергского в 1128 г.497 Об этом событии сохранилось три описания во всех трёх
агиографических текстах, посвящённых Оттону.
С.156 …как и новгородцы, не проявлявшими особенной верности по отношению к новой религии.
С.160 «Один из спутников Оттона Бамбергского – некий клирик по имени Дитрих
(Dietricus, Theodericus) – спасаясь от язычников, которые хотели расправиться с
христианскими миссионерами, забежал в святилище почитавшегося там бога Яровита, сорвал со стены висевший там священный щит и, укрываясь им, выскочил наружу. Собравшиеся язычники, по словам Герборда, «видя чудесное оружие, частью обратились в бегство, частью же, словно сделавшись бездыханными, упали на землю…».
С.162…и в Поморье, и в Новгороде христианская церковь, поддерживаемая
светской элитой, сталкивалась с одним и тем же препятствием – «проязыческими»
настроениями населения, которые получали политическое выражение в ходе собраний.
С.163 В Западном Поморье в городских собраниях могло участвовать и окрестное
сельское население. Выше уже говорилось о собрании (contio) в Щецине в 1124 г., в котором участвовали не только горожане, но и «многочисленный народ из сёл и
деревень» (de rure ac de villis pleb[s] innumer[us])525, т.е., в принципе, сельские жители могли в принятии политических решений в Щецине участвовать.526 Не исключено, впрочем, что это мог быть эпизод: в рассказах о не менее значимом собрании в 1128 г., о которых подробно шла речь выше, селяне не упоминаются; языческого жреца изгоняют горожане. Применительно же к Новгороду нет ни одного свидетельства об участии в вече сельских жителей.
В Новгороде же даже в самое раннее время в вечевых собраниях
участвуют исключительно горожане, а верхушка включала в себя князя и его служилых
людей – дружину.
Что-либо более конкретное о новгородских собраниях XI в. сказать сложно.
Типичным местом собраний в поморских городах были рыночные площади. В
Новгороде позднее вече собиралось в нормальных условиях либо на Ярославовом
дворище (в подавляющем большинстве случаев), либо у Софийского собора, а в 1015 г.,
как мы помним, было собрано на поле. Где собирались новгородцы в XI в.? Собрание на
поле упоминается только один раз, и могло быть вызвано конкретными
обстоятельствами. Никольский собор на Дворище, у стен которого чаще всего
собиралось вече, был воздвигнут только в следующем столетии. Что представляло собой
Ярославово дворище ранее, фактически неизвестно.
Итак, коллективная политическая активность новгородских горожан в форме
собраний фиксируется уже в XI в., а некоторые намёки на неё есть даже во второй
половине X в., однако ясных свидетельств функционирования в Новгороде
периодически собирающегося веча или тем более веча как независимого от княжеской
власти политического института до начала ΧΙΙ в. включительно – нет.
Глава об исследовании источников 12-13 вв.
Итак, в нарративных источниках XII-XIII вв. ясно выступает коллективная
социально-политическая активность новгородцев, проявляющаяся в форме собраний,
которые часто называются «вечем», хотя могут именоваться и по-другому. На них
обсуждаются и принимаются важнейшие политические решения, они становятся ареной
столкновения различных политических и социальных сил. Следов какой-либо их
регламентации не видно. Состав участников этих собраний может быть обрисован так:
разные слои свободного городского населения, от бояр до рядовых горожан – «чёрных
людей», «простой чади», «меньших».
В исключительных случаях на новгородское народное собрание могли
приглашаться представители важнейших «пригородов», как это было в 1132 и 1136 гг.
во время т.н. «новгородской революции». И это было крайне редким явлением,
упоминания об участии пригорожан в новгородском вече буквально единичны; сельские
же жители или зависимые люди в такой роли в летописных описаниях не фигурируют
никогда.
Невероятность существования в Новгородской земле единой демократической
общности городских и сельских жителей подтверждается и характером сбора дани
новгородцами, в котором, возможно, уже в это время участвовали представители всех
концов. Таким образом, весь город выступал как своего рода коллективный сюзерен по
отношению к волости.
Лидирующая роль в новгородском обществе в целом и на вече, в частности,
принадлежала элите – «вячшим», ядро которых составляли бояре. Как мы видели,
«вячшие», даже если первоначально терпят поражение на вече, в конце концов находят
возможность обеспечить реализацию своих замыслов.
Решения вечники принимали на основе архаического принципа «одиначества»
(единодушия, единогласия), предусматривавшего добровольное или, точнее,
«добровольно-принудительное» согласие с волей большинства или наиболее
могущественной в данный момент группы. От современных демократических норм,
предусматривающих легитимизацию разделения социума на большинство и
меньшинство при гарантии прав последнего, этот принцип был очень далёк.
С другой стороны, наши источники позволяют обрисовать новгородское вече XIIXIII
вв. лишь в самом общем плане, многие вопросы остаются без ответа. Прежде всего,
это касается становления веча как политического института и конкретных аспектов его
функционирования.
С. 285.
Из диссертации на милин комп
На страже интересов новгородского политического коллектива стоял
городской полк, по существу, представлявший собой вооружённых вечников. Говорить
о том, что вече распоряжалось или руководило городским полком, не вполне корректно,
так как «вои» по сути дела и были вооружёнными вечниками. «Народным ополчением»
– гипотеза о существовании которого в древней Руси вообще не находит подтверждения
– этот городской полк считать нельзя, так как подавляющее большинство жителей
Новгородской земли – селяне – когда привлекались к участию в новгородском войске,
играли в нём подчинённую роль. Они являлись на службу не добровольно, а
мобилизовывались новгородским политическим коллективом, состоявшим
исключительно из горожан во главе с боярами.