За работой незаметно прошел день. Солнце уже готовилось уйти на покой. Золотистые лучи его глубоко проникали в лес и придавали ему особенную привлекательность.
Мы прибавили шагу.
Маленькая, едва заметная тропинка, служившая нам путеводной нитью, все время кружила: она переходила то на один берег реки, то на другой. Долина становилась все у же и у же и вдруг сразу расширилась. Рельеф принял неясный, расплывчатый характер. Это были верховья реки Такунчи. Здесь 3 ручья стекались в одно место. Я понял, что нахожусь у подножия Сихотэ‑Алиня.
Отроги хребта, сильно размытые и прорезанные горными ключами, казались сопками, разобщенными друг от друга. Дальше за ними виднелся гребень водораздела; точно высокой стеной окаймлял он истоки Такунчи. Природа словно хотела резко отграничить здесь прибрежный район от бассейна Имана. В том же месте, где соединялись 3 ручья, была небольшая полянка, и на ней стояла маленькая фанзочка, крытая корьем и сухой травой.
Около фанзочки мы застали одинокого старика китайца. Когда мы вышли из кустов, первым движением его было бежать. Но видимо, самолюбие, преклонный возраст и обычай гостеприимства принудили его остаться. Старик растерялся и не знал, что делать.
В то время уже начались преследования браконьеров и выселение их из пределов края. Китаец, вероятно, думал, что его сейчас арестуют и отправят в залив Ольги под конвоем. От волнения он сел на пень и долго не мог успокоиться. Он тяжело и прерывисто дышал, лицо его покрылось потом.
В это время солнце скрылось за горами. Волшебный свет в лесу погас; кругом сразу стало сумрачно и прохладно.
Место, где стояла фанзочка, показалось мне таким уютным, что я решился здесь ночевать.
Дерсу и Чжан Бао приветствовали старика по‑своему, а затем принялись раскладывать огонь и готовить ужин. Я сел в стороне и долго рассматривал китайца.
Он был высокого роста, немного сутуловат, с черными помутневшими глазами и с длинной редкой седой бородой. Жилистая шея, темное морщинистое лицо и заострившийся нос делали его похожим на мумию. Одет он был в старую, уже давно выцветшую и грубо заплатанную рубашку из синей дабы, подпоясанную таким же старым шарфом, к которому сбоку привязаны были охотничий нож, лопаточка для выкапывания женьшеня и сумочка для кремня и огнива. На нем были синие штаны и низенькая самодельная обувь из лосиной кожи с ременными перетяжками, а на голове простая тряпица, почерневшая от копоти и грязи.
Старик китаец не был похож на обыкновенных рабочих‑китайцев. Эти руки с длинными пальцами, этот профиль и нос с горбинкой и какое‑то особенное выражение лица говорили за то, что он попал в тайгу случайно.
«Вероятно, беглый политический», – подумал я про себя.
У меня мелькнула мысль, что я причина его страха. Мне стало неловко. В это время Аринин принес мне кружку чая и два куска сахара. Я встал, подошел к китайцу и все это подал ему. Старик до того растерялся, что уронил кружку на землю и разлил чай. Руки у него затряслись, на глазах показались слезы. Он опустился на колени и вскрикнул сдавленным голосом:
– Тау‑се‑ба, та‑лай‑я! (Спасибо, капитан!)
Я поднял его и сказал:
– Бупа, бэ‑хай‑па, латурл! (Ничего не бойся, старик!)
Мы все занялись своими делами. Я принялся вычерчивать дневной маршрут, а Дерсу и Чжан Бао стали готовить ужин. Мало‑помалу старик успокоился. После чая, сидя у костра, я начал расспрашивать его о том, как он попал на Такунчи.
Китаец рассказал мне, что зовут его Ли Цун‑бин, ему 74 года, родом он из Тяньцзина и происходит из богатой китайской семьи. Еще будучи молодым человеком, он поссорился с родными. Младший брат нанес ему кровную обиду. В деле этом была замешана женщина. Отец принял сторону брата. Тогда он оставил родительский дом и ушел на Сунгари, и оттуда перебрался в Уссурийский край, и поселился на реке Даубихе. Впоследствии, с приходом на Даубихе русских переселенцев, он перешел на Улахе, затем жил на реках Судзухе, Пхусуне и Вай‑Фудзине и, наконец, добрался до реки Такемы, где и прожил 34 года. Раньше он занимался охотой. Первое ружье у него было фитильное, за которое он заплатил 30 отборных соболей. Потом он искал дорогой корень женьшень. Под старость он уже не мог заниматься охотой и стал звероловом. Это понудило его сесть на одном месте, подальше от людей. Он облюбовал реку Такунчи и пришел сюда уже много лет назад. Жил здесь Ли Цун‑бин один‑одинешенек. Изредка кто‑нибудь из туземцев заходил к нему случайно, и сам он раз или два в год спускался к устью Такемы. Потом старик вспомнил свою мать, детство, сад и дом на берегу реки.
Наконец он замолк, опустил голову на грудь и глубоко задумался.
Я оглянулся. У огня мы сидели вдвоем. Дерсу и Чжан Бао ушли за дровами.
Ночь обещала быть холодной. По небу, усеянному звездами, широкой полосой протянулся Млечный Путь. Резкий, холодный ветер тянул с северо‑запада. Я озяб и пошел в фанзу, а китаец остался один у огня.
Я заметил, что Дерсу проходил мимо старика на носках, говорил шепотом и вообще старался не шуметь.
Время от времени я выглядывал в дверь и видел старика, сидевшего на том же месте, в одной и той же позе. Пламя костра освещало его старческое лицо. По нему прыгали красные и черные тени. При этом освещении он казался выходцем с того света, железным человеком, раскаленным докрасна. Китаец так ушел в свои мысли, что, казалось, совершенно забыл о нашем присутствии.
О чем думал он? Вероятно, о своей молодости, о том, что он мог бы устроить свою жизнь иначе, о своих родных, о любимой женщине, о жизни, проведенной в тайге, в одиночестве…
Поздно вечером я снова выглянул в окно. Ветер раздувал потухший костер. На минуту вспыхивало тусклое пламя и на мгновение освещало худую фигуру старика.
Он сидел все на том же месте, подперев голову руками, смотрел на угли и вспоминал далекое прошлое. Я хотел было его окликнуть, но почему‑то не решился этого сделать.
Наконец, покончив свою работу, я закрыл тетрадь и хотел было лечь спать, но вспомнил про старика и вышел из фанзы. На месте костра осталось только несколько угольков. Ветер рвал их и разносил по земле искры. А китаец сидел на пне так же, как и час назад, и напряженно о чем‑то думал.
Я сказал Дерсу, чтобы он позвал его в фанзу.
– Не надо, капитан, – ответил мне тихонько гольд, усиленно подчеркивая слово «не надо», и при этом сказал, что в таких случаях, когда человек вспоминает свою жизнь, его нельзя беспокоить.
Я понял, что в это время беспокоить человека действительно нельзя, вернулся в фанзу и лег на кан.
Тоскливо завывал ветер в трубе и шелестел сухой травой на крыше. Снаружи что‑то царапало по стене, должно быть, качалась сухая ветка растущего поблизости куста или дерева. Убаюкиваемый этими звуками, я сладко заснул.
На другое утро, когда я проснулся, солнце было уже высоко. Я поспешно оделся и вышел из фанзы.
Кругом все белело от инея. Вода в лужах замерзла. Под тонким слоем льда стояли воздушные пузыри. Засохшая желто‑бурая трава искрилась такими яркими блестками, что больно было на нее смотреть. Сучья деревьев, камни и утоптанная земля на тропе покрылись холодным матовым налетом.
Осмотревшись кругом, я заметил, что все вещи, которые еще вчера валялись около фанзы в беспорядке, теперь были прибраны и сложены под навес. Около огня сидели Чжан Бао, Дерсу и Чан Лин и о чем‑то тихонько говорили между собою.
– А где старик? – спросил я их.
Чжан Бао указал мне рукой на лес. Тут только я заметил на краю полянки маленькую кумирню, сложенную из накатника и крытую кедровым корьем. Около нее на коленях стоял старик и молился. Я не стал ему мешать и пошел к ручью мыться. Через 15 минут старик возвратился в фанзу и стал укладывать свою котомку.
– Куда он собирается? – спросил я своих спутников.
Тогда Чжан Бао сказал мне, что старик решил вернуться на родину, примириться со своим братом, если он жив, и там окончить дни свои.
Уложив котомку, старик снял с левой руки деревянный браслет и, подавая его мне, сказал:
– Возьми, капитан, береги, он принесет тебе счастье!
Я поблагодарил его за подарок и тут же надел браслет на руку. После этого старик сделал земные поклоны на все четыре стороны и стал прощаться с сопками, с фанзой и с ручьем, который утолял его жажду.
Около фанзы росли две лиственницы. Под ними стояла маленькая скамеечка. Ли Цун‑бин обратился к лиственницам с трогательной речью. Он говорил, что посадил их собственными руками и они выросли большими деревьями. Здесь много лет он отдыхал на скамейке в часы вечерней прохлады и вот теперь должен расстаться с ними навсегда. Старик прослезился и снова сделал земные поклоны.
Затем он попрощался с моими спутниками. Они в свою очередь поклонились ему до земли, помогли ему надеть котомку, дали в руки палку и пошли провожать до опушки леса.
На краю полянки старик обернулся и еще раз посмотрел на место, где столько лет он провел в одиночестве. Увидев меня, он махнул мне рукой, я ответил ему тем же и почувствовал на руке своей браслет.
Когда возвратились Дерсу, Чжан Бао и Чан Лин, мы собрали котомки и пошли своей дорогой. Дойдя до опушки леса, я, так же как и старик, оглянулся назад.
Словно что оборвалось! Эта полянка и эта фанзочка, которые еще вчера казались мне такими уютными, сразу сделались чуждыми, пустыми.
Брошенный дом! Душа улетела, остался один труп!
Глава 10
Страшная находка
Пологий склон Сихотэ‑Алиня. – Верховья речки Арму. – Скелеты. – Лунное световое явление. – Тянь‑чин‑лаза. Сихотэ‑Алинь. – Кедровый стланец.
От фанзочки сразу начался подъем на Сихотэ‑Алинь, сначала пологий, а потом все круче и круче. На восточном склоне хребта растет хвойно‑смешанный лес; главную массу его составляют кедр, ель, пихта, лиственница, клен и береза с мохнатой желтой корой. Травяная растительность состоит из папоротников, чемерицы, ландышей, царского скипетра, трилистника, заячьей кислицы и различных мелких осок.
Подъем на гребень Сихотэ‑Алиня был настолько крут, что приходилось хвататься руками за камни и корни деревьев. Высота перевала над уровнем моря, по показаниям анероида – 875 м. На западном склоне хребта растительность более однообразна, чем на восточном. Разница в характере лесов очень резкая. Я ожидал увидеть на вершине Сихотэ‑Алиня гольцы. Ничего подобного: передо мной была возвышенная равнина вроде плоскогорья, покрытая редкой замшистой лиственницей, без всякого подлесья. Нигде ни кустов, ни травы – всюду один мох. Чтобы добыть кусок горной породы, пришлось глубоко копаться во мху. Взятые образцы оказались кварцевым порфиром и липаритом.
В собранном мною здесь гербарии отмечены: стелющийся по мху дерен канадский с розеткой из шести листочков и красными ягодами; потом тоже канадский майник, имеющий два сердцевидных, ярко блестящих сочных листа; затем особый вид плауна. Первый по внешнему виду несколько напоминает низкорослый орляк, который имеет довольно простой перистый лист.
Отдохнув немного на перевале, мы пошли дальше. Я решил пересечь плато и спуститься к воде по другую его сторону. Но сколько мы ни шли, конца его не было видно. Перед нами расстилалась пустынная болотистая равнина, покрытая чахлым лесом. Хоть бы одна сопка, хоть бы какой‑нибудь бугор или углубление! Я думал, что мы попали на плоскогорье, и не знал, идем ли мы вдоль или пересекаем его по кратчайшему направлению. Вдруг я услышал шум воды. Это обстоятельство еще больше меня удивило. Скоро все разъяснилось: западные склоны Сихотэ‑Алиня в этих местах оказались настолько пологими, что понижение их совершенно незаметно для глаза. Перед нами была река Арму – самый большой приток Имана, впадающий в него в среднем течении, с правой стороны. Я взглянул на барометр: стрелка показывала 697 мм, что по приведению к уровню моря давало абсолютную высоту 770 м. Значит, с вершины мы спустились только на 105 м, что в среднем на один километр составляет 10 м. Уровень воды в реке на западной стороне Сихотэ‑Алиня оказался на 225 м выше, чем на восточной.
В верховьях река Арму состоит из двух речек одинаковой величины. Мы попали как раз к месту их слияния. Чан Лин измерял каждую из них двумя днями пути.
Посоветовавшись с ним, я решил отправиться по левой речке (ближайшей к Сихотэ‑Алиню), затем подняться на водораздел, пройти немного по хребту и выйти к истокам Такемы.
Здесь река Арму имеет до 6 м ширины и около 45 см глубины. Вода в ней красноватого цвета и не имеет той низкой температуры, которая свойственна быстрым горным речкам. Русло Арму завалено колодником, что при сравнительно тихом течении вполне понятно: дерево остается лежать там, где оно упало.
Около реки лес значительно гуще и состоит из ольхи, белой березы, ели и пихты; особенно много растет лиственницы. Это в полном смысле слова тайга: дикая, пустынная и неприветливая. Все живое ее избегает; нигде не видно звериных следов, и за двое суток мы не встретили ни одной птицы. Такая тайга влияет на психику людей, что заметно было и по моим спутникам. Они шли молча и почти не разговаривали между собой. По обыкновению около трех часов пополудни мы стали выбирать место для бивака. Дерсу и Чжан Бао зачем‑то отошли вправо, а я, Чан Лин и Аринин пошли по берегу речки. Вдруг мы услышали позади себя крик: Дерсу звал нас к себе. Мы тотчас вернулись. Пробираясь сквозь чащу леса, я увидел маленькую полянку, а на ней что‑то белело. Около этих предметов стояли Дерсу и Чжан Бао и внимательно их рассматривали. Сначала я думал, что это кочки, но уже по лицам своих спутников понял, что это было что‑то посерьезнее простых кочек. Подойдя поближе, я увидел человеческие черепа. Их было шесть; тут же по сторонам валялись и другие кости.
Шесть скелетов! Как погибли эти люди? Суровая тайга хранит такие тайны.
Дерсу долго рассматривал кости и что‑то говорил с Чжан Бао. По его мнению, эти люди не были убиты, потому что ни на одном из черепов не было проломов. Они умерли, но не от болезней. От болезней все сразу не умирают, а гибнут поодиночке: один умрет, а остальные плетутся дальше. Дерсу стал осматривать стволы деревьев. По ожогам на коре он установил время последнего пала. Это было два года назад. А так как кости тоже носили на себе следы огня, то, очевидно, в то время, когда шел огонь по лесу, трупы были уже скелетами. Пал сжег остатки одежды. Однако около костей должны были остаться такие предметы, которые не могли сгореть и по которым можно было бы установить национальность умерших. Дерсу и Чжан Бао принялись копаться во мху и скоро нашли железный котелок, топор, заржавленный нож, шило, ручка которого была сделана из ружейной гильзы, огниво, трубку, жестяную баночку и серебряное кольцо. По этим предметам Дерсу узнал, что погибшие люди были корейцы‑золотоискатели. Они, видимо, хотели пробраться на берег моря, но заблудились в тайге и погибли от голода.
А спасение было так близко: один переход – и они были бы в фанзе отшельника‑китайца, у которого мы провели прошлую ночь. Окаймляющие полянку деревья, эти безмолвные свидетели гибели шестерых людей, молчаливо стояли и теперь. Тайга показалась мне еще угрюмее.
Как бы сговорившись, мы все разом сняли с себя котомки. Чжан Бао и Чан Лин выворотили пень, выбросили из‑под него камни и землю, а мы с Дерсу стащили туда кости. Затем прикрыли их мхом, а сверху наложили тот же пень и пошли к реке мыться.
Была пора устраиваться на ночь. Чжан Бао и Чан Лин не хотели располагаться рядом с мертвецами. Взяв свои котомки, мы отошли еще полкилометра и, выбрав на берегу речки место поровнее, стали биваком.
В сумерки появился туман. Он переплыл через водораздел и распространился по всему западному склону Сихотэ‑Алиня.
Вечером я имел случай наблюдать интересное метеорологическое явление. Около 10 часов взошла луна, тусклая, почти не дающая света. Вслед за тем туман рассеялся, и тогда от лунного диска вверх и вниз протянулись два длинных луча, заострившихся к концам. Явление это продолжалось минут пятнадцать, затем опять надвинулся туман, и луна снова сделалась расплывчатой и неясной; пошел мелкий дождь, который продолжался всю ночь, до рассвета.
Утром 11 сентября погода как будто немного изменилась к лучшему. Чтобы не терять напрасно время, мы собрали свои котомки и пошли вверх по реке Арму. Местность была настолько ровная и однообразная, что я совершенно забыл, что нахожусь у подножия Сихотэ‑Алиня. Здешний хвойный лес плохого дровяного качества, растет весьма неравномерно: болотистые поляны отделяются друг от друга небольшими перелесками, деревья имеют отмершие вершины и множество сухих ветвей.
В 11 часов утра мы распрощались с Арму и круто повернули к востоку. Здесь был такой же пологий подъем, как и против реки Такунчи. Совершенно незаметно мы поднялись на Сихотэ‑Алинь и подошли к восточному его обрыву. В это время туман рассеялся, и мы могли ориентироваться.
Слева от нас, в пятнадцати километрах, высилась какая‑то большая гора. Чан Лин, хорошо знающий эти места, сказал, что сопка эта не имеет названия и находится в истоках реки Сицы. Мы были как раз против долины реки Тянь‑чин‑гоуза[23], впадающей в Такему с правой стороны, выше Такунчи. По размерам первая немного меньше второй. Березняки в ее истоках указывают на то, что здесь был когда‑то большой пожар, уничтоживший весь хвойный лес. Прилегающая часть Сихотэ‑Алиня со стороны Такемы имеет вид длинной столовой горы. Китайцы называют ее Тянь‑чин‑лаза[24].
Нам не суждено было долго любоваться красивой панорамой: надвинувшиеся тучи снова окутали Сихотэ‑Алинь, снова пошел дождь, мелкий и частый.
Производить съемку во время ненастья трудно. Бумага становится дряблой, намокшие рукава размазывают карандаш. Зонтика у меня с собой не было, о чем я искренно жалел. Чтобы защитить планшет от дождя, каждый раз, как только я открывал его, Чан Лин развертывал над ним носовой платок. Но скоро и это оказалось недостаточным: платок намокал и стал сочить воду.
– Погоди, капитан, – сказал мне Дерсу и, отбежав в сторону, начал снимать с дерева бересту, затем срезал несколько прутьев и быстро смастерил зонтик.
Меня всегда удивляла находчивость гольда. Кажется, не было такого затруднительного положения, из которого он не сумел бы выйти. Все, что ему было нужно, он находил тут же, около себя, под рукою.
Выполняя намеченный маршрут, мы повернули на север и пошли вдоль по Сихотэ‑Алиню к большой куполообразной горе, которую видели на северо‑востоке.
Пройти нам удалось немного. Опасаясь во время тумана заблудиться в горах, я решил рано стать на бивак. На счастье, Чжан Бао нашел между камней яму, наполненную дождевой водой, и вблизи от нее сухой кедровый стланец. Мы поставили односкатную палатку, развели огонь и стали сушиться.
Перед вечером Дерсу ходил на охоту и убил кабаргу. Это двукопытное животное, похожее на антилопу, высотой полметра, а длиной метр. Задние ноги ее немного длиннее передних, отчего, когда животное стоит на всех 4 ногах, зад его немного приподнят. Шея у кабарги длинная, голова небольшая, стройная, с темными выразительными глазами и подвижным носом. Она не имеет рогов и слезных ямок. Зато природа наградила ее клыками: у самок клыки маленькие и не выходят изо рта, а у самцов длинные, острые и торчат книзу на 5–6 см. Во время гона самцы дерутся между собой, нанося друг другу довольно опасные раны. В отличие от прочих двукопытных кабарга имеет желчный пузырь и мускусный мешок. Общая окраска животных пестро‑темно‑бурая; шерсть грубая и ломкая, движения порывистые и неуверенные; крик пронзительный и тоскливый. Во время гона самцы распространяют вокруг себя сильный запах.
На ужин варили мясо кабарги; оно чем‑то припахивало. Чан Лин сказал, что оно пахнет мхом. Чжан Бао высказался за запах смолы, а Дерсу указал на багульник. В местах обитания кабарги всегда есть и то, и другое, и третье; вероятно, это был запах мускуса.
Весь следующий день, 12 сентября, мы простояли на месте из‑за дождя. Надо было переждать непогоду. Осенние дожди в Уссурийском крае никогда не бывают продолжительными, но зато очень сильны. Целый день я сидел в палатке и вычерчивал свои съемки. Ночью поднялся сильный порывистый ветер. Кое‑где показались звезды, и, как всегда в таких случаях бывает, перед рассветом ударил крепкий мороз. Кругом опять все забелело, от инея сырой мох замерз и хрустел под ногами. От наших ног на нем оставались глубокие следы, чем очень были недовольны Дерсу и Чжан Бао. Эта осторожность красной нитью проходила во всех их действиях, даже в тех случаях, когда мы находились очень далеко от жилья и трудно было рассчитывать на встречу с человеком. Осмотревшись, мы увидели, что находимся как раз против истоков Сицы[25].
От столовой горы Тянь‑чин‑лаза Сихотэ‑Алинь идет сначала к северо‑востоку, а затем поворачивает на северо‑запад. В этом углу высится острая коническая сопка. Высота сопки, по барометрическим измерениям, равняется 1230 м. Дальше Сихотэ‑Алинь тянется на север. Километрах в пяти от сопки он поворачивает к востоку, образуя двугорбую сопку, названную нами Верблюдом (1100 м). Потом хребет изгибается еще раз на запад. Отсюда он берет старое направление и подходит к самой высокой горе, которую мы вчера видели издали.
Вся описываемая часть Сихотэ‑Алиня совершенно голая; здесь, видимо, и раньше не было лесов. Если смотреть на вершины гор снизу (из долин), то кажется, что около гольцов зеленеет травка. Неопытный путник торопится пройти лесную зону, чтобы поскорее выйти к альпийским лугам. Но велико бывает его разочарование, когда вместо травки он попадает в пояс кедрового стланца. Корни этого древесного растения находятся вверху, а ствол и ветви его стелются по склону, как раз навстречу человеку, поднимающемуся в гору. Пробираться сквозь кедровый стланец очень трудно: без топора тут ничего не сделать. Нога часто соскальзывает с сучьев; при падении то и дело садишься верхом на ветви, причем ноги не достают до земли, и обойти стланцы тоже нельзя, потому что они кольцом опоясывают вершину. Выше их на Сихотэ‑Алине растут низкорослые багульники, брусника, рододендрон, мхи, еще выше – лишаи, и наконец начинаются гольцы.
В этот день мы дошли до подножия куполообразной горы и остановились около нее в седловине.
Глава 11
Опасная переправа
Гора Шайтан. – Река Сица. – Истоки реки Такемы. – Прибыль воды. – Переправа на плоту. – Дерсу в опасности. – Привязанное дерево. – Спасение. – Возвращение к морю. – Смешное недоразумение. – Прибрежные горные речки. – Скала Ван‑Син‑лаза. – Кольчатый тюлень. – Бивак около устья Кулумбе. – Тень и душа. – Пятнистый олень.
Ночью мы мало спали, зябли и очень обрадовались, когда на востоке появились признаки зари. Солнце еще пряталось за горизонтом, а на земле было уже все видно.
Горная страна с птичьего полета! Какая красота! Куда ни глянешь – всюду горы, вершины их, то остроконечные, как петушиные гребни, то ровные, как плато, то куполообразные, словно морская зыбь, прятались друг за друга, уходили вдаль и как будто растворялись во мгле.
Но вот взошло солнышко и пригрело землю. Иней исчез, и трава из пепельно‑серебристой снова сделалась буро‑желтой и сухой.
Собрав свои котомки, мы стали взбираться на самую высокую гору. Много раз мы садились отдыхать, затем опять карабкались вверх и только к полудню достигли ее вершины. По барометрическим измерениям, высота горы оказалась равной 1570 м. Я назвал ее Шайтаном. Это самая высокая точка в центральной части Сихотэ‑Алиня. Восточные склоны – каменистые и крутые, западные – пологие. Камни, покрывающие вершину Шайтана, были так плотно уложены, что можно подумать, будто их кто‑нибудь нарочно утрамбовывал и пригонял друг к другу.
Спуск с горы отнял у нас тоже много времени. В следующей, соседней седловине барометр показывал 1066 м. Отсюда Сихотэ‑Алинь поворачивает на северо‑восток.
Дальше мы по нему не пошли и начали спуск в долину реки Сицы. С большой горы всегда надо спускаться осторожно, не торопясь, иногда останавливаться.
Осыпи, мхи и кедровые стланцы теперь остались позади. Здесь я нашел мохнатую черную смородину. Ниже росла рябина, мелкая лиственница и низкорослая береза, еще ниже – кедр, потом – черная береза, дуб и все прочие деревья.
В полдень мы остановились на привал. Пока кипятили чай, я успел сделать несколько фотографических снимков.
Сица в верховьях состоит из двух речек, каждая из них, в свою очередь, разбивается на два ручья, потом еще и еще. Все ручьи сбегают в обширную котловину, изрезанную оврагами.
Нигде хребет Сихотэ‑Алинь не выступает так величественно и резко, как в истоках Сицы. Здесь он действительно кажется высоким горным хребтом.
Всюду в обнажениях я видел кристаллические сланцы и кварцы, окрашенные окисью меди. Китайцы говорят, что на Сице есть золото, а в горах – горный хрусталь. В долине Сицы раньше были хорошие хвойные смешанные леса, впоследствии выгоревшие. Теперь на месте пожарища выросли березняки 25‑летнего возраста.
Река Сица считается хорошим охотничьим местом, и действительно, следы изюбров встречались чуть ли не на каждом шагу. Избитая земля, истрепанные кусты, клочья шерсти и обломки рогов говорили о том, что здесь происходят главные бои.
К вечеру мы дошли до маленькой зверовой фанзы, которую, по словам Чан Лина, выстроил кореец‑золотоискатель. Золота он не нашел, но соболей в тот год поймал много. Тут мы остановились. В сумерки Чан Лин и Дерсу ходили на охоту и убили сайка[26]. Ночью они по очереди и сушили мясо.
Дальнейший путь лежал вниз по Сице. Она шириной около 4 м, глубиной 0,6 м и в нижнем течении очень порожиста и бурлива. По мере того как мы отходили от водораздела, долина суживалась все более и более и наконец превратилась в глубокое ущелье. Здесь с обеих сторон высятся мощные древнеречные террасы, состоящие из глинистых сланцев с прослойками желтого мелкозернистого песчаника и молочно‑белого кварца. Сланцы сильно перемяты и кажутся плойчатыми.
С левой стороны террасы стоит одинокая скала, похожая на старинную башню. Вместе с Чан Лином мы поднялись наверх, чтобы с высоты ее посмотреть на верховья Такемы. До истоков было еще далеко. Река загибается на север и охватывает истоки Кусуна. В самых верховьях Такема принимает в себя справа и слева еще по одному притоку. Правый называется Чен‑Шенза[27], левый – Сяодунца[28]. Немного выше устья последней, на левом берегу Такемы, по словам Чан Лина, есть скалистая сопка, куда удэгейцы боятся ходить: там с гор всегда сыплются камни, там – обиталище злого духа Какзаму.
Из всего изложенного выше явствует, что хребет Сихотэ‑Алинь по отношению к Такеме идет под углом, сначала небольшим, а затем, по мере отклонения реки к югу, увеличивающимся все больше и больше.
Спустившись с Сихотэ‑Алиня в долину Сицы, мы заночевали в зверовой фанзочке Чан Лина, где он за два года поймал 86 соболей.
На следующий день к полудню мы дошли до реки Такемы и направились вниз по ее течению, придерживаясь правого края долины. По пути мы видели одного медведя и нескольких изюбров.
Полюбовавшись красивой горной панорамой, мы пошли вниз по правому берегу Такемы и, немного не доходя до реки Сяо‑Дунанцы[29], стали биваком.
С утра хмурившаяся погода к вечеру разразилась сильным дождем. С первых же капель стало видно, что дождь будет затяжной. Палатки мы поставили хорошо, натаскали сухих дров и потому ночь провели спокойно. Утром дождь пошел еще сильнее. Пришлось продневать. Мои спутники убивали время разговорами, спали или пили чай, а я занимался своей обычной работой. Часов в одиннадцать утра была короткая гроза. Молнии не было видно; гром грохотал где‑то вверху, в облаках, тучи шли вразброд, и ветер часто менял направление. Целый день и всю ночь шел дождь с удивительным постоянством. На рассвете 17 сентября тучи рассеялись и опять ударил мороз. Вершины гор забелели от снега и в этом уборе приняли праздничный вид. Земля, пригретая солнечными лучами, стала оттаивать; онемевшая было вода ожила и тонкими струйками стала сбегать по скатам, и чем ниже, тем бег ее становился стремительнее; это подбодрило всех. Словно сговорившись, мы проворно собрали свои котомки и бодро пошли дальше и около полудня были близ реки Ыоготхо (Ага‑то), впадающей в Такему с левой стороны. По ней можно перевалить в реку Чеэ‑Бязани (приток Кусуна). Как мы ни старались, но в этот день нам удалось дойти только до устья реки Тянь‑чин‑гоуза. Небольшая тропка привела нас к фанзочке, построенной среди густого леса, в расстоянии один километр от Такемы; тут мы заночевали, а утром снова продолжали свой путь вниз по долине реки Такемы.
После грозы погода установилась хорошая, и мы продвигались довольно быстро.
Я заметил, что каждый раз, когда тропа приближалась к реке, спутники мои о чем‑то тревожно говорили между собой. Скоро все разъяснилось: от последних дождей вода в Такеме поднялась выше своего уровня, и этого было достаточно, чтобы воспрепятствовать нам перейти вброд. Оставалось или продолжать путь по правому берегу до реки Сяо‑Кунчи и затем через перевал выйти в долину реки Илимо, или же переправиться через Такему где‑нибудь выше Такунчи. Путь через реку Илимо был длинный и кружный. Посоветовавшись между собой, мы решили попытаться переправиться через реку на плоту и только в случае неудачи идти к верховьям Илимо и по ней к устью Такемы.