Время в моей судьбе
В детдоме по вечерам ходили строем на прогулку далеко за деревню и обратно. После одной из таких осенних прогулок я тихонько укрылся в канаве, и когда колонна с ребятами отошла в сторону д/дома на приличное расстояние, стряхнул с себя пыль и пошёл домой, в Шебеньгу. Впереди 42 километра лесом, холодная ночь и пустой заброшенный дом, окна которого забиты досками.
Домой я пришёл под утро. Неожиданно встретился с братом Максимом, учившимся в Московском индустриальном техникуме. Он, видимо, сам хотел навестить меня в детдоме.
Поели мы с ним лучку с чёрным хлебом, и снова отправил он меня в детдом.
Первое поражение, которое я получил в 3-м классе в драке с Валькой Фотиным за то, что заступился за учительницу, и послужило причиной моего побега из детдома. Обида рассасывалась целый год. Не помню, куда исчез мой заклятый враг Валька Фотин, только его почему-то не стало, и боль моя прошла. В первые годы часто болел простудными заболеваниями. Перенёс корь и свинку. Увлечение спортом с водными процедурами помогли укрепить здоровье.
Нашу группу вела Анна Михайловна, высокая, статная женщина, отличавшаяся спокойным характером и справедливостью. Она не читала нравоучений за провинности и всегда почти находилась в группе: то книгу читала ребятам, то помогала оформить панно или же ходила с нами на прогулку в поля, лес, луга. Нового директора Василия Ильича Коптяева мы всё же побаивались. Я немного знал его ещё в Шебеньге, где он руководил педколлективом школы. Он редко посещал группы, только в дни, когда сам проводил политбеседы. Больше находился в своём кабинете и больше вызывал для проборки шалунов. Тихоньких, вроде меня, он не тревожил.
Книга в детдоме мне скрашивала будни и праздники. Дневал и ночевал с книгой. В 4-м и 5-м классах проглатывал до 400 книг за год. Стало ухудшаться зрение: появилась близорукость. Лучшим рассказчиком и первым книгочеем был Витька Сидоров. Вечером в спальне при свете коптилки мы часами слушали его рассказы.
Детдомовская жизнь приучила меня жить в коллективе, подчиняться режиму дня, уметь распоряжаться своим досугом.
В летние дни больше всего меня тянуло в спортивный городок или на реку. Ежедневно подтягивался на турнике по 20 и больше раз. Играл с ребятами в лапту или же катались на «гиганах». В апрельские дни самым привлекательным местом был холм жертв революции. В полях ещё не сошёл снежный покров, а там уже сухо. Босоногая ватага детдомовцев пропадала там целые дни, играя в «казаки-разбойники».
В 6-м классе мы впервые совершили 15-килметровый переход на лыжах в Ивасо-Вощар, где была местная ГЭС. В летние месяцы ходили пешком в Заборье на крахмально-паточный завод. В 6-м и 7-м классах помогали колхозу «Большевик» в тереблении льна, прополке сорняков, сами пилили и кололи дрова, мыли полы в спальнях, дежурили по столовой.
Сильное потрясение я пережил после 7-го класса, когда не прошёл медицинской комиссии в лётную школу. Дружки мои Вовка Бугаев и Колька Головин были приняты условно, а я с горькими слезами вернулся обратно в д/дом.
Из Верхнее-Спасского детдома меня перевели в Заборский детский дом. Там открылся 8-й класс средней школы. К началу занятий я опоздал на целые два месяца. Пришлось немало попотеть (особенно по немецкому языку), чтоб догнать свой класс. В этом мне помогло увлечение спортом. Я утрами обливался холодной водой, после зарядки, как и другие приятели, поднимал гирю пудовку то левой, то правой рукой. Осенью проводились в школе занятия по стрельбе из мелкокалиберки, бег с препятствиями. Зимой на каждом уроке практиковались лыжные гонки на пять километров. И к концу зимнего сезона я уложился в норму 3-го разряда.
После 8-го класса я поступил в Кировский горно-химический техникум. Студенческое общежитие размещалось в Нагорном переулке у подножия горы. В тёмные осенние ночи дощатый барак насквозь продувало ледяным ветром. По длинному переулку, как по трубе, ветер нёсся на вершину горы. В противоположном конце находилась старая церковь, где по воскресным дням раздавался колокольный звон.
Идёшь с занятий вечером по тёмному переулку, по пути заглянешь в магазинчик (работал до 23-х часов), возьмёшь полбуханки чёрного хлеба, 100граммов песку сахарного, 100граммов маргарина, вот и питаешься два дня.
Так я прожил почти два года. Потом перевели в новое общежитие по улице Мира, ближе к центру. По длинным переходам учебного здания и мраморным лестницам мы, как лоси, носились в короткие переменки, когда не было высокого начальства. На первом этаж вестибюль и столовая, на втором – учебная часть и актовый зал с аудиториями, на третьем – библиотека.
На стене второго этажа висела большая картина художника И. И. Шишкина «Лесные дали». Она мне напоминала наши родные места. Томительное зимнее время скрашивали кинофильмы, которые частенько показывали в актовом зале.
Городок с трёх сторон окружали Хибинские горы, а с четвёртой примыкало озеро. К центру года тянулась одна асфальтовая дорога. От неё отходил тупик в сторону техникума и обогатительной фабрики. Серая пыль от её выбросов постоянно висела в воздухе. И дни всё чаще были серые, с мокрым снегом или моросящим дождём.
Из горного начальства запомнился директор Глущенко, моложавый, чисто выбритый мужчина лет сорока. Он имел звание горный директор второго ранга и носил на рукаве форменного кителя два золотых шеврона и три звёздочки. Бобырёв, зав. учебной частью, имел две звёздочки. Имел какой-то серый цвет лица; ни тени улыбки, какой-то скучный голос. Мы с ним не сталкивались близко. Только видели, как его фигура проскальзывала в кабинет директора.
Техникум был на хорошем счету в горном управлении, готовил начальников смен, директоров шахт, главных инженеров. Учебный процесс был строго регламентирован. Вопросы учёбы и дисциплины выносились на каждое общее собрание. Нерадивым спуску не давали. У нас уже впервые месяцы учёбы отсеялось с первого курса четыре человека.
Я студентом был средним, хотя старался в меру своих сил. Особенно забивали черчение и высшая математика. В чертёжном кабинете приходилось порой и ночевать, чтоб подготовить к сдаче контрольные работы. Нина Ивановна Подшивалова заставляла переделывать за каждую подчистку или пятно туши на ватманском листе. Уважали мы и историка Ивана Александровича Морозова. Говорил он спокойно, размеренно. Хитроватая улыбка мелькала на его широком лице. Он особо не теснил студентов за неподготовленный урок и давал время подготовиться. Нашим литератором был высокий мощный старик Николай Михайлович Иванов. Подкручивая посеребрённые усы, он с порога спрашивал нас: «А что, пане-браты, опять не принесли тетрадей с сочинениями?» Его густой бас слышался то в библиотеке, где он советовал старшекурсникам прочитать редкую книгу, то в коридоре, беседующим со старостой курса. Нашим куратором был Пётр Павлович Журавлёв, подтянутый, строгий и внимательный к нуждам студентов. Он вёл сопромат и теоретическую механику, пожалуй, самые трудные предметы на всём курсе.
Из товарищей, с которыми я близко сошёлся в те годы, могу назвать двоих. Это Василий Тендряков с Мурманска, бывший шофёр, умел отлично танцевать матросский танец, занимался в секции бокса. И Мишка Рочев. Они меня не раз выручали, когда испытывал нужду в деньгах. Миша Рочев, милый мой добрый оленёнок, смотрит с давней фотографии своим ясноглазым взглядом и не знает, сколько тепла душевного я получал от него.
Год самостоятельной работы на Щигровском фосфоритовом руднике не прошёл для меня даром. Я одновременно закончил 10-й класс вечерней школы и получил желанный аттестат зрелости. Но ни первая, ни вторая попытки поступить в университет (сначала в Московский, а после армии Киевский), так и не удалось мне.
От армии я многого не получил. К режиму я уже был приучен в детдоме. Так что армейские будни не казались мне натужными. Правда, порядочно надоела в учебной роте однообразная жизнь на казарменном положении: зарядка, завтрак, занятия в радио классе, обед, снова радио класс, ужин, свободный час, отбой.
Через год то-то было радости, когда перевели в боевую часть. Тут уж стали проводить и учения, и смотры. И в увольнения почаще отпускали. На третьем году учения проходили в районе Бородинского поля. Наша радиостанция была развёрнута как раз на бывшей батарее Раевского. Выдалась на редкость тихая летняя ночь. Мои напарники ушли в самоволку в соседние деревушки, а мне одному пришлось охранять боевую технику. Кругом ни души на десятки вёрст. Топилась печка, но она не скрашивала моего одиночества, и даже высокие думы покинули меня тогда. Только на следующий день я обратил внимание на памятник багратионовским гвардейцам.
Самыми памятными в период армейской службы были репетиции хорового коллектива части и поездка в Москву на смотр художественной самодеятельности.
После армии год работал на металлургическом заводе в г. Череповце, а затем поступил на первый курс пединститута. Институтская жизнь не стала для меня лёгкой. Стипендия 20 рублей. Ясно, что не прожить на неё. Подыскал работку в десяти шагах от института. Рядом находился областной полиомиелитный санаторий. Устроился истопником на целых три года. Зарплата – 45 рублей. Так что целые дни с пяти утра до одиннадцати часов вечера был загружен физической и умственной работой. На третьем году стало посвободней: посещал лыжную секцию, редактировал факультетскую газету «Словесник», занимался зимним плаванием и много читал.
Так бы и пролетели мои студенческие годы незаметно, если б не закрутила как снег на голову свалившаяся на меня любовь. Столь сильной страсти я ещё не испытывал. Не помню, где мы с ней познакомились. В столовой выпили «на брудершафт». И с этого момента точно бес ущипнул меня. Я постоянно бывал с ней на секциях директоров школ, гуляли в вечернее время по весенним улочкам Череповца. Провожал её до общежития, целовались взахлёб. Потом она уехала в свою школу, а я строчил каждую неделю любовные письма.
Однажды я шёл по нашему прогулочному маршруту и вдруг увидел парочку. Они целовались в тихом переулке. Рядом ни души. Идут навстречу. Мужчина симпатичный, стройный, интеллигентного вида. Но меня поразила она. Как током прожгло всё тело. Любовь Ивановна, моя обожаемая! Прохожу, вида не подаю. Она обернулась и крикнула мне: «Василий Викторович, это вы?!»
С той минуты ненавистной и постылой стала вся игра в любовь. Отослал ей подарки: книги и нейлоновую рубашку, подаренную на день рождения. Решил не разговаривать и не встречаться. Провалил госэкзамен, пересдав его вторично через неделю, уехал на место работы в мрачном настроении.
Работа в школе нес тала постоянным местом приложения моих сил, хотя ей посвятил целое десятилетие. Сменил шесть педагогических коллективов. Сказалось и позднее духовное взросление, и бытовая неустроенность; импульсивность характера и потеря друзей. Ровесники мои давно обзавелись семьями, шли от успеха к успеху на своих рабочих местах, а я всё выглядел обиженным судьбой недоростком. Оставив стены школы, снова метался в поисках работы: архив, киносеть, редакция районной газеты, профтехучилище…
Моя трудовая биография закончилась на 40-м году жизни в Шипицинской вечерней школе. Конечно же, не по доброй воле. Требование директора выставить положительные оценки всем уч-ся девятого класса за учебный год я не выполнил. Позже появились новые трения. На месткоме дневной школы вынесли вынесли решение волить. Я это решение опротестовал через суд. На работе был восстановлен, но после принятия новой (брежневской) Конституции в октябре 1977года, через месяц отправили в лечебно-трудовой профилакторий города Архангельска. Через четыре месяца принудительного лечения перевели на пожизненную пенсию в 90 рублей. Получал её до половины 1986 года. До 1995 года жил на средства тётушки Евдокии Евлампьевны, вдовы покойного двоюродного брата Павла Захаровича.
В 1997г. вышел на трудовую пенсию, получал 252511рублей. После денежной реформы моя пенсия стала 1301 рубль, что ниже средней пенсии для бедняков на три сотни.