Булгаков в юности мечтал о карьере оперного певца, но, объективно оценив собственные природные данные, предпочел "петь на лестнице". Трезвый самоконтроль изменил ему в другом случае. Он стал - волею судеб - оперным либреттистом. Произошло это в страшные годы травли, борьбы за выживание, в период разрыва с МХАТом и появления так и не дописанного романа "Записки покойника". Тема "Булгаков-либреттист" требует специального рассмотрения. О предполагавшемся сотрудничестве писателя с И.О.Дунаевским и о работе над либретто оперы по новелле Ги де Мопассана "Мадмуазель Фи-Фи" написал в монографии о Дунаевском Н.Шафер [13, с. 149-183]. В той же книге целиком опубликовано либретто оперы "Рашель". В сборнике "Музыка России" опубликована переписка М.Булгакова с Б.Асафьевым и либретто оперы "Минин и Пожарский", музыку к которому Асафьев написал, но исполнения оперы не дождался. Все четыре завершенных Булгаковым оперных либретто опубликованы в сборнике произведений писателя "Кабала святош" (М., 1991). О либретто историко-патриотической оперы "Минин и Пожарский" все же хочется сказать несколько слов. Первая версия его была написана на одном дыхании, в течение месяца. Потом последовала доводка, переделка, замечания высокопоставленных цензоров. Характер вмешательства в окончательный текст тогдашнего председателя Комитета по делам искусств Платона Михайловича Керженцева (Лебедева) был таков, что правильнее было бы считать либретто принадлежащим не одному, а двум авторам. Воссозданный в переписке с Б.В.Асафьевым процесс этой "доводки" чем-то напоминает описанный с юмором самим писателем более ранний опыт подобного коллективного творчества. Тогда речь шла о скроенной на скорую руку туземной пьесе "Сыновья муллы", по поводу которой была произнесена сакраментальная фраза "Написанного нельзя уничтожить". Писатель в шутку предлагает Куприну, Бунину или Горькому попробовать написать что-нибудь хуже, но совершенно уверен, что у них не получится. "Рекорд побил я! В коллективном творчестве. Писали же втроем: я, помощник поверенного и голодуха. В 21-м году, в его начале" [2, с. 29]. "Втроем" пришлось писать и оперное либретто 1937 года. В качестве подтверждения - всего один из наугад взятых фрагментов. Диалог Мокеева и дочери Минина Марии. Возлюбленный Марии хотел спасти из плена патриарха Гермогена, но сам очутился в плену у поляков. "Мокеев. Горькая участь, девка, твоя! Попался полякам в лапы Илья! Мария. Ах!.. Чуяло сердце злую беду! Чуяло сердце!.. Бедный мой сокол Ильюша!.. Зачем ты, несчастный, невесту покинул? Покинул, взвился в поднебесье и сгинул! И не услышишь ты плач и стенанье мое! Минин (входит). Кто тут? Чего ты рекой разливаешься?" [3, с. 233]. Писать в 1937 году либретто на тему русской истории было делом немыслимым. В эпоху журнала "Безбожник" и перелицовки оперы "Жизнь за царя" слишком многих слов и наименований приходилось избегать. Как не вспомнить сцену из "Записок покойника", в которой издатель Рудольфи, вначале принятый за Мефистофеля, делает правки в рукописи Максудова: "3атем: надо будет вычеркнуть три слова - на странице первой, семьдесят первой и триста второй. - Я заглянул в тетради и увидел, что первое слово было "Апокалипсис", второе - "архангелы" и третье - "дьявол". Я их покорно вычеркнул…" [4, с. 23]. Платон Михайлович Керженцев не ограничился столь скромными замечаниями. Он требовал вычеркиваний, переписок, дописок, заранее зная, как, согласно классовой теории, должны себя вести и думать персонажи оперы. Но все исправления не спасали дело. Замысел был трафаретным, не отличался высокими художественными достоинствами, не мог предложить интересных музыкальных решений композитору, хотя Б.В.Асафьев был работой писателя вполне доволен. Серьезные музыканты, прослушав готовую музыку, не пришли от нее в восторг. Руководство Большого театра, дирижер С.А.Самосуд переключились на то, чтоб добиться возвращения в репертуар оперы Глинки и переписать идеологически не отвечавшее советским стандартам либретто барона Г.Розена, что и было сделано С.Городецким. В соответствии со своими служебными обязанностями, как литературный редактор и либреттист Большого театра СССР, М.Булгаков принимал участие в обсуждении и редактировании текста С.Городецкого. Его же собственное либретто, посвященное тем же историческим событиям, при всей его безобидности оставалось в глазах цензоров подозрительным. Вспоминая один из тяжелых разговоров в кабинете очередного высокого начальника, Елена Сергеевна Булгакова записала в дневнике: "Ангаров отвечал в том плане, из которого было видно, что он хочет указать Мише правильную стезю. Между прочим, о "Минине" сказал: "Почему вы не любите русский народ?" - и все время говорил, что поляки очень красивы в либретто" [5, с. 409].