Важнейшей стороной становления и развертывания системы правового регулирования, следствием и одновременно фактором этого процесса, был колоссальный языковой и когнитивный прогресс, представлявший собой, по-видимому, ключевую составляющую того рывка, который образовал культурную пропасть между homo sapiens и неандертальцами и сделал возможной ту форму человеческой коммуникации, которую сегодня принято называть дискурсом.
Феномен разрешения конфликтов зафиксирован уже у обезьян. Однако в случае судебной процедуры рассмотрение конфликта отстоит от самого конфликта во времени. Это значит, что, прежде всего, необходимо
достаточно детальное воспроизводение самой ситуации конфликта, что требует формирования таких культурных механизмов, которые делают возможными реконструкцию и представление некогда имевшего место события.
Участники судебного процесса создают некую реальность, альтернативную по отношению к физически существующей. Социальная антропология, описывая современные механизмы рассмотрения конфликтов в бесписьменных культурах, позволяет понять, что изначально в рамках таких реконструкций широко использовались физические демонстрации, которые со временем редуцировались, замещаясь языковыми средствами, что требовало расширения лексики и развития иных средств осуществления дескриптивной функции языка - той важнейшей и сущностной функции, благодаря которой мы можем говорить о том, чего нет здесь и сейчас, позволяющей нам создавать языковыми средствами миры, которых физически не существует, в том числе никогда не существовало и не могло существовать. Язык начинает превращаться в грандиозного демиурга, творца ничем и никак не ограниченной культуры, невидимой, но являющейся основным и подлинным содержанием совместной жизни людей.
Как известно, два разных человека одну и ту же ситуацию воспринимают, интерпретируют и воспроизводят по-разному даже при наличии полной добросовестности. Понятно, что стороны конфликта едва ли можно заподозрить в такой добросовестности. Приматологи установили, что уже человекообразные обезьяны вполне освоили инструментарий утаивания и лжи. Было бы странно думать, что в ситуации разбирательств межгрупповых конфликтов люди вида homo sapiens не прибегали к этому инструментарию. При этом вербальный язык открывает колоссальные и принципиально новые возможности лжи в сравнении с невербальными средствами коммуникации.
Разговор, с одной стороны, между своими, где даже сегодня часто люди понимают друг друга с полуслова или вообще без слов, и, с другой, между чужими, которые не чувствуют и не хотят чувствовать подтекстов, не знают и не хотят знать контекстов, не только не обладают эмпатическим взаимопроникновением, но, напротив, настроены взаимно враждебно, не имеют атрибутивной для коммуникации своих презумпция доверия, а часто, напротив, исходит из презумпции недоверия, это совершенно разные разговоры. Коммуникация, обеспечивающая взаимопонимание чужих, несопоставимо сложнее, чем та, которая обеспечивает взаимопонимание своих. Разговор чужих должен быть гораздо более развернут, детализирован, содержать в себе максимально надежные страховки от нежелательных интерпретаций и т.п. При этом язык диалога враждебных субъектов должен также содержать возможности оценивания высказываний противной стороны с точки зрения их истинности/ложности, точности/неточности и т.п. Это значит, что предметом разговора оказываются не только сами события, но и суждения об этих событиях, оценки,
оценки оценок и т.д. Язык и выражаемая его средствами мысль превращаются в иерархически организованные системы, соотносящиеся с физической реальностью сложными опосредованными связями.
Древняя судебная реконструкция происшедшего события могла быть реализована только с формированием целого комплекса не только языковых, но и иных культурных, прежде всего, когнитивных новелл. Перенос события из прошлого в настоящее означает извлечение его из актуального потока событий, абстрагирование от массы обстоятельств и фактических связей, создание некоей картины событий как идеального объекта, сконструированного посредством человеческого сознания. Таким образом, в фокусе внимания оказывается не природный или рукотворный физический предмет, а существующий лишь виртуально идеальный объект, что уже само по себе является кардинальной новацией, а, кроме того, порождает целый комплекс сопутствующих радикальных новшеств. Изъятый из актуального потока событий идеальный конструкт предстает абстрагированным, в том числе, и из системы временнЫх отношений, оказывается вне времени. В результате принципиально меняется само временнОе структурирование мира. Утративший временнЫе оковы эпизод прошлого свободно перемещается в настоящее, где сосуществует с «настоящим настоящим» и, более того, оказывает на него воздействие, играет каузальную роль. Прошлое больше не проходит, не уходит в небытие, а интегрируется в настоящее; иначе говоря, настоящее начинает вбирать в себя прошлое. (Ре)конструирование и рефлексия прошлых событий формирует матрицу присутствия прошлого в настоящем, являющуюся условием возникновения исторической памяти, разумеется, мифологизированной, уникальной для каждой общности и превращающейся в ее культурно-идентификационный код.
Существенный пункт состоит также в том, что в рамках судебного процесса происходит коллективная когнитивная деятельность. Субъектом познания – а судебный процесс это в значительной мере (хотя и не только) судебное следствие, то есть познание – выступает не индивид, а все участники процесса. Формируется актуальный надындивидуальный познающий субъект. При этом существенно, что познавательный процесс, развертывающийся в судебном разбирательстве, представлен противостоящими сторонами. Это значит, что всякое утверждение подпадает под огонь критики, оценивается с точки зрения его соответствия действительности. Таким образом, предметом обсуждения становится не только некая имевшая место ситуация, но и суждения об этой ситуации, а значит, начинает формироваться логико-лингвистическая рефлексия, и в поле внимания попадает уже сам язык, что, конечно, радикально отличается от обычных высказываний о физической реальности.
Работа общественного сознания в ходе судебного процесса не ограничивается когнитивной составляющей. Установив (приняв в качестве установленного) некоторые события, суд должен дать их оценку. Соответственно, формируется ценностная и ценностно-нормативная рефлексия: что хорошо и что плохо, что допустимо и что недопустимо и т.п.
Больше того, со временем неизбежно качественные оценки начинают требовать количественной конкретизации: насколько плохо, насколько недопустимо. Количественная определенность является условием соразмерности наказания. Тем самым под ценностным углом зрения так или иначе соотносятся самые разные аспекты поведения людей и функционирования общества. Судебный процесс оказывается той процедурой, в ходе и вследствие которой происходит экспликация, вербализация и кристаллизация социальных норм, ценностей и идей.
Еще одним – и, в некотором отношении, самым важным, решающим – моментом конституирования дискурса в процессе правогенеза стало формирование принуждающей силы логики, о чем подробнее будет сказано несколько позже.
О сущностной специфике субъект-субъектной коммуникации
в правовом дискурсе
Возвышенная концепция естественного права хороша всем, кроме своей фундаментальной ошибочности. Право это дискурс, особого рода субъект-субъектное взаимодействие. В природе нет дискурса. Тождественные между собой рождение права, дискурса и общества суть становление специфических субъектов этого взаимодействия, а тем самым и его самого.
В эволюции животного мира до некоторого этапа не существовало субъект-субъектных отношений. Первичные когнитивные образы, появившиеся вместе с возникновением психики, были образами препятствий физическому перемещению[19]. Долгое время животные «знали» окружающую действительность как исключительно пассивную, потому что не располагали когнитивным инструментарием для репрезентации в своей психике внешних активных агентов.
Однако в ходе дальнейшей эволюции сформировалась способность выделять из этой объектной среды субъектов - существ, способных к порождению собственной активности. Такое выделение изначально должно было быть связано с возникновением нового типа отношений в природе: хищник – жертва. Поведение хищника и жертвы относительно друг друга стало принципиально более компетентным и эффективным при формировании в их психике когнитивных единиц нового типа, а именно, единиц, способных учитывать субъектность контрагента, то есть самостоятельный характер построения и неполную предопределенность его активности. У высокоразвитых животных отношения хищника и жертвы, конкуренции между хищниками по поводу жертвы, да и многие другие между принадлежащими разным видам и сообществам особями, например, млекопитающих или птиц,
несомненно, носит субъект-субъектный характер. Каждый понимает, что другой выбирает поведение, то есть действует как субъект, что его можно попытаться, например, обмануть, перехитрить и т.п.
Позже к чисто когнитивному выделению субъектов из объектного мира добавляется другой аспект субъект-субъектных отношений, базирующийся на эмпатии. Применительно к людям о ней упоминалось выше, но возникает эмпатия на гораздо более ранних ступенях эволюции и присуща, как минимум, всем теплокровным. Однако признание другого как юридического субъекта (контрагента) кардинально отличается и от когнитивной фиксации его субъектности, и от эмпатических субъект-субъектных отношений (включающих в себя в качестве предпосылки и когнитивную составляющую).
Сама по себе когнитивная фиксация одним субъектом кого-либо другого в качестве субъекта не меняет того отношения к внешней реальности, которое не содержит никаких ограничений поведения первого помимо пределов его естественных возможностей в объективных обстоятельствах. Другой субъект здесь – такая же, хотя и особого рода, объективная реальность, как не являющиеся субъектами элементы среды – горы, водоемы, деревья и т.п. Если другой субъект мешает первому получить что-либо им желаемое, и первый физически превосходит второго, он его устранит (прогонит или убьет), как устранил бы, например, мешающий камень.
Атомарная человеческая группа с точки зрения своего отношения к окружающему миру ничем принципиально не отличается от какого-либо живого существа, растения или, например, высокоразвитого животного, для которого среда – во-первых, источник ресурсов жизнеобеспечения, добываемых всеми имеющимися у этого организма в силу его природы способами, во-вторых, источник угроз, которых он пытается избежать, также используя весь предоставленный ему природой арсенал средств.
Добавление к когнитивному признанию субъектности некоторого другого эмпатии по отношению к нему кардинально меняет дело. Субъект не может причинить смерть и даже боль тому, кому он сопереживает[20], поскольку сопереживание как раз и означает, что, причиняя боль другому, он причиняет боль самому себе. Эмпатия означает своего рода со-субъектность. Связанные эмпатией субъекты не противостоят друг другу, эмоциональное взаимопроникновение превращает их в некотором смысле в единый субъект. Эмпатия – своего рода естественное, физическое препятствие нанесению какого-либо вреда другому существу. Однако стороны первичных межгрупповых союзов, в отличие от индивидов внутри каждой из них, в общем случае, не связаны эмпатией, они друг другу чужие.
Кардинально новым моментом, конституирующим качественно иной в сравнении с ранее существовавшими тип межсубъектных отношений, является рациональное признание притязаний другого субъекта, согласие с этими притязаниями, означающее тем самым отказ от прежних собственных притязания на все. Неограниченные притязания каждой группы, притязания на всё, неизбежно порождают межгрупповую войну всех против всех. Согласование притязаний вместо притязаний каждого на все означает возникновение принципиально другого способа существования, новую онтологию! Обнаружение столкновения притязаний и воль теперь порождает не физическое столкновение сторон, то есть войну, а диалог, результатом которого становится согласованное само- и взаимоограничение воль, то есть договор, создающий прав ило. Война, насилие заменяется рациональной интеракцией. Онтология войны сменяется онтологией диалога.
Признание группы-контрагента субъектом притязаний означает отказ от войны, от обращения к силе. Право есть альтернатива насилию, альтернатива войне. Широко известна некогда сформулированная Цицероном фундаментальная истина: Inter arma leges silent (когда говорит оружие, законы молчат). Если обернуть это высказывание, новое окажется столь же верно: когда говорят законы, оружие молчит. Право и насилие – антонимы. Отказ от насилия в отношении контрагента входит в конституирующее основание права[21], обращение к насилию означает отказ от права.
Конструкция правового дискурса чрезвычайно сложна, настолько, что на сегодняшний день трудно представить процесс его становления, этапы, логику и механизмы перехода от одних к другим. По-видимому, сейчас можно лишь попытаться выделить его инвариантные конституирующие характеристики, без полного комплекса которых устойчивое замещение логики силы силой логики было бы невозможно.
Прежде всего, следует зафиксировать, что межгрупповое соединение, в рамках которого формируется правовой дискурс, возникает не посредством завоевания или какого-либо иного принуждения, а как свободный союз, и, соответственно, признание притязаний контрагента и тем самым отказ от части своих притязаний осуществляется свободными субъектами. Взаимное признание контрагентами свободы друг друга, отказ от попыток повлиять на волю контрагента
как-либо иначе, чем через представление аргументов, в отношении которых контрагент принимает решение самостоятельно, то есть свободно – исходный пункт правового дискурса. Право и правовой дискурс есть только там, где действуют свободные субъекты.
Поскольку образующие дуальную структуру стороны свободны, то вполне понятно, что ни одна из сторон не примет своего худшего в сравнении с контрагентом положения в чем бы то ни было. Это значит, что все возникающие при образовании этой структуры ограничения и самоограничения могут носить только симметричный, зеркальный характер: мы признаем ваши притязания ровно в такой же мере, в какой вы признаете наши, мы ограничиваем свои притязания ровно в такой же мере, в какой вы, и т.д. Важнейшим следствием из этого является равенство сторон как контрагентов рационального дискурса. Рассмотрим, в чем заключаются наиболее существенные моменты этого равенства.
Начнем с того, что касается аргументации. Равенство сторон как субъектов аргументации означает, во-первых, что каждая сторона имеет возможность в полной мере аргументировать свою позицию в случае конфликта. При всей значимости других моментов, этот следует выделить особо. Только равная для контрагентов возможность представления полной аргументации способна обеспечить мир: поскольку устремленность на отстаивание себя, своих интересов имманентна каждой стороне, то ограничение любой из них в возможности аргументации означает, что она может отстаивать себя только силой. Обеспечение процедурного равенства в аргументации, собственно говоря, составляет базовый принцип, саму сущность процессуального права, будь то уголовный, гражданский, арбитражный или любой другой процесс. Конкретные нормы процессуального права могут быть различны, но они должны быть нацелены именно на обеспечение реализации этого принципа, в противном случае право не сможет выполнять свою миссию замены логики силы на силу логики, провоцируя насилие. Процесс лишь в той мере является правовым, в которой он реализует этот принцип, отступление от которого превращает процесс в политический или иной не относящийся к праву. Во-вторых, это равенство означает, что сила аргумента не зависит от того, какая из сторон его высказала, она обусловлена только его внутренним содержанием. Здесь трудно не увидеть сходство с хорошо известным принципом универсализма, сформулированным Р. Мертоном в рамках описания этоса науки, предполагающего как равенство прав людей на занятие наукой вне зависимости от их социальных, культурных или антропологических характеристик, так и независимость истинности каких-либо утверждений от того, кем они высказаны.
Следующий аспект равенства контрагентов – равенство в конституирующих дискурс обязанностях. Прежде всего, это означает, что для каждой стороны восприятие аргументов контрагента является обязанностью, она не имеет права от этого отказаться. На обязательности восприятия базируется обязанность логического реагирования на аргументы контрагента, полюсами которого выступают согласие и опровержение.
Равенство сторон включает в себя также оценочный момент, а именно, оценку сторонами друг друга, в которой важны когнитивная и поведенческая составляющие. Когнитивная предполагает, что каждая сторона исходит из способности другой воспринять, понять ее логику. Аргументация – это не просто процесс саморазвертывания некоей логической цепочки. Я аргументирую не только что-то и не только чем-то. Принципиально важно, что я аргументирую кому-то. Моей задачей является убедить контрагента, сделать так, чтобы он со мной согласился. При этом передо мной не просто другой, а противостоящий, противобрствующий субъект, с противоположной моей установкой и позицией. Надежда достичь успеха в убеждении возможна лишь при наличии интеллектуального взаимоуважения сторон. Рациональный дискурс возможен лишь с тем, кому логика аргументов доступна. Апелляция к контрагенту как к логическому субъекту означает признание его в данном качестве. Что касается поведенческой оценки, то стороны должны «по умолчанию» исходить из готовности друг друга к тому, что воспринятая контрагентом аргументация превратится в детерминанту его поведения. Напомню, что в дуальных обществах не было никаких специальных силовых принуждающих структур, сами стороны в силовом отношении были равны и, следовательно, должны были обладать развитым механизмом самопринуждения и исходить из наличия такого механизма у контрагента.
Помимо свободы и равенства субъектов правового дискурса его основополагающим условием является признание сторонами в качестве аксиомы существования принуждающей логики, существованиятаких логических конструкций, с которыми не может быть несогласия, которые обладают абсолютной принуждающей силой. Каждая сторона исходит из существования такой логики, составляющей предпосылку, незримое, но непоколебимое основание дискурса, поскольку без такого основания отсутствует возможность заставить контрагента согласиться с той позицией, которая противоречит его экзистенциальным установкам. Уже у древнейших контрагентов на кону в судебном рассмотрении конфликтов могла стоять человеческая жизнь, жизнь кого-то из сородичей, и для того, чтобы одна из половин согласилась на смертную казнь кого-то из своих, она должна исходить из несомненного принятия идеи некоей абсолютной логики. Эта логика, таким образом, приобретала статус не просто когнитивной, но бытийной, онтологической, оказываясь сильнее той системообразующей эмоциональной связи, которая конституирует целостность каждой из половин. Наличие этой превышающей эмпатию логической мощи и есть свидетельство формирования качественно нового уровня бытия, законы которого, в случае столкновения с законами предыдущего уровня, побеждают. Правовая онто-логика оказывается основой социальной онтологии.
Механизм становления логического принуждения еще предстоит исследовать. Однако мне представляется, что можно не просто предполагать, а уверенно заявлять, что формирование логики должного предшествовало
формированию логики сущего[22]. Правовой дискурс включает в качестве основных составляющих дискурс о фактическом поведении с точки зрения его соответствия правилам и дискурс о самих правилах, то есть о невидимых законах. Предметом коллективной рефлексии становится невидимое, что является, в том числе, предпосылкой научного дискурса. Отношение правил и поведения очень напоминает отношение теоретического и эмпирического в науке: законы природы, получающие вербальное выражение в законах науки, суть система диспозиций, предписанных (по мнению некоторых - Богом) природе; иначе говоря, научная картина природы строится по аналогии с законодательством.
Дальнейшая эволюция правового дискурса сопряжена с его модификациями, в том числе существенными. Наиболее важными из них и отчасти взаимосвязанными (хотя характер этой взаимосвязи сложен и не может здесь разбираться) являются возникновение наряду с надындивидуальными индивидуальных субъектов дискурса, в определенных обстоятельствах неограниченное и очень большое число его участников, а также выделения из системы правовых взаимодействий специализированных обособленных органов обеспечения правосудия, нормотворчества и исполнения судебных решений, причем дополнительным важным моментом стало частичное или полное сопряжение этих институций с государством. Эти модификации означали, что совокупность характеристик, ранее присущих каждому субъекту правового дискурса, может теперь частично распределяться между ними. Например, наличие специализированных институтов социального принуждения снимает и требование развитой способности самопринуждения у каждой из сторон, и внутреннего согласия с принятым решением, а наличие судьи означает необязательность понимания одной из сторон той аргументации, которую представляет другая. Развернутое описание этих трансформаций требует отдельного рассмотрения.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Поскольку, как мы видели, появление права, правового дискурса исторически есть появление дискурса вообще, то становление homo juridicus есть становление homo sapiens. Став homo sapiens, то есть обретя способность выступать субъектом дискурса, человек создает новые сферы дискурса. Так, по-видимому, непосредственно вслед за правовым, почти рука об руку с ним, формируется моральный дискурс, а, например, Античность знаменует рождение мировоззренческого
(философского), политического и протонаучного, отчасти даже научного, дискурса. Однако поскольку дискурс как таковой исторически устанавливается именно через право, здесь же устанавливается и социально-онтологический статус дискурса. Логическая реальность правового дискурса становится онтологически приоритетной в сравнении с физической, детерминирует физическое поведение людей и, более того, побеждает в случае столкновения с другими детерминирующими поведение факторами. Разумеется, сказанное не означает, что любой дискурс способен играть решающую роль в детерминации поведения (едва ли это возможно для, например, искусствоведческого или кулинарного дискурса), однако принципиальные возможности дискурса именно таковы. За видимой физической социальной реальностью кроется невидимая, которая и составляет сущность социокультурного бытия, и внутри этой невидимой реальности, несводимой, разумеется, к дискурсу и включающей многое другое, дискурс занимает важнейшее место и иногда оказывается определяющим социальный порядок и социальное движение.
Библиография
Эванс-Причард Э. Э. Нуэры. Описание способов жизнеобеспечения и политических институтов одного из нилотских народов. М., Наука, 1985. С. 129. 236 с. Пер. с англ. О.Л. Орестова.
Shalyutin B.S. (2011) Pravogenez kak faktor stanovleniya obshchestva i cheloveka [Origin of law as factor of the origin of man and society], Voprosy Filosofii, 2011, No. 11, pp. 14–26. (In Russian)
Markov A. Ehvolyuciya cheloveka. Kniga 1: Obez'yany, kosti i geny [Human Evolution. Book 1: Monkeys, bones and genes] Moscow. Astrel': CORPUS, 2012. 464 pp. (In Russian).
Вишняцкий Л. Б. Неандертальцы: какими они были, и почему их не стало // Неандертальцы: альтернативное человечество. Stratum plus. № 1. 2010. 25-95
Vishnyatsky, Leonid (2010), Neandertal'cy: kakimi oni byli, i pochemu ikh ne stalo [ Neanderthals: What Kind of People They Were and Why They Went Extinct ] Stratum plus, 1, pp. 25-95. (In Russian).
Вишняцкий Л. Б. " Верхнепалеолитическая революция": география, хронология, причины // STRATUM plus. - № 1. - 2000. - С. 245-271
Vishnyatsky, Leonid (2000), Verkhnepaleoliticheskaya revolyuciya": geografiya, khronologiya, prichiny [«The Upper Paleolithic Revolution»: its Geography, Chronology, and Causes] Stratum plus, 1, pp. 245-271. (In Russian).
[1] Levi-Strauss C. Structural Anthropology, V 2. Chicago, 1983. P. 19.
[2] Обоснование того, почему межгрупповые союзы достаточно долго должны были оставаться дуальными, а не более крупными, включающими в себя более двух базовых групп, см.
[3] Марков А. Эволюция человека. В 2 кн. Кн. 1: Обезьяны, кости и гены. М.: Астрель: CORPUS, 2012. С. 324-325.
[4] Как пишет Л. Вишняцкий, «Первая попытка расселения за пределы Африки оказалась… неудачной. Судя по всему, около 70 тыс. лет назад неандертальцы, пришедшие на Ближний Восток с севера, вытеснили оттуда гомо сапиенс». Вишняцкий Л. Б. Неандертальцы: какими они были, и почему их не стало // Неандертальцы: альтернативное человечество. Stratum plus. № 1. 2010. С. 83.
[5] Марков. Обезьяны, кости, гены, с. 358.
[6] Марков. Обезьяны, кости, гены. С. 357-358.
[7] Там же.
[8] Там же.
[9] Эванс-Причард Э. Э. Нуэры. Описание способов жизнеобеспечения и политических институтов одного из нилотских народов. М., Наука, 1985. С. 129.
[10] Вишняцкий Л.Б. «Верхнепалеолитическая революция»: география, хронология, причины // «STRATUM plus», №1, 2000. С. 247.
[11] По аналогии с атомарными и молекулярными предложениями.
[12] Леви-Строс К. Структурная антропология. М., 2001, с. 16-17.
[13] Hammer E., Salvin M. The Taking of Hostages in Theory and Practice // The American Journal of International Law, Vol_ 38, No_ 1 (Jan_, 1944), p_ 20; Гринёв А.В. Туземцы-аманаты в Русской Америке // Клио. 2003. № 4. С. 128.
[14] Allen J. Hostages and Hostage-Taking in the Roman Empire.Cambridge, 2006. P.72.
[15] Смирнов А.А. Древнеирландский эпос // Исландские саги. Ирландский эпос. - М., 1973. - С. 553.
[16] Ильин М.В. Слова и смысл: Деспотия, Империя, Держава. /Полис. - 1994. - №2. С. 118.
[17] Emmons G. The Tlingit Indians. Seattle & London - New York, 1993. P. 310.
[18] Johnson H.M. Sociology: A Systematic Introduction. New York, 2006, p.187.
[19] Подробнее об этом см., например, Шалютин Б.С. Становление свободы: от природного к социокультурному бытию. Изд-во Зауралье. Курган. 2002 г. 88 с. С. 35-48.
[20] Исключая специфические ситуации, когда, например, сопряженное с болью действие спасает от худших последствий, то есть является меньшим злом.
[21] Замечу, что правовой отказ от насилия, как ни странно это может показаться на первый взгляд, надежней эмпатического. Любящая мать может нашлепать лезущего к розетке ребенка, чтобы уберечь его от опасности. Эмпатические отношения не обязательно уравнивают людей, и, например, старший может использовать силу в отношении младшего в его интересах (по крайней мере, как он их понимает), не считая его собственную волю достаточно зрелой и в полной мере готовой к свободе. В рамках же правоотношений воздействие на волю контрагента возможно исключительно посредством рациональной аргументации.
[22] Интересны в этом смысле гераклитовский логос и платоновские идеи, в которых должное и сущее синкретичны.