Татьяна из Риги
Татьяна, иконописец из Риги, большую часть года проводила в Москве у своих многочисленных знакомых. Это была очень активная молодая женщина, невысокого роста, одетая по всем канонам: за версту видать, что она – православная. Правда, в Москве она через какое-то время усвоила последний писк московской церковной моды – коротко подстриглась и начала ходить в храм без платка (признак «духовной зрелости и свободы»). Вследствие своей активности и желания как можно скорее подняться «во области заочны» она перезнакомилась со всеми известными московскими священниками в поисках самого правильного духовного окормления. Первое место в её рейтинге занял прот. Владимир Воробьёв, нынешний ректор ПСТГУ, и она, используя свои широкие связи, пробилась к нему в духовные чада. Меня она взяла под свое покровительство, и даже наставничество. Эта роль меня устраивала, поскольку я считал себя новоначальным, а её – продвинутой христианкой. Она постоянно цитировала Святых Отцов и, что казалось мне особенно ценным, делилась ответами современных священников на актуальные вопросы жизни. И всё время что-то недоговаривала, напуская таинственного тумана: это пока тебе рано, об этом потом расскажу, тебе это «неполезно».
У неё была одна странная идея. Хотя говорила она о ней как бы абстрактно, но в то же время прозрачно, чтобы можно было догадаться: это – почти предложение. Идея заключалась в том, чтобы девушке (читай ей, Татьяне) и юноше (место вакантное) жить под одной крышей, как брат и сестра, вместе писать иконы, молиться, одним словом «спасаться».
Мужчину в таком странном статусе еще можно понять: нужна прачка, уборщица, повар, а зачем женщине, да еще иконописцу, такая жизнь? Я с трудом мог представить, как Татьяна – человек с выраженными лидерскими качествами – будет заниматься домашним хозяйством? Скорее, её «брат-муж» принял бы на себя всю эту прозу жизни, в то время как она писала бы иконы и вращалась в обществе столичных священников.
Насколько мне известно, Татьяна всё-таки осуществила свою мечту, но кончилось это тем, что жизнь у неё с каким-то «братом-мужем» не сложилась, и она осталась матерью-одиночкой. В наше время подобные эксперименты, как правило, не удаются. Я лично, или со слов знакомых, знаю о судьбе нескольких подобных «браков», почти все они распались. В лучшем случае, когда блажь выветривалась, получалась нормальная семья без всяких фокусов. С детьми и прочими атрибутами христианского брака.
Вернемся к Татьяне. Я как-то поделился с ней своими исканиями между браком и монашеством. Татьянин вариант «брака» мне явно не подходил. Она предложила пожить на приходе (где-то в Латвии) у хорошо знакомого ей иеромонаха Алексия. Татьяна во время краткосрочной поездки в Ригу заехала к отцу Алексию и заручилась его согласием на мой приезд. Договорились, что я поживу у него первые две недели Великого поста, заодно сделаю что-то полезное по хозяйству и ремонту. Татьяна передала также его просьбу: не приставать к нему с разговорами и вопросами.
– Это можно! – согласился я. – Мне бы только одним глазком посмотреть, как живут настоящие монахи.
Я знал одного иеромонаха в Калинине, но он мало походил на «настоящего»: волосы короткие, бороду подбривал, слушал рок-музыку, говорил на молодёжном жаргоне. Хотя лет через двадцать я видел его во время богослужения совсем в другом обличье: окладистая борода, длинные волосы, митра на голове, наверное, уже архимандрит.
Игумен Алексий (Рискин)
Когда отец Алексий появился в маленьком латвийском городке Алуксне недалеко от границы Латвии и Псковской области в качестве настоятеля православного храма, сразу привлёк к себе внимание женской части населения. Высокий стройный брюнет с правильными чертами лица в чёрной монашеской мантии и «золотым» крестом на груди – для женщин он был неотразим! На приходе образовалось своего рода «сестричество» из «духовных дочерей» отца Алексия. Некоторые латышки даже принимали православие, будучи очарованы личностью, и проповедями отца Алексия (у него был выраженный дар проповедника). Некоторые приезжали из окрестных городов или даже из Риги, например, та самая Татьяна.
Однако отец Алексий вскоре понял, что такая популярность – нездоровое явление. Она не полезна ни ему самому, как монаху, ни его прихожанкам, многим из которых он своей яркой личностью заслонял личность Иисуса Христа. Этими проблемами отец Алексий поделился со своим духовником белгородским старцем архимандритом Геннадием (Давыдовым), и тот благословил просить архиерея перевести его на какой-нибудь глухой деревенский приход.
Но здесь отец Алексий, как сам мне рассказывал, допустил непростительную ошибку: он не доверился владыке, а сам предложил определённое место. А место это было – мечта монаха. Погост на окраине леса, даже почти в лесу, в центре кладбища среди вековых елей небольшая, но ухоженная деревянная церковь. Рядом с кладбищем просторный дом, на чердаке которого отец Алексий устроил жилую комнату с печкой, теперь это была его келия, а первый этаж – гостям, топить его – дров не напасёшься. Вокруг дома роскошный яблоневый сад. Ближайший хутор в километре от погоста, другие ещё дальше. До отца Алексия здесь служил священник с семьёй, но по медицинским показаниям (слабые лёгкие) его перевели в одну из южных епархий, так появилась вакансия.
Погост этот находился на латвийской территории недалеко от трассы Псков – Рига. В феврале 1984 года в день Прощеного воскресенья я вышел из автобуса и направился в сторону леса, по дороге зашел на хутор, где, по словам Татьяны, должна была жить просфорница и псаломщица отца Алексия. «Последняя из могиканок» сестричества, латышка, в крещении Мария. Она пошла за отцом Алексием до конца: купила дом на ближайшем хуторе, там и поселилась. Родители поняли это по-своему: дочь их горит любовью и без любимого может сгореть совсем, дали денег на покупку дома и махнули на всё рукой – сама в совершенных летах. Насчёт «любви» я ничего сказать не могу: чужая душа – потёмки, но вела себя она достаточно корректно, соблюдала дистанцию. Были некоторые «вольности», но ничего серьёзного.
Жила Мария одна, не считая собаки – немецкой овчарки. Я постучал в дверь большого, но невзрачного на вид дома со множеством пристроенных к нему сараев и сараюшек. Собака не залаяла, значит, никого нет. Пошёл дальше к дому отца Алексия, стучу в дверь – тишина. А на улице мороз, да и к вечеру дело, смеркается. Думал уже пойти на трассу ловить попутку, но вдруг слышу голоса и лай собак. Из лесу на лыжах выезжает отец Алексий, а за ним Мария, оба в снегу, прямо как Дед Мороз и Снегурочка. Собаки, увидев незнакомца, с лаем кинулись в мою сторону, но после команды «фу» ограничились обнюхиванием. Вообще-то они оказались не злыми, уже на следующий день, встречая меня, махали хвостами и норовили «поцеловать» в губы.
Игумен Алексий (Рискин).
Когда я встречался с ним, он был лет на 20 моложе.
Заходим в просторную комнату с высоким потолком и большими окнами как в барских усадьбах, здесь мне предстояло «спасаться» в ближайшее время. В середине комнаты круглая печка в черном железном кожухе, еле тёплая. Мебели не много: шифоньер, кровать, заваленная каким-то тряпьём – всё вместе это считалось одеялом, несколько венских стульев и раздвинутый до полного формата стол на восемь–десять персон без скатерти. Вся поверхность стола заставлена грязной посудой, вскрытыми консервными банками разных калибров. Видно, что комнату очень давно не убирали, даже затрудняюсь с датировкой. Посуду изнутри, а иногда и снаружи, покрывает ажурная светло-бирюзовая плесень. Почётное место на столе занимает электрическая плитка со спиралью, на которой возвышается алюминиевый чайник с подгоревшей деревянной ручкой. Ведро с водой стоит на полу ближе к двери. Глядя на этот «творческий беспорядок», я был несколько смущен. Мне приходилось бывать в студенческих общежитиях, в мастерских холостых художников, но это было что-то особенное.
Собираясь к отцу Алексию, я настраивался на строгий монашеский уклад жизни и порядок во всём, начиная от идеальной чистоты до буквального соблюдения всех положений устава. Так, в первые три дня Великого поста до окончания литургии Преждеосвященных Даров в среду предписывается «отнюд не ясти». Далее в седмичные дни поста положено сухоядение, и только в субботы и воскресенья разрешается вкушение варёной пищи с елеем (подсолнечным маслом). По молодости и ревности я какое-то время приблизительно так и постился, правда, с небольшими послаблениями. А ещё я думал, что мы будем молиться в храме, читать Великий покаянный канон святителя Андрея Критского, вместе трапезничать. Но всё сразу пошло не так, и я был глубоко разочарован. Тогда я еще не знал, что мне предстоит испытать через полгода на приходе отца Василия Швеца, там я вкусил «жития постнического» в полной мере.
Отец Алексий наскоро объяснил мне, где что лежит из провизии, где туалет и где брать воду. Марию отправил домой и провожать не стал, хотя было уже темно. Затем он сухо попрощался со мной, даже не благословил, и поднялся к себе наверх. Тогда он показался мне каким-то раздражённым, чуть ли не злым. Причину такого душевного состояния отца Алексия я узнал утром.
Оставшись в одиночестве, я расчистил уголок стола, вскипятил чайник и «заговелся» сухарями и сушками – это были единственные готовые продукты, годные к употреблению, и то, если их размочить в чае. Кратко помолился и решил с завтрашнего утра начать жизнь по монашеским правилам. Поставил свой портативный будильник на семь утра и закопался под ватное одеяло и груду старых шуб и пальто. Спал, естественно, одетым.
Будильника с утра я не услышал. Разбудил меня отец Алексий, он громко постучался в дверь:
– Боже наш, помилуй нас!
– Аминь! – сказал я, вскакивая с постели.
На улице было уже светло и солнечно. Отец Алексий принёс охапку дров и затопил печь. Затем выставил на стол кастрюлю с овсяной кашей и банку кабачковой икры. Для этого понадобилось кое-что на столе переставить подальше или повыше. Вместо запланированного мной утреннего богослужения о. Алексий прочитал «Отче наш», перекрестил стол, и мы принялись за трапезу. К моему удивлению отец Алексий достал бутылку подсолнечного масла и обильно полил кашу сначала у себя в тарелке, потом у меня.
– А как же устав?! – подумал я, но ничего не сказал, стараясь изо всех сил не осуждать монаха.
Вскипятили чайник. Когда я хотел налить заварку в обе кружки, отец Алексий закрыл свою рукой:
– Мне не надо. Я по темпераменту холерик, про таких китайцы говорят: «В нём много чая». Налей мне просто кипятка.
Памятуя слова Татьяны, я не решался что-то спрашивать или начинать разговор. Но отец Алексий, видимо, догадался, что я смущаюсь вопиющим беспорядком в доме и его неуставным поведением. И чтобы дальше не искушать меня осуждением, немного рассказал о себе.
Когда он служил в армии, у него начались проблемы с пищеварением, попал в госпиталь. Врачи обнаружили онкологию кишечника и вырезали несколько метров тонкой кишки. После чего сразу комиссовали и дали инвалидность. Так что поститься по уставу он в принципе не мог. Внешне он казался здоровым, но при работе быстро уставал и вынужден был отлёживаться в постели. Раз в неделю он ездил на мотороллере с кузовом в ближайший город Алуксне – запасался продуктами для себя и Марии. Но после каждой такой поездки у него сутки или двое был постельный режим. Поест, попьёт и на одр. Для начала объяснений хватит, потом я продолжу апологию монашеского жития отца Алексия.
Во время трапезы он поведал мне странную историю, и я тогда понял, почему он вчера был не в духе. Так случилось, что Прощеное воскресенье совпало с выборами в местные советы. Отец Алексий по идейным соображениям голосовать не собирался. С утра пораньше приезжают к нему пара человек из комиссии. Вообще в тех краях деревень мало, в основном люди живут на хуторах, но где-то сельсовет всё же был, там же и избирком заседал. Они приступили к отцу Алексию с красной урной, а он шарахается от неё как от «гремучей в двадцать жал» и голосовать категорически отказывается. Дальнейшие события напоминали сказку «Репка». Первые избиркомовцы после долгих препирательств не сумели заставить отца Алексия голосовать, зовут на помощь председателя комиссии. Он приезжает важный такой, но отец Алексий ни в какую, опять диспут, уезжают ни с чем. Зовут на помощь участкового милиционера с пистолетом в кобуре, снова осечка, даже он не сумел сломить сопротивление мятежного попа.
Уже вечер, что делать? Все сельсоветы рапортуют явку 100%, а в этом сельсовете только 99,9%! Значит и в районе будет не все 100%, а начальству хочется рапортовать не хуже других, похвалу и премии получить! А тут какой-то упрямый поп всю статистику портит! Участок пора закрывать, голоса подсчитаны, только одного голоса не хватает. И тут появляется чуть не вся районная комиссия с председателем во главе, но эффект тот же – ноль. Короче, отец Алексий так и не сдался, они же пообещали доложить обо всём уполномоченному и владыке Леониду митрополиту Рижскому и всея Латвии. А ему напоследок посоветовали собирать чемоданы.
Напомню, что на этот приход отец Алексий сам напросился, а теперь мучился, потому что не был уверен, есть ли воля Божия на его пребывание здесь. Может, это искушение является расплатой за своеволие? Не дожидаясь, пока до владыки дойдёт эта скандальная история, отец Алексий оставил меня одного в доме, а сам собрался и поехал в Ригу каяться владыке лично. Владыка отругал отца Алексия «за хулиганство», но, видя его сокрушенный вид, пообещал «замять» это дело. Пока я жил у отца Алексия, никаких признаков активности со стороны властей не было. Но это дело отцу Алексию все же аукнулось – через несколько месяцев его перевели на другой приход.
Эту новость я узнал от старца отца Геннадия из Покровки, у которого окормлялся отец Алексий, он и меня к нему направил. Помню, я тогда удивился, как это старец-монах знает тонкости избирательного права, которое тогда никого не интересовало. Когда я спросил про отца Алексия, старец отвечал в своём стиле:
– Дурак твой отец Алексий! Зачем на рожон полез? Надо было взять открепительное удостоверение и спрятаться где-нибудь в день выборов. А тут кому и что он доказал? Теперь вот локти кусает.
О старце Геннадии из Покровки расскажу в своем месте, а пока вернусь к отцу Алексию.
Я сам не особый чистюля, но далее жить в таком бомжатнике просто невыносимо. Мне было неудобно укорять отца Алексия таким демонстративным действием как уборка, но я всё-таки решился. Нашёл какой-то мешок и покидал в него все консервные банки, которые нашёл на столе и его окрестностях, туда же побросал заплесневевшие и окаменевшие объедки. Посуду очистил от остатков пищи и убрал в шифоньер, мыть ее не стал – это целая история (ограничился двумя тарелками), протер стол и подмёл в комнате. Теперь я со страхом ожидал, что мне скажет отец Алексий, глядя на такое самоуправство. Реакция его была своеобразной, он как будто не заметил никаких изменений и не сказал мне ни слова, но подразумевалось: «Тебе надо, ты и убирайся, а мне на этот ваш порядок – плевать».
С чтением канона святителя Андрея Критского тоже получилось не так, как я размечтался. Я думал, мы будем читать его в храме при свечах, как положено на великом повечерии. Вместо этого отец Алексий объявил, что канон будем читать «келейно». Принес старинную Постную триодь в потёртом кожаном переплёте, положил на стол и ушёл – читай, сколько влезет. Мне опять пришлось бороться с осуждением, которое само напрашивалось. Однако потом до меня дошло: прежде чем служить в храме, его надо протопить, израсходовав целую поленницу дров. А заготавливать дрова о. Алексию приходилось, нарушая все предписания врачей. Поэтому храм отапливали только под воскресенья и большие праздники.
Архимандрит Тврион (Батозский)
Пока я жил и работал у отца Алексия, все меньше его осуждал и все глубже проникался к нему уважением. Отец Алексий начинал свое служение диаконом под руководством знаменитого старца архимандрита Тавриона (Батозского) в «Пустыньке» – так все называли небольшой монастырь под Елгавой. Лучшей школы для монаха не придумаешь. В своё время отец Алексий прошёл искушение «медными трубами» в Алуксне и вкусил «сладость смирения» под тяжёлой ферулой старца Геннадия в Покровке. После этих испытаний он не стремился производить на кого-либо приятное впечатление, даже не пытался скрывать свои недостатки, порой старался выглядеть хуже, чем есть на самом деле. В каком-то смысле отец Алексий юродствовал. Его поведение как бы говорило мне: смотри и учись, каким монахом не надо быть. А я в ту пору как раз думал о монашеском пути и однажды спросил его:
– Как узнать, есть ли у тебя призвание к монашеству или нет?
Отец Алексий задумался, а затем привел слова кого-то из Отцов:
– Постоянное и возрастающее желание стать монахом – это и есть призвание к монашеству.
Теперь задумался я. Мне нравилось бывать в монастырях, нравились монастырские службы, мне интересно было во время послушаний общаться с монахами. Однако плотская брань пугала меня, к этому времени я уже более пяти лет старался жить чисто и более-менее благочестиво. При этом бывали периоды таких жестоких вражеских нападений, что казалось я не устою, надо срочно жениться. Потом брань ослабевала, и я опять начинал думать о монашестве. Но в глубине души я всё-таки трусил принять окончательное решение своей судьбы в ту или другую сторону. С такими мыслями я жил все последние годы, и эти мысли мучили меня. Мне хотелось, чтобы за меня этот вопрос решил какой-нибудь авторитетный старец, сказал бы строго и однозначно:
– Иди в монастырь, это есть воля Божия!
Или наоборот:
– Тебе надо жениться, монастырь – это не твоё.
Наверное, про таких, как я, писал апостол Иаков: «Человек с двоящимися мыслями не твёрд во всех путях своих». Вот я и хромал на оба колена, пока сама жизнь не сделала за меня выбор.
Отец Алексий выглядел серьёзным и собранным, при этом обладал чувством юмора, оно как бы исподволь прорывалось во время общения с ним. Однажды, а именно 28 февраля, когда мы укладывали дрова в поленницу, я говорю задумчиво и протяжно, как бы про себя:
– По книгам завтра весна…
– Посмотрим, что ты завтра скажешь, – в тон мне ответил отец Алексий.
А на завтра ударил мороз. Я что-то мастерил во дворе. Отец Алексий проходил мимо и, не глядя на меня, заметил:
– А кто-то это говорил, что по книгам уже весна?
– Да уж… Беда, книги порченые оказались!
– Надо в правильные книги читать, изданные при Патриархе Иосифе![1]
– Дык, где ж их взять-то…
Как-то раз отец Алексий послал меня в Алуксне за продуктами, он сам ехать не мог – плохо себя чувствовал. Объясняя мне, как разыскать нужный магазин, он сказал:
– Дойдёшь до площади, там будет стоять голова...
– Кого? – переспросил я.
– Его! – иронично ответил отец Алексий.
Я понял, о ком идёт речь, и мы оба прыснули от смеха.
Когда я нашёл эту площадь и увидел памятник, во мне смешались два чувства: ужаса и смеха. Я думал, что «его голова» – это обычный памятник, какой-нибудь бюст на постаменте, но прибалтийские скульпторы большие оригиналы. Прямо передо мной сквозь бетонные плиты пробилась огромная голова вождя, подобная той с которой сражался Руслан в сказке Пушкина. А может латыши намекали, что за такие дела надо было закопать вождя, как Саида в известном фильме. Жуткое зрелище!
Помню еще такой диалог. Отец Алексий собрался поработать на свежем воздухе, надевает рукавицы, а одна из них рваная по шву. Он обращается к Марии:
– Говоришь, тебе делать нечего, вот, зашей рукавицу.
– Спаси Господи! – оценила юмор Мария, но прошла мимо, всем видом показывая, что не собирается выполнять эту просьбу, мол, у неё своих дел по горло.
– Во славу Божию! – ответил отец Алексий, вкладывая в этот «смиренный» ответ максимальную порцию сарказма. Но Марию этим не проймёшь, она уже привыкла к выборочному послушанию – делала в основном то, что ей нравится. Отец Алексий говорил, что она за грехи ему послана. Однако я её не осуждаю, в целом она самоотверженно выполняла свои прямые послушания (просфорница, псаломщица, истопник), учитывая в каких условиях ей, горожанке, приходилось жить. Здесь всё было «по большому счёту», а «по малому» – одни соблазны. Это как бы игра такая в нерадивого монаха и непослушную послушницу, они играли по этим правилам, чтобы не возгордиться и не пускать пыль в глаза посторонним.
На второй седмице поста к отцу Алексию приехал его друг – священник из Пскова отец Владимир. Он был женатый, но строгих правил, ревнитель благочестия и церковных канонов. С ним был еще один мирянин – Георгий, с нестриженой бородой и длинными волосами, собранными в хвост, тоже ревнитель и патриот-монархист. Они приехали еще днём, и мы за чаем проговорили часа три на актуальные церковные темы, обнаружив при этом полное единодушие во взглядах.
По ходу беседы подошла Мария, она сидела и слушала в сторонке, не влезая в мужской разговор. Наконец, отец Алексий решительно встал и говорит:
– Однако хватит! Так можно и до ночи проболтать. Давайте лучше отслужим повечерие и полунощницу.
Присутствующие нашли эту идею правильной, и мы все поднялись на второй этаж, где в келии отца Алексия хранился полный комплект богослужебных книг. Какое-то время отцы разбирались с уставом, раскладывали книги и облачались в священные одежды. На одной из стен келии был устроен иконостас из разновеликих икон, как старинных, так и современных.
Началась служба. Отец Алексий был служащим, отец Владимир помогал, остальные – певчие и чтецы. Свет выключили, горели только свечи и лампады. Никогда, ни до ни после, я не бывал на такой удивительной службе[2]. Служили всего четыре человека (я не в счёт), но как всё получалось стройно и красиво! Все участники были со слухом и голосом. То, что служба проходила не в церкви, а на чердаке дома, придавало ей особое ощущение сакральности. Как будто я попал на службу первых христиан или катакомбников ХХ века. Мне тоже дали почитать какой-то псалом, и я со страхом и волнением прочитал, перепутав все ударения. Богослужебного опыта у меня тогда не было. «Ни ступить, ни молвить не умеешь» – это про меня в церкви.
В субботу вечером была служба в храме – Торжество Православия. Хотя Мария полдня топила печку, в храме было всё равно холодно. Прихожан – две или три бабушки. На клиросе Мария и я «до кучи». Службу Мария знала нетвёрдо, то и дело случались остановки – она судорожно рылась в книгах, так что отцу Алексию приходилось выходить из алтаря и «тыкать ее носом» в нужное место. При этом мы столбенели от страха, понимая, что «достойное по делам нашим приемлем». Я пытался подпевать, но только мешал. Мария закрывала пальцем ближайшее ко мне ухо, чтобы я не сбивал её своим мычанием. К прочим искушениям отца Алексия можно добавить рези, которые временами заставляли его садиться на скамью или на корточки, схватившись за живот.
После службы была исповедь. Мария исповедалась достаточно быстро, а вот я, сам того не ожидая, исповедовался около часа. Мне вдруг начали открываться не столько конкретные грехи, сколько нехорошие черты моей натуры и характера. Такого у меня ещё не было, я как будто смотрел на себя с высоты и видел то, чего не замечал раньше. Я сам поражался такому внезапному прозрению. Потом заговорил отец Алексий, демонстрируя прекрасную память. Он запомнил все основные «пункты» моей исповеди и каждый из них прокомментировал словами Святых Отцов, от себя не говорил ничего.
К моему удивлению, утром на литургию собралось много народа, храм почти полон. В основном это были бабушки, но и человек пять мужчин. Такая активность прихожан объяснялась тем, что в ту пору было принято причащаться раз в году, в первое воскресенье Великого поста. Многие прихожане, особенно пожилые, постились первую и последнюю неделю. Как я уже писал, на Пасху никого не причащали, для большинства единственная возможность подготовиться постом и причаститься – это Торжество Православия. Некоторые причащались каждый пост, но это уже совсем воцерковлённые люди.
На клирос встали еще три опытные певчие бабушки, так что перебоев в службе не было. После причащения отец Алексий произнёс проповедь, содержания которой я не запомнил, но говорил он без запинки и почему-то, закрыв или сильно прищурив глаза. Кроме Марии, молодых женщин на службе не было. «Может, это особая монашеская традиция?» – подумал я, но скорее всего это было оригинальной чертой отца Алексия, ему, наверное, так было удобнее сосредоточиться.
Хоть отец Алексий и предупреждал меня через Татьяну, чтобы я не докучал ему разговорами, однако он сам частенько спускался ко мне, и мы подолгу беседовали на самые разные темы. Во время одной из бесед я спросил о. Алексия о духовном окормлении. К тому времени я уже начал скучать на беседах отца Димитрия Дудко, поскольку вопросы часто повторялись, на исповеди я говорил одно и то же, не чувствовал более духовного роста. Размышления о монашестве наводили меня на мысль о новом духовнике – монахе. Отец Алексий порекомендовал мне поехать к его духовнику – архимандриту Геннадию (Давыдову) в село Покровка Белгородской области. Я записал адрес и схему проезда.
Игумен Алексий (Рискин) Екабпилсский Свято-Духов монастырь
Служил там с августа 1997 по апрель 2008 г.
Отец Алексий рассказал мне о том, какой перед ним иногда вставал выбор. Он собирал библиотеку книг Святых Отцов, покупая их в Риге или в Москве у частных «книжников» (в букинистических магазинах их практически не продавали). Каждый том стоил в среднем от 80 до 100 рублей, и отец Алексий помаленьку откладывал на них деньги. Однако, если возникала какая-то сложная ситуация или внутренняя брань или недоуменные вопросы, он не жалел этих денег, чтобы на перекладных слетать на один день, а то и на несколько часов к отцу Геннадию. Живое духовное общение со старцем для него было ценнее книг и денег.
Домой я собирался ехать через Ригу. Отец Алексий, узнав об этом, просил завести Татьяне письмо, положил его в конверт, но не заклеил, выказывая мне доверие. Сказал при этом:
– Я тут её немного смиряю, но ей будет полезно.
Он проводил меня до автобуса, и мы тепло попрощались.
Татьяна жила в центре Риги в коммунальной квартире. Она радостно встретила меня, и я первым делом передал ей письмо. Татьяна прочитала его, и настроение у ней сразу испортилось, видно отец Алексий хорошенько «смирил» её. А она меня как-то вдруг зауважала и засуетилась: не знала прямо, куда посадить и чем угостить.
Вскоре, уже у себя в деревне, я получаю от Татьяны письмо, в котором она как будто в чем-то извиняется и высказывает мне всяческий респект. Причем, обращается ко мне на «Ты» с прописной буквы. Наверное, отец Алексий почувствовал несколько высокомерное ее отношение ко мне, сравнив мою характеристику из уст Татьяны и меня в реальной жизни, решил «посмирять» её. Впрочем, я могу ошибаться.
И последнее. Попытался в Интернете найти какие-либо сведения о том, где сейчас служит отец Алексий, но нашел только это: «Указом Высокопреосвященнейшего Александра Митрополита Рижского и всея Латвии, Священноархимандрита Екабпилсского Свято-Духова мужского монастыря, 10 апреля текущего (2008) года освобождён от должности наместника обители игумен Алексий (Рискин). Последний по неоднократному прошению почислен за штат Латвийской Православной Церкви».
Архимандрит Геннадий, в схиме Григорий (Давыдов)
Книжный отец Арсений – это собирательный образ, а ниже пойдёт речь об одном из его прототипов. Важным этапом моей духовной жизни было время, когда я окормлялся у старца архимандрита Геннадия, потом его постригли в схиму, и он стал схиархимандритом Григорием. Я буду называть его здесь отцом Геннадием в событиях до пострига в схиму, а после отцом Григорием, кстати, это было его святое имя, данное в крещении. Служил он в селе Покровка Белгородской области, недалеко от знаменитой Прохоровки, где проходило главное танковое сражение на Курской дуге. Мое общение с ним было недолгим, года два, но для меня духовно насыщенным.
Григорий родился в 1911 году в селе Жихорево Орловской губернии в благочестивой семье Ивана и Анастасии Давыдовых. В семье было десять детей (Григорий, родился девятым).
Отец Геннадий не был настолько известным в народе старцем, какими были отец Иоанн (Крестьянкин) и отец Кирилл (Павлов), но эти старцы его хорошо знали и глубоко уважали. Отец Геннадий ездил на исповедь к старцу Кириллу (Павлову), а тот к нему. Другой известный белгородский старец Серафим (Тяпочкин) из села Ракитное регулярно исповедовался у отца Геннадия, который был восприемником при его постриге. Сам отец Геннадий был пострижен городе Орле в Площанской пустыни, когда ему едва исполнилось шестнадцать лет.
Архимандрит Геннадий (Давыдов)
В 1930-е годы отца Геннадия арестовали по 53-й статье, как «врага народа» и отправили на Колыму в самые страшные лагеря на десять лет. Надо заметить, что десять лет в тех лагерях за полярным кругом редко кому удавалось прожить.
Отец Геннадий рассказывал, что его спас случай: появилась вакансия повара в семье начальника лагеря. Отец Геннадий был маленького роста и тщедушного телосложения, пользы от него на каторжных работах мало, он бы долго не протянул. Поэтому бригадир, жалея его, назначал помощником по кухне или дневальным в бараке. Каким-то образом, на него обратила внимание жена начальника лагеря. Может, порекомендовал кто-то, а может и пожалела? Как бы то ни было, но его взяли на должность повара, и это спасло его от неминуемой смерти.
Архимандрит Серафим (Тяпочкин)
Он вышел из лагеря уже после войны. Храм в селе Покровка был весь изрешечен пулями и пробит снарядами, но устоял. Отца Геннадия назначили настоятелем. Начинал он ремонт храма с того, что возил на тележке землю и засыпал воронки, здесь было настоящее поле боя. На каком-то этапе ремонта у него появился помощник – мальчик Федя, который очень привязался к отцу Геннадию. Когда всё было приведено в относительный порядок, а Федя стал уже взрослым и женился, отец Геннадий похлопотал, чтобы его поставили к нему вторым священником. Так они служили вдвоем лет двадцать или более. Отец Федор был простым и добродушным.
Прошло полгода со времени моего пребывания на погосте у отца Алексия, и я решил поехать к его духовнику старцу Геннадию. Приезжаю в Покровку, летний день клонился к вечеру. Дом найти нетрудно – последний на улице ближе к церкви. Вокруг забор, ворота, рядом дверь. Стучу, открывает мне какая-то женщина, вся в черном. Спрашиваю:
– К отцу Геннадию можно?
– Сейчас узнаю, – сказала она и закрыла дверь. Через пару минут выходит:
– Отец Геннадий не принимает, сказал, чтобы вы уезжали домой!
– Я издалека приехал.
– Вот далеко и поезжайте.
Дверь захлопнулась, а я присел на скамеечку рядом с калиткой, соображая, что мне теперь делать. Дверь снова приоткрылась, из нее высунулась голова в черном платке. Увидев меня, привратница грозно добавила:
– И нечего здесь сидеть, сказала же ведь – не примет!
– Уж и отдохнуть нельзя с дороги, – подумал я, но ничего не сказал, поднялся и пошел к храму.
Мне было известно, что отец Зинон написал иконостас для Покровского храма, когда гостил у отца Геннадия. Я пошёл к храму, калитка в ограде открыта, решил через окошки посмотреть на иконостас, может, что-нибудь увижу. Обошёл храм, но бесполезно, в лучах заходящего солнца стекла блестели – ничего не видно, окна высоко, а лезть туда неприлично, подумают, что грабитель. Собрался уже уходить, но тут чуть не бегом, шагает ко мне привратница:
– Идите скорее, вас отец Геннадий зовёт!
Я вернулся к дому старца, а он сидит на той же скамеечке, в черном подряснике, весь седой, в руке посох – обычная палка, отполированная руками до блеска. Подхожу, кланяюсь, доставая рукой земли:
– Батюшка, благословите!
Он благословил, предложил сесть рядом.
– А ты правильно сделал, что не стал снова стучать, тогда бы я тебя ни за что не принял, а вот смирился и к храму пошёл – мне это понравилось. И борода у тебя не стриженая, не люблю модников. Какие у тебя вопросы?
Вопрос у меня тогда был один: жениться или идти в монахи? За последние полгода произошли некоторые важные для меня события. Когда я трудился на приходе у отца Геннадия Фаста в Енисейске, приглянулась мне одна девушка – Валентина, сестра матушки отца Геннадия, но она была баптистка. Через некоторое время от отца Геннадия я узнаю, что Валентина крестилась, причем зимой в проруби, в Енисее, и сейчас поёт на клиросе (у них вся семья музыкальная – мама и семь детей). Я начал думать на эту тему и поделился своими мыслями с отцом Геннадием Фастом, но, оказывается, уже поздно, к Валентине посватался их новый алтарник, и дело идёт к свадьбе. Опять встал вопрос: монашество или женитьба?
Архимандрит Кирилл (Павлов) и архимандрит Геннадий (Давыдов)
В таком подвешенном состоянии я и прибыл к старцу Геннадию в Покровку, вкратце описал ситуацию и задал вопрос:
– Батюшка, что мне делать: искать еще варианты женитьбы или идти в монастырь? И если в монастырь, то в какой?
– Приезжай ко мне, мы здесь монастырь устроим! – пригласил меня старец.
Я воодушевился, и мозги начали работать в монашеском направлении, хотя было и страшновато – сдюжу ли?
Проходит некоторое время, ситуация в Енисейске изменилась. Жених Валентины оказался не совсем подходящим, возникли проблемы: у него жена и ребёнок, которого они не могут поделить, короче, там всё расстроилось. И тогда отец Геннадий Фаст, памятуя наш разговор о Валентине, пригласил меня еще раз приехать в Енисейск, поскольку там как раз гостили родители Валентины и матушки Лидии. Я подумал-подумал и полетел в Енисейск. Там как-то всё быстро закрутилось и, вылетая с Валентиной из Енисейска в Москву, мы уже были в статусе жениха и невесты.
Никуда более не заезжая, мы отправились за благословением в Покровку. Мне было стыдно показываться на глаза старцу – только что в монахи собирался, а тут приезжаю с невестой за благословением на брак.
Дома отца Геннадия мы не застали, он руководил сбором картофеля недалеко в поле. Я разыскал старца и сказал, что приехал с невестой, думал, он что-нибудь съязвит по своему обыкновению. Однако отец Геннадий отреагировал довольно спокойно, хотя и иронично:
– Показывай свою куклу!
Я сбегал за Валентиной, подходим к старцу, а он встречает нас словами Писания: «Нехорошо человеку быть одному, сотворим ему помощника подобного ему». Немного поговорили, я сказал, что Валентина поёт на клиросе. В конце разговора старец всё-таки нашел к чему придраться, спрашивает Валентину:
– А ты с такими короткими рукавами и на клиросе поёшь?
– Нет, я кофточку надеваю.
Отец Геннадий был довольно суровый старец, с первой встречи он проверял людей на смирение, мог такое сказать, что человек гордый сразу делал от ворот поворот. Не стеснялся он и священников ругать, считал, что и попам это не лишне, а то возомнили себя на приходах Бог знает кем. Лукавить с ним было бесполезно, он чувствовал малейшую неправду и, как опытный следователь, двумя-тремя вопросами загонял лжеца в позорный логический тупик. Сам отец Кирилл (Павлов) писал в некрологе, что «отец Григорий был человеком острого природного ума». Валентине я рассказал об этих особенностях педагогики старца, она тре<