Мещанин – в русском обществе не старый: менее двухсот лет, но сложившийся культурный стереотип, далекий, правда, от "фактического положения вещей".В.И. Даль определил значение слова "мещане" как горожане низшего разряда, и только. В дальнейшем это понятие приобретало меняющийся по сути, но всегда в равной степени негативный окрас, который оно имеет и по сию пору. Действительные же исторические судьбы мещанства и его роль в обществе сильно отличаются от устоявшихся представлений об этом.
В отечественной литературе мещанин появился, согретый симпатией своего первого бытописателя Н.Г. Помяловского. "Я люблю свою квартиру… Ты увидишь в ней […] что-то семейное, домовитость, порядок и приют. […] Я понемногу свивал свое холостое гнездо и десять лет копил усидчиво собственность. […] Я одел себя, обул, поместил в тепло, среди красивой обстановки, […] и не стоит теперь передо мной каждый день, каждый час неотразимый, мучительный, иссушающий мозги вопрос: “Хлеба, денег, тепла, отдыху! ” […] Меня судьба бросила нищим; я копил, потому что жить хотел, и вот добился же того, что сам себе владыка". Этот гимн мещанству Егора Ивановича Молотова, человека не примитивного, думающего, трудолюбивого и "с принципами", поднявшегося своим трудом из самых низов и ценящего достаток, уют и свободу, стал первой декларацией позиции мещанства, не получившей однако никакого продолжения в отечественной литературе.
Хотя, чего же дурного в этом мещанстве? "…Миллионы живут с единственным призванием – честно наслаждаться жизнью… Мы простые люди, люди толпы…", без самоуничижения говорит Егор Молотов. Помяловский, сам из мещан, на стороне своего героя, и его жизнь он считает достойной и успешной. Название одной из повестей дилогии о Молотове так и звучит: "Мещанское счастье" (1861), причем без всякой иронии.
Но вскоре после выхода этих повестей, в 1862-1864 г. частями стала появляться статья А.И. Герцена "Концы и начала", в которой он писал о появлении в результате европеизации новой городской цивилизации "местных" – мещан, лишенных индивидуальности, духовности, немного вульгарных, но сытых, благополучных и весьма довольных собой. Симпатии "властителя дум" были не на их стороне. Мещанам Герцен противопоставлял интеллигентов, живущих активной духовной жизнью.
С этого момента и началось хуление этих новых "отверженных". "Презрение к мещанству в высшей степени черта русского общества, именно презрение к буржуазной сосредоточенности на собственности, на земных благах, на том, чтобы “жить как все”, иметь хорошую обстановку, платье, квартиру", - писал Н.О. Лосский. Мещанство и купечество стали самыми презираемыми слоями русского общества. Дворян раздражало стремление этих "людишек" вырваться из бедности, устроиться в жизни, пробиться наверх, и, самое главное, что это у них получалось подчас лучше, чем у беднеющих "благородных". Не будем закрывать глаза на то, что классическая линия русской литературы – дворянская по происхождению; она-то и сформировала культурный стереотип вульгарной "обывательщины" и "стяжательства".
Но действительную мощь он приобрел у символистов – Д.С. Мережковского, К.Д. Бальмонта, А. Белого, у которых мещанство возведено в ранг мирового зла: "мироправитель тьмы века сего и есть грядущий на царство мещанин". Тема мещанства и его осуждения вошла в резонанс с возбужденным сознанием образованной России. Стремящаяся к социальному прогрессу интеллигенция зачислила в бездуховные мещане не только обывателей, приверженцев традиционной морали, но и всех, кто в отличие от скучающих интеллектуалов не хотел играть "в русскую рулетку с историей", считают В.М. Бухарев и Б.С. Аккуратов.
Для М. Горького тема борьбы с мещанством стала центральной в творчестве; кроме известнейших "Песен", ей посвящены "Варвары", "Мещане", "Жизнь ненужного человека". Кстати, само определение "мещанство", "мещанин" в особом расширительно-этическом значении – "мещанство как известный строй души" – получило распространение именно через произведения Горького. Его нередко обвиняли в том, что он имеет в виду не столько определенную сословную группу, сколько целый мировоззренческий комплекс, носителями которого могут быть представители самых различных групп населения. Мещанин осуществляет себя в кругу ужайшего выбора жизненных проблем, исчерпывающихся потребностями сытости, покоя, наслаждения, при равнении на "золотую посредственность".
Среди современников, которые видели в первом пролетарском писателе мещаноборца, были и такие, которые распознали в нем самом неистребимые мещанские черты. Если, к примеру, авторскую позицию Горького все видели в словах Сокола ("безумству храбрых…" и т.п.), то К.И. Чуковский в критической статье о нем доказывал его кровное родство с Ужом. А Куприн увидел нечто общее между автором и героем его романа "Трое" – мещанином Грачевым, а именно – любовь к птицам в клетках.
В дальнейшем, говоря опять же о Горьком, В.В. Набоков дал определение мещанской культурной среды как промежуточной, занимающей положение между крестьянством и нижней ступенью среднебуржуазного класса. "Утратив прочную связь с землей, этот класс людей не приобрел взамен ничего, что могло бы заполнить образовавшуюся пустоту, и перенял худшие пороки среднего слоя без искупающих их добродетелей". Но так ли прав классик?
Мещанство многое унаследовало от своей подосновы, крестьянской общины: взаимопомощь, оказание взаимных неоплачиваемых услуг в рамках "сохозяйствования" субъектов, приверженность традиционной культуре, патриархальные порядки в семье, ожидание опеки со стороны государства. Все это делало мещанина в бóльшей степени городским "крестьянством", чем буржуазным слоем; в его "моральной" экономике не было предпринимательских практик.
Много истины во мнении Д.И. Мережковского: "У голодного пролетария и у сытого мещанина разные экономические выгоды, но метафизика и религия одинаковые – метафизика умеренного здравого смысла, религия умеренной мещанской сытости". Мещанами были мелкие торговцы и ремесленники, служащие и чиновники небольшого ранга. По менталитету и образу жизни к ним примыкали кадровые рабочие из тех, кто давно осел в городе, имел тут семью и жилье.
Мещане были, пожалуй, тем слоем, представители которого в наименьшей степени призывали революцию. Им не нужна была земля; контроль над фабриками и заводами их волновал в малой степени, ведь опытные служащие и рабочие со стажем и так не были обделены уважением администрации; торговцы и ремесленники дорожили своим скромным имуществом, а эгалитаристские лозунги у них рождали тревогу. Лишь война была той общей бедой, которая делала желание перемен всеобщим.
Вовлеченные в революцию не по своей воле мещанские слои стали кадрами для низшего и среднего звена нарождающейся советской бюрократии. В ходе национализации они лишились собственности, до предела обнищали, но опыт выживания прежних поколений городских низов позволил им приспособиться и в новых условиях.
А Чуковский и Куприн оказались провидцами: в революционном Петрограде Горький повел себя как настоящий мещанин, страстно коллекционировал антиквариат, был очень скуп, торгуясь, с умирающими от голода "буржуями". На обед он имел котлеты, свежие огурцы и черничный кисель, у остальных горожан – суп из сорной крупы.
Новая власть была заинтересована в притоке новых кадров, ведь большевиков с дореволюционным стажем было около 10 тыс. на все страну. В годы "военного коммунизма" заметной оказалась роль принуждения к труду по принципу "кто не работает, тот не ест". А чтобы действительно нечего было есть, устраивались специальные рейды с реквизицией "излишков" продуктов, ценностей, денег, белья, одежды и пр., после которых уже не на что было выменивать еду. Так обыватель вынуждался идти служить новой власти.
Конечно, в соответствии с доктриной мещан вместе с остатками буржуазии следовало бы отправить рыть траншеи в прифронтовой полосе, но необходимость поддерживать жизнеспособность государственного аппарата диктовала необходимость привлечения в него грамотных горожан сомнительного социального происхождения и даже устанавливать им определенные преференции. Так, Украинский ЦИК в мае 1919 г. предоставил освобождение от призыва податным инспекторам, делопроизводителям канцелярий, сборщикам налогов из Министерства финансов, чего не имели даже военнообязанные милиционеры. Но идеология так просто не отпускала, большевики хотя и нуждались в "спецах", но постоянно держали их в напряжении, периодически проводили чистки, просили население доносить о прошлом нынешних советских чиновников. Заявления в отношении работников советских учреждений о том, что вначале они саботировали Советскую власть, теперь же ее дискредитируют, имели цель установить "рабоче-крестьянский контроль" над аппаратом, вынужденно составленным из непролетарских элементов.
Новый госаппарат задыхался от недостатка грамотных людей, и вот во главе какого-либо промышленного комитета ставили недоучившегося студента-медика, что было еще самым худшим вариантом, так как другим учреждением командовал бывший шарманщик. Комиссарами становятся, например, двадцатилетние приказчики галантерейных магазинов. Власть вынуждена считать главным не социальное происхождение, а "стойкость большевистского мировоззрения". В Екатеринославе капельдинер из кинематографа возглавлял губернский отдел народного образования, но впоследствии он был заменен студентом-первокурсником, который тут же ввел широчайшую демократию в школах и вузах, парализовавшую учебный процесс.
Бывшие царские полицейские, околоточные надзиратели, унтер-офицеры, оставшись без работы при Временном правительстве, быстро нашли вакансии и превратились в советских карательных чиновников; ведь суть их профессии – подавление, осталась та же, просто раньше были революционеры, теперь – контрреволюционеры, отмечал один из юристов, наблюдавших их работу.
Низший слой советской бюрократии составляли так называемые "советские барышни". Их отличали низкая степень грамотности и "абсолютное нежелание хоть сколько-нибудь вникнуть даже в ту механическую бумажную работу, которую они выполняют". Рабоче-крестьянская инспекция (Рабкрин) стремилась поднять производственную дисциплину, боролась с опозданиями в системе главков и наркоматов. Но это было бы эффективно, иронизировал один из бывших советских служащих, если бы "к каждой барышне приставить на все время по коммунисту". Условия же жизни канцелярских служащих были тяжелы: мизерное жалование, паек также невелик, но зато "совслужащих" не привлекали на принудительные работы, и они имели право обедать в дешевых "комиссариатских" столовых.
На национализированных предприятиях вместо скрывшегося владельца директором становился его бывший управляющий. Постепенно из бывших служащих и приказчиков, частных собственников, людей свободных профессий, чиновников всех ведомств, вплоть до полиции, сложилась категория "ответственных" работников. Жалование этой категории служащих было невелико, но в их распоряжении находились огромные материальные ценности, и многие из них злоупотребляли служебным положением.
Мещанская инициатива и приспособляемость, идеологическая индифферентность слоя, составившего основу хозяйственных и советских (муниципальных) структур, привели к тому, что "перерождение" нового аппарата началось с первых же месяцев Советской власти параллельно с процессом его становления. Длительное время бытовало мнение о том, что именно мелкобуржуазное перерождение, поразившее в годы НЭПа Советскую власть и партию, стало причиной многих негативных процессов в нашей стране, вплоть до культа личности.
Не возражая в принципе против этой точки зрения, привлечем для полноты картины мнение работника одного советского хозяйственного учреждения о том, что только благодаря присутствию мещанской компоненты хозяйственный механизм хоть как-то работал. Большевики упразднили личную заинтересованность в результатах производства, связанную с принципом частной собственности; "казалось бы, кто и за что станет давать взятки, когда частной промышленности нет, и в результате работы никто не заинтересован, тем не менее, и дающих, и берущих еще очень много", писал в 1921 г. работник одного из главков периода Гражданской войны, эмигрировавший к тому времени из РСФСР. "Вездесущий и неискоренимый" личный интерес перешел в нелегальное русло. "Никакие премии […] не в состоянии угнаться за стоимостью жизни и за опасными, но крупными незаконными заработками. Нет ни одной сметы, ни одного проекта, ни одной сколько-нибудь существенной бумаги, за которой не скрывался бы чей-нибудь движущий ее частный интерес, не имеющий ничего общего с предполагаемым интересом социалистического производства…". В сметы закладывались расходы на совершенно ненужные работы или в объемах, существенно превосходящих реальные.
"Сэкономленные" таким образом средства, о которых центр ничего не знал и знать не мог, распределялись между заинтересованными лицами от самых высоких чиновников до рядовых "производителей" работ. Брали за предоставление подряда, брали за подписание договора, за отпуск товара, брали за выдачу авансов и т.д. Давали взятки не только частные лица, но и учреждения – друг другу, точнее "ответственным лицам" для усиления заинтересованности в деле. Вывод участника "схемы", сделанный в январе 1921 г. (!), таков: эта стихийно развиваемая "производственная инициатива" играет колоссальную роль в социалистической экономике, только благодаря этому в стране что-то делается, и хозяйственная жизнь еще не остановилась совсем!
Как правило, выходцы из мещан обживали тыл, но среди них были и те, кто оказался в Красной армии и ЧК. Один екатеринославский юрист, оказавшись в городском ЧК, встретил там следователя тов. Ральфа, старого знакомого. До революции тот был театральным парикмахером, уволенным из театра по подозрению в краже. Теперь, прежде "запуганный и всегда полуголодный", он "превратился в изящно одетого комиссара, с золотой браслеткой на руке, с маникюром", имел золотой портсигар, наполненный папиросами, и маленький почти дамский браунинг для расстрелов прямо в кабинете. Чекист помог адвокату, благодаря которому сам избежал когда-то тюрьмы, выбраться на свободу. В 1920 г. в Киеве некто Агеев, комиссар по артиллерии XII армии, а до революции карточный шулер, обвинялся во взяточничестве, содержании игорных домов, разглашении за деньги приказов советской власти экономического характера. На суде подсудимый напирал на свои заслуги перед революцией, однако был приговорен к смертной казни.
Так что ошибался В.В. Маяковский, когда писал: "Утихомирились бури революционных лон. / Подернулась тиной советская мешанина. / И вылезло из-за спины РСФСР / мурло мещанина". Это случилось гораздо раньше.
Мещанство дало революции и новой власти не только перерожденцев. Среди профессиональных революционеров, идейных большевиков были выходцы из городских низов, не связанных с промышленным производством, например, Н.В. Фрунзе, С.М. Киров, А.С. Бубнов, Л.М. Карахан, В.М. Молотов, Н.И. Муралов, Ф.Ф. Раскольников, Я.М. Свердлов. Особенно много мещанок среди женщин-революционерок – некоторое образование и близость к очагам политической культуры делали из них "активных борцов за светлое будущее". Так, В.Н. Яковлева, в эмиграции она близко знала В.И. Ленина и Н.К. Крупскую, после революции с одинаковым успехом выполняла "различную советскую и партийную работу в Москве, Ленинграде и Сибири" во многих сферах – как в промышленности, так и в народном просвещении.
После окончания Гражданской войны писатели, "революцией призванные", взяли на себя миссию продолжения "не штыком, а пером" борьбы с контрреволюцией, к которой было отнесено и мещанство, как мелкобуржуазная культура, страшная своей серостью и массовостью, угроза "революционным завоеваниям". Продолжая традиции русской классической литературы и соединяя их с большевистской идеологией, М.А. Светлов, В.В. Маяковский, М.М. Зощенко, И. Ильф, Е. Петров высмеивали новых советских мещан. Они, дескать, и "желудки в панаме", и "механические граждане", одетые "не по-советски: добротно и солидно".
Но, преодолев все анкетные рогатки, именно горожане составили численное большинство служащих новых советских управленческих структур. Кто-то вступал в РКП (б) в расчете на дивиденды, кто-то по идейным соображениям, но все они в одинаковой степени стремились вырваться из нищенского существования, улучшить свои "бытовые условия". Благодаря их культурному влиянию советский бюрократический аппарат приобрел многие черты, позже обруганные как чуждые, но сыгравшие известную роль в преодолении сложных ситуаций 1930-40-х гг. Внутренняя сплоченность группы "сработавшихся" чиновников, невыдача "своих", взаимовыручка вплоть до "рука руку моет", высокая работоспособность и личная преданность начальнику-покровителю, как ни оценивай, но это черты советской командно-административной системы. С годами многое изменилось в СССР, но барды-шестидесятники все равно продолжали прославлять бессеребряничество, а советские поэты-песенники – "беспокойные сердца". С борьбы против "мещанства и равнодушия" начинались многие реформы и общественные движения.
"Мещанство – реальная угроза для любого государства". Это уже совсем свежее суждение одного из борцов за восстановление морально-нравственных традиций. "Осквернение духовных высот русской культуры, открытое глумление над дорогими истинно русскому человеку святынями, разрушение национальных традиций, складывавшихся веками" – вот что сейчас считается мещанством, толкающим народ к вырождению, а Россию – к пропасти. "Нас неуклонно теснят сплошные торговые ряды – чужие, самодовольные лица, с трудом выговаривающие русские слова, нагло цокающие языком и щелкающие пальцами", продолжает полемист, и мы понимаем, что это уже совсем другая тема. Цепь символов: погоня за наживой и достатком – рынок – торгующие на рынке лица нерусской национальности, таков логический прорыв из старого образа к задачам и лозунгам сегодняшнего дня. Социальный мираж живет и все дальше мигрирует от жизни. Итак, вглядевшись не в мифы, а в реальное бытие, придем к суждению: существование слоя индивидуалистического, довольствующегося весьма малым, уберегало (когда могло) страну от сильных встрясок. То, что называют мещанством, выполняло в обществе роль балласта – тормозило, но не давало перевернуться, когда слои с широким социальным зрением стремились, не считаясь с реальностью, к лучшему будущему[2].
Заключение
В толковом словаре Даля дано следующее определение: "мещанин - горожанин низшего разряда, состоящий в подушном окладе и подлежащий солдатству; к числу мещан принадлежат также ремесленники, не записанные в купечество"; по словарю Ефремовой мещане - "городское сословие, преимущественно состоящее из мелких торговцев, ремесленников, низших служащих и т.п. в Российском государстве до 1917г. " По "Жалованной грамоте городам" (1785г) наименование "мещане" имело три значения:
1) городовые обыватели,
2) среднего рода люди ("среднего рода людей или мещан название есть следствие трудолюбия или добронравия, чем и приобрели отличное состояние"),
3) мелкие торговцы и ремесленники.
Слово "мещанин" за годы Советской власти приобрело стойкий негативный смысл, стало нарицательным. Например, братья Стругацкие характеризуют мещанина, как индивидуалиста, эгоиста, довольного собой и всегда уверенного в себе, недоступного для идей глупца; он ленив интеллектуально, уверен, что смысл жизни заключается в удовольствиях и развлечениях, а работа является лишь средством к добыванию денег и славы. А.М. Горький замечает: "одно из свойств мещанской души - раболепие, рабье преклонение перед авторитетами". Большая Советская энциклопедия: "мещанами называют людей, взглядам и поведению которых свойственны эгоизм и индивидуализм, стяжательство, аполитичность, безыдейность".
Вглядевшись не в мифы, а в реальное бытие, придем к суждению: существование слоя индивидуалистического, довольствующегося весьма малым, уберегало (когда могло) страну от сильных встрясок. То, что называют мещанством, выполняло в обществе роль балласта – тормозило, но не давало перевернуться, когда слои с широким социальным зрением стремились, не считаясь с реальностью, к лучшему будущему.