Чистить зубы, щеки брить.
«Перед тем, как умереть,
Надо же поговорить».
В вечность распахнулась дверь,
И «пора, мой друг, пора!»…
Просветлиться бы теперь,
Жизни прокричать ура!
Стариковски помудреть,
С миром душу помирить…
…Перед тем, как умереть,
Не о чем мне говорить.
V
В громе ваших барабанов
Я сторонкой проходил –
В стадо золотых баранов
Не попал. Не угодил.
А хотелось, не скрываю –
Слава, деньги и почет.
В каторге я изнываю,
Черным дням ведя подсчет.
Сколько их еще до смерти –
Три или четыре дня?
Ну, а все-таки, поверьте,
Вспомните и вы меня.
VI
А может быть, еще и не конец?
Терновый мученический венец
Еще мой мертвый не украсит лоб
И fosse commune мой нищий ящик-гроб
Не сбросят в этом богомерзком Йере.
Могу ж я помечтать, по крайней мере,
Что я еще лет десять проживу.
Страну свою увижу наяву –
Нева и Волга, Невский и Арбат –
И буду я прославлен и богат,
Своей страны любимейший поэт…
Вздор! Ерунда! Ведь я давно отпет.
На что надеяться, о чем мечтать?
Я даже не могу с кровати встать.
VII
Воскресенье. Удушья прилив и отлив,
Стал я как-то не в меру бесстыдно болтлив.
Мне все хочется что-то свое досказать,
Объяснить, уточнить, разъяснить, доказать.
Мне с читателем хочется поговорить,
Всех, кто мне помогали – поблагодарить.
Есть такие прекрасные люди средь вас.
Им земной мой поклон в предпоследний мой час.
VIII
Ку-ку-реку или бре-ке-ке?
Крыса в груди или жаба в руке?
Можно о розах, можно о пне.
Можно о том, что неможется мне.
Ну, и так далее. И потому,
Ангел мой, зла не желай никому.
Бедный мой ангел, прощай и прости!..
Дальше с тобою мне не по пути.
IX
Аспазия, всегда Аспазия,
Красивая до безобразия –
И ни на грош разнообразия.
А кто она такая?..
И кто такая Навзикая?..
Себя зевотой развлекая,
Лежу, как зверь больной, в берлоге я –
История и мифология.
А за окошком нудь и муть,
Хотелось бы и мне уснуть.
Нельзя – бессонница терзает.
Вот елочка, а вот и белочка,
Из-за сугроба вылезает,
Глядит немного оробелочка,
Орешки продает в кредит
И по ночам прилежно спит.
X
Ночь, как Сахара, как ад, горяча.
Дымный рассвет, полыхает свеча.
Вот начертил на блокнотном листке
Я Размахайчика в черном венке,
Лапки и хвостика нить…
«В смерти моей никого не винить».
XI
Ночных часов тяжелый рой.
Лежу измученный жарой
И снами, что уже не сны.
Из раскаленной тишины
Вдруг раздается хрупкий плач.
Кто плачет так? И почему?
Я вглядываюсь в злую тьму
И понимаю не спеша,
Что плачет так моя душа
От жалости и страха.
- Не надо. Нет, не плачь.
…О, если бы с размаха
Мне голову палач.
XII
На барабане б мне прогреметь –
Само-убийство.
О, если б посметь!
Если бы сил океанский прилив!
Друга, врага, да и прочих простив.
Без барабана. И вовсе не злой.
Узкою бритвой иль скользкой петлей.
- Страшно?.. А ты говорил – развлечение.
Видишь, дружок, как меняется мнение.
XIII
Дымные пятна соседних окон,
Розы под ветром вздыхают и гнутся.
Если б поверить, что жизнь это сон,
Что после смерти нельзя не проснуться.
Будет в раю – рай совсем голубой –
Ждать так прохладно, блаженно-беспечно
И никогда не расстаться с тобой!
Вечно с тобой. Понимаешь ли? Вечно…
XIV
Меня уносит океан
То к Петербургу, то к Парижу.
В ушах тимпан, в глазах туман,
Сквозь них я слушаю и вижу –
Сияет соловьями ночь,
И звезды, как снежинки, тают,
И души – им нельзя помочь –
Со стоном улетают прочь,
Со стоном в вечность улетают.
XV
Зачем, как шальные, свистят соловьи
Всю южную ночь до рассвета?
Зачем драгоценные плечи твои…
Зачем?.. Но не будет ответа.
Не будет ответа на вечный вопрос
О смерти, любви и страданьи.
Но вместо ответа над ворохом роз,
Омытое ливнями звуков и слез,
Сияет воспоминанье.
О том, чем я вовсе и не дорожил,
Когда на земле я томился. И жил.
XVI
Все розы увяли. И пальма замерзла.
По мертвому саду я тихо иду
И слышу, как в небе по азбуке Морзе
Звезда выкликает звезду,
И мне – а не ей – обещает беду.
XVII
В зеркале сутулый, тощий,
Складки у бессонных глаз.
Это все гораздо проще,
Будничнее во сто раз.
Будничнее и беднее –
Зноен опаленный сад,
Дно зеркальное. На дне. И
Никаких путей назад:
Я уже спустился в ад.
XVIII
«Побрили Кикапу в последний раз,
Помыли Кикапу в последний раз!
Волос и крови полный таз,
Да-с».
Не так…Забыл…Но Кикапу
Меня бессмысленно тревожит,
Он больше ничего не может,
Как умереть. Висит в шкапу –
Не он висит, а мой пиджак –
И все не то, и все не так.
Да и при чем бы тут кровавый таз?
«Побрили Кикапу в последний раз…»
XIX
Было все – и тюрьма и сума,
В обладании полном ума,
В обладании полном таланта
С распроклятой судьбой эмигранта
Умираю…
XX
Пароходы в море тонут,
Опускаются на дно.
Им в междупланетный омут
Окунуться не надо.
Сухо шелестит омела,
Тянет вечностью с планет…
И кому какое дело,
Что меня на свете нет?
XXI
В ветвях олеандровых трель соловья.
Калитка захлопнулась жалобным стуком.
Луна закатилась за тучи. А я
Кончаю земное хожденье по мукам,
Хожденье по мукам, что видел во сне –
С изгнаньем, любовью к тебе и грехами.
Но я не забыл, что обещано мне
Воскреснуть. Вернуться в Россию – стихами.
XXII
«И Леонид под Фермопилами,
Конечно, умер и за них.»
Строка за строкой. Тоска. Облака.
Луна освещает приморские дали.
Бессильно лежит восковая рука
В сиянии лунном, на одеяле.
Удушливый вечер бессмысленно пуст,
Вот также, в мученьях дойдя до предела,
Вот также, как я, умирающий Пруст
Писал, задыхаясь. Какое мне дело
До Пруста и смерти его? Надоело!
Я знать не хочу ничего, никого!
…Московские елочки.
Снег. Рождество.
И вечер, - по-русскому, - ласков и тих…
«И голубые комсомолочки…»
«Должно быть, умер и за них».
XXIII
Из спальни уносят лампу,
Но через пять минут
На тоненькой ножке
Лампа снова тут.
Как луна из тумана,
Так легка и бела,
И маленькая обезьяна
Спускается с потолка.
Серая обезьянка,
Мордочка с кулачок,
На спине шарманка,
На голове колпачок.
Садится и медленно крутит ручку
Старой, скрипучей шарманки своей,
И непонятная песня
Баюкает спящих детей:
«Из холода, снега и льда
Зимой расцветают цветы,
Весною цветы облетают
И дети легко умирают.
И чайки летят туда,
Где вечно цветут кресты
На холмиках детских могилок,
Детей, убежавших рай…»
О, пой еще обезьянка!
Шарманка, играй, играй.
XXIV
А что такое вдохновенье?
- Так… Неожиданно, слегка
Сияющее дуновенье
Божественного ветерка.
Над кипарисом в сонном парке
Взмахнет крылами Азраил –
И Тютчев пишет без помарки:
«Оратор римский говорил…»
XXV
Вас осуждать бы стал с какой же стати я
За то, что мне не повезло?
Уже давно пора забыть понятия:
Добро и зло.
Меня вы не спасли. По-своему вы правы.
- Какой-то там поэт…
Ведь до поэзии, до вечной русской славы
Вам дела нет.
XXVI
За столько лет такого маянья
По городам чужой земли
Есть от чего придти в отчаянье,
И мы в отчаянье пришли.
- В отчаянье, в приют последний,
Как будто мы пришли зимой
С вечерни в церковке соседней,
По снегу русскому, домой.
XXVII
До нелепости смешно
Так бесславно умереть,
Дать себя с земли стереть,
Как чернильное пятно!
Ну а все же след чернил,
Разведенных кровью, -
Как склонялся Азраил
Ночью к изголовью,
О мечтах и о грехах,
Странствиях по мукам –
Обнаружится в стихах
В назиданье внукам.
XXVIII
Отчаянье я превратил в игру –
О чем вздыхать и плакать, в самом деле?
Ну, не забавно ли, что я умру
Не позже, чем на будущей неделе?
Умру – хотя еще прожить я мог
Лет десять иль, пожалуй, даже двадцать.
Никто не пожалел. И не помог.
И вот приходится смываться.
Август 1958
XXIX
Для голодных собак понедельник,
А для прочего общества вторник.
И гуляет с метелкой бездельник,
Называется в вечности дворник.
Если некуда больше податься
И никак не добраться домой,
Так давай же шутить и смеяться,
Понедельничный песик ты мой.
Август 1958
XXX
Теперь бы чуточку беспечности,
Взглянуть на Павловск из окна.
А рассуждения о вечности…
Да и кому она нужна?
Не избежать мне неизбежности,
Но в блеске августовского дня
Мне хочется немного нежности
От ненавидящих меня.
Август 1958
XXXI
Вечер. Может быть, последний
Пустозвонный вечер мой.
Я давно топчусь в передней, -
Мне давно пора домой.
В горле тошнотворный шарик,
Смерти вкус на языке,
Электрический фонарик,
Как звезда, горит в руке.
Как звезда, что мне светила,
Путеводно предала.
Предала и утопила
В Средиземных волнах зла.
Август 1958
XXXII
Вот елочка. А вот и белочка
Из-за сугроба вылезает,
Глядит, немного оробелочка,
И ничего не понимает –
Ну абсолютно ничего.
Сверкают свечечки на елочке,
Блестят орешки золотые,
И шубках новеньких с иголочки
Собрались жители лесные
Справлять достойно Рождество:
Лисицы, волки, медвежата,
Куницы, лоси остророгие
И прочие четвероногие.
…А белочка ушла куда-то,
Ушла куда глаза глядят,
Куда Макар гонял телят,
Откуда нет пути назад,
Откуда нет возврата.
1958
XXXIII
Если б время остановить,
Чтобы день увеличился вдвое,
Перед смертью благословить
Всех живущих и все живое.
У тех, кто обидел меня,
Попросить смиренно прощенья,
Чтобы вспыхнуло пламя огня
Милосердия и очищенья.
XXXIV
Ликование вечной, блаженной весны,
Упоительные соловьиные трели
И магический блеск средиземной луны
Головокружительно мне надоели.
Даже больше того. И совсем я не здесь,
Не на юге, а в северной царской столице.
Там остался я жить. Настоящий. Я – весь.
Эмигрантская быль мне всего только снится –
И Берлин, и Париж, и постылая Ницца.
…Зимний день. Петербург. С Гумилевым вдвоем,
Вдоль замерзшей Невы, как по берегу Леты,
Мы спокойно, классически просто идем,
Как попарно когда-то ходили поэты.
XXXV