— Мне тоже так кажется, — говорит Оля. — Только сны я вижу красивые, будто попала я в сказку, а вокруг лесные гномы толпятся... крохотные такие бородатые старички...
— Тоже мне, нашла чем любоваться! Лучше уж приснился бы тебе прекрасный принц...
— Нет, Маринка, принцев я не видела ни наяву, ни во сне. А вот луга снятся часто, но почему-то не зеленые, а разноцветные... А в небе ласточки летают, и я — вместе с ними. Только не на самолете, а прямо так — без крыльев.
— И зенитки не стреляют?
— Да полно тебе издеваться! Я же всерьез! И знаешь, музыка — грустная и торжественная...
Наш разговор прервала дежурная по штабу. Меня вызывали к командиру полка.
Евдокия Давыдовна изучающе посмотрела на меня. Я стояла по стойке «смирно» и внимательно слушала задание. [70] Нужно было срочно отвезти офицера связи в расположение наземных войск вблизи линии фронта. Рядом с Бершанской я увидела запыленного усталого человека. Самолет, на котором он летел, был атакован фашистским истребителем, летчик получил смертельное ранение, но успел посадить машину. Офицер связи чудом спасся.
Незадолго до наступления темноты мы вылетели и на бреющем направились к линии фронта. Мой пассажир сидел на месте штурмана. Не успели пролететь и нескольких километров, как на нас обрушился истребитель. К счастью, он промахнулся на первом заходе. Я, не раздумывая, посадила «ласточку» прямо на проселочную дорогу и крикнула офицеру, чтобы он отбежал подальше, а сама залегла с другой стороны самолета, К счастью, появились наши истребители, возвращавшиеся с задания. Заметив их, фашист тут же отказался от попыток уничтожить мой беззащитный У-2. Продолжив полет, я точно выполнила задание.
* * *
У меня чудом сохранился номер армейской газеты от 23 июля 1942 года. Пробежала заголовки — и вдруг вижу: знакомая подпись — И. Ракобольская. И, словно эхо давних дней, ожили в газетных строках те дни и ночи в Ольгинской, наши ночные полеты на бомбежку гитлеровцев, рвавшихся к Ростову-на-Дону.
Вот что писалось в той заметке:
В маленьком саду на траве собрался личный состав. Командир полка Е. Бершанская ставит боевую задачу экипажам, коротко и ясно формулирует ее:
«Наша задача — уничтожить скопления войск противника и переправу в пункте Р.». Далее идут указания о высоте полета, калибре бомб, заходе на цель и отходе от нее, о сигналах и т. д.
Открыв карты, летный состав еще раз проверяет правильность проложенных маршрутов, указанные характерные ориентиры.
Все ясно.
— По самолетам! — командует капитан.
...Точно в установленное время, через каждые три минуты, стартуют ночные бомбардировщики.
Около переправы по обоим берегам водного рубежа и в прибрежном населенном пункте скопились вражеские машины, [71] танки, повозки, войска. Быстро отыскивается цель. Одну за другой кладут фугасные и зажигательные бомбы первые три экипажа.
Возвратившись с боевого задания, старшина Надежда Попова докладывает:
— На месте разрывов САБ вспыхнул длительный пожар. Сильные взрывы в месте скопления автомашин наблюдал экипаж младшего лейтенанта Марии Смирновой.
Над целью беспрерывно «работают» наши бомбардировщики. Они сыплют свой смертоносный груз на вражеское гнездо.
Сержант Екатерина Пискарева, старшины Раиса Аронова и Надежда Попова, вернувшись со второго вылета, докладывали о хороших результатах бомбометания. После взрыва их бомб в воздух поднялись облака густого черного дыма: горели бензосклады.
До самого утра непрерывно рокотали моторы ночных бомбардировщиков. Шла напряженная боевая работа.
В эту ночь подавляющее большинство экипажей совершили по три боевых вылета.
Из Ольгинской мы вскоре перелетели на Ставрополье, в Петровское.
Враг был пока сильнее нас, и мы отходили. Отходили, веря, что придет время, когда советские войска будут гнать фашистов на запад, до самого Берлина.
В Ставрополье уже чувствовалась близость Кавказа и даже просматривались сквозь дымку тумана контуры могучих снежных вершин. Суровый и неприступный Кавказский хребет казался нам той самой преградой, у которой остановят и разобьют врага. А пока что фашисты ожесточенно бомбили Пятигорск, Минеральные Воды. Там, где раньше спокойно прохаживались отдыхающие, теперь свистели осколки, содрогались от взрывов стены лечебниц и санаториев.
На станции Эльхотово, куда перебазировался наш полк, в первый день скопилось много самолетов различных типов. Отсюда мы летали бомбить фашистские войска ночью, а днем отправлялись на разведку линии фронта.
Командир эскадрильи Сима Амосова поручила нам с Олей Клюевой под вечер, когда еще было светло, разведать линию фронта и движение немецких войск в районе [72] Минеральные Воды, Пятигорск, Георгиевск. Задание было трудным и опасным, но не новым для нас. Обсудив его с Олей во всех подробностях, мы направились к самолету...
Недалеко от наших машин находились самолеты мужского полка. К нам подошел голубоглазый лейтенант небольшого роста, с вьющимися белокурыми волосами. Он видел, что мы вот-вот вылетим, поинтересовался заданием, искренне удивился, как можно на таком беззащитном самолете идти на опасное дело. Я в то время была сержантом. Лейтенант по очереди посмотрел на меня и Ольгу, а потом сказал:
— Да ведь вас убьют, сержант!
В ответ я пожала плечами: знаю, мол, на фронте все может быть. И стала готовиться к взлёту. Запустила мотор, опробовала его во всех режимах, вырулила на старт. Лейтенант поднял руку и помахал нам...
Когда, выполнив задание, мы благополучно вернулись в Эльхотово, на землю уже опустилась южная августовская ночь. Первым, кого я увидела, зарулив самолет на прежнее место, был тот самый голубоглазый лейтенант. Он, судя по всему, ждал нашего возвращения. Так произошла встреча с человеком, который после войны стал мне близким и родным...
На следующее утро мы перелетели на аэродром в районе Грозного.
В эти тяжелые дни 1942 года во время выполнения специального задания фашистский истребитель обстрелял самолет старшины Надежды Поповой и при последней атаке поджег его. Надя успела приземлиться, выбраться из кабины. Машина сгорела на ее глазах.
Семнадцать дней добиралась летчица до своего полка. Во время этих трудных скитаний она встретила летчика-истребителя Семена Харламова, который, сбив вражеский самолет, тоже был атакован истребителями. После вынужденной посадки раненый Харламов, как и Попова, разыскивал свою часть.
Так на фронтовых дорогах встретились два замечательных летчика. И через всю войну пронесли они свое светлое чувство друг к другу.
Раньше сюда ездили отдыхать. Над станцией, как всегда, занимаясь алой зарей на снежных вершинах гор, поднималось [73] солнце. Только теперь туристы не отправлялись затемно к Сунженскому и Терскому перевалам.
В горных ущельях гремело эхо автоматных очередей. На скалы падали бомбы. Тревожно полыхали в предгорьях кровавые закаты.
Некогда мирные города и местечки — Моздок, Ищерская, Прохладная, Дигора, Ардон, Эльхотово — значились в сводках как линия обороны.
Начиная летнее наступление 1942 года на юге, гитлеровцы рассчитывали коротким ударом захватить Северный Кавказ, овладеть югом страны и, прибрав к рукам нефть, оставить нашу армию без горючего. Не считаясь с потерями, бросали они свои ударные дивизии на этот участок фронта. На юге завязался тугой узел событий...
Разъяренные полчища бронированных зверей рвутся к жизненным центрам нашей страны, топчут цветущие поля советского Дона, — писала наша фронтовая газета «Боевые соколы». — Серьезная опасность нависла над нашей любимой Родиной, над советским Югом. Предотвратить эту опасность, сорвать замыслы врага, остановить, измотать, а затем разбить немецко-фашистских оккупантов — таков священный долг советских воинов.
Наши бойцы, командиры и политработники героически и мужественно защищают каждую пядь родной советской земли.
Но чтобы остановить и разбить оккупантов, мы должны напрячь все свои силы, умножить наши удары...
Интересы обороны любимой Родины требуют от нас предельного боевого напряжения, максимального увеличения самолето-вылетов, высокого качества бомбометания, разведки.
Летчики, штурманы, техники, механики! Родина ждет от вас новых подвигов/ Сильнее бейте немецко-фашистских грабителей/ Пусть придонецкие степи станут могилой взбесившегося фашистского зверя.
...На сей раз мы расположились в очень живописной станице Ассиновской. Самолеты рассредоточили между фруктовыми деревьями. Для взлета служила небольшая площадка, окруженная с трех сторон глубокими канавами. Чтобы можно было выкатить машины на взлетную площадку, через канавы пришлось перекинуть мостки.
После степей Ставрополья нас, признаться, пугали высокие горы. Все здесь казалось необычным. Мы не представляли, [74] как будем летать в горах, где нет привычных ориентиров, где и площадки-то под аэродром были похожи на «пятачки», окруженные препятствиями.
Не удивительно, что, готовясь к боям в новых условиях, мы занимались с особым упорством. В Ассиновской полк базировался до января 1943 года. Здесь наши девушки подружились с местными жителями, в шутку говорили о себе, что пустили глубокие корни. Хотя разместились все в общежитии, у каждой из нас была «своя» хозяйка. К ней мы ходили погладить, постирать, а иногда просто так, поговорить, помочь по дому. Хозяйки, в большинстве своем пожилые замужние женщины, относились к нам очень тепло, с нетерпением ждали из полетов, волновались и переживали за нас, как за родных. Они не переставали удивляться, как это мы, такие молоденькие, совсем девчонки, воюем наравне с мужчинами.
Занимаясь однажды каким-то делом, я почувствовала, сто хозяйка изучающе смотрит на меня.
— И не страшно тебе летать к фашистам? — неожиданно спросила женщина.
— Конечно, страшно, — честно сказала я. — Только ведь ко всему привыкаешь.
— Я вчера мужу письмо отправила. Там о вас говорю. Пусть прочитает, может, ему и полегчает, когда узнает, какие у нас отважные девчата.
* * *
Лето было на исходе. Облака все чаще заволакивали небо, а при них труднее стало ориентироваться в воздухе. И до сих пор нам было нелегко — ведь никому не приходилось летать в горах, — теперь же наша работа еще усложнилась. Особенно досаждали изменчивые воздушные течения и сильные туманы.
Погода менялась так быстро, что не было никакой возможности уследить за этими переменами, и получалось иной раз, что обратный путь домой оказывался сложнее, чем бомбежка вражеских объектов. Бывало, вылетаешь — ночь ясная, ориентироваться легко, а на обратном пути попадаешь в такой туман, что летишь, как в молоке, и приземляешься при свете ракет. А при нашей маленькой площадке это совсем плохо, чуть промазал — либо угодишь в арык, либо скапотируешь. [75]
Работали мы в то время и с подскока, так называлась взлетная площадка, находившаяся на некотором удалении от аэродрома — ближе к фронту. С наступлением темноты мы перегоняли туда свои машины, а с рассветом, после боевой ночи, улетали обратно, в Ассиновскую.
Фашисты стянули в район Моздока столько зенитной артиллерии, что каждый экипаж неминуемо попадал под обстрел. Враг уже начал приспосабливаться к нашей тактике. Нам требовалось срочно применить какие-то новые формы и методы борьбы.
До сих пор мы действовали в одиночку. С одиночными самолетами гитлеровцам было легче бороться. Поэтому решено было применить новый прием — полет парами. Суть этого приема сводилась к следующему. Первый экипаж на полном газу проносился над целью, вызывая весь огонь на себя и отвлекая противника, а второй, следовавший с интервалом в полторы-две минуты, планировал на заданную цель с приглушенным мотором и в этот момент сбрасывал бомбы. Если враг переключался на ведомого, то тогда, развернувшись, цель атаковал ведущий.
Испробовать этот метод поручили Наде Поповой со штурманом Катей Рябовой и мне с Олей Клюевой. К тому времени мы отлично слетались с Поповой, у нас выработалось полное взаимопонимание в воздухе. А это немаловажное обстоятельство для успеха в любом деле. Перед полетом мы тщательно продумали все варианты подхода к цели и действия обоих экипажей. Объект для бомбежки оказался нелегкий — переправа через Терек у Моздока. Эта переправа имела большое значение для фашистов, поэтому они основательно прикрыли ее средствами ПВО. Прорваться к переправе было весьма трудно не только днем, но и ночью.
По плану наш экипаж летел первым и вызывал на себя огонь противника. Начинать бомбежку поручили Поповой. Интервал по времени между машинами нужно было выдержать очень строго.
Сверив часы, мы разошлись по самолетам. Выпускать нас в воздух пришла сама Бершанская. Мы сразу поняли: вместе с нами волнуется и командование. Да это было и понятно: справятся наши экипажи с заданием, — значит, выдержит испытание новый тактический прием. Во всяком случае, первая неудача могла подорвать у летчиц [76] и штурманов веру в него. Значит, полет должен был пройти успешно. Иными словами, надо было выложиться, как говорят спортсмены.
Вот и знакомые ориентиры. Слабо мерцает тусклым серебром лента реки. Линию фронта пересекли на высоте 1200 метров. По времени мы должны быть над целью. Пора! Даю ручку от себя, прибавляю газ, и мы устремляемся на скрытую во тьме цель. Вражеская оборона подозрительно молчит. Скорей бы уж начинали, что ли! Конечно, мало приятного, когда лучи прожекторов слепят глаза, а зенитки бьют по тебе со всех сторон. Но еще хуже неизвестность, когда не знаешь, где враг и что он задумал.
Ко всему можно привыкнуть: к ожесточенному орудийному огню, свисту осколков, к рваным дырам в плоскостях, к сумасшедшей пляске мрака и света, к ночным посадкам, когда земля угадывается каким-то особым, шестым чувством. Привыкаешь ко всему, что таит в себе явную опасность: сама опасность не так страшна, если ты не раз шел навстречу, преодолевая ее. И в то же время человек не может побороть в себе давящее чувство ожидания опасности. Сколько я ни летала и в какие переплеты ни попадала, для меня всегда было страшнее предчувствие опасности, чем сама опасность.
Внезапно на наш тихоход обрушился шквал огня. В небе началась свистопляска прожекторных лучей. Я повела машину змейкой, уклоняясь то влево, то вправо. Нельзя было позволить врагу надолго поймать У-2 в перекрестие лучей и в то же время, как это ни рискованно, требовалось подольше «поводить» прожектористов. Ведь главная моя задача заключалась тогда в том, чтобы обеспечить подход к цели самолета Поповой.
Снаряды ложились все плотнее. Осколки рвали плоскости, и было просто непонятно, как это они не задели пока нас самих, не попали в двигатель. Но вот сзади под нами появились вспышки взрывов. Наш самолет тотчас окутала мгла, обстрел прекратился.
— Попова и Рябова сработали! — кричит Ольга. — Теперь пора нам. Жми быстрей!
И я «жму». Набираю высоту и планирую на цель с тыла. Бомбы ложатся точно. Вновь бьют зенитки, лезвия лучей вспарывают темное небо. Но уже поздно. Задание выполнено, мы берем курс на свой аэродром. [77]
В ту же ночь вылетели на бомбежку парами еще несколько экипажей. Новый прием полностью себя оправдал.
* * *
Любые наши действия, особенно действия парами, обязательно предполагали надежное боевое содружество между экипажами, взаимную выручку. И в самом деле у нас существовала крепкая спайка. Не было случая, чтобы кто-то из летчиц бросил подругу в опасности. Девиз «сам погибай, а товарища выручай» стал для нас непреложным законом. Это порой помогало экипажам благополучно выходить из самых сложных ситуаций.
Многие из нас стали уже закаленными солдатами. В длинные осенние ночи иногда приходилось делать по восемь — десять вылетов. Летчицы буквально не вылезали из кабин, особенно когда нам давали «ночи максимум» — с максимальным количеством боевых вылетов на каждый экипаж. Штурманы докладывали о выполнении задания здесь же, у самолетов. Техники и вооруженны молниеносно заправляли машины и подвешивали бомбы.
В одну из таких ночей нам предстояло бомбить Моздок. Самолет заместителя командира эскадрильи Ольги Санфировой со штурманом Руфой Гашевой был почти у цели схвачен лучами прожекторов и попал под сильный перекрестный зенитный огонь. Как ни маневрировала летчица, ей не удавалось вырваться из освещенного прожекторами пространства. Положение «ласточки» казалось безнадежным. Вот-вот один из снарядов должен был угодить в нее. Санфирова пошла на резкое снижение. В это время на подходе к той же цели оказалась командир звена Нина Распопова со штурманом Ларисой Радчиковой. Увидев, что Санфирова и Гашева в опасности, подруги бросились на помощь. Распопова решила отвлечь огонь врага на себя. Снизившись до предела, она направила свой У-2 на немецкие прожекторные установки. На земле произошел сильный взрыв. Воспользовавшись замешательством врага, Ольга Санфирова вывела свою машину из зоны огня. Прожектористы переключились на самолет Распоповой. Обстрел усилился. Уходя из-под огня, Санфирова и Гашева с высоты 700 метров начали бомбить зенитные батареи фашистов. Одна из батарей замолчала...
Пока шла эта неравная стычка двух почти безоружных самолетов с зенитчиками, появились и другие наши экипажи. Все спешили на помощь товарищам. Таня Макарова [78] со штурманом Верой Белик, видя, что самолет Распоповой находится под сильным обстрелом, намертво схваченный лучами прожекторов, попытались подавить огонь зенитных батарей бомбами. Но вдруг У-2 Распоповой начал резко снижаться и планировать в сторону своей территории. Понять, что произошло, было невозможно: то ли гитлеровцам удалось подбить машину, то ли были ранены девушки. Вновь подходившие экипажи один за другим продолжали бить по зенитным точкам, по прожекторам, по скоплению живой силы и техники противника. Отбомбившись, наши девушки вернулись на аэродром. Нина Распопова с Ларисой Радчиковой на свою базу не прилетели. Неужели за жизнь подруг им пришлось заплатить своей жизнью? Наши опасения были напрасны. Вскоре из штаба дивизии сообщили, что летчицы нашлись. А через некоторое время Нина и Лариса приехал в полк.
Доклад девушек Вершанской был лаконичным. Во время боя их ранило осколками снарядов. Оказалась пробоина в бензобаке. Из-за недостатка питания заглох мотор. Самолет быстро терял высоту. Распопова решила, что ей не дотянуть до своих передовых частей, и направила машину в сторону Терека.
— Зачем? — удивилась Бершанская.
— Хотела утопить ее...
К счастью, произошло почти невероятное: девушек спас воздушный поток. Когда до земли оставалось не более десяти метров, воздушный поток подхватил «ласточку» и перебросил через позицию противника. Приземлилась летчица на нейтральной полосе.
— Вот и все... — закончила свой рассказ Распопова. На другой день мы узнали, что из скромности Нина о многом умолчала. Когда самолет приземлился, фашисты открыли по нему сильный огонь. Подруги отползли в сторону, чтобы переждать обстрел, но уходить совсем они не собирались. Девушки рассчитывали, что рано или поздно к самолету подползут наши пехотинцы и с их помощью удастся оттащить У-2 подальше от врага. Но помощь не приходила, а силы у летчиц все убывали — давала себя знать потеря крови. Когда стало невмоготу, ослабевшие девушки поползли к своим. У передовой наших летчиц подобрали пехотинцы. Их хотели тут же отправить в госпиталь, однако подруги наотрез отказались и потребовали, чтобы их доставили в полк. [79]
...В августе меня назначили командиром звена, а Клюеву — штурманом звена. В мое звено вошли экипажи Нади Тропаревской и Нины Худяковой со штурманами Лидой Свистуновой и Катей Тимченко. Вначале я испытывала большую неловкость в связи с новым назначением. Худякова и Тропаревская были и старше и опытнее меня. Своими сомнениями я поделилась с Бершанской.
— Неплохо, что вы, Чечнева, самокритичны, — сказала Евдокия Давыдовна. — Это качество поможет вам стать хорошим командиром. Однако приказ отдан, и надо его выполнять. Идите принимайте звено.
Евдокия Давыдовна и на этот раз оказалась права. Нина Худякова и Надя Тропаревская не проявили и тени недовольства моим назначением. Они первыми сердечно поздравили меня. Мало того. Пока я осваивалась в новой роли, Худякова и Тропаревская взяли надо мной негласное шефство. Делалось это весьма деликатно, но я кое-что замечала и была очень признательна подругам за помощь.
* * *
В тот период противник не вел широких наступательных операций, но тем не менее бои не затихали. Наш полк взаимодействовал тогда с 11-м стрелковым корпусом, прикрывавшим подступы к Орджоникидзе и Грозному. Мы уже хорошо освоились в горах и за ночь вылетали на бомбежку в августе — сентябре по пять-шесть раз. Приземлившись, летчики не покидали машин и сведения о результатах боевых действий передавали штабным работникам тут же на аэродроме, пока техники осматривали самолеты и заправляли их горючим, а вооруженцы подвешивали бомбы.
Интенсивная работа уже начала сказываться на технике, все чаще стали барахлить моторы, хотя мы старались изо всех сил продлить срок их службы. Почти весь ремонт, в том числе и средний, наши специалисты проводили сами. И все же в сентябре в полевые авиамастерские улетело «на поправку» несколько самолетов. Ира Себрова и Ольга Санфирова первыми из нас очутились в положении всадников без коней. Вслед за ними вылетели в Хачмас, где размещались мастерские, и мы с Катей Титовой. Но недолго длилось наше уныние. Коллектив 44-й полевой авиаремонтной мастерской (ПАМ), руководимый Федором [80] Степановичем Бабуцким, отнесся к заказам женского авиационного полка очень внимательно. Самолеты выходили из ремонта раньше намеченных сроков.
С тех пор, уверовав в мастерство и энтузиазм коллектива ремонтных мастерских, отправляя машины в Хачмас, мы уже не опасались, что надолго останемся без работы: наши самолеты ремонтировали быстро. А в канун 25-й годовщины комсомола коллектив ПАМ собрал и подарил полку новенький У-2. Его вручили одному из лучших экипажей — Тане Макаровой и Вере Белик.
В ходе боев росло мастерство наших летчиц. Теперь летчики из соседних полков, встречаясь с девушками, не величали их больше птичками небесными. Между женским полком Е. Д. Бершанской и мужским полком К. Д. Бочарова, тоже летавшим на У-2, завязалась крепкая фронтовая дружба. Но эта дружба на земле не мешала нам быть яростными соперниками в воздухе. Между нашими полками шло упорное соревнование за первенство в дивизии.
В сентябре мы подводили первые итоги боевых действий. Со 2 июля по 5 августа летчицы полка совершили 711 ночных вылетов, в результате которых возникло 58 пожаров, 16 сильных взрывов, были разрушены две крупные речные переправы, уничтожены прожекторные и зенитные точки. Но данные эти были далеко не полными. Уточнять их, как правило, помогала наземная разведка.
В сентябре 1942 года в ущельях Кавказа не умолкал гул орудий: бросая в бой все новые резервы, гитлеровцы рвались к Грозному и Баку.
Женский авиационный полк базировался в то время в районе Сунженского хребта. Оттуда мы регулярно наносили удары по живой силе и технике врага в районах Моздока, Кизляра, Прохладного.
Каждую ночь наши У-2 улетали за линию фронта бомбить технику и живую силу противника. Но иногда приходилось возвращаться домой с неизрасходованным бомбовым грузом. Случалось это, когда цель была закрыта туманом или низкой облачностью. В такой ситуации нам категорически предписывалось возвращаться на свой аэродром. И все же...
Я была свидетелем, как строго отчитывала командир полка Е. Д. Бершанская комиссара эскадрильи Ирину [81] Дрягину за то, что та пыталась пробиться через Терский хребет к цели, когда на седловине хребта лежала густая еблачность во много слоев. Затея эта была особенно опасной потому, что дело происходило в декабре, самолет мог мгновенно обледенеть и стать неуправляемым.
Кстати сказать, в подобные ситуации Ира попадала не раз, но все кончалось благополучно, даже посадки на чужом аэродроме...
* * *
Мы стали солдатами, солдатами яростными и мужественными. О многих даже в газетной хронике писалось с почтительным уважением:
В леске южнее пункта В. накапливались мотомехвойска противника. Одновременно на станции Н. нашей разведкой было замечено несколько эшелонов с войсками и грузами. Вблизи этой станции, по дорогам и через переправу, двигались резервы врага.
Командование поставило перед летным составом подразделения капитана т. Бершанской задачу: уничтожить скопление вражеской техники и живой силы в указанных пунктах.
Целую ночь напряженно работали боевые экипажи. Почти все они совершили по два боевых полета предельного радиуса действия.
Особенно меткой бомбардировке был подвергнут лес — место расположения фашистских танков и мотопехоты. Экипаж летчицы Полины Макагон со штурманом Верой Белик после бомбометания наблюдал огромный взрыв и пожар с характерным для горения танков белым дымом. Большой силы взрывы и пожары возникали от бомбардировок экипажей Татьяны Макаровой, Ольги Санфировой и других.
Одновременно с этим ряд экипажей нанес несколько последовательных ударов по врагу в пунктах Н. и по переправе через К.
Экипажи летчиков Нины Худяковой со штурманом Екатериной Тимченко, Марины Чечневой со штурманом Ольгой Клюевой, отходя от цели, видели, как рвались их фугаски в месте скопища врагов, как пылали пожары большой силы...{5} [82]
И так было каждую ночь. Днем с нашего аэродрома «подскока» стартовали ястребки, беспрерывно штурмовавшие врага. В сумерки на смену им приходили бомбардировщики-ночники. И тогда опять оживал, вспыхивал разноцветными огнями аэродром.
* * *
27 сентября 1942 года нам вручили первые фронтовые награды. Меня наградили орденом Красного Знамени. Моего штурмана Олю Клюеву — орденом Красной Звезды. Многие получили тогда ордена. Но особенно я радовалась за нашего техника Катю Титову. Таким, как она, скромным, незаметным труженикам мы во многом были обязаны своими успехами. Как врачи, они постоянно держали руку на пульсе нашего второго сердца. И это сердце мощностью более сотни лошадиных сил никогда нас не подводило, хотя частенько мы не жалели его. Чем напряженнее становилась борьба, тем больше доставалось его могучим железным мускулам.
В те сентябрьские дни я испытала не только радость, но и большое горе: до нас дошла весть о гибели Валерии Хомяковой. Мы расстались с Лерой в мае 1942 года. Наши военные дороги разошлись: я со своим полком улетела на Южный фронт, а ее назначили заместителем командира эскадрильи женского истребительного полка.
Днем и ночью Валерия вместе с подругами охраняла с воздуха Саратов. За образцовое выполнение боевых заданий командование не раз объявляло ей благодарность.
Я горжусь, что моя подруга лейтенант Валерия Хомякова была первой женщиной в мире, сбившей в ночном бою самолет противника. Произошло это в ночь на 25 сентября 1942 года, когда группа вражеских бомбардировщиков Ю-88 прорвалась к Саратову. А через несколько дней Валерии не стало. Она погибла, выполняя боевое задание командования.
Так и осталось недописанным письмо к матери, начатое перед вылетом. На полуслове была прервана ее задушевная беседа с Ольгой Шаховой о счастье, о будущем...
Для всех, кто знал и любил Валерию — а не любить ее было просто невозможно, — она навсегда останется не только замечательным летчиком. В ее образе органично слились для меня и моих сверстниц прекрасные человеческие и деловые качества, покоряющая женственность и [83] решительность, преданность долгу, смелость, не знавшая границ. Валерия была человеком большой души и открытого сердца, беззаветным и самоотверженным во всем: в служении авиации, в дружбе, в любви...
Память о Валерии жива. Я имела возможность еще раз убедиться в том, когда не так давно посетила Московский химико-технологический институт, где она училась и где по просьбе студентов и преподавателей я долго рассказывала о ее короткой, но славной жизни.
Валерию помнят товарищи по аэроклубу, с которыми она работала перед войной. Помнят боевые подруги. И я верю — о ней будут знать новые поколения молодежи.
* * *
Наступила осень. Зарядили дожди. Но мы работали без перерывов. Трудные это были полеты. Цель порою была полностью закрыта облачностью или туманом. Мы находили окна и старались во что бы то ни стало выполнить задание. Зато каждый боевой вылет в этих сложных условиях прибавлял нам опыта, помогал вырабатывать тактику борьбы с врагом.
Очень успешно действовал в те дни экипаж в составе Надежды Поповой и Екатерины Рябовой. И не случайно о них неоднократно писала фронтовая газета, не случайно именно их ставили в пример другим летчицам и штурманам.
Надю Попову — красивую голубоглазую девушку, женственную и нежную — любили у нас все. Я с ней подружилась с первых дней пребывания в полку. Мы не раз приходили на выручку друг другу, это сблизило нас еще больше...
В раскрытое настежь окно нашего общежития было видно, как щербатая луна путается в ветвях деревьев, как внизу, под луной, проступают очертания гор, а в ночной синеве неба мерцают веселые звездочки.
В тот день что-то долго не поступала из штаба дивизии боевая задача. В свободные минуты мы, как обычно, мечтали о будущем.
Опершись локтями о подоконник, задумчиво глядела вдаль Женя Руднева. Мы с Надей Поповой пристроились рядышком с ней.