Не верилось своим глазам, когда мы там увидели порядок и чистоту, расклеенные по стенам афиши Шкуро, казаков в погонах и мирно гуляющую разряженную публику на улицах… Все поверили словам Шкуро, хотя вскоре выяснились в них значительные преувеличения… Борьба шла ожесточенная, но везде еще сохранялась прослойка красных между белыми и область еще далеко не была освобождена.
Шкуро предложил сформировать офицерский батальон, но из нескольких тысяч отпускных и выздоравливающих офицеров записались в него всего 900 человек. На них оказались выданными только 100 винтовок, а остальные вооружились палками, чтобы симулировать силу, занявшую вырытые в сторону Пятигорска окопы.
Записавшись в этот батальон, я пошел к полковнику Шкуро, приветливо меня встретившему. Расспросив про положение в наших краях и узнав, что в Темпельгофе сохранился в целости коньячный завод и винные подвалы, он назначил меня в формируемый отряд в станице Суворовской, между которой и Темпельгофом проходила линия его фронта. На случай занятия им Темпельгофа я должен был стать его комендантом для сохранения в целости запасов коньяка и вина как валютного товара.
Я немедленно направился в станицу Суворовскую, где уже сформировали 1-ю сотню, занявшую подступы к станице. Станичный атаман, из полковых фельдшеров, по прозвищу «Лопух» взял меня себе в помощь по дальнейшей мобилизации, и мы с ним занялись сбором людей, коней, винтовок, седел и прочего снаряжения, работая в станичном правлении.
Был полный разгар полевых работ конца сентября. Казаки и казачки усиленно работали в садах и кукурузниках, После ухода красных жизнь в станице потекла мирно и спокойно и о мобилизации заботились слабо, скупо сдавая необходимое военное снаряжение… О возможном возвращении красных как бы не думали… Однако вскоре, как гром среди ясного дня, в одно жаркое время после обеда, когда вся станица после сытной еды отдыхала по хатам, со стороны Темпельгофа раздалась четкая пулеметная стрекотня…
|
|
Сторожевая сотня уходила в карьер, к западу, из дворов выскакивали полуодетые казаки и, кто верхом, а кто в повозках, мчались по направлению станции Бекешевской. Мы с «Лопухом» вскочили на ходу в первую попавшуюся повозку и, под треск пулеметов, в облаках пыли, пустились наутек…
Крупные силы красных заняли Суворовскую и на следующее утро появились под Бекешевской, где удачным обходом с тыла плохо вооруженные бекешевцы их геройски разбили и погнали обратно к Пятигорску… Но Шкуро, не имея достаточных сил, оставил Кисловодск, на который надвигались сильные отряды красных, и ушел в неизвестном направлении, по-видимому, в ставропольские степи…
Станица Бекешевская заполнилась мирными перепуганными беженцами из Кисловодска. Большинство их вернулось обратно, а некоторые двинулись, на удачу, дальше на запад, через Баталпашинск, на Майкоп и к Новороссийску. Познакомившись с группой молодых офицеров, оставшихся вне своих новых частей, как и я, без оружия и без военной обмундировки, мы двинулись пешком в Баталпашинск…
Попытавшись в последний раз «мобилизоваться» и экипироваться у окружного атамана, мы убедились в безнадежности подобных надежд и, разочарованные и измученные, решили уйти пешком в Сухум.
С большими трудностями и передрягами нам удалось в совершенно неурочный сезон (начало октября) перевалить уже заснеженный Клухорский перевал и добраться до Сухума. А оттуда я пошел в родной мне Тифлис, где пытался организоваться в нормальной жизни, без большевистского гнета.
|
|
Однако в марте 1921 года под Тифлисом загремели большевистские орудия, и я, при необычайно счастливых условиях, успел получить французскую визу на Константинополь и с одним из последних поездов расстался со своей родиной и через Батум попал в Европу.
В 1935 г. в Париже, во дворе русской церкви на рю-Дарю, я в последний раз столкнулся с генералом А. Г. Шкуро. В котелке и заношенном пальто, он имел сильно потрепанный вид. Но обычная бодрость и усмешка не покидали его. Вспомнив наши былые встречи и пошутив о теперешнем нашем захудалом положении, мы расстались — и уже навеки…
Живя в 1945 г. в Персии, я с грустью узнал об его трагическом конце. Будучи в 1913 г. ординарцем при английском генерале, награжденный в 1919 г. высшим британским орденом за бои с большевиками, он в 1945 г. был таким же английским генералом выдан большевикам. Вот вам ирония и справедливость судьбы…
Вечная память крупному русскому патриоту, бравому рубаке-партизану, энергичному кубанскому казаку — Андрею Григорьевичу Шкуро!
IV.
Райгородецкий Е.
КОНЕЦ БЕЛОГО АТАМАНА*
Впервые я услышал об этом в Восточных Альпах 30 апреля 1945 года.
У высоты с отметкой 1638 м шел бой. Два батальона гитлеровцев оборонялись с яростью обреченных. Уже дымилось двухэтажное строение на самой вершине, десятки трупов усеяли перемешанную со снегом землю, а противник сопротивлялся с прежней ожесточенностью.
|
|
Штаб 233-го кавполка находился у основания высоты в пастушьей хибарке. Я направился туда, чтобы доложить о прибытии батареи.
В маленькой комнатке за столом-козликом, приставленным к квадратному окошку, в черной косматой бурке сидел полковник Климов, командир полка. Выслушав доклад, он тотчас же поставил мне задачу:
— Эскадроны начнут атаку в одиннадцать тридцать. Сигнал — две красные ракеты. К тому времени подавите батальонные минометы противника. Вашей 120-миллиметровой батарее это под силу. — Климов мял пальцами ссохшуюся сигарету. — Учтите: разведка донесла, что в том же ущелье, где установлены минометы, противник упрятал до тысячи отборных лошадей. Требуется очень меткая стрельба. Понимаете? Лошадки пригодятся. Держите со мной связь, старший лейтенант. Действуйте!
Огневая задача оказалась не из легких. Для корректирования огня пришлось выбрать наблюдательный пункт на другой высоте, за огневой позицией батареи. Да и оттуда были видны лишь явные недолеты и перелеты. Само ущелье нам не просматривалось.
После первой очереди беглого огня старший разведчик батареи ефрейтор Петр Афанасьев (он вел наблюдение в стереотрубу) сокрушенно махнул рукой:
— Эх, и мажут огневики, товарищ комбат! В ущелье угодили одна-две мины. Остальные легли поверху.
Спешенные эскадроны по-прежнему были прижаты к земле.
На дне окопа звякнул телефон.
— Готовы? — узнал я в трубке голос Климова. — Только что по радио передали: наши в Берлине рейхстаг штурмуют. А мы у паршивой высотки копошимся…
— Батарея не подведет, — заверил я командира полка, а у самого сомнение: верно ли определены координаты цели?
Сомнение рассеялось нежданно-негаданно. Вернувшийся с линии телефонист привел с собой щуплого старичка, одетого в защитную стеганку с капюшоном.
— На дороге повстречался, — объяснял боец. — Австриец, а по-нашему разумеет. Говорит, у русских в плену был впервую мировую… Нынче — пастух. На коне ехал.
Старик согласно кивал головой. Его дубленое, изъеденное морщинами лицо все более оживлялось.
— Куда держим путь? — спросил я у старика.
Тот, на удивление нам, забасил. Разобрать его речь было нетрудно. Мы узнали, что ехал он со стороны Граца, что немцы отняли у него всех овец, взамен дали стеганку с капюшоном, что у входа в ущелье — тьма-тьмущая лошадей, а у выхода стреляют минометы. Едва он успел покинуть ущелье, туда попал тяжелый снаряд, от разрыва пострадало несколько человек.
Не оставалось сомнений, что это была наша мина.
Старый австриец продолжал басить:
— За те горы, офицер, — он протянул тощую руку по направлению к ущелью, — есте русски белогвардия.
— Какая еще белогвардия?
— Щрски генераль Красноф.
С огневой доложили о готовности. Стрелки часов показывали 11 час. 15 мин. Последовали длинные серии белого огня.
Я наблюдал за разрывами, а мысли приходили разные: «Доложить в штаб корпуса. Там, конечно, свяжутся со Ставкой. Москва должна знать! А может, старик путает? Может, вовсе никакой не Краснов?»
Минометы в ущелье умолкли. Под лиловой тучей вспыхнули две красные ракеты. Спешенные эскадроны поднялись в атаку.
В сопровождении ефрейтора Афанасьева я направил старика к Климову.
К полудню бой закончился. Эскадроны ушли вперед. Вместе с командиром кавполка мы приближались к обгоревшему деревянному строению.
О казачьем атамане Климов еще ничего не знал: Афанасьев со стариком не застали командира полка в пастушьей хибарке — он уже ушел в эскадрон. Рассказ старика, которым я поспешил удивить его, он не принял всерьез.
— Начальник штаба разберется, — бросил мне на ходу Климов. — Выдумка старца. Какой еще, скажите на милость, Краснов? Давно, наверное, помер в эмиграции.
Приблизившись к ущелью, мы осмотрелись.
— Атамана Краснова со свитой я, признаться, не рассчитывал лицезреть, — подмигнул мне Климов. — А вот куда, скажите пожалуйста, девались кони? Тысяча! Их ветром не сдуешь.
Я вернулся на батарею. До конца дня мы простояли на месте, а вечером поступил приказ трогаться к Шрайбесдорфу, маленькому австрийскому селению у отрогов Восточных Альп.
Погода резко переменилась. Моросил противный мелкий дождь.
Ехали мы с командиром огневого взвода, старшим лейтенантом Локтионовым, шпора к шпоре, делились впечатлениями.
— Старик австриец, думается мне, не обманул. До войны я читал… Где? Убей — не помню, — говорил Локтионов, — будто Краснов в двадцатых годах проживал в мюнхенском имении какого-то немецкого майора. Времени порядком ушло. Нынче ему, если жив, за семьдесят пять.
Мне трудно было сказать что-либо определенное. Тем более я знал: старика в штабе полка надолго не задержали — отпустили домой. Сам он Краснова не видел. Слыхал о нед/г, видимо, от других пастухов. Они же утверждали, якобы в Северной Италии есть какая-то бело-казачья станица. Все отнесли за счет старческого склероза.
…Кончилась война. Отгремели победные салюты. Наш кавалерийский корпус возвращался на родину.
Был жаркий июльский день. У одного населенного пункта мы заметили группу военных.
— Ясное дело, генерал Малеев, — поднимаясь на стременах, уточнил Локтионов. — А с ним, как всегда, подполковник Доценко.
Заместитель командира корпуса генерал-майор Михаил Федорович Малеев, невысокий человек с фигурой борца и подвижным смуглым лицом, страсть как любил проверять полки в движении. Ну а по части лошадей первым советчиком генерала был ветеринарный врач Владимир Митрофанович Доценко. Стройный, сухощавый, он выглядел прирожденным кавалеристом и слыл в корпусе чудо-лекарем.
Подъехали ближе. Колонну осматривал подполковник Доценко. Сам генерал, стоя шагах в десяти от дороги, рассказывал трем офицерам из штаба нашей дивизии какую-то историю.
Я придержал коня, и до меня долетели лишь отдельные фразы:
— Тогда Краснов спросил, предоставят ли ему возможность писать мемуары. Я ответил: «Не знаю. Вы арестованы. Правительство все решит». Краснова заинтересовала наша форма…
«Значит, донской казачий атаман действительно объявился, — подумал я, — задержан и, судя по всему, с ним уже беседовал генерал Малеев».
Батарея проследовала мимо. Я пришпорил коня и занял свое место в колонне.
Корпус продолжал марш. Весть об аресте Краснова облетела все дивизии, обросла подробностями. Одни утверждали, якобы казачий атаман, будучи матерым немецким шпионом, попался с поличным в Восточных Альпах. Другие — будто он командовал соединением из белогвардейцев Третьи уверяли, что он имел специальное задание оказывать помощь группе немецких армий «Австрия». Слухи ходили разные**. По мере приближения к нашей границе интерес к ним пропадал.
Предвкушая радость скорых встреч с родными и близкими, солдаты спешили домой.
Шли годы. Не раз я брал в руки потрепанный фронтовой блокнот. На последнем листке — полустертые слова и цифры: «30 апреля — высота 1638 м. Более 1000 лош. Пастух-австриец. Ущелье. Атаман Краснов. Шрайбесдорф».
Решил восстановить по памяти и отрывочным записям давнюю историю. Я знал, что Краснов, ярый контрреволюционер, пытался в крови утопить наш Октябрь. Среди многочисленных врагов молодой Республики Советов ему принадлежало довольно видное место. В 1919 г., потерпев крах на полях Гражданской войны, он бежал в Германию, позднее стал агентом гитлеровской разведки. В январе 1947 г. по приговору Верховного Суда СССР был повешен в числе других военных преступников. Но многое оказалось неясным из-за моей неосведомленности. Где был арестован Краснов? При каких обстоятельствах с ним встретился генерал Малеев? О чем, собственно, они говорили?
Осенью прошлого года я занялся поисками генерала Малеева. С этой целью отправился в Ростов-на-Дону. В Военно-научном обществе при Ростовском окружном Доме офицеров знали о судьбах многих ветеранов 5-го гвардейского Будапештского Донского казачьего артиллерийского корпуса. Но оказалось, что Михаил Федорович Малеев год назад умер в Волгограде.
Мне назвали нескольких генералов и офицеров — фронтовых друзей покойного Малеева, сообщили адреса. Одни жили в Ростове, другие — в Москве. Поиски привели меня в пригород Москвы — Бабушкин, где живет полковник в отставке Владимир Митрофанович Доценко, тот самый ветврач корпуса, которого часто встречали с Малеевым на фронтовых дорогах.
— Пожалуйте сюда. — Доценко отдернул легкую портьеру, пропустил меня в уютную, со вкусом обставленную комнату.
Пока настраивались на длительную беседу, я узнал от него, что он работает на комбинате «Стройдеталь» начальником штаба гражданской обороны.
Когда же я перешел к цели моего визита, Владимир Митрофанович сказал:
— С Михаилом Федоровичем ездил я. Свидание, с Красновым состоялось неожиданно. Было это так…
И я записал его рассказ:
«По пути на Родину штаб корпуса сделал остановку в Надьканиже. Туда поступила шифровка — прибыть за лошадьми, отобранными у разгромленной вражеской группировки. Кстати, это, вероятно, и были те самые лошади, которых Климов не обнаружил в ущелье. Их внезапное исчезновение тогда можно объяснить. Гитлеровцы вывели коней из ущелья, стали перегонять в безопасное место. Наши наступающие стрелковые части перехватили их и в качестве своего трофея передали в распоряжение фронта.
Для приемки лошадей была создана комиссия во главе с генералом Малеевым. В состав ее входили представитель штаба фронта и я.
Нам предстояло немедленно выехать к месту получения лошадей — город Юденбург. Поехали туда.
До Юденбурга добрались к обеду. Город на две части разделяет река. Западную часть занимали американцы, восточную — наши войска.
Въехали на окраину города. Справа, у подножия горы, заметили солидный особняк. У подъезда стояли пограничники.
Подкатили на машинах к дому. Двое бойцов в зеленых фуражках подбежали к нам.
— Где начальник гарнизона? — поинтересовался Малеев.
Старший из пограничников тотчас же вошел в дом. Через несколько минут оттуда вышел коренастый, очень симпатичный генерал-майор. На вид ему было не более сорока.
— Павлов, — представился он.
Малеев показал документы.
— Давно вас ждем, — заметил Павлов. — Предлагаю пообедать, а там — за дело!
В одной из комнат был накрыт стол. За обедом зашел разговор о роли конницы в бою. Генерал Малеев вспомнил Гражданскую войну, 1-ю конную.
— Я тогда конармейцем был. И досталось же от нас корпусу Шкуро.
— Прошу прощения, генерал, — вмешался Павлов. — Предлагаю продолжить воспоминания в несколько иной обстановке, так сказать, в присутствии потерпевших.
— Не понимаю, — подал широкими плечами Малеев.
— Терпение. И вы поймете. — Павлов улыбнулся краешками губ.
После обеда начальник гарнизона повел нас во двор. Остановились перед решетчатыми воротами у входа в тоннель.
Из караульной будки вышел сержант с красной повязкой на рукаве. Генерал Павлов сделал ему знак — ворота бесшумно отворились. Мы вошли в тоннель.
Яркий электрический свет. Направо и налево от бетонированной дороги металлические двери. Тоннель тянется под горой не одну сотню метров.
— Подземный орудийный завод, — объяснял Павлов. — Гитлеровцы оборудовали его по последнему слову техники.
У одной из металлических дверей стоял часовой. Павлов замедлил шаг и сказал нам, что часа за три до нашего приезда взял под арест группу бывших царских генералов и офицеров. Эта группа составляла верхушку белогвардейской казачьей станицы. Сама станица находится в. Северной Италии.
Помещение, куда мы вошли, напоминало заводской цех. На просторной площадке стояли скамейки, разложены по лосатые матрацы…
Десяток старцев при полной амуниции лениво поднялись со своих мест. Вперед вышел высокий старик с воспаг, ленными глазами. За ним — обрюзгший коротышка с красным испитым лицом. У обоих генеральские погоны с серебряной канителью.
— Господа! — обратился к ним Павлов. — Перед вами заместитель командира Донского казачьего кавалерийского корпуса генерал-майор Малеев. Прошу представиться, господа.
— Генерал Краснов, — сухо произнес высокий старик с воспаленными глазами.
— Генерал Шкуро, — промычал обрюзгший коротышка.
Невнятные голоса раздались за их спинами.
Малеева, видимо, больше, чем нас, поразила эта сцена.
Некоторое время он молчал, пристально разглядывая арестованных.
— Простите, генерал, — нарушил тишину Краснов. — Не знаете ли, от чего умер Борис Михайлович Шапошников?
— Маршал Шапошников был тяжело болен, — ответил Малеев.
— Как здоровье Буденного и Ворошилова? — полюбопытствовал Шкуро.
— Отличное. Если это вас интересует.
— Как же! Как же! Приходилось с ними встречаться. Я имею в виду на поле брани. Вы еще не воевали в те времена.
— Напротив, воевал. И, представьте себе, в кавкорпусе Семена Михайловича. Рядовым бойцом.
Шкуро сделал пренебрежительную гримасу:
— Бойцы мало что знали.
— Мало?! — возмутился Малеев. — Мне не забыть, как ночным штурмом буденновцы овладели Воронежем. Захватили ваш штабной поезд. Если не изменяет память, вы, господин Шкуро, чудом спаслись на автомобиле. А под Касторной? А на переправе через Северный Донец? От вашей конницы, извините, осталось мокрое место. Все помним, — все, по числам…
— И я вас, буденновцев, погонял… — начал было Шкуро и осекся, почувствовав на себе недобрый взгляд Краснова.
— Полно, полно вам, — возбужденно проговорил Краснов. — Молчите.
Он потер носовым платком воспаленные глаза и обратился к Малееву:
— Получу ли я возможность написать мемуары?
— Не знаю. Правительство решит.
— В таком случае, что же нас ожидает?
— Правительство решит, — повторил Малеев. — Оно выполнит волю народа.
— Я всегда стоял за русский народ.
— Лжете, казачий атаман, — перебил Малеев. — Вы его предали. В первые же дни после установления Советской власти пытались задушить революционный народ. Надеюсь, вы не забыли Пулковские высоты?! Получили по заслугам.
Краснов поморщился, отвернулся к Шкуро.
— Слушайте, слушайте, Петр Николаевич, — прошипел тот.
Сзади захихикали.
Глядя на нас, Краснов почти крикнул:
— Смею вас заверить, все годы я спасал Россию!
— Чего стоят ваши заверения?! — парировал Малеев. — Вы Ленина обманули. Клялись, давали честное слово не воевать против нас. И что же? Продались немецким империалистам, дважды наступали на Царицын. И Гитлеру служили верой и правдой. У вас погоны из той же канители, что и у нацистских генералов.
— Другой не нашли, — поспешил оправдаться Шкуро.
Генерал Павлов взглянул на часы. Мы поняли: пора уходить.
Через полчаса наша комиссия уже осматривала лошадей. Их насчитывалось полторы тысячи. Мне не случалось сразу видеть столько различных пород. Здесь были и чистокровная донская, и венгерская, и арабская, и ахалтекинская, и другие. Ходили с Малеевым, любовались красивыми лошадьми, а из головы не выходило свидание с арестованными на подземном орудийном заводе.
В Юденбурге мы пробыли три дня. Кажется, на второй день прилетел самолет. На нем арестованных отправили в Москву. И все…»
Доценко поднялся со стула. Долго смотрел на люстру, точно хотел еще что-то припомнить. Его и меня отвлек голос диктора.
В соседней комнате включили телевизор. Шла передача в честь 50-летия Октября.
V.
Степичев М.
РАСПЛАТА: ОПЕРАЦИЯ «КОНЕЦ АТАМАНА ШКУРО»*
Шел май 1945 года. Гитлер уже покончил с собой, рейх доживал последние дни, а предатели Родины, отпетые авантюристы, главари контрреволюции еще замышляли кровавые операции.
— Я полмира отправлю на тот свет, прежде чем меня поймают! — разъяренно кричал атаман Шкуро. — Мои «дикие дивизии» и «волчьи сотни» пройдут смерчем и проложат нам дорогу.
Не прошло и двух месяцев, как Шкуро и Краснов, их сподвижники были пойманы советскими чекистами. Об их пленении до сих пор ходят разные вымыслы. Сегодня мы рассказываем, как действительно была проведена эта чекистская операция…
Много операций за войну провел чекист Соловьев. Каждый день преподносил нелегкую задачу. Так было под Ленинградом и Сталинградом, в степях Донбасса, на берегу Днепра, у озера Балатон. Операция на венгерской земле особенно памятна. С помощью патриота-венгра чекисты Соловьева разорили здесь «осиное гнездо» — гитлеровскую разведывательно-диверсионную школу.
Уже гремели последние залпы фронтовых орудий, но капитана-чекиста ждали впереди новые трудные испытания. От народного гнева и возмездия, как стало известно, готовились скрыться изменники Родины, ставшие жестокими фашистскими палачами…
Армия, в которой находился капитан-чекист Соловьев, закончила боевые действия в австрийском городе Грац. Победа, весна настраивали на долгожданный отдых, мирные занятия. Но Михаил Соловьев готовился к операции по захвату главарей белогвардейских банд, ставших на службу фашизму, — генерала Краснова, атамана Шкуро, командира «Дикой дивизии» князя Султан-Гирея Клыча, генерала-эсэсовца фон Паннвица…
Генерал Краснов на второй день после победы Октября двинул свои войска на Петроград, против революции. Но его части были разбиты, сам Краснов попал в плен. Крестясь, он дал честное слово, что прекратит борьбу против Советской власти. Его отпустили. Но он нарушил слово и бежал на Дон, где собирал силы контрреволюции и прославился карательными операциями. Потом преданно служил фашистам.
Шкуро… Авантюрист, грабитель, исключительно жестоко расправлявшийся с мирным населением… Кровавый след истязаний и зверств Шкуро оставил по всему югу страны. Не зря в народе его звали атаманом Шкура.
Недалеко от Граца находились репатриационные лагеря с пересыльным пунктом. Они гудели, как ульи. Здесь собрались сотни тысяч перемещенных лиц, военнопленных, остатки казачьих сотен. По утрам среди базарного многолюдья нередко ходил невысокий, плотный мужчина в коричневой гимнастерке. Это был Соловьев. Он заводил разговоры с бывшими узниками концлагерей, казаками.
— А сами-то вы откуда? — любопытствуя, как-то спросил бывший кубанский казак, поседевший на чужбине.
— Ищу вот побратимов.
— Тут разве найдешь. Вчера говорили, Краснов появлялся, а сегодня его уже видели со Шкуро за сто верст отсюда… Боятся они ЧК, вот и рыщут туда-сюда.
Вечерами собирались чекисты, делились наблюдениями, обобщали факты, а утром капитан обо всем докладывал начальнику отдела «Смерш» армии полковнику Федору Ивановичу Окорочкову.
— Хотим тебе, — хитровато прищурясь, заметил полковник, — дать другую, побольше должность — включить в состав репатриационной миссии…
— Значит, дипломатом?
— Не только. Но и дипломатию в ход надо пускать, когда стихли бои… Мы тебя сделаем заместителем руководителя миссии полковника Шорохова.
Вскоре начались переговоры о передаче советским представителям бывших военнопленных, казаков из охранного корпуса. Части его использовались в свое время в боях против наших войск, партизанских борцов в Белоруссии, на Балканах, в Италии.
Советские представители настойчиво ставили вопрос о разоружении военных отрядов. «О, это опасно, — возражали англичане. — Они напиваются и стреляют». Во время переговоров зашла речь о генерале Краснове, атамане Шкуро и других военных преступниках. Все наши попытки выяснить их местонахождение не дали результатов. Английский представитель заявил: «Если мы их найдем, то, конечно, передадим советским военным властям, как и было условлено».
На очередной встрече возле нашей миссии появился новый английский переводчик. Разговорились. Оказался выходцем из Полтавы — Антоненко. Но его здесь звали Галушка. Через него попытались советские представители кое-что узнать:
— Хозяева ваши разговоры ведут, а на деле скрывают целые формирования. Вы прячете белых генералов Краснова и Шкуро, а заявляете, что хотите быть нашими союзниками и друзьями. Не ладится что-то…
— Да они на днях были в Глейздорфском лагере…
— И тут же осекся, почувствовал, что сказал лишнее.
— Соловьев на этот раз поехал в конце колонны, задумав побывать в лагере, о котором случайно проговорился Антоненко. Поездка была крайне опасной: везде вооруженные казаки. Вот и перевал. Глянул капитан на водителя старшину Деева. Тот бросил взгляд:
— Пора? Есть исправить двигатель!
Остановился и стал копаться в моторе. Сразу машину окружила полиция на броневиках и мотоциклах: что случилось? Соловьев, не выходя из автомобиля, спокойно сказал:
— Небольшая поломка. Можете ехать вперед.
И англичане уехали, чекисты остались одни. Вскоре они подъехали к большому селу. У колодца стояли женщина и солдат, Соловьев подошел, чтобы напиться воды, глянул, а у солдата из-под английской куртки выглядывает тельняшка. Парень подбежал к машине.
— Вы что, заблудились?
— Нет, специально приехали.
— Братцы, да вас же вмиг расстреляют…
— А вы кто?
— Попал в плен, хочу к своим. Капитан взял моряка за руку:
— Скажи по-братски, где Краснов, Шкуро…
— Были, да, по слухам, уехали.
— Куда? Кто знает?
— Лена — сожительница Шкуро. Она в лагере. Хотите, будет в машине у вас, но, чур, меня возьмите с собой.
Моряк ушел за ворота, а Соловьев со спутниками сидели, как на раскаленных углях. Знали: один неверный шаг — и все погибли. Проверили пистолеты, положили в карманы гранаты. По-прежнему не сводили глаз с проходной. А вдруг вырвутся оттуда головорезы с автоматами?
Наконец появились моряк и девушка. Весело разговаривая, они шли к машине. Увидев незнакомых людей, девушка испуганно остановилась. Парень открыл дверцу и втолкнул ее в машину. Соловьев повернулся к ней с пистолетом в руке. Она спокойно сказала: «Этим меня не испугаете. Подниму крик, и вас всех уничтожат».
— Хотите жить — вам надо молчать, — проговорил Соловьев.
И машина стремительно рванулась вперед. Рассказывает Михаил Соловьев:
«Издали мы увидели, что шлагбаум англичан, который мы утром проезжали, закрыт. Отчего это? И рядом стоят бронемашины. Дальше видим, что наш шлагбаум открыт, солдаты сидят на танках.
Как же быть? Остановиться у КПП англичан — значит провалить всю операцию. Решение созрело мгновенно. Приблизившись к контрольному пункту, шофер дал сигнал. Я поднял руку в приветствии, а старшине сказал:
— Идем на таран!
От удара машины створки раскрылись. В это время из палаток выскочило несколько английских солдат с автоматами. Они приготовились к стрельбе, но увидели наших танкистов и успокоились. Мы миновали наш КПП.
В тот день Лена и моряк о многом нам рассказали. Стало известно, что Краснов, Шкуро и другие главари антисоветских воинских формирований подготовили и направили командующему союзными войсками в Италии послание, в котором просили „взять их под защиту“ и предлагали свои услуги по продолжению „борьбы с коммунизмом“.
Полученные данные позволили членам нашей миссии на заключительной встрече более остро поставить вопрос о передаче Советской армии остатков вражеских войск вместе с белогвардейскими генералами».
…Во время одного из перерывов заседания Соловьев вышел в сад. Сюда же зашел заместитель руководителя английской миссии.
— Хочется побыстрее на Родину, — сказал Соловьев, — но вот ваши коллеги «тянут резину».
— Мне тоже непонятно, — согласился подполковник. И, помолчав минуту, вдруг приглушенным голосом спросил: — А ценностей у атаманов много?
— Еще бы! Всю жизнь грабят, — сообщил Соловьев и увидел, что его сообщение крайне заинтересовало подполковника. — Мое мнение такое: вместе с репатриированными передайте нам и этих атаманов. Кому они теперь нужны? Отправим их к нам, а драгоценности можете оставить себе…
— Только как мы доставим вам генералов? — и тут же собеседнику Соловьева пришла мысль, которую капитан одобрил. Эти генералы обратились в штаб Александера по поводу своей дальнейшей судьбы… — Ну, конечно, мы предоставим им возможность на наших крытых автомашинах прокатиться в штаб командующего…
По докладу Соловьева чекисты разработали план завершающего этапа «операции». Через день началась массовая репатриация. Местом передачи был избран Юденбург. Его окружили подразделениями пограничников.
Генералов разыскали англичане у итальянской границы и пригласили следовать на совещание в штаб Александера в связи с их посланием. Под вечер появилась первая машина, крытая черным брезентом. Остановршась на мосту. Борта открыли, и с помощью английских солдат из машины вышел генерал Краснов, а из второй — атаман Шкуро. Следом подошли другие машины. Всех головорезов быстро разоружили и поместили в здание старого завода. Потом под усиленной охраной увезли на восток.