Роберт Чарльз Уилсон
Вихрь
Спин – 3
Роберт Чарльз Уилсон
Вихрь
Глава 1
САНДРА И БОУЗ
«С меня хватит!» – подумала Сандра Коул, проснувшись в своей душной квартире. В последний раз она поедет на работу и проведет целый день в обществе изможденных проституток, потных наркоманов на первом этапе «ломки», хронических лгунов, мелких преступников. Сегодня же она уволится!
Каждый будний день начинался у нее с одной и той же мысли. Еще вчера эта мысль была неосуществимой. И сегодня тоже. Но рано или поздно мечта станет явью. «Хватит с меня!» Она смаковала эту мысль под душем и после, когда одевалась. Эта мысль поддерживала ее за первой чашкой кофе, за завтраком – йогурт, тост с маслом. И вот она уже собралась с силами для нового дня. Для того, чтобы пережить неизбежное: все равно ничего не изменится.
* * *
Она как раз находилась в приемном отделении, когда полицейский доставил для регистрации и проверки нового паренька.
Этим мальчишкой она будет заниматься целую неделю: уже с утра ей вручили его личное дело. Оррин Матер, как будто не из буйных, скорее до смерти напуган. Влажные глаза расширены от страха, крутит по сторонам головой, как воробышек, боящийся нападения хищников.
Полицейского, который его привел, Сандра не узнала: он был не из тех, кто здесь постоянно бывал. Ничего странного: доставка задержанных несовершеннолетних в приемник социальной службы штата Техас не считалась в полиции Хьюстона престижным занятием. Странно было другое – заботливое отношение полицейского к пареньку. Тот не пытался вырваться, а наоборот, жался к нему, словно искал защиты. Полицейский, крепко держа его за плечо, что‑то сказал – Сандра не разобрала слов, но парень от них вроде бы немного успокоился.
До чего контрастная парочка! Рослый, крупный, но не толстый, смуглый черноглазый брюнет полицейский – и задержанный дюймов на шесть ниже него, в робе тюремного покроя, болтающейся на щуплой фигурке. Бедняга был так бледен, словно добрых полгода прожил в темной пещере.
Дежурным санитаром в приемном отделении был Джек Геддес – по слухам, он подрабатывал вышибалой в ночном баре. Он частенько бывал груб с пациентами – на взгляд Сандры, даже перебарщивал. Увидев возбужденное состояние Оррина Матера, он бросился к нему, следом за ним заторопилась дежурная медсестра, до зубов вооруженная иглами и успокоительными средствами.
Но полицейский, – что было совсем уж необычно, – загородил Оррина от санитара:
– Ничего этого не понадобится.
Произношение у него было совершенно техасское, хотя что‑то в нем все же выдавало чужака.
– Я сам отведу мистера Матера, куда нужно.
Сандра, смущенная тем, что замешкалась, представилась как доктор Коул и сказала:
– Первым делом мы должны провести собеседование. Вы меня понимаете, мистер Матер? Мы поговорим в специальном кабинете, это дальше по коридору. Я задам вам вопросы и запишу ваши данные. После этого вам будет предоставлена отдельная комната. Вы меня понимаете?
Оррин Матер сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться, и утвердительно кивнул. Геддес и сестра попятились, хотя санитар выглядел недовольным. Полицейский окинул Сандру взглядом.
– Моя фамилия Боуз, – сказал он. – Доктор Коул, можно мне с вами поговорить после того, как вы разместите Оррина?
– Это может занять какое‑то время.
– Я подожду, – сказал Боуз. – Если не возражаете.
Вот уж чего здесь отродясь не бывало!
* * *
Днем в городе дней десять уже держалась температура под сорок градусов. В приюте вовсю работали кондиционеры (Сандре даже приходилось иногда кутаться в своем кабинете в свитер), но в помещение для собеседования с новичками холодный воздух почти не проникал. Сев за стол напротив Оррина Матера, Сандра увидела, что он уже взмок.
– Доброе утро, мистер Матер.
Услышав ее, он немного пришел в себя.
– Можете называть меня Оррином, мэм. – Синие глазищи и длинные ресницы, плохо сочетающиеся с угловатым лицом, на правой щеке зарубцевавшийся шрам. – Почти все меня так называют.
– Спасибо, Оррин. Я доктор Коул, мы с тобой будем много разговаривать – несколько дней.
– Вы будете решать, куда меня поместят?
– Отчасти да. Я займусь психиатрической экспертизой. Но это еще не суд, понимаешь? Моя задача – определить, какая тебе требуется помощь, и можем ли мы ее тебе предоставить.
Оррин кивнул и уронил голову на грудь.
– Тем не менее от вас зависит, отправлять меня в лагерь или нет.
– Не от меня одной. Этим будут так или иначе заниматься все сотрудники.
– Но разговаривать я буду с вами?
– Пока что да.
– Ладно, – проговорил он, – я понял.
В комнате установлены четыре видеокамеры – по углам под самым потолком. Сандра видела записи своих собеседований и знала, как она выглядит на мониторах в соседней комнате: маленькая, строгая, синие блузка и юбка, бейджик на шнурке ложится на грубый сосновый стол, когда она наклоняется вперед. Мальчишку эти камеры превращают в рядового пациента без отличительных черт. Хотя почему «мальчишка»? Оррин Матер только выглядит ребенком, хотя ему уже, судя по личному делу, полных девятнадцать лет. Достаточно, чтобы сообразить, что к чему, как говаривала мать Сандры.
– Ты родом из Северной Каролины, Оррин, правильно?
– Думаю, это написано в бумагах, вы же в них смотрите.
– Бумаги не врут?
– Родился в Рейли, там и жил, пока не подался в Техас.
– Хорошо, поговорим об этом позже. Пока что мне надо убедиться в правильности анкетных данных. Тебе известно, за что тебя задержала полиция?
Он потупил взгляд.
– Да.
– Можешь рассказать?
– За бродяжничество.
– Это официальный термин. Как бы ты сам это назвал?
– Ну, не знаю… Я спал на скамейке. Меня избили какие‑то типы.
– Быть избитым – не преступление. Полицейские забрали тебя ради твоей же безопасности, ведь так?
– Наверное. Я был весь в крови. Тех парней не задирал – они напились, вот и принялись за меня. Хотели отнять у меня рюкзак, а я не отдавал. Жаль, что полиция не подоспела раньше.
Полицейский патруль обнаружил Оррина Матера почти без сознания и в крови на аллее в юго‑западном Хьюстоне. Ни адреса, ни удостоверения личности, никаких средств к существованию. Согласно законодательству о бродяжничестве, принятому после Спина, Оррина задержали для проверки. Залечить его телесные травмы оказалось нетрудно, но его психическое состояние оставалось невыясненным – этим Сандре и предстояло заниматься следующие семь дней.
– У тебя есть семья, Оррин?
– Только сестра Эриел, она живет в Рейли.
– Полиция с ней связывалась?
– Они говорили, что связывались, мэм. Полисмен Боуз сказал, что она уже едет на автобусе забрать меня. Автобусом неблизкий путь, да еще в такую жару. Но Эриел жара нипочем.
Надо будет спросить об этом самого Боуза. Обычно, когда ответственность за бродягу соглашался взять на себя кто‑то из родни, то его незачем было передавать в приют. Никаких насильственных действий за Оррином не числилось, он ясно сознавал свое положение, никаких признаков галлюцинаций – по крайней мере в данный момент. Хотя Сандра и улавливала в нем какую‑то странность (непрофессиональное наблюдение, в своих записях она не станет этого отражать).
Для начала – стандартные вопросы из «Руководства по диагностике и статистике»: насчет дат и так далее. Большинство его ответов были прямыми и связными. Но когда она спросила, слышит ли он голоса, Оррин замялся.
– Пожалуй, что нет… – выдавил он.
– Ты уверен? Все в порядке, об этом вполне можно поговорить. Если есть проблема, мы здесь именно для того, чтобы тебе помочь.
Он согласно кивнул.
– Знаю. Но это трудный вопрос. Не то, чтобы я слышал голоса, мэм, но… Иногда я кое‑что записываю.
– Что именно?
– Бывает, что сам не пойму.
Вот они и добрались до самого главного.
Сандра записала в личном деле Оррина: «Возм. галлюцинации, письмен.», чтобы потом заняться этим подробнее. Эта тема определенно портила ему настроение, поэтому она сказала с улыбкой:
– Пока что хватит и этого. – Прошло уже полчаса. – Скоро мы потолкуем еще. Санитар проводит тебя в палату, ты проведешь в ней несколько дней.
– Уверен, это славное место.
По сравнению с задворками Хьюстона очень даже может быть.
– Некоторым первый день у нас дается нелегко, но, поверь, все не так плохо, как может показаться. Ужинают у нас в шесть часов вечера в общей столовой.
Оррин не пришел от услышанного в восторг.
– Это что, типа кафетерия?
– Типа того.
– Скажите, а там не слишком шумно? Не люблю есть, когда шумят.
Столовая для пациентов была настоящим зверинцем в этом отношении, как персонал ни старался. «Чувствителен к громким звукам», – записала Сандра.
– По правде говоря, там и впрямь бывает шумновато. Для тебя это так важно?
Он утвердительно кивнул, явно погрустнев.
– Надеюсь, что нет. Спасибо, что заранее предупредили. Это мне поможет.
Еще один неприкаянный, более хрупкий и незлобивый, чем большинство других… Оставалось надеяться, что неделя в приюте пойдет Оррину Матеру на пользу, хотя Сандра не поручилась бы, что так и будет.
* * *
Выйдя из кабинета для собеседований, Сандра с удивлением обнаружила, что полицейский ее дожидается. Обычно полицейские, приведя задержанного, торопились исчезнуть. Приют изначально создавался с целью разгрузить переполненные тюрьмы в худшие годы Спина. Но уже четверть века, как ситуация стабилизировалась, а приют по‑прежнему использовался как накопитель для мелких правонарушителей с явными умственными расстройствами. Полицию это устраивало, чего не скажешь о раздутом и плохо оплачиваемом персонале самого заведения. Служители правопорядка редко проверяли, что потом происходило с теми, кого они сюда отправляли. Для полиции сдать задержанного в приют значило закрыть дело, если не хуже – спустить в унитазе воду.
Форма сидела на полисмене Боузе как новенькая, несмотря на пепельную жару. Он стал расспрашивать Сандру, какое впечатление на нее произвел Оррин Матер, но уже настало время обеда, после чего ей предстояла еще масса дел, и поэтому она пригласила его в кафетерий – нормальный, для сотрудников, а не дурдом для пациентов, которого так опасался Оррин Матер.
Она взяла, как и обычно в понедельник, суп и салат. Боуз последовал ее примеру. Большинство персонала уже успело пообедать, поэтому проблем со свободным столиком не было.
– Я собираюсь держать дело Оррина под контролем, – сообщил Боуз.
– Это что‑то новенькое!
– В каком смысле?
– Обычно полиция Хьюстона не заботится о тех, кого сюда доставляет.
– Да, действительно. Но в деле Оррина есть вопросы.
Она отметила, что Боуз называет его «Оррином», а не «задержанным» или «пациентом», что говорило о явной личной заинтересованности.
– Я не заметила в его деле ничего из ряда вон выходящего.
– Его имя всплыло в связи с другим делом. Я не могу рассказать об этом подробнее и хочу только спросить: он ничего не говорил вам про то, что он пишет?
Как интересно! Сандра навострила уши.
– Обмолвился – так, между прочим.
– При задержании на Оррине был кожаный рюкзак, и в нем десяток линованных тетрадок, все с записями. Когда на него напали, он его яростно защищал. Вообще‑ то, Оррин – парень покладистый, но чтобы забрать у него эту писанину, нам пришлось попотеть. Он взял с нас слово, что мы ее никуда не денем и возвратим ему, когда его дело будет закрыто.
– Вы так и сделали? Отдали ему тетрадки?
– Еще нет.
– Раз Оррину так важны его записи, они могут пригодиться в моей работе с ним.
– Понимаю, доктор Коул, потому и решил с вами поговорить. Дело в том, что они имеют отношение к другому делу, расследуемому полицией Хьюстона. Я отдал их на расшифровку, но дело движется медленно – почерк Оррина оказался не из простых.
– Я могу ознакомиться с расшифровкой?
– Именно это я и хочу вам предложить. Но услуга за услугу. Могли бы вы ничего официально не разглашать, пока не прочтете всего?
Еще одна необычная просьба. Она не спешила с ответом.
– Не пойму, что значит «официальное разглашение». Я не могу утаить ничего, имеющего отношение к моей оценке Оррина. Это не подлежит обсуждению.
– Оценивайте его, как хотите, главное – не копируйте и не цитируйте напрямую его записи в тетрадках. Сначала нам надо кое в чем разобраться.
– Я буду наблюдать за Оррином ровно неделю, мистер Боуз. По прошествии этого срока я обязана представить свое заключение.
Она не стала объяснять, какие это может иметь последствия для жизни Оррина Матера.
– Я понимаю и не собираюсь вмешиваться. Ваша оценка – это именно то, что меня интересует. Неофициально я хотел бы получить от вас только одно – ваше мнение о писанине Оррина. Конкретнее – насколько можно ей доверять.
Наконец‑то Сандра начала понимать. Написанное Оррином могло послужить свидетельскими показаниями в расследуемом деле, и Боузу нужно было выяснить степень его достоверности (или правдивости автора).
– Если это просьба выступить с показаниями в суде, то…
– Вовсе нет! Просто поделитесь вашим мнением. Всем, что вы могли бы мне сказать, не нарушая конфиденциальности и собственных профессиональных обязательств.
– Не уверена, что…
– Вы поймете меня, когда приступите к чтению.
Она не смогла устоять перед искренностью Боуза и в конце концов все‑таки согласилась, хотя и неуверенно. К тому же тетрадки Оррина и то, как он за них цеплялся, возбудили у нее нешуточное любопытство. Если в них обнаружится что‑то существенное для клинической картины, то без всяких угрызений совести она нарушит данное Боузу обещание. Первым делом – защита интересов пациента, пусть полицейский не питает на сей счет никаких иллюзий.
Он безропотно принял ее условия и встал из‑за стола. Свой салат он не доел, оставив на тарелке все листья и ни одного помидорчика черри.
– Спасибо, доктор Коул, я ценю вашу готовность помочь. Сегодня же пришлю вам по электронной почте первые страницы.
Он дал ей карточку управления полиции Хьюстона с номером телефона, электронным адресом и своим полным именем: Джефферсон Эмрит Боуз. Она повторяла про себя эти три слова, провожая его глазами, пока он не исчез в толпе врачей в белых халатах, покидавших кафетерий приюта.
* * *
Закончив очередной рабочий день, Сандра ехала по шоссе домой в длинных лучах заходящего солнца.
Закат часто навевал ей мысли о Спине. За резко сократившиеся годы Спина солнце состарилось и выросло в размерах, и хотя оно по‑прежнему прозаично сияло в западном секторе неба, оно было всего лишь рукотворной иллюзией. Настоящее солнце превратилось в дряхлое распухшее чудище, в корчах издыхавшее в центре солнечной системы. То, что Сандра видела на горизонте, было его остаточным излучением, отфильтрованным и отрегулированным непостижимо могущественной технологией гипотетиков. Уже много лет – всю взрослую жизнь Сандры – человечество жило только с молчаливого согласия этих безмолвных инопланетных существ.
Ярко‑синее небо заволакивали на юго‑востоке облака, смахивавшие на глянцевые коралловые наросты. Согласно метеосводке, температура воздуха в центре Хьюстона перевалила за сорок градусов – то же самое было и накануне, и днем раньше. В новостях твердили об одном: о пусках ракет «Белые пески», распылявших в верхних слоях атмосферы сернистые аэрозоли для замедления глобального потепления. Против этого надвигающегося апокалипсиса гипотетики, никак к этому не причастные, не предложили землянам никакого защитного средства. От разбухшего Солнца они Землю защитили, а содержание углекислого газа в ее атмосфере их, выходит, не волнует. Само собой, это дело самих землян. И правда, вереницей плыли по Хьюстонскому каналу танкеры с дешевой экваторианской нефтью, в изобилии добываемой в Новом Свете, за Аркой. Столько ископаемого горючего, что можно поджарить сразу две планеты! Кондиционер в машине Сандры так надрывался, что она устыдилась собственного лицемерия. Если уж ты такая честная, то откажись от спасительного холодка. А не можешь – так сиди и не рыпайся.
Поступив после интернатуры в университете Сан‑ Франциско на работу в техасский приют, Сандра занималась составлением положительных и отрицательных заключений для людей с нарушенной психикой, пользуясь для этого тестами, пройти которые для большинства нормальных взрослых не составляло труда. Ориентируется ли испытуемый во времени и пространстве? Понимает ли последствия своих поступков? Вот бы подвергнуть такому тестированию человечество как таковое, – подумывала Сандра, – результат мог бы получиться в высшей степени сомнительный. «Испытуемый мыслит сбивчиво, и зачастую саморазрушительно. Стремится к скоротечному наслаждению за счет собственного благополучия…»
Пока она доехала до своей квартиры в Клир‑Лейк, успело стемнеть, температура понизилась – но всего‑то ничего, на какие‑то два‑три градуса. Она разогрела в микроволновке ужин, откупорила бутылку красного вина и проверила, нет ли письма от Боуза.
Есть. Несколько десятков страниц. Похоже, написанных Оррином Матером, но Сандре показалось, что здесь что‑то не то.
Распечатав страницы, она устроилась поудобнее в кресле и принялась читать.
«Меня зовут Турк Файндли…» – так начинался этот текст.
Глава 2
ИСТОРИЯ ТУРКА ФАЙНДЛИ
Меня зовут Турк Файндли, я расскажу о том, как я жил, когда все, что я знал и любил, давным‑давно сгинуло. Начинается моя история в пустыне, на планете, которую мы называли Экваторией, а завершается – ну, это трудно определить…
Это мои воспоминания. Вот как все происходило.
Десять тысяч лет – может, чуть меньше или чуть больше, – столько времени я отсутствовал в мире. Сознавать такое ужасно, и какое‑то время это было в общем‑то все, что я знал.
Я очнулся с сильнейшим головокружением, голым, на голой земле. Нестерпимо палило солнце в ясном голубом небе. Мне жутко хотелось пить. Все тело ломило, язык распух и отказывался ворочаться. Я попытался сесть и чуть не свалился. В глазах плыло. Я не знал, где нахожусь и как сюда попал. Вспомнить, где я был раньше, тоже не получалось. Я твердо знал одно, испытывая от этого тошноту: прошло почти десять тысяч лет, но кто мог их сосчитать?
Я заставил себя сесть и замер, закрыв глаза, пока не отпустило головокружение. Тогда я открыл глаза и попытался понять, что же я вижу.
Меня окружала пустыня. Насколько хватало взгляда, то есть на много миль вокруг, не было ни души. Но я был не один: надо мной неспешно парили воздушные аппараты причудливых форм, без крыльев и винтов, – непонятно, что удерживало их в воздухе.
И пока что мне было не до них. Первым делом надо было укрыться от солнцепека: я обгорел докрасна, и невозможно было понять, как давно я тут жарился.
До самого горизонта тянулись плотные пески, но их усеивали какие‑то обломки – словно кто‑то разломал и разбросал в беспорядке огромные игрушки. Половина грязно‑зеленой яичной скорлупы высотой футов в десять находилась в нескольких ярдах от меня. Дальше валялись примерно такие же по форме предметы, напоминавшие остатки неудавшегося великанского чаепития, некогда ярко окрашенные, но успевшие выгореть. Позади этих обломков тянулась горная гряда, похожая на почерневшую челюсть. Пахло сухой пылью и разогретым камнем.
Ползком я преодолел несколько ярдов до ближайшей скорлупы и блаженно растянулся в ее тени. Теперь мне была нужна вода. И чем‑нибудь прикрыться. Но все силы ушли на перемещение в тень, и мне опять стало дурно. Один из странных летательных аппаратов как будто завис надо мной, и я замахал было руками, чтобы привлечь к себе внимание, но силы уже оставили меня. Я прикрыл глаза и потерял сознание.
Я пришел в себя, когда меня укладывали на носилки.
Все носильщики были в желтой униформе, их рты и носы закрывали маски от пыли. Ко мне подошла женщина в таком же желтом одеянии. Когда наши глаза встретились, она сказала: «Пожалуйста, постарайся успокоиться. Знаю, ты испуган. Нам надо спешить, но можешь мне поверить, мы доставим тебя в безопасное место».
Несколько аппаратов приземлились, и меня занесли в один из них. Женщина в желтом сказала своим спутникам несколько слов на незнакомом языке. Мои тюремщики или спасители поставили меня на ноги, и оказалось, что я могу стоять, не падая. Дверца опустилась, закрыв пустыню и небо. Внутри летательного аппарата горел неяркий свет.
Вокруг меня суетились мужчины и женщины в желтом, но я не сводил глаз с женщины, обратившейся ко мне по‑английски. «Спокойно!» – произнесла она, беря меня за руку. В ней вряд ли было больше пяти футов роста. Когда она сняла маску, я облегченно перевел дух: это человек. Смуглая кожа, азиатские черты лица, коротко подстриженные темные волосы.
– Как ты себя чувствуешь?
Сложный вопрос, мне оставалось только пожать плечами.
Мы находились в довольно большом помещении. Она отвела меня в угол. Из стены выехало нечто вроде кровати и полочка с какими‑то предметами – наверное, медицинским оборудованием. Женщина в желтом велела мне лечь. Остальные, то ли солдаты, то ли авиаторы, я не знал, кем их считать, – не обращали на нас внимания, занимаясь своими делами. Одни следили за контрольными приборами на стенах, другие то и дело отлучались в соседние отсеки. У меня возникло ощущение, как в быстро поднимающемся лифте, и я догадался, что мы стартовали, хотя шума не было, и я слышал только разговоры на неведомом языке. Ни толчков, ни стуков, ни турбулентности.
Женщина в желтом прижала какую‑то металлическую трубочку сначала к моему предплечью, потом к грудной клетке, и мое беспокойство ушло и сменилось оцепенением. Я понял, что она ввела мне какое‑то снадобье, но мне было все равно. Жажда тоже прошла.
– Как тебя зовут? – спросила женщина.
Я с трудом прокаркал свое имя – Турк Файндли. Добавил, что родился в Америке, но в последнее время жил на Экватории. Спросил, как зовут ее саму и откуда она. Она улыбнулась в ответ:
– Меня зовут Трэя, моя родина – Вокс.
– Мы направляемся туда?
– Да, скоро прибудем. А ты постарайся поспать, если получится.
* * *
Я послушно закрыл глаза и попытался собраться с мыслями.
Меня зовут Турк Файндли.
Турк Файндли, родился в последние годы Спина. Работал то поденщиком, то матросом, то пилотом маленького самолета. На грузовом корабле перебрался через Арку на Экваторию и несколько лет прожил в Порт‑Магеллане. Там познакомился с женщиной по имени Лиза Адамс, разыскивавшей своего отца. В процессе этих поисков мы с ней оказались среди людей, любивших поэкспериментировать с марсианскими препаратами. Нас занесло на нефтеносные земли, в глубь экваторианской пустыни, где с неба вдруг повалил пепел, а из земли повыползали странные штуковины… Я любил Лизу Адамс, зная, что ей это ник чему. В пустыне мы разлучились… Тогда меня и прихватили гипотетики. Взяли и поволокли – как волна несет песчинку. А потом сбросили на этот берег, на эту отмель, на песчаную косу в десяти тысячах лет вниз по течению.
Такова моя история, насколько у меня получилось ее восстановить.
* * *
Снова очнулся я уже в кабине поменьше. Трэя, мой страж или врач (я не знал, кем ее считать) сидела у моего изголовья и что‑то тихонько напевала себе под нос. То ли она, то ли еще кто‑то пока я спал, натянул на меня простую майку и штаны.
Была ночь. В узком окошке слева от меня мерцала россыпь звезд, закрутившаяся в звездном хороводе, когда наш летательный аппарат совершал поворот с креном. Над горизонтом висела маленькая экваторианская луна (значит, я остался на Экватории, только как же она изменилась!). Внизу можно было различить волны с белыми гребнями, фосфоресцирующие в лунном свете. Мы летели над морем вдали от берега.
Что это за песня? – поинтересовался я.
Трэя вздрогнула – не ожидала, что я проснулся. Она была молода – лет двадцать‑двадцать пять, не больше. Внимательные, но настороженные глаза – похоже, она меня побаивалась. Но мой вопрос вызвал у нее улыбку.
– Так, просто мелодия…
Между тем эта мелодия была мне знакома. Вальс со слезой, такие пользовались популярностью после Спина.
– Похоже на одну песенку, которую я знал раньше. Называлась…
– Apres nous[1].
Она самая. Я слышал ее в баре в Венесуэле, еще молодым и совершенно одиноким. Неплохая мелодия, только невозможно представить, как она пережила целую вечность.
– Откуда ты ее знаешь?
– Это нелегко объяснить. Можно сказать, с этой песней я выросла.
– Неужели? Сколько же тебе тогда лет?
Опять улыбка.
– Не так много как тебе, Турк Файндли. Но кое‑какие воспоминания у меня остались. Потому меня и приставили к тебе. Я не просто твоя сиделка. Я – твоя переводчица и проводник.
– Тогда, может, объяснишь…
– Я многое смогу объяснить, только не сейчас. Тебе надо отдохнуть. Могу дать тебе что‑нибудь снотворное.
– Я уже достаточно поспал.
– У гипотетиков ты чувствовал то же самое – будто ты спал?
Вопрос меня озадачил. Я знал, что в некотором смысле «побывал у гипотетиков», хотя ничего не запомнил. Она явно знала об этом гораздо больше меня.
– Иногда память возвращается, – обнадежила она меня.
– Можешь мне ответить, от чего мы так улепетываем?
Она нахмурилась.
– Не понимаю…
– Вы все очень торопились побыстрее убраться из этой пустыни.
– Видишь ли… С тех пор, как тебя забрали, мир изменился. Здесь много воевали. Планета резко обезлюдела и уже толком не возродилась. В каком‑то смысле война здесь еще продолжается.
Словно в подтверждение ее слов наш летательный аппарат резко накренился. Трэя с тревогой посмотрела в иллюминатор. От белой вспышки звезды вверху погасли, зато она высветила катящиеся внизу волны. Я привстал, чтобы лучше разглядеть эту картину, и, показалось, увидел на горизонте что‑то плоское, похожее на далекий континент или огромный до невозможности корабль – тоже совершенно плоский. Затем все потонуло в темноте.
– Лучше лежи, – посоветовала она.
Наш аппарат накренился еще резче. Трэя поспешно опустилась на откидное сиденье у ближней стенки. Опять что‑то вспыхнуло в иллюминаторе.
Мы вне досягаемости для их кораблей, но их воздушные силы представляют опасность… Мы долго искали тебя. Остальные, вероятно, уже в безопасности. Эта кабина защитит тебя в случае повреждения нашего судна, но для этого ты должен лежать.
И не успела она договорить, как дела приняли совсем дурной оборот.
* * *
В нашем звене было, как я потом узнал, пять воздушных судов. Мы покинули экваторианскую пустыню последними. Нападение произошло быстрее, чем ожидалось, и большими силами. Четыре борта сопровождения ушли вниз, чтобы нас прикрыть, и мы остались беззащитными.
Помню, как Трэя дотянулась до моей руки. Мне хотелось спросить ее, что это за война, и кого это она назвала «остальными». Но уже не было на это времени – она вся похолодела и изо всех сил вцепилась в меня. Неожиданная обжигающая ослепительная вспышка – и вот уже мы падаем.
От катастрофы нас спасло запрограммированное аварийное маневрирование в сочетании с чистой удачей. На этом горючем и том, что осталось от нашего летательного аппарата, мы и дотянули до острова Вокс.
Вокс представлял собой морское судно, образно говоря, корабль, – хоть это для него слишком узкое обозначение. Вокс был целым архипелагом плавучих островов, значительно превосходивших размерами все, что спускалось на воду на моей памяти. Это была целая плавучая культура, нация, история и религия. Без малого пятьсот лет Вокс бороздил океаны в Кольце Миров – так Трэя назвала планеты, соединенные между собой Арками гипотетиков. Его враги очень могущественны и находятся рядом. Экватория уже опустела, но «Альянс кортикальных демократий» не прекращал преследований и все посылал туда свои корабли, чтобы не позволить Воксу добраться до Арки, соединявшей Экваторию с Землей.
Трэя не верила в успех неприятелей. Но последнее нападение вражеских сил не оказалось напрасным: им удалось сбить тот аппарат, в котором летели мы.
Уцелели мы лишь потому, что отсек, где Трэя занималась моим лечением, был оснащен хитроумными приспособлениями, обеспечивавшими живучесть: аэрогели на случай аварийного торможения, выдвижные крылья для планирования к месту посадки. Наш полет завершился на одном из внешних островов архипелага, необитаемом на тот момент по причине его удаленности от города, который Трэя назвала Вокс‑Кором.
Вокс‑Кор являлся центром архипелага Вокс и главной мишенью всех вражеских атак. Светало, и мы увидели на горизонте внушительный столб дыма.
– Видишь? – спросила Трэя упавшим голосом. – Похоже, это Вокс‑Кор.
Мы вылезли из спасшей нас обугленной капсулы на заросший густой травой луг. Солнце поднималось все выше.
– Сеть молчит, – сказала Трэя.
Я не понял, что это значит и откуда ей это известно. На лице ее застыла горестная гримаса. Сам воздушный корабль, от которого отделилась наша спасательная капсула, похоже, рухнул в море. Я спросил у Трэи, как вышло, что выжить посчастливилось именно нам.
– Не нам, а тебе, – уточнила она. – Корабль спасал тебя. Я просто оказалась рядом.
– Почему меня?
– Мы ждали тебя несколько столетий. Тебя и таких, как ты.
Я ничего не понял. Но ей здорово досталось при посадке, и она была явно не в себе, так что я не стал продолжать расспросы. Она заверила меня, что помощь обязательно придет. Ее соплеменники нас найдут и пришлют за нами судно, даже если Вокс‑Кор подвергся разрушениям. Нас ни за что не бросят на произвол судьбы.
Как потом оказалось, она ошибалась.
* * *
Корпус нашей спускаемой спасательной капсулы еще был раскален, а от травы, на которую мы опустились, ничего не осталось – одна обожженная почва. Внутри капсулы было такое пекло, что об ее использовании в качестве укрытия нечего было мечтать. Нам с Трэей оставалось только спасать то, что уцелело. В нашем отсеке нашлось много всевозможного добра, которое я счел медикаментами и медицинским инвентарем; упаковок, названных Трэей запасами съестного, оказалось меньше.
Я хватал коробку, на которую она указывала, и тащил ее поддерево неподалеку (неизвестного мне рода). Пока что это дерево служило нам приемлемым укрытием – теплынь, в небе ни облачка.
И хотя мне пришлось изрядно потрудиться, я чувствовал себя прилично – гораздо лучше, чем когда очнулся посреди пустыни. Не было ни усталости, ни даже тревоги – скорее всего, благодаря тем лекарствам, которыми меня накачала Трэя. Это не было типичное отупляющее действие успокоительного средства, а просто я был спокоен, энергичен и совершенно не склонен задумываться о грозящих нам опасностях. Трэя смазала чем‑то собственные ссадины и порезы, и они сразу затянулись. Потом она приложила к внутренней стороне своей руки синюю стеклянную трубочку. Прошло несколько минут – и она уже не уступала силой и деловитостью мне, только лицо оставалось опечаленным.
Как только солнце осветило горизонт, я смог лучше разглядеть место, где мы приземлились. Пейзаж был великолепный. В детстве мать читала мне детскую иллюстрированную Библию, и вид этого острова напомнил мне акварельные картинки Эдема до Грехопадения. Волнистые луга, густо усыпанные мелкими цветочками типа клевера, плавно переходили, куда ни взгляни, в рощи, где ветви гнулись от крупных плодов. Правда, здесь не водились кудрявые ягнята или гривастые львы. Не было людей, дорог и даже тропинок.
– Было бы неплохо, если бы ты могла хоть немного объяснить мне, что происходит.
– Как раз этому меня и учили – помогать тебе понять. Только без Сети мне трудно решить, с чего начать.
– Просто расскажи про то, что, по‑твоему, хотелось бы узнать совершенному чужаку.
Она подняла глаза к небу, потом перевела взгляд на колоссальный столб дыма и поежилась. В ее глазах отражались облака.
– Хорошо, я расскажу тебе, что сумею. Все равно нам придется подождать, пока прибудет помощь.
* * *
Вокс построило и заселило сообщество людей, считавших своим предназначением путешествие на Землю и установление прямого контакта с гипотетиками.
С тех пор, по словам Трэи, минуло четыре мира и пять столетий. Все это время Вокс упорно работал для достижения своей цели. Он преодолел три Арки, имел на своем счету много временных союзов, сражался с заклятыми врагами, прирастал новыми сообществами и новыми искусственными островами, пока не обрел нынешнюю конфигурацию и не стал Архипелагом Вокс.
Враги («кортикальные демократии») считали любую попытку привлечь внимание гипотетиков не просто заведомо провальной, а самоубийственной и, хуже того, представляющей опасность не только для самого Вокса. Эти противоречия время от времени приводили к настоящим войнам, и за истекшие полтысячи лет Вокс уже дважды оказывался на грани полного разгрома. Но его население было сплоченнее и умнее своих врагов. Так по крайней мере утверждала Трэя.
Когда Трэя, задохнувшись от волнения, стала терять в своем повествовании темп, я спросил:
– Как вам удалось найти меня в пустыне?
– Это было запланировано с самого начала, задолго до моего рождения.
– Вы рассчитывали там меня найти?
– Мы знаем по опыту и из наблюдений, как действуют гипотетики. Геология свидетельствует, что цикл повторяется раз в девять тысяч восемьсот семьдесят пять лет. Как явствует из исторических анналов, некоторых людей забирали для цикла возрождения из экваторианской пустыни, в том числе тебя. А что попадает к ним, затем возвращается. Момент был предсказан с точностью почти до часа. – Ее голос зазвучал благоговейно. – Ты побывал рядом с гипотетиками. Значит, ты особенный. Поэтому ты нам нужен.
– Для чего?
– Арка, соединяющая Экваторию с Землей, бездействует уже не одно тысячелетие. Все это время на Земле никто из нас не бывал. Но мы считаем, что туда можно будет переправиться, пока ты и такие, как ты, будете с нами. Теперь понятно?
Какое там! Но мне хотелось продолжения.
– Ты говоришь о «таких, как я». Кто они такие?
– Другие люди, тоже прошедшие цикл обновления у гипотетиков. Ты был там, Турк Файндли. Ты не мог ее не видеть, даже если сейчас не помнишь этого. Арку – не такую грандиозную, как те, что соединяют миры, но все равно огромную, поднимающуюся из пустыни!
Кое‑что я все же помнил – так вспоминают при пробуждении ночные кошмары. Вызванные Аркой землетрясения сеяли смерть. Машины гипотетиков стягивало к ней со всей Солнечной системы, и они прямо сыпались с неба, как ядовитый пепел. Арка уничтожила моих друзей. Трэя назвала ее «Аркой Времени», и я так понял ее, что эта Арка представляет собой одну из частей жизненного цикла гипотетиков. Но тогда мы этого еще не знали.
Несмотря на окружающее тепло и блаженство, растекавшееся по моему телу по милости препарата Трэи, я поежился.
– Арка втянула тебя в себя на целых десять тысяч лет, – продолжила она. – Она тебя пометила, Турк Файндли. Гипотетики тебя знают. Поэтому ты так важен для нас. Ты и остальные тоже.
– Назови мне их имена.
– Их имен я не знаю. Меня приставили именно к тебе. Если бы Сеть работала, как полагается. Но она не работает… – Она запнулась. – Вероятно, во время нападения на Вокс‑Кор все они находились там. Ты можешь оказаться единственным, кто выж