Выборгское шоссе. 1954 год. Фото Ф.А. Белокурова из семейного архива Е.П. Сырковской.

Ничто не должно кануть в реку забвения, это наша история. И никакие высокие цели этого забвения не оправдывают. Потому считаю своим долгом хоть что-то сделать, пока есть ещё время...

В сборнике, посвященном Шувалово и Озеркам, я рассказала о трамвае № 20. А сейчас расскажу немного о своей семье, моём дет­стве и о последних днях в Первом Парголове, как это было... Ста­тья уже печаталась в газете «Санкт-Петербургские Ведомости» и местной приходской газете «Спасо-Парголовский листок», пусть будет и в этом сборнике.

* * *

У каждого человека есть своя малая родина, которую он все­гда будет помнить, даже если её уже нет. Без прошлого нет и не будет будущего, и я всегда буду помнить родное Первое Парголово, давшее начало моей жизни, и уютный родительский дом, в котором делала свои первые шаги.

В отличие от большинства жителей этих мест, родители моей мамы не происходили из Суздальских крестьян графа Шувалова. Они были переселенцами в Ленинград из Тверской области уже в 1930-е годы. Сначала жили по общежитиям от предприятий, где работали, а потом получили крохотную ком­натку в коммуналке, — и то потому, что у них были дети. По маминым воспоминаниям — в этой комнатке всегда было тем­но, а единственное окно смотрело в стену напротив. Начались воспоминания о тех местах, откуда они родом, захотелось больше простора и свободы, но так, чтобы и условия были бли­же к сельским и из Ленинграда не уезжать. Терять работу здесь было бессмысленно, особенно дедушке: он работал водителем в автобусном парке на дальние рейсы. Работали много, отклады­вая на покупку участка. Через несколько лет удалось осущест­вить мечту.

Не знаю, чей это был выбор, но я им за него благодарна. Участок в Первом Парголове присмотрели в начале 1950-х. До­мик там какой-то был, маленький летний вариант. В домике жи­ла пожилая семейная пара без детей, продавшая дедушке часть домика без отопления. Но сам участок был хорошим и большим, очень понравился. Дедушка полностью перестроил дом и при­строил второй этаж с верандой, сложил печку. На это ушло не­сколько лет, но это того стоило. Многое он умел сам. Выехали из комнаты в коммуналке и прописались на своей собственно­сти. Вот такое своеобразное решение квартирного вопроса.

По моим детским воспоминаниям, дом был крепким и впол­не просторным, с запасом на наше будущее.

В этот наш просторный дом я могу зайти и сейчас, из рас стояния в 33 года. Особенно любила я светлую веранду я втором этаже, с которой открывался вид на соседние домики Каждый дом был по-своему уникален. Был у нас и огород грядками, на котором в свободное время трудились бабушка в мама, несколько яблонь. Весной яблони цвели очень красиво, осенью яблоки лежали под ногами. Запасы с огорода на зим были всегда, картошка тоже была своя, крупная.

У входа в наш двор и за домом были кусты малины, смородины и крыжовника. Сирень была повсюду и росла в прогонах. Прогонами назывались дорожки, чтобы попасть с одной улицы на другую. Официально прогоны никак не назывались, но среди нас имели «местные» названия по фамилиям жителей крайнего дома: Посновский, Куликовский, Черёмухинский... Наши улицы Пролетарская, Чайковского, Партизанская шли параллельно Выборгскому шоссе, а прогоны — перпендикулярно.

Были у меня и друзья — подруги из окрестных домов. Не­большую разницу в возрасте мы не замечали, ходили друг к друг] в гости, и все двери для нас были открыты. Я в этой компании была почти самая маленькая, но никто меня не обижал. Летом и играли на наших участках, а зимой недалеко от нашего прогон была горка-ледянка с ледяными ступеньками. Там мы все встречались. Я часто вспоминаю своих бывших друзей: интересно, к| они стали? Наша улица Чайковского была самая длинная и многочисленная, она тянулась от дороги в Бугры (ныне ул. Хошимина) до самого Шуваловского парка, а по левую сторону, до 16-п километра (была такая автобусная остановка) тянулась речка, которую называли «канава». Через неё были перекинуты деревянные мостики к участкам, а там, где был прогон, она была заключена в трубу под ним. Наш огород выходил к этой канаве, и туда были сделаны калитка и мостик, чтобы брать воду поливать огород. В три года я там тонула, и калитка от меня закрылась на несколько лет. В шесть я снова помню себя на этом мостике. Зимой речка-канава замерзала, и мальчишки играли там в хоккей.

За пересечением улицы Чайковского с прогоном по обе стороны дороги стояли железные колонки с длинной ручкой. Там брали воду для хозяйственных нужд и полоскали бельё в тазиках. Я любила наблюдать за мамой у колонки, а потом в саду помогала ей развешивать бельё, подавая его из тазика. Тут же вертелся наш котик Васька. Дальше по прогону был небольшой подъём на улицу Партизанская. По ней, если повернуть налево, можно было выйти на полянку с тропинкой, которая пересечёт железнодорожный путь, ведущий в Мурино, и приведёт в Шуваловский парк. Ныне, в районе трамвайной остановки «Суз­дальский проспект, дом 1» — между автостоянками, сохрани­лась часть нашей тропинки.

Автобусная остановка, где мы жили, называлась «17-й кило­метр», по требованию. С нашей стороны шоссе автобус № 262 останавливался у жёлтой трансформаторной будки с большой трёхверхой сосной. Обычно говорили шофёру: «Остановите у ёлочки». Справа от неё был наш прогон, пересекающий неболь­шую Пролетарскую улицу, а дальше — к дому, мимо утопающих в зелени домиков с огородами. Но больше мне нравилось ездить домой на трамвае 20-го маршрута. Кольцо было напротив Спасо-Парголовского храма. Трамвай всех высаживал на середине кру­га, дальше можно было пройти за тупичок-отстойник и попасть на начало нашей улицы. Не спеша прогуляться до дома... Вот где вся жизнь нашей улицы открывалась и видно было, кто чем занят на своих участках, кто из детей уже на улице.

Мама моя работала водителем трамвая в Калининском (ныне Ланской) трамвайном парке и одно время — на этой самой «двадцатке». Иногда мы приходили к ней прокатиться на «стильном» трамвайчике образца ЛМ-57. Это были любимые мамины вагоны, на которых она с удовольствием работала.

Купаться ходили на наше 3-е озеро. Там был небольшой пляж со стороны Выборгского шоссе, вода была чистая и в ней мальки плавали у берега. Туда же приходили окунуться жители окрестных домов. Это сейчас говорят, что в третьем озере «ни­когда не купались», ссылаясь на Шуваловское кладбище и быв­шую фабрику «Фетровщик». Нет, купались и с детьми плеска­лись. Всё это было ещё в конце 1970-х. Это сейчас со стороны шоссе всё застроено, исчез тот камень большой, что был у самой воды, к кому-то на участок, а где был пляж — совсем уже ничего не узнать. Можно, пробравшись среди заборов, долго всматривать­ся в то, что осталось, с вопросом: «Где же это всё здесь было?»

Вспоминаю и походы за продуктами в деревянный магазинчик на стороне озера, говорят, что он был ещё довоенный. От входа я сразу неслась налево — к конфетам поближе. Маме всегда приходилось послушно следовать за мной. В 1978 году деревянный магазинчик снесли и продуктовый открыли в пустующем кирпичном красном здании с небольшой каменной лестницей и заколоченными окнами, что стояло рядом, ближе к озеру. По утверждения» старожилов это здание именно то, что оставалось от особняка Тильманса, показанного на старинных открытках с видом на озеро По моим воспоминаниям и нынешним расчётам, здание не тянул на бывший особняк ни внешне, ни по размерам.

Ещё на той же стороне шоссе, у Шуваловского кладбища был магазин промтоварный. Мы с мамой часто туда заходили так как помимо всего прочего там продавалось всё для шитья рукоделия. Вообще магазин был хороший по ассортименту. Рядом с магазином стояла телефонная будка, откуда мама звонил в город родным. А потом поднимала меня, маленькую, к труби чтобы я поговорила со второй моей бабушкой (папиной мамой которая жила на Гражданке и очень по мне скучала).

С пяти лет, благодаря появлению в нашей семье младшего брата, у меня стало больше свободы личной. Я могла уйти отдома на значительное расстояние, мне всё было интересно. Конечно, меня хватались. Конечно, ругали. Но, в конце концов, всё как-то сходило с рук, я оправдывалась, что была недалеко. В соседнем прогоне привлекла разборка дома, крышу уже сняли продолжили разбирать стены. Позже я поняла, что дом разбирали куда-то на вывоз, и оставалось нам здесь жить совсем недолго. Но в это пока не верилось...

Заборы казались высокими,

Деревья казались большими,

Озёра казались глубокими,

И местный «Парнас» был вершиной.

Казался наш дом вечной крепостью.

Дальнейшее стало нелепостью.

Когда нам объявили о выселении, никто уезжать и не хотел. Я имею в виду жителей своих, частных домов, в одночасье объявленных «малоценным жилым фондом». Да и объявления, по сути, не было, весть разнеслась по посёлку, когда людей стали вызывать за ордерами на новое жильё, по сути, поставив перед фактом. Если я была ещё ребёнком, то мои родители не знают никого, кто бы радовался. Многие, уже получив квартиры, оставались всё равно там, в Парголове, до последнего... Но план застройки квартала Шувалово-Озерки существовал ещё задолго;

вышеуказанных событий. По воспоминаниям мамы, это извест­но стало за год-два, когда никого сюда не прописывали. Потом стали вызывать каждую семью отдельно. Квартиры давали из расчёта 8 кв. м на человека, одиноким предлагали комнату в коммуналке. Если квартира по каким-то причинам не нравилась, могли дать ещё один ордер. Но выбирать было не из чего: все дома-корабли выглядели одинаково, менялся только вид за ок­ном. Для последних, долго сопротивлявшихся граждан, имев­ших наглость жить в Первом Парголове как ни в чём не бывало, началось принудительное выселение.

Заключалось оно в том, что по ночам были пожары уже пус­тующих домов. Горели дома те, что были рядом с обитаемыми, так сказать, для устрашения. Мы находились там уже нелегаль­но и поэтому были бесправны. Однажды загорелся дом сосед­ний, и был ветер в нашу сторону. Отец разбудил меня и брата, вывел нас на улицу, а сам побежал к телефону-автомату, кото­рый находился у озера. Помню, мы выносили какие-то вещи, я боялась за бабушку, что она осталась дома. Пожарные долго не приезжали, а когда, наконец, приехали, надо было уже поливать нашу раскалённую крышу. Каким чудом наш дом тогда не заго­релся? Я не знаю...

Днём на тракторе и бульдозере ездили прямо по огородам. Не­чего сажать сад, когда «здесь будет город». Через все труды могли так проехать и всё на глазах уничтожить. Все яблони обтрясти без зазрения совести и без спроса, на всю строительную бригаду, на­чавшую рыть траншею под будущий дом неподалёку. Даже скажу его нынешний адрес: ул. Жени Егоровой, д. 3, кв. 2, сдан первым, в 1980-м году. А мы жили там, где сейчас угол дома 31 по Выборг­скому шоссе заворачивает на ул. Жени Егоровой.

Мир моего детства, который я так любила, крушили на моих глазах... Меня ни от чего не прятали, да я сама бы никуда не уехала. Ни ко второй бабушке на Гражданку, ни в новую квар­тиру, которую уже видела. Детей поблизости я в те дни не пом­ню, соседских уже не было. В 7 лет я ощутила в полной мере, | что бывают такие вещи, когда вокруг всё рушится, земля уходит I из-под ног, а ты тупо стоишь, протестуешь против всего, что 3 видишь, а сделать ну ничего не можешь! Осенью 1979 пришлось покинуть наш дом... Я помню, как мы ехали на машине по Выборгскому шоссе через Коломяги в нашу новую квартиру, в 9-ти этажный дом-корабль. Улица Королёва, теперь проспект...