Оправданием этой длинной выписки служит то, что
она позволяет зафиксировать ряд важных положений.'
' Кант И. Соч., т. 3. М„ 1964, с. 87.
1»6
Первое из них касается проблемы научных революций.
Кант, как видим, говорит о научных революциях за-
долго до Куна, и притом не только в естествознании, но
и в математике (от чего Кун намеренно отвлекается).
Второе положение заключается в подчеркивании особой
роли системы Коперника как источника таких револю-
ций. Третье касается обнаружения взаимосвязи и сво-
его рода параллельности в развитии естествознания и
математики. Наконец, четвертое, и это весьма сущест-
венно, состоит в признании того, что революционный
переворот, совершенный Коперником, может в извест-
ном смысле служить образцом или эталоном для рево-
люции в мышлении, под которой Кант подразумевает
радикальное изменение в методологии и теории позна-
ния.
Это изменение он усматривает в том, что в отличие
от остальных философов, заставлявших познание дви-
гаться вокруг вещей (т. е. материального мира), он
требует, чтобы мир вещей двигался вокруг познающего
субъекта. Не касаясь детально критики философии и
гносеологии Канта2, я считаю важным отметить, что в
действительности Коперник совершил революцию не
только в астрономии, но и в научном мышлении. Кант,
очевидно, полагал, что революционный переворот в
астрономии мог быть совершен Коперником без ради-
кального изменения в структуре и принципах мышле-
ния. Я постараюсь показать, что это мнение Канта оши-
бочно и что каждый, по крайней мере фундаменталь-
ный, переворот в науке (а переворот, совершенный в
астрономии Коперником, был несомненно фундамен-
тальным) имеет своей важнейшей предпосылкой ради-
кальное изменение в методологических установках и
принципах научного мышления.
|
|
Ф. Каульбах в специальной работе, посвященной
коперникианским элементам в теории познания Канта3,
высказывается в том смысле, что Кант признавал так-
же и коперникианский переворот в эпистемологии, со-
вершенный самим Коперником. Это, однако, никак не
2 Подобная критика и оценка философии и теории познания
Канта содержится в работах: Асмус В. Ф. Иммануил Кант (1724—
1974). К двухсотпятидесятилетию со дня рождения. М., 1973; Нарс-
кий И. С. Кант. М., 1976.
8 Kaulbach F. Die Kopernikanische Denkfigur bei Kant. "Kant-
Studien", J.G. 64, H. 1. Berlin, 1974, S.30—48.
следует из текста самого Канта. Интерпретация Кауль-
бахом эпистемологической революции, совершенной Ко-
перником, сводит все дело лишь к тому, что Коперник
выводит разум наблюдателя за земные пределы, по-
зволяя ему рассматривать движение планет с позиции
неподвижных звезд, в частности Солнца. Так как
здесь речь идет о релятивизации системы отсчета,
то по существу Каульбах отождествляет изменение в
эпистемологии и методологии наук с заменой старой,
геоцентрической системы новой, гелиоцентрической. Мне
представляется, что такое понимание существенно при-
нижает реальную заслугу Коперника в радикальном
изменении эпистемологии и методологии наук. Это тем
более верно, что Коперник построил свою систему не
на пустом месте, а должен был преодолеть геоцентри-
ческую систему Птолемея, за которой стоял не только
тысячелетний авторитет, фактически не поколебленный
сколько-нибудь значительно ее критиками, но и преиму-
щества первой в истории науки теории, получившей
практические приложения.
|
|
Важность этого обстоятельства часто недооценивают
многие современные естествоиспытатели. Так, напри-
мер, известный физик Дайсон пишет: «Общая теория
относительности и квантовая механика — это примеры
удачных совпадений, когда математическая интуиция
выступила в плодотворной и созидательной роли. К со-
жалению, имеется и оборотная сторона медали. Мате-
матическая интуиция чаще оказывается консерватив-
ной, нежели революционной, силой, чаще сковывает,
чем освобождает. Самым печальным примером регрес-
са за всю историю естествознания было постулирование
Аристотелем и Птолемеем геоцентрической системы ми-
ра, согласно которой предполагалось, что небесные те-
ла движутся по сферам и кругам с Землей в центре.
Астрономия Аристотеля погрузила науку во мрак неве-
жества почти на 1800 лет (с 250 г. до н. э. по 1550 г.)»4-
Приведенное высказывание Дайсона демонстрирует
не только полное непонимание исторической перспекти-
вы и реальной положительной роли механики Аристо-
теля и астрономии Птолемея в развитии европейской
науки, но, что еще важнее, полное непонимание специфики
4 Дайсон Ф. Дж. Математика в физических науках.-
тика в современном мире», е. 114.
«Матема-
и закономерностей построения научных теорий. Даже
простую избушку нельзя построить на совершенно «чи-
стом» месте. Во всяком случае строитель должен иметь
за своей спиной огромный опыт строительства, отделяю-
щий его от первобытного человека, использовавшего
в качестве жилья природные пещеры. Тот, кто строит
многоэтажный дом, не должен рассматривать архитекту-
ру одноэтажных деревянных строений как тормоз, ме-
шающий методам современного строительства. В еще
большей мере это относится к развитию техники и науки.
Просто невозможно себе представить, что современ-
ные часы или прядильные машины могли быть соз-
даны без предшествующих менее совершенных об-
разцов.
|
|
Нечего и говорить, что система Коперника не могла
бы возникнуть на пустом месте, не имея за собой слож-
ных теоретических системных построений. Тем более
система Коперника не могла бы быть создана за столь
короткий срок, если бы основные элементы теоретиче-
ских построений и принципиальные связи их с эмпири-
ческим знанием не были уже зафиксированы в стро-
ении и способах использования астрономической систе-
мы Клавдия Птолемея Александрийского.
Современные научные теории возникают не на пу-
стом месте, а в ходе преодоления конкурирующих
теоретических построений, многие элементы которых
включаются в «тело» победившей теории. И в этом
отношении теория Коперника, будучи исходным теоре-
тическим построением науки Нового времени, не явля-
ется исключением, ибо ей пришлось преодолевать, а
отчасти аккумулировать в себе конкурирующую тео-
рию, явившуюся заключительным актом развития ан-
тичной науки. Именно поэтому необходимо остано-
виться на важнейших этапах возникновения и формиро-
вания системы Птолемея 5.
Система Птолемея, созданная во втором веке на-
шей эры, была продуктом развития греческой филосо-
фии, наблюдательной астрономии, механики и матема-
тики.
5 Здесь, как и в «Принципах научного мышления», я широко
опираюсь на прекрасные и глубокие исследования Н. И. Идельсона,
собранные в его сборнике «Этюды по истории небесной механики».
М-, 1975.
Известно, что наблюдения за движением небесных
светил, Солнца, планет, звезд и комет велись почти
всеми народами с незапамятных времен. Они были
обусловлены прежде всего практическими потребностя-
ми, необходимостью организации земледельческих ра-
бот, скотоводства и мореплаванием. Однако ни циви-
лизации Индии и Китая, Египта, Ассирии, Вавилона, ни
более поздние цивилизации Персии, Парфии и т. п. не
создали чего-либо подобного системе Птолемея. Сохра-
нились свидетельства 6, что вавилонские жрецы — хал-
деи сообщили Александру Македонскому о том, что
они вели в течение 1903 лет записи наблюдений за
звездным небом и зафиксировали несколько десятков
солнечных и лунных затмений. Известно также, что
египтяне и особенно вавилоняне располагали довольно
развитой математикой, умели решать сложные уравне-
ния на основании специально составленных таблиц, вы-
числяли площади сложных фигур, знали многие теоре-
мы геометрии.
Однако ни те ни другие не имели сколько-нибудь
серьезной теории небесных явлений, теории, позволяв-
шей объяснять и предвычислять взаимное расположение
планет и Солнца, устанавливать их расстояния друг от
друга и т. д.
Итак, первый факт, который мы можем со всей оче-
видностью зафиксировать, заключается в том, что древ-
ним, и прежде всего восточным, догреческим цивилиза-
циям были доступны астрономические наблюдения и
опирающиеся на них обширные эмпирические знания.
Эти знания были связаны с рецептурно-вычислительной
математикой, правила которой формулировались как
некоторые простейшие обобщения тысячекратно повто-
рявшихся вычислений и измерений. Этот способ позна-
ния, опирающийся на эмпирические наблюдения и ре-
цептурную математику, Фейнман назвал вавилонским
способом в отличие от греческого, основу которого, по
его мнению, составляют аксиоматические доказатель-
ства.
Со свойственной многим крупным естествоиспытате-
лям безапелляционностью в суждениях по философским
и историко-научным вопросам Фейнман утверждает:
6 См. Я. Аппель и П. Лакур. Историческая физика, т. 1. М.-
Л., 1929, с. 470.
«В физике нам нужен вавилонский метод, а не грече-
ский»7. Однако Фейнман не объяснил, почему совре-
менная физика не возникла на родине вавилонского
метода, а тем более почему и физика, и астрономия, и
современная математика развивались на основе евро-
пейской традиции, в фундаменте которой лежал антич-
ный, т. е. греческий, метод.
Но там, где Фейнман не видит даже вопроса,
И. Кант усматривает и довольно точно намечает кон-
туры исторически адекватного ответа. Более того, он
опять-таки связывает отправной пункт в развитии ев-
ропейской науки с революционным переворотом в мы-
шлении, и прежде всего в мышлении математическом.
«С самых ранних времен, до которых простирается
история человеческого разума, математика пошла вер-
ным путем науки у достойных удивления древних гре-
ков. Однако не следует думать, что математика так же
легко нашла или, вернее, создала себе этот царский
путь, как логика, в которой разум имеет дело только
с самим собой; наоборот, я полагаю, что она долго дей-
ствовала ощупью (особенно у древних египтян), и пе-
ремена, равносильная революции, произошла в матема-
тике благодаря чьей-то счастливой догадке, после чего
уже нельзя было не видеть необходимого направления,
а верный путь науки был проложен и предначертан на
все времена и в бесконечную даль. Для нас не сохра-
нилась история этой революции в способе мышления,
гораздо более важной, чем открытие пути вокруг зна-
менитого мыса, не сохранилось также имя счастливца,
произведшего эту революцию. Однако легенда, пере-
данная нам Диогеном Лаэртским, сообщающим имя
мнимого изобретателя ничтожных, по общему мнению
даже не требующих доказательства, элементов геомет-
рических демонстраций, показывает, что воспоминание
о переменах, вызванных первыми признаками открытия
этого нового пути, казалось чрезвычайно важным в
глазах математиков и потому оставило неизгладимый
след в их сознании. Но свет открылся тому, кто впер-
вые доказал теорему о равнобедренном треугольни-
ке...»3
7 Фейнман Р. Характер физических законов, М., 1968, с. 47.
8 Кант И. Соч., т. 3, с. 84.
Кант в этом относительно небольшом отрывке изло-
жил по существу credo многих последующих историко-
научных и методологических исследований. Он прежде
всего связал прогресс науки с революцией в математи-
ке. Он показал далее, что суть последней состояла в пе-
реходе от эмпирической рецептурной математики (в
отличие от Фейнмана Кант упоминает не вавилонскую,
а египетскую математику) к математике, основанной
на доказательствах. Последняя фраза, приведенная в
цитате, действительно проливает свет и на обсуждае-
мые нами проблемы, ибо суть нового подхода к мате-
матике, нашедшей впоследствии применение в астро-
номии, а затем и в физике, как раз заключалась в том,
что впервые был создан метод, позволявший перехо-
дить от одних утверждений к другим, формальным, т. е.
логическим, способом, не обращаясь каждый раз к эм-
пирическим наблюдениям, измерениям и рецептурным
вычислениям.
Это, по крайней мере на ранних стадиях, не означа-
ло полного отрыва дедуктивных математических систем,
развиваемых на базе техники формальных преобразо-
ваний, от эмпирических знаний, получаемых «вавилон-
ским способом». Следы тесной связи эмпирических и
дедуктивных методов мы находим даже в относительно
поздних работах Архимеда, применявшего методы ме-
ханического и физического контроля для проверки пра-
вильности дедуктивных математических построений9.
Однако заявка на отделение аксиоматически и во-
обще дедуктивно построенных математических систем
от своего эмпирического базиса была сделана. Это
привело к такому быстрому росту математических
знаний, какой был совершенно немыслим для вавилон-
ской и египетской математики. За три примерно столе-
тия, отделяющие Фалеса, которому античная традиция
приписывала первое доказательство теоремы о равно-
бедренных треугольниках (и, кстати, что очень важно,
ее практическое применение для вычисления расстоя-
ния между кораблем и берегом), от Евклида, изложив-
шего первую дошедшую до нас дедуктивную систему в
геометрии, греческая математика совершила грандиоз-
9 См., например, работы Архимеда о квадратуре параболы
(Архимед. Сочинения. М„ 1962).
ный и уже никогда не повторявшийся более научный
марафон.
Отделение геометрии и отчасти арифметики от эм-
пирической основы не только ускорило систематизацию
развития математики, но и создало предпосылки для
последующего синтеза эмпирических знаний на разви-
той математической основе, но это предполагало прин-
ципиальную переделку эмпирического материала, особое
препарирование его, предусматривающее последу-
ющее применение формальных математических постро-
ений. Для того чтобы такой синтез мог осуществиться,
мало было обособленного существования эмпирических
знаний, с одной стороны, дедуктивной математики — с
другой, необходимы были еще два звена: общая фило-
софская установка, оправдывающая и требующая тако-
го синтеза, и концептуальные схемы (механические или
физические), позволяющие адсорбировать наблюдения
в математике и, наоборот, применять последнюю к на-
блюдению. Важность такой концептуальной схемы на
материале современной физики весьма удачно показана
Степиным 10.
Оба этих звена были созданы греческой философи-
ей от Гераклита до Аристотеля. Я отмечу в учениях
этих мыслителей лишь то, что имеет прямое отноше-
ние к делу, не касаясь общемировоззренческих и со-
циально-философских вопросов.
Гераклит Эфесский, известный более как корифей
античной диалектики, был в то же время одним из ос-
нователей познавательного эмпиризма. Приписываемые
ему афоризмы: «Все течет, все меняется», «Нельзя
дважды войти в одну и ту же реку», «Солнце величи-
ной в две ступни» и т. д. — по существу выступают
как философская универсализация эмпирической уста-
новки здравого смысла, как обобщение обыденных на-
блюдений, согласно которым мир таков, каким мы его
видим. Даже радикальные элеаты вынуждены были
признать, что человек, по крайней мере чувственно, вос-
принимает и наблюдает меняющийся мир. Но за этим
миром элеаты провозгласили существование иного, ста-
бильного, неизменного, регулирующего мира. Этот мир
подлинного бытия трансформировался впоследствии в
мир идей Платона. Философия последнего интересна
.10 См. Степан В. С. Становление научной теории. Минск, 1976.
203
для нас тем, что, признавая истинным лишь мир неиз-
менных сущностей — идей, она одновременно признает,
что движение к нему идет через познание наблюдаемо-
го видимого мира. Вместе с тем Платон должен был
принять многие элементы пифагореизма, хотя в целом
восточная иррациональная орфическая ориентация бы-
ла чужда рационализму Платона.
В синтезе платонизма и пифагореизма нас интересу-
ет прежде всего не идеализм, а известный рациона-
лизм, который не следует игнорировать. В противопо-
ложность Гераклиту, фиксирующему внимание на ре-
альном изменчивом земном мире, взоры орфиков и
пифагорейцев обращены к небу. Выросшие на восточ-
ной традиции, знакомые с сакраментальной египетской
и вавилонской астрономией, они быстро устанавлива-
ют, что в отличие от хаотического земного движения не
только в сфере неподвижных звезд, но и в движении
планет господствует удивительная правильность, устой-
чивость и постоянство.
Именно здесь должно проявляться совершенство, но
совершенное движение должно происходить по совер-
шенным траекториям. Совершенные же траектории есть
траектории круговые, ибо сфера и все ее сечения — сим-
вол совершенства в орфической и пифагорейской фило-
софии. Именно поэтому представители орфико-ппфаго-
рейской школы Фелолай, Экфант, Гераклит Понтский,
Аристарх Самосский и другие первыми выдвинули идею
о круговых или спиралевидных орбитах движения небес-
ных светил, идею, на которую впоследствии как на источ-
ник своей концепции сошлется Коперник. Сейчас, однако,
важно другое, а именно, что математически ориентиро-
ванное мышление греков впервые породило мысль об
орбитальном движении. Вавилонские халдеи, накопив-
шие гигантский эмпирический материал и умевшие вы-
числять долготы планет и звезд, даже не ставили перед
собой задачи вычислить и описать их орбиты, ибо та-
кая мысль не могла возникнуть из наблюдений самих
по себе.
В философии Платона синтезируются три различные
тенденции греческой философии: эмпиризм Гераклита,
элиатское противопоставление видимого мира миру ста-
бильного, истинного бытия и пифагорейское учение
о совершенстве космических движений, происходящих
по круговым орбитам.
Аристотель, избегавший крайностей платонизма, ho''
по-прежнему считавший главной задачей философии
познание сущего, понимавшегося им как общее в еди-
ничном, впервые создал космическую механику. Прав-
да, это была механика качественная, не выраженная в
математической теории в современном смысле слова.
Нам, однако, важно, что в механике Аристотеля был
провозглашен фундаментальный постулат античной ки-
нематики: движение небесных светил происходит по"
сферическим орбитам и притом равномерно; всякое-
теоретическое объяснение движения предполагает указа'
ние заключающих его сфер.
Более того, Аристотель требует, чтобы центры этих
сфер совпадали именно с Землей как единственным ме-
стом, откуда могут производиться наблюдения и по от-
ношению к которому устанавливаются, измеряются д
вычисляются все видимые небесные движения. Этим
впервые была провозглашена идея абсолютной системы
отсчета и абсолютного пространства. Ее часто называ-
ли пагубной для европейской науки, рассматривая как
тяжелое бремя, лежавшее на ней почти два тысячеле-
тия. Следы ее воздействия можно найти в астрономии
Коперника, в системах Галилея и Ньютона.
Ее окончательная ревизия связана с именем Эйн-
штейна. Но в историческом плане возникает вопрос,
могла ли развиться европейская наука без какой-либо
исходной кинематической концепции, возможна ли более
простая кинематика, более естественная и эмпиричная
по своим основам, и логично ли требовать, чтобы антич-
ные греки выдвинули более сложные релятивистские
воззрения, предполагающие иной уровень наблюдения и
способ мышления.
Можно сколько угодно иронизировать над античной?
механикой и астрономией, можно упрекать неандер-
тальца в том, что он вверг человечество в пучину бед-
ствий, начав изготовление каменных орудий, и носил
звериные шкуры, вместо того чтобы, облачившись в
синтетический комбинезон, заняться конструированием
ЭВМ. Однако ирония не заменяет понимания, особен-
но когда речь идет об истории науки. Философские и
механико-кинематические идеи Платона и Аристотеля
не только подготовили синтез наблюдений с математи-
кой в античной астрономии, но и обусловили создание
первой научной теории, отнюдь не ввергнувшей чело-
вечество в тысячелетний мрак, как полагает Дайсон,
а, напротив, подготовившей коперникианскую револю-
цию.
Это первая в истории человечества научная теория
в современном смысле слова была создана Клавдием
Птолемеем. Достаточно познакомиться с ней ближе,
чтобы понять, сколь утрированным является простое
контрастное противопоставление вавилонского и грече-
ского методов. Не только эти два метода, но и четыре
совокупных фактора: познавательная установка грече-
ской философии, кинематика небесного движения (ари-
стотелевский вариант), согласие с наблюдениями, на-
копленными астрономией от вавилонян, египтян и Ге-
парха до Птолемея, и синтез этих наблюдений на
геометрической основе, позволяющей предвычислять
движение небесных светил, — все это вместе ведет к
новому, дотоле неизвестному феномену — первой науч-
ной теории. Действие аналогичных факторов, хотя и
отличающихся по содержанию, можно проследить и в
архитектуре новейших научных теорий. Однако с само-
го начала в работе Птолемея эти четыре фактора всту-
пают во внутренний конфликт.
Античная и средневековая астрономия не только сле-
дует девизу Платона «спасти явления»", т. е. объяс-
нить видимое неравномерное движение планет на осно-
ве представлений о равномерном круговом движении
(невидимом и ненаблюдаемом), но и постоянно нару-
шает его. На этом тернистом пути астрономы тем не
менее приобретают важные навыки: 1) создавать слож-
ные математические построения для объяснения на-
блюдений, 2) проводить наблюдения для проверки и
уточнения гипотетических (преимущественно геомет-
рических) моделей, 3) организовывать наблюдения по
определенным правилам и подчинять требования точно-
сти условиям проверки моделей, 4) выдвигать и обосно-
вывать гипотезы, с одной стороны, согласующиеся с
общими эпистемологическими принципами, с другой —
ориентированные на согласие с фактами, 5) вводить
искусственные объекты, несводимые непосредственно к
наблюдаемым и имеющие смысл лишь в рамках тео-
рии, 6) создавать понятия, необходимые для построе-
ния теории, рассматриваемой как система математизи-
" См. Идельсон Н. И. Этюды по истории небесной механики.
М„ 1975.
рованных утверждений и вместе с тем позволяющей
создавать другие понятия, фиксирующие и систематизи-
рующие наблюдения.
Вот несколько существенных этапов в генезисе пер-
вой научной теории. Первая система планетарной аст-
рономии принадлежит Евдоксу Книдскому (около
410—350 гг. до н. э.). Кинематическая модель Евдокса
состоит из четырех концентрических сфер с общим цен-
тром, через который проходят оси вращения этих сфер,
наклоненные друг к другу под разными углами. Две
внешние вращаются с разной скоростью с запада на
восток, две внутренние — с востока на запад. Каждая
внутренняя сфера «вбирает» в себя движения охваты-
вающей ее внешней сферы, и на экваторе четвертой.
внутренней выделялась точка, изображающая данную
планету и как бы суммирующая в себе все последова-
тельные проекции. Совпадение математической модели
с наблюдением достигалось методом сложного подбо-
ра скоростей вращения и углов наклона осей.
Дальнейшее уточнение, произведенное Каллипом
(IV в. до н. э.) в системе Евдокса под влиянием Ари-
стотеля, привело к существенному усложнению модели.
Для Солнца, Луны, Меркурия, Венеры и Марса были
предложены модели, состоящие из пяти сфер, для Юпи-
тера и Сатурна — из четырех. Но это усложнение дало
лишь незначительное приближение к наблюдениям.
Следующий шаг связан с исследованиями великого
греческого астронома Гиппарха (II в. до н. э.). Уже
Каллипу было известно, что времена года различны по
продолжительности. Весна продолжается 94 дня, лето
92, осень 89 и зима 90 дней. Кроме того, греки знали,
что яркость некоторых планет в течение года меняется;
меняется в отношении 12: 11 и видимый диаметр Луны.
Они правильно объясняли это удалением планет от на-
блюдателя. Совместить это с теоретическим допущени-
ем равномерного кругового движения можно было
лишь путем сложных геометрических построений и ча-
стичного отказа от аристотелевской кинематики.
Эту задачу почти успешно решил Гиппарх, сочетав-
ший в себе великого наблюдателя и математика. Не-
бесные светила продолжают равномерно двигаться па
круговой орбите (эпицикл), центр которой в свою оче-
редь равномерно перемещается по другой окружности
(диферент). Однако в центре этой второй окружности
нет физически реального наблюдателя. Он вместе с
Землей находится в особой точке внутри этой окруж-
ности (эксцентр), причем отсюда четыре части годич-
ного круга Солнца усматриваются под углами, соот-
ветствующими 94, затем 92, потом 89 и 90 дням. Гип-
парх таким образом совершил, если угодно, весьма
сложное методологическое построение, введя для объ-
яснения и сохранения явления пространственно услож-
ненную кинематическую модель, подразумевающую:
1) необходимость ряда специальных теоретических по-
нятий «диферент», «эпицикл», «эксцентр» и других,
оправданных лишь теоретической конструкцией необходи-
мых для согласования моделей с наблюдением и общей
методологической установкой, но не фиксирующих ре-
альных чувственных наблюдений; 2) допущение неко-
торых идеализированных объектов как онтологической
системы, к которой относится теория движения планет,
однако эти объекты не совпадают с реальными физи-
ческими объектами. «Но греки были слишком тонкие
геометры, — проницательно замечает Идельсон, — что-
бы не заметить тотчас же, что обе схемы — неподвиж-
ного эксцентра и эпицикла — в смысле «спасения яв-
лений» равноценны между собой. Так, например, нерав-
номерное видимое движение Солнца укладывается в
любую из них; точно так же прямые и обратные дви-
жения планет находят двойное объяснение, так как
можно всегда поменять местами эпицикл и диферент
при условии перемены направления одного из состав-
ляющих движений. Для нас теперь все это простые
теоремы из той главы механики, которая носит назва-
ние «эпициклические механизмы». Но для греков то
были открытия самого первого ранга, имевшие немало-
важное теоретико-познавательное значение» 12.
В этих словах лежит не только ключ к оценке эпи-
стемологии Гиппарха и Птолемея, но и подход к эпи-
стемологии и методологии Коперника, подход гораздо
более глубокий и адекватный, чем поверхностная оцен-
ка Дайсона.
Гиппарх, построивший пространственно-кинематиче-
скую модель движения Солнца, на основании обобще-
ния многочисленных наблюдений (включая собствен-
ные) и математических построений, опирающихся на
12 Там же, с. 44—45.
геометрию Евклида, сделал серьезную заявку на созда-
ние теории планетарной астрономии. Но честь ее созда-
ния в первом варианте принадлежит Птолемею.
Клавдий Птолемей опирался на гигантский опыт,
накопленный его предшественниками. Этот опыт
включал наблюдения от восточных астрономов древ-
ности до Гиппарха; вычисления (хотя и не вполне точ-
ные) расстояний от Земли до Солнца, от Земли до Лу-
ны, диаметра Земли и ряда других величин, осущест-
вленные с применением геометрических моделей и
довольно развитой арифметики Эратосфеном, Аристар-
хом и другими учеными; эпистемологическую и методоло-
гическую установку, требовавшую, «спасая» явления
(т. е. согласовываясь с наблюдением), создать истин-
ную картину небесного движения.
Он не только использовал весь арсенал геометрии и
вычислительной математики, но и в течение сорока лет
сам проводил тысячи самых тщательных наблюдений,
используя все имевшиеся в его распоряжении шкаль-
ные инструменты и приспособления для измерения и
вычисления угловой линейной скорости планет. Но че-
ловек, который во всех областях математики достиг
такой глубины и так сильно любящий истину, не мог
согласиться с изложением теории только в общих чер-
тах. «Он должен, — как считает Паннекук, — был опре-
делить численные значения орбитальных движений на
основании наблюдаемых явлений и показать, что они
могут быть удовлетворительно представлены при помо-
щи равномерно вращающихся кругов» 1Э.
Это замечание сразу вводит нас в суть дела. Метод
Птолемея не был ни чисто вавилонским (наблюдение
без ясной предшествующей гипотезы), ни чисто грече-
ским в фейнмановском понимании (априорное аксиома-
тическое построение), а скорее всего напоминал методы,
применяемые при построении и развитии современных
научных теорий. И в этом его величайшее значение как
первого исторического образца, предопределившего по
существу, несмотря на последующую критику и даже
полное нигилистическое отрицание, стандарты, унасле-
дованные наукой Нового времени.