— Что ты боишься рассказать? — спрашивает он.
— Все, что было. Не хочу вновь проходить через это.
Он кивает. Я закрываю глаза и притворяюсь спящей. В комнате нет часов, поэтому я не могу считать минуты до допроса. Может, за временем здесь не уследишь, но я чувствую, как оно давит на меня, как неизбежно приближается час допроса, будто прижимая меня к плиткам пола. Возможно, время не ощущалось бы таким гнетущим, если бы не чувство вины — вины за то, что я знаю правду, она сокрыта так глубоко во мне, что никто не может ее увидеть, даже Тобиас. Возможно, мне не стоит бояться собственного рассказа, ведь честность приносит облегчение.
Видимо, я все-таки задремала и проснулась от звука открывающейся двери. Входят несколько Бесстрашных, и мы встаем на ноги, когда один из них произносит мое имя. Кристина проталкивается мимо других Бесстрашных и обнимает меня. Ее пальцы впиваются в рану на моем плече, и я вскрикиваю.
— Рана на плече, — говорю я. — Ой.
— О, боже! — она отпускает меня. — Прости, Трис.
Она не похожа на Кристину из моих воспоминаний, ее волосы стали короче, как у мальчишки, и кожа стала сероватого оттенка, вместо теплого коричневого. Она улыбается мне, но в ее глазах читается усталость. Я пробую улыбнуться в ответ, но волнение мешает. Кристина будет присутствовать на моем допросе. Она услышит, что я сделала с Уиллом. Она никогда меня не простит.
В том случае, если у меня не получится побороть сыворотку, чтобы скрыть правду. Это действительно то, чего я хочу? Вечно мучиться?
— Ты в порядке? Я услышала, что ты здесь и пришла проводить тебя, — говорит она, когда мы покидаем комнату с белым полом. — Я знаю, что ты не делала этого. Ты не предатель.
— Я нормально, — отвечаю я, — И спасибо тебе. Как ты?
— О, я … — она умолкает и прикусывает губу. — Кто-нибудь сказал тебе… Я имею ввиду, может, сейчас не подходящее время, но…
— Что? Что случилось?
— Ммм… Уилл погиб в нападении, — отвечает она и бросает на меня взволнованный взгляд, словно ожидая чего-то. Но чего?
О, я же не должна знать, что Уилл мертв. Я могла бы постараться притвориться, но вряд ли у меня выйдет достаточно убедительно. Лучше признать, что я уже знаю. Но я не знаю, как это можно объяснить, не раскрывая правды. Внезапно, я чувствую себя слабачкой, неужели я и правда продумываю, как получше обмануть подругу?
— Знаю, — говорю я. — Видела его на мониторах, когда была в комнате управления. Мне так жаль, Кристина.
— О, — она кивает. — Что ж, я… рада, что ты уже знала. Я не хотела рассказывать тебе новости в коридоре.
Короткий смешок. Быстрая улыбка. Все мы уже не такие, какими были раньше.
Мы заходим в лифт. Я ощущаю взгляд Тобиаса на себе, он знает, что я не видела Уилла на мониторах, и до сих пор не знал, что Уилл мертв. Я смотрю вперед и делаю вид, что от его взгляда меня не бросает в жар.
— Не волнуйся на счет сыворотки правды, — говорит Кристина. — Это просто. Под ее воздействием вы не будете понимать, что происходит. И только, когда очнетесь после, будете помнить все, что сказали. Я прошла через это, когда была ребенком. Это обычное явление в Искренности.
Другие Бесстрашные в лифте переглядываются. В обычных обстоятельствах ей наверняка бы сделали выговор за то, что она обсуждает свою старую фракцию, но сейчас необычные обстоятельства. Ни в какое другое время нашей обычной жизни ей бы не позволили сопровождать своего друга, подозреваемого в предательстве, на допрос.
— Остальные в порядке? — спрашиваю я. — Юрай, Линн, Марлен?
— Все здесь, — отвечает она. — Кроме брата Юрая, Зика, он с остальными Бесстрашными.
— Что?! — Зик, который обеспечивал мою безопасность на кабеле?
Лифт останавливается на верхнем этаже, и люди выходят друг за другом.
— Знаю, — отвечает она. — Никто не думал, что так будет.
Она хватает меня за руку и тянет к дверям. Мы спускаемся по черному мраморному коридору. Должно быть, тут легко потеряться, все выглядит совершенно одинаковым. Мы спускаемся по очередному коридору и проходим сквозь двойные двери.
Снаружи «Морг Центр» представляет собой приземистый блок с узкой приподнятой центральной частью. Внутри это трехэтажная комната с дырками вместо окон. Я вижу темное беззвездное небо над собой. Здесь мраморные полы белого цвета с символом Искренних в центре. Стены освещены рядами тусклых желтых огней, создающих ощущение, будто комната пылает. Каждый голос здесь отражается эхом.
Большинство Искренних и оставшиеся Бесстрашные уже собрались. Они сидят на многоуровневых скамьях, расположенных по периметру комнаты, но не всем хватает места, поэтому некоторые толпятся вокруг символа Искренних. В центре символа между разновесными весами стоят два стула.
Тобиас берет меня за руку, и наши пальцы переплетаются. Бесстрашные охранники ведут нас в центр комнаты, навстречу раздаются шепот и насмешки. Я замечаю Джека Кана в первом ряду многоуровневой скамейки.
Пожилой темнокожий мужчина выходит вперед, держа в руках черную коробку:
— Меня зовут Найлс, — говорит он. — Я буду вашим собеседником. Вы, — он указывает на Тобиаса. — Сделайте шаг вперед, пойдете первым.
Тобиас сжимает мою руку и затем отпускает, оставляя стоять с Кристиной на краю символа Искренних.
Найлс открывает черную коробку. Там лежат две иглы: одна для Тобиаса, вторая для меня. Так же он вытаскивает из кармана антисептик и передает Тобиасу. В Бесстрашии о таких вещах не сильно беспокоятся.
— Инъекция будет сделана в шею, — сообщает Найлс.
Слышу, как Тобиас распыляет себе на шею антисептик.
Найлс делает шаг вперед и погружает иглу в шею Тобиаса, вводя ему в вену голобоватую жидкость. В последний раз я видела иглу в шее Тобиаса, когда Джанин ввела его в новое моделирование, которое, как она считала, эффективно даже для Дивергентов. Тогда я думала, что потеряла его навсегда.
Воспоминание заставляет меня содрогнуться.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Перевод: Надя Подвигина, Катерина Мячина, Воробьева Галина, Екатерина Забродина, Вика Фролова, Андрей Кочешков, Суглобова Валентина, Маренич Екатерина, Мартин Анна
Редактура: Валентина Суглобова, Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль
— Я задам тебе ряд простых вопросов, пока сыворотка еще полностью не подействовала, поскольку требуется полный эффект, — говорит Найлс. — Так, как тебя зовут?
Тобиас сидит, сутулясь, с опущенной головой, такой же тяжелой для него, как и собственное тело. Он хмурится и корчится в кресле, и, сквозь стиснутые зубы, отвечает:
— Четвертый.
Может быть, невозможно лгать, находясь под сывороткой правды, но согласитесь: его зовут Четвертый, пусть это и не имя, данное ему при рождении.
— Это прозвище, — говорит Найлс. — Как твое настоящее имя?
— Тобиас, — отвечает он.
Кристина толкает меня:
— Ты знала это?
Я киваю.
— Как зовут твоих родителей?
Тобиас открывает рот для того, чтобы ответить, но затем сжимает челюсть, чтобы слова не вырвались наружу.
— Разве это важно? — спрашивает Тобиас.
Окружающие меня Искренние бормочут что-то друг другу, некоторые из них хмурятся. Я поднимаю бровь и смотрю на Кристину.
— Очень трудно не сразу отвечать на вопросы, пока действует сыворотка правды, — говорит она. — Это значит, что у него действительно сильная воля. И есть, что скрывать.
— Быть может, раньше это и не было важным, Тобиас, — говорит Найлс. — Но теперь, когда ты сопротивляешься, тебе придется ответить на вопрос. Имена родителей, пожалуйста.
Тобиас закрывает глаза.
— Эвелин и Маркус Итаны.
Фамилии — просто дополнительные средства идентификации, полезны только для предотвращения путаницы в официальных документах. Когда мы вступаем в брак, один из супругов должен взять другую фамилию, или оба должны принять новую. Тем не менее, имея возможность менять имена от семьи к фракции, мы редко вспоминаем о фамилиях.
Но каждый знает фамилию Итан. Это легко понять хотя бы по тому, какой возникает шум сразу, как Тобиас ее произносит. В Искренности все знают Маркуса, как наиболее влиятельного правительственного чиновника, и некоторые из них, должно быть, читали статью Джанин о его жестокости с сыном. И это была единственная правдивая вещь. Теперь все знают, что Тобиас и есть тот самый сын.
Тобиас Итан — мощное имя.
Найлс ждет тишины, затем продолжает.
— Итак, ты сменил фракцию, не так ли?
— Да.
— Ты перешел из Отречения в Бесстрашие?
— Да, — огрызается Тобиас. — Разве это не очевидно?
Я кусаю губы. Он должен успокоиться, он тратит слишком много энергии. Чем более неохотно он отвечает на вопрос, тем более желанно для Найлса услышать ответ.
— Одна из целей этого допроса состоит в том, чтобы определить ваши привязанности, — говорит Найлс. — Поэтому я должен спросить: почему ты перешел?
Тобиас смотрит на Найлса и держит рот на замке. Секунды проходят в полной тишине. Кажется, что, чем больше он пытается сопротивляться сыворотке, тем это труднее: к его щекам приливает кровь, дыхание ускоряется и становится тяжелее. От этого зрелища сердце сжимается у меня в груди. Подробности его детства должны оставаться с ним, если это то, чего он хочет. Искренние жестоки, принуждая, забирая его свободу.
— Это ужасно, — говорю я, обращаясь к Кристине. — Неправильно.
— Почему же? — удивляется она. — Это простой вопрос.
Я мотаю головой.
— Ты не понимаешь.
Кристина слегка улыбается мне.
— Ты, действительно, заботишься о нем.
Я слишком занята, наблюдая за тем, как Тобиас отвечает.
Найлс продолжает.
— Я должен спросить снова. Это важно, необходимо понять степень твоей верности выбранной фракции. Итак, почему ты перешел в Бесстрашие, Тобиас?
— Чтобы защититься, — говорит Тобиас. — Я перешел, чтобы защититься.
— Защититься от чего?
— От отца.
Все разговоры в комнате прекращаются; наступившая тишина страшнее недавнего бормотания. Я жду, что Найлс продолжит копать, но он не делает этого.
— Спасибо за вашу честность, — говорит Найлс. Искренние шепотом вторят ему. Вокруг меня раздается "спасибо за вашу честность" на все лады, и мой гнев начинает таять. Шепот будто приветствует Тобиаса, обнимает его и принимает его самую темную тайну.
Все-таки это не жестокость, скорее желание понять его мотивы. Но я не начинаю меньше бояться собственных действий под сывороткой правды.
— Ты предан своей текущей фракции, Тобиас? — спрашивает Найлс.
— Моя преданность относится ко всем, кто не поддерживает нападение на Отречение, — говорит он.
— Поговорим вот о чем, — предлагает Найлс. — Я думаю, мы должны сосредоточиться на том, что произошло в тот день. Что ты помнишь из того, что делал, являясь объектом моделирования?
— Во-первых, я не был в моделировании, — говорит Тобиас. — Это не работает.
Найлс слегка усмехается.
— Что ты имеешь в виду, говоря, что это не работает?
— Одна из определяющих характеристик Дивергентов в том, что их умы устойчивы к моделированию, — говорит Тобиас. — И я Дивергент. Так что нет, это не сработало.
Бормотание нарастает. Кристина толкает меня локтем.
— Ты тоже? — говорит она мне прямо в ухо, чтобы не нарушать тишину. — Вот почему ты была в сознании?
Я смотрю на нее. Последние несколько месяцев я боялась слова "Дивергент", страшась того, что кто-то может узнать, кто я такая. Но я не хочу и дальше скрываться, поэтому киваю.
Ее глаза расширяются и заполняют глазницы настолько, насколько это вообще возможно. Мне трудно понять их выражение. Шок? Страх? Трепет?
— Ты в курсе, что это значит? — интересуюсь я.
— Я слышала об этом, когда была маленькой, — шепчет она.
Определенно, трепет.
— Что-то вроде легенды, — говорит она. — Люди с особыми способностями. Вроде Тобиаса.
— Что ж, это не легенда, и в этом нет ничего страшного, — говорю я. — Когда мы осознавали, что происходит, это было очень похоже на пейзаж страха, на который мы можем оказывать влияние. Для меня так проходит любое моделирование.
— Но, Трис, — говорит она, касаясь моего плеча. — Это невероятно.
В центре зала Найлс поднимает руки, пытаясь утихомирить толпу, но тех, кто шепчется, слишком много — некоторые реагируют враждебно, некоторые с ужасом, а некоторые с тем же трепетом, что и Кристина. В конце концов, Найлс встает и кричит:
— Если вы сейчас же не успокоитесь, вам придется уйти!
Наконец, все успокаиваются. Найлс садится.
— Сейчас, — говорит он. — Когда ты сказал, что "устойчив к моделированию", что ты имел в виду?
— Обычно, это означает, что мы остаемся в сознании во время моделирования, — говорит Тобиас. Кажется, он переносит сыворотку правды легче, когда они затрагивают факты, а не эмоции. Не похоже, что он полностью подчинен сыворотке правды, хотя его сутулая спина и блуждающие глаза без всякого выражения говорят об обратном. — Но атаки моделирования были разные, с использованием разных видов сыворотки, одна из них работала на передатчиках большой дальности. Очевидно, на Дивергентов передатчики не подействовали вовсе, проснувшись, я все еще оставался в своем уме.
— Ты сказал, что первоначально не был в моделировании? Можешь объяснить, что это значит?
— Меня обнаружили и привели к Джанин, она ввела мне сыворотку, ориентированную на Дивергента. Во время моделирования я осознавал, что происходит, но это в любом случае оказалось бесполезно.
— Видеокадры из штаба Бесстрашных показывают, что ты находился в моделировании, — мрачно замечает Найлс. — Как ты это объяснишь?
— Когда начинается моделирование, твои глаза видят и воспринимают реальный мир, но твой мозг не осмысливает происходящее. Хотя на каком-то уровне твой мозг все еще понимает, что ты видишь и где находишься. Смысл нового моделирования в том, что он фиксирует эмоциональные реакции на внешние стимулы, — говорит Тобиас, закрывая глаза на несколько секунд. — И возвращает их, изменяя значение. Моделирование превратило моих врагов в друзей, а друзей во врагов. Я думал, что уничтожаю моделирование. На самом же деле, я получал инструкции о том, как поддерживать его работоспособность.
Кристина кивает его словам. Я чувствую себя спокойнее, когда вижу, что большинство из толпы делают то же самое. Это благодаря сыворотке правды, понимаю я. Из-за нее показания Тобиаса являются неопровержимыми.
— Мы видели видеозапись и знаем, что произошло с тобой в комнате управления, — говорит Найлс. — Но это лишь больше запутывает. Пожалуйста, расскажи нам о случившемся.
— Кто-то вошел в комнату, и я подумал, что это солдат Бесстрашных, желающий удержать меня от уничтожения моделирования. Я боролся с ней и… — Тобиас хмурится. — …она остановилась, я растерялся. Даже будь я в сознании, смятения было бы не избежать. Почему она сдалась? Почему она просто не убила меня?
Его глаза обыскивают толпу, пока не находят мое лицо. Сердце бьется где-то у меня в горле, щеки заливает румянец.
— Я до сих пор не понимаю, — говорит он мягко. — Откуда она знала, что это сработает.
Его слова отдаются в кончиках пальцев.
— Полагаю, мои противоречивые эмоции запутали моделирование, — говорит он. — А потом я услышал ее голос. Каким-то образом, это помогло побороть действие сыворотки.
Мои глаза жжет. Я стараюсь не думать о том моменте, когда решила, что он для меня потерян, когда поняла, что я умру, и единственное, чего мне хотелось — это почувствовать его сердцебиение. Теперь я стараюсь об этом не думать, едва сдерживая слезы.
— Наконец, я узнал ее, — говорит он. — Мы вернулись в комнату управления и остановили моделирование.
— Как зовут этого человека?
— Трис, — отвечает он. — Я имею в виду Беатрис Приор.
— Ты был с ней знаком до этого?
— Да.
— Как хорошо ты ее знал?
— Я был ее инструктором, — говорит он. — Теперь мы вместе.
— И заключительный вопрос, — говорит Найлс. — В Искренности, прежде чем человек принимается в общество, он должен полностью раскрыть себя. В связи со страшными обстоятельствами мы вынуждены требовать от тебя того же. Итак, Тобиас Итан, каковы твои самые глубокие сожаления?
Я осматриваю его: от потрепанных кроссовок до длинных пальцев и прямых бровей.
— Я сожалею… — Тобиас наклоняет голову и вздыхает. — Я сожалею о своем выборе.
— Каком выборе?
— Бесстрашие, — отвечает он. — Я был рожден для Отречения. Я хотел уйти из Бесстрашия, стать Афракционером. Но, когда я встретил ее… Я почувствовал, что, возможно, смогу сделать что-то большее, чем просто уйти.
Ее.
На мгновение кажется, будто я смотрю на совершенно другого человека, находящегося в теле Тобиаса, того, чья жизнь не так проста, как мне казалось. Он хотел покинуть Бесстрашие, но оставался там из-за меня. Он никогда не говорил мне об этом.
— Выбрав Бесстрашие, чтобы покинуть отца, я поступил, как трус, — говорит он. — О чем очень сожалею. Это значит, что я недостоин своей фракции, о чем буду жалеть до конца своих дней.
Я жду, что Бесстрашные начнут возмущенно кричать, зарядят в него стулом или изобьют до полусмерти. Они способны на вещи и покруче, чем это. Но они этого не делают — стоят молча, с каменными лицами, и смотрят на молодого человека, который не превратился в предателя, но никогда по-настоящему не чувствовал себя одним из них.
Мгновение мы все молчим. Я не знаю, кто сказал это первым, шепот возникает словно из ничего. — Спасибо за вашу честность, — шепчут они.
Я не повторяю за ними.
Я — единственное, что его держало во фракции, которую он хотел покинуть. Я того не стою.
Возможно, он имеет право знать.
Найлс стоит в центре комнаты с иглой в руке, свет заставляет ее сиять. Бесстрашные и Искренние ждут, что я сделаю шаг вперед и раскроюсь перед ними.
Меня не покидает мысль, что, возможно, я смогу бороться с сывороткой. Но мне до сих пор не ясно, стоит ли пытаться. Для людей, которых я люблю, было бы лучше, если бы я была честна.
Неуверенно иду к центру комнаты, пока Тобиас покидает его. Когда мы проходим мимо друг друга, он берет меня за руку и сжимает мои пальцы. После чего продолжает идти, и остаемся только я, Найлс и игла. Обрабатываю шею антисептиком, но, когда он поднимает руку со шприцом, я отступаю.
— Я предпочла бы сделать это сама, — говорю я, протягивая руку. Никогда не позволю кому-либо что-либо мне вкалывать, не после того, как Эрик ввел мне сыворотку моделирования сразу после финального теста. Конечно, мне не изменить содержимое шприца одним лишь собственноручно сделанным уколом, но так, по крайней мере, мое уничтожение в моих руках.
— Ты знаешь, как? — говорит он, вскидывая густые брови.
— Да.
Найлс отдает мне шприц. Я нахожу вену на шее, вставляю иглу и нажимаю на поршень. Укол едва ощутим, в моей крови слишком много адреналина.
Кто-то выходит вперед с мусорным ведром, и я выбрасываю в него шприц. Эффект от сыворотки чувствуется почти сразу, мою кровь заполняет свинцовая тяжесть. Я чуть не падаю на пути к стулу — Найлсу приходится взять меня за руку и подвести к нему.
Спустя несколько секунд, мой мозг продолжает молчать. О чем я думаю? Это не имеет значения. Ничто не имеет значения, кроме стула подо мной и человека напротив.
— Как тебя зовут? — спрашивает он.
Когда он задает вопрос, ответ сам слетает с моих губ.
— Беатрис Приор.
— Но ты откликаешься на Трис?
— Да.
— Как зовут твоих родителей, Трис?
— Эндрю и Натали Приор.
— Ты тоже перешла в другую фракцию?
— Да, — говорю я, и новая мысль шепотом отзывается в глубине моего сознания. Тоже? «Тоже» относится к другому, в данном случае, этот другой — Тобиас. Я хмурюсь, пытаясь представить Тобиаса, но мне трудно сформировать в своем сознании его образ. Не настолько трудно, чтобы я не смогла этого сделать, но все же. Я представляю его, а затем вижу в дюйме от себя, сидящим на точно таком же стуле, что и я.
— Ты покинула Отречение и выбрала Бесстрашие?
— Да, — отвечаю я, но на этот раз «да» получается более лаконичным. Причина этого мне не ясна.
— Почему ты перешла?
Вопрос сложнее, но я, тем не менее, знаю ответ. «Я была недостаточно хороша для Отречения» — вертится на кончике языка, но на смену этому приходит другое признание: «Я хотела быть свободной». И тот, и другой вариант правдив. Я хочу назвать оба. Сжимаю подлокотники, пытаясь вспомнить, где я и что делаю. Меня окружают люди, но я не знаю, зачем они здесь.
Напрягаюсь так, словно вот-вот вспомню ответ на вопрос теста, но он ускользает от меня. Тогда я закрываю глаза и пытаюсь представить страницу учебника с правильным ответом. Попытка длится несколько секунд, но ничего не выходит; не получается вспомнить.
— Я была недостаточно хороша для Отречения, — признаюсь я. — И хотела быть свободной. Поэтому выбрала Бесстрашие.
— Почему ты была недостаточно хороша?
— Потому что я была эгоисткой, — отвечаю я.
— Ты была эгоисткой? Не продолжаешь быть ею?
— Конечно, продолжаю. Моя мать говорила, что все эгоистичны, — говорю я. — Но я стала менее эгоистичной в Бесстрашии. Я нашла там людей, ради которых готова сражаться. Даже умереть.
Собственный ответ меня удивляет, но почему? Я поджимаю губы. Потому что это правда. Если я говорю об этом здесь, то сказанное должно быть правдой.
Эта мысль — недостающее звено в логической цепочке. Я здесь для проверки на детекторе лжи. Все, что я говорю, правда. Я чувствую, как по шее скатываются капельки пота.
Проверка на детекторе лжи. Сыворотка правды. Я должна помнить об этом. Будучи честной, слишком легко заблудиться.
— Трис, ты не могла бы рассказать о том, что произошло в день нападения?
— Я проснулась, — говорю я. — Все оказались в моделировании. Я подыгрывала до тех пор, пока не отыскала Тобиаса.
— Что произошло после того, как вас с Тобиасом разделили?
— Джанин пыталась убить меня, но моя мать меня спасла, раньше она была Бесстрашной, поэтому знала, как пользоваться оружием, — мое тело стало еще тяжелее, но холод ушел. Я чувствую, как что-то буквально застряло у меня в груди, что-то похуже, чем печаль, хуже, чем сожаление.
Я знаю, что будет дальше. Моя мать умерла, и я убила Уилла, я застрелила его, прикончила.
— Она погибла, отвлекая Бесстрашных солдат, чтобы я смогла спастись, — продолжаю я.
Некоторые из них преследовали меня и были убиты. Но в этом зале есть Бесстрашные, Бесстрашные вокруг меня, я убила некоторых из Бесстрашных и не должна говорить об этом.
— Я продолжала бежать, — говорю я. — И…— Уилл побежал следом за мной. И я убила его. Нет, нет. Я чувствую пот под волосами.
— …я нашла брата и отца, — мой голос напряжен. — Мы разработали план, как уничтожить моделирование.
Край подлокотника врезается мне в ладонь. Я недоговариваю. Это, несомненно, можно считать обманом.
Я воевала с сывороткой правды, и на краткий миг мне удалось победить.
Я должна чувствовать себя победителем, но вместо этого ощущаю тяжесть от того, что снова вынуждена бороться с собой.
— Проникнув в Бесстрашие, мы с отцом направились в комнату управления. Он отбивался от Бесстрашных солдат и пожертвовал своей жизнью, — говорю я. — Я добралась до комнаты управления, там был Тобиас.
— Тобиас сказал, что ты сражалась с ним, но внезапно перестала. Зачем ты это сделала?
— Я поняла, что одному из нас придется убить другого, — говорю я. — И не хотела его убивать.
— Ты сдалась?
— Нет! — я сжимаю руки и качаю головой. — Нет, не совсем. Я вспомнила, как поступила в пейзаже страха в Бесстрашии… в моделировании женщина потребовала, чтобы я убила свою семью, и я дала ей выстрелить в меня. Тогда это сработало. Я думала… — я ущипнула себя за переносицу. У меня разболелась голова, я теряю контроль, мысли становятся словами. — Я была взбешена, но все, о чем я могла думать — это то, что я что-то чувствую к нему, а у него больше нет сил. Я не могла убить его и решила рискнуть.
Я смаргиваю слезы.
— Так ты никогда не была под действием моделирования?
— Нет.
Я прижимаю руки к глазам, смахивая слезы, чтобы те не скатились на щеки, где каждый сможет их увидеть.
— Нет, — говорю я еще раз. — Нет, я Дивергент.
— Хотелось бы уточнить, — продолжает Найлс. — Ты говоришь, что чуть не погибла от рук Эрудитов… отправилась в Бесстрашие… и уничтожила моделирование?
— Да, — отвечаю я.
— Полагаю, я выражу общее мнение, — говорит он. — Когда скажу, что ты заслуживаешь называться Бесстрашной.
Откуда-то слева раздаются крики, и я вижу пятна кулаков в темном пространстве зала. Моя фракция приветствует меня.
Но они ошибаются, я не храбрая, не храбрая, я застрелила Уилла и не могу признаться в этом, я даже не способна этого признать.
— Беатрис Приор, — говорит Найлс. — Каковы твои глубочайшие сожаления?
О чем я жалею? Я не жалею о том, что выбрала Бесстрашие, или о том, что оставила Отречение. Я даже не жалею о том, что застрелила охранников на пути к комнате управления, потому что пройти через них было жизненно важно.
— Я жалею…
Мои глаза оставляют лицо Найлса, скользят по комнате и останавливаются на Тобиасе. Он не выражает никаких эмоций, губы сжаты в одну линию, взгляд пустой. Его руки, скрещенные на груди, так сильно напряжены, что костяшки пальцев побелели. Рядом с ним стоит Кристина. Грудь сдавливает, я не могу дышать.
Я должна им сказать. Должна сказать.
— Уилл, — говорю я. Звук получается таким, будто у меня перехватило дыхание, будто его имя вырвалось прямо из моего сердца. Назад пути нет.
— Я застрелила Уилла, — признаюсь я. — Когда он находился в моделировании. Я убила его. Он собирался убить меня, но я убила его первой. Своего друга.
Уилл — со складкой между бровями, с зелеными глазами, как сельдерей, и способностью проговорить манифест Бесстрашия по памяти. Я чувствую боль в животе, она настолько сильна, что вызывает стон. Мне больно помнить его. Больно каждой частичкой собственного существа.
И есть что-то еще, что-то хуже, чего я раньше не понимала. Я была готова скорее умереть, чем убить Тобиаса, но, стреляя в Уилла, я не о чем таком не думала. Решение убить Уилла пришло ко мне в доли секунды.
Ощущаю себя голой. До тех пор, пока мои секреты не были раскрыты, я и не подозревала, что они — моя броня; теперь каждый видит меня такой, какая я есть на самом деле.
— Спасибо за вашу честность, — говорят они.
Но Кристина и Тобиас стоят молча.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Перевод: Маренич Екатерина, Катерина Мячина, Валентина Суглобова, Андрей Кочешков, Вика Фролова, Воробьева Галина, Мартин Анна
Редактура: Елена Губаренко, Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль
Я встаю со стула. Головокружение, бывшее еще минуту назад, прошло — сыворотка вышла из крови. Толпа отступает, и я ищу дверь. Убегать не в моих правилах, но на этот раз я слишком хочу сбежать от произошедшего.
Все, за исключением Кристины, начинают выходить из комнаты. Она стоит там, где я оставила ее, руки ее сжаты в кулаки, но того гляди разожмутся. Ее глаза встречаются с моими, но взгляд не фокусируется на мне. Слезы наполняют ее глаза, но она так и не начинает плакать.
— Кристина, — говорю я, но единственные слова, пришедшие в голову — «мне, правда, так жаль» — прозвучали бы, как оскорбление, а не извинение. Извинение уместно, когда вы кого-то ударили локтем или перебили в разговоре. Я же испытываю нечто большее, чем просто сожаление.
— У него был пистолет, — говорю я. — Он собирался меня застрелить. Он был в моделировании.
— Ты убила его, — говорит она. Ее слова звучат весомее, чем обычно, словно увеличились у нее во рту перед тем, как она их произнесла. Несколько секунд Кристина смотрит на меня так, словно не узнает, а затем отворачивается.
Девочка помладше с таким же цветом кожи и ростом берет ее за руку — младшая сестра Кристины. Я видела ее в День посещений, тысячу лет назад. Сыворотка правды заставляет их фигуры расплываться, а, быть может, всему виной слезы, выступившие у меня на глазах.
— Ты в порядке? — спрашивает Юрай, выходя из толпы и касаясь моего плеча. Я не видела его с момента атаки, но не нахожу в себе сил даже на приветствие.
— Да.
— Эй, — он сжимает мое плечо. — Ты сделала то, что должна была, не так ли? Чтобы спасти нас от Эрудитов и рабства. Со временем она поймет. Когда горе утихнет.
У меня нет сил даже на то, чтобы просто кивнуть. Юрай улыбается мне и уходит. Некоторые Бесстрашные задевают меня, бормочут слова, похожие на благодарность, комплименты или одобрение. Другие обходят меня, щурясь и бросая подозрительные взгляды.
Тела в черном сливаются в единое пятно. Я пуста. Все вышло наружу.
Тобиас стоит рядом со мной. Я готовлюсь к его реакции.
— Мне вернули оружие, — говорит он, отдавая мой нож.
Я пихаю его в задний карман, не глядя Тобиасу в глаза.
— Мы можем поговорить об этом завтра, — тихо предлагает он. С Тобиасом тишина опасна.
— Хорошо.
Он скользит рукой по моим плечам. Моя рука находит его бедра, и я притягиваю его к себе.
Я крепко обнимаю его, пока мы вместе идем к лифту.
Он находит для нас две койки где-то в конце коридора. Наши головы лежат в нескольких сантиметрах друг от друга, мы молчим.