Ночью ветер усилился, и к утру шторм разыгрался не на шутку. Иван Павлович несколько раз просыпался, подходил к окну и тревожно прислушивался к свисту и вою бури, к грохоту моря, скрытого за торосами, к глухим ударам, доносившимся из-подо льда. Каждый раз вместе с ним поднимался со своего места Плутон. Опираясь передними лапами на диван, он стоял рядом с Иваном Павловичем и то всматривался в темную ночь за окном, то вопросительно поглядывал на моряка. Иван Павлович гладил Плутона по могучей шее и тихо спрашивал:
— Что, брат, и тебе не спится? Ничего, авось обойдется.
Плутон тихонько шевелил хвостом и спускался на пол, словно успокоенный.
Утро возникло серое, безрадостное. Едва позавтракав, Иван Павлович принялся осматривать скафандры. Он тщательно проверял аккумуляторы, запасы пищи, патроны с жидким кислородом и поглотители углекислоты.
— Что это вы заинтересовались скафандрами, Иван Павлович? — спросил майор: скафандры, по уговору, были на его ответственности, и он следил за их состоянием. — Вас беспокоит шторм?
— Надо быть наготове, Дмитрий Александрович, — ответил Иван Павлович. — Такие штормы редко проходят благополучно для больших ледяных полей…
Он раскрыл шкаф с продовольствием и вместе с Комаровым вытащил из него большой ящик в чехле из плотной ткани. На верхней стороне ящика виднелась белая головка, навинченная на маленькую трубку. Иван Павлович отвинтил головку и, укрепив на конце трубки небольшой воздушный насос, начал нагнетать воздух под ткань. Ткань быстро вздувалась, и вскоре ящик оказался в круглом воздушном шаре, похожем на большой мяч.
— Ну, теперь мы, насколько возможно, готовы, — сказал Иван Павлович, снимая насос с трубки и сейчас же завинчивая головку. — Значит, уговорились, Дмитрий Александрович? По первому моему сигналу тревоги…
— Хорошо, хорошо, Иван Павлович, будьте спокойны. Мы с Димой твердо знаем свои обязанности на случай аврала.
— Надо бы Диму разбудить, да жаль. Очень уж крепко спит.
— Вы хотите увести машину отсюда?
— Да, это необходимо. Нельзя оставлять ее слишком близко к морю. Кроме того, при такой погоде хотелось бы быть поближе к нашему складу…
— Ну, тогда делать нечего. Садитесь в кресло, а я разбужу Диму.
Через несколько минут вездеход тронулся в путь, а Дима был одет и сел завтракать.
Машина, покачиваясь, медленно и осторожно пробиралась по неровному полю на северо-восток. Ветер иногда словно подгонял ее, потом вдруг нападал сбоку, грозя свалить со склона, ревел и свистел, поднимая с торосистых вершин облака снежной пыли.
Вскоре вездеход вышел на ровное поле. Стали попадаться трещины во льду, то едва заметные, вьющиеся черными змейками, то пошире, с открывавшейся внизу водой. Машина легко переходила через них, все более ускоряя ход.
Одна из трещин неожиданно, на глазах у Ивана Павловича, начала быстро расширяться, и когда машина на полном ходу приблизилась к ней, трещина достигла уже более двух метров в ширину.
Не замедляя хода, Иван Павлович нажал кнопку на доске управления.
Стоявший на своем посту, у двери возле скафандров, Комаров увидел через дальнее окно кабины, что две широкие толстые лыжи, обычно поднятые кверху по обеим сторонам двери, вдруг с громким пощелкиванием опустились верхними концами вниз и легли на лед, далеко простираясь позади вездехода.
Передняя часть машины уже нависла над водой, но кормовая, более тяжелая часть, перевешивая, не давала передней упасть носом в воду.
Трещина продолжала расширяться, и ее противоположный край довольно быстро отходил, однако вездеход двигался быстрей. Выровняв горизонтальную носовую часть цепей, машина настигла наконец край льда и вцепилась в него, работая острыми ребрами пластин.
Вдруг корма вездехода сорвалась с края льда и скользнула вниз, к воде. В следующее мгновение она грузно колыхнулась и повисла над пустотой, задержавшись на мощных упругих лыжах. Они были так надежно закреплены на задней оси, что, лишь слегка пружиня и сгибаясь, отлично выдержали тяжесть машины.
Носовые части гусениц, все дальше выходя на лед, вскоре быстро вынесли на него вездеход по ту сторону трещины, хотя концы лыж еще тащились далеко позади, а ширина трещины за время перехода значительно увеличилась.
Выйдя на лед и подняв лыжи на место, вездеход устремился в прежнем направлении по ровному полю.
Вскоре пошел густой снег. Ветер с ревом кружил его, бросал в окна; все впереди затянулось белой мятущейся мглой, дорога стала едва различимой.
Началась пурга.
Иван Павлович убавил ход машины. Вездеход, словно ощупью, осторожно продвигался вперед. Трещины встречались все чаще. Некоторые, уже широко разошедшиеся, вдруг начинали быстро смыкаться, и Иван Павлович, немного подождав, переводил через них машину, не прибегая к помощи лыж.
Моряк становился все озабоченнее.
Остановив вездеход перед одной из таких смыкающихся трещин, Иван Павлович минуту словно прислушивался к чему-то сквозь свист и вой пурги, потом повернулся и движением головы подозвал к себе майора. Тот быстро подошел, обеспокоенный тревожным выражением лица Ивана Павловича.
— Прислушайтесь внимательно, Дмитрий Александрович! — почти прокричал Иван Павлович сквозь рев ветра. — Вы ничего не чувствуете под ногами?
— Под ногами? — переспросил Комаров и, сосредоточенно помолчав, воскликнул — Машина качается!
Иван Павлович кивнул головой.
— Дела неважные, — сказал он. — Морская зыбь уже докатилась сюда. Шторм быстро разбивает ледяное поле на части. Не знаю, доберемся ли мы до нашей базы… А если и доберемся — благополучно ли там…
Трещина тем временем почти сомкнулась, и Иван Павлович поспешил перевести через нее машину. Но едва вездеход очутился по ту сторону трещины, как лед под ним круто накренился, и машина медленно поползла назад, к трещине.
Комаров схватился за кресло.
— Ой, что это? — громко вскрикнул Дима, цепляясь за диван, на котором занимался упаковкой боевых припасов и подвязыванием их к ружьям и пистолетам.
— Видите? — сказал Иван Павлович, давая полный ход вперед и сбрасывая задние лыжи на лед. — Уже мелкие льдины встречаются. Впереди, вероятно, открылось широкое разводье.
Льдина выровнялась под быстро удаляющимся от трещины вездеходом. Теперь уже явственно чувствовалось ее равномерное покачивание под машиной. Но еще через минуту, когда вездеход, очевидно, перешел середину льдины, она опять стала крениться под ним, и Иван Павлович вынужден был вновь уменьшить обороты моторов. Вездеход медленно подползал к невидимому за снежным ураганом краю льдины.
Наконец перед вездеходом открылось широкое разводье. Его противоположный ледяной берег нельзя было различить. На темной свинцовой поверхности воды беспорядочно толклась высокая зыбь. В снежной мгле то и дело показывались и исчезали, качаясь на взволнованной воде небольшие обломки льда.
— Придется переплывать, — сказал Иван Павлович, пристально всматриваясь вперед и готовясь включить моторы.
— Не лучше ли обойти разводье? — спросил майор, которому тоже, видимо, не улыбалось плыть в такое волнение по каналу неведомой ширины.
— Неизвестно, сколько времени придется обходить его. Судя по ширине, и длина разводья очень велика. А за ним, на севере, наш склад. Надо спешить. Ну, пошли… Проверьте, Дмитрий Александрович, хорошо ли задраена дверь.
Удостоверившись, что все в порядке, Иван Павлович осторожно повел машину к краю льдины, опускающемуся все ниже. Вездеход почти незаметно сошел в полынью. Заработал гребной винт, и машина понеслась по воде.
Волны начали хлестать в окна, заволакивая их светло-зеленой кисеей. Носовая часть кабины то и дело зарывалась в воду.
Только что оставленная льдина скрылась из виду за крутящейся стеной снега. Ветер яростно выл, словно преследуя машину. Высокая волна вдруг поднялась перед правыми окнами, остервенело бросилась на вездеход и с злобным шипением перекатилась через крышу.
Еще через минуту совершенно неожиданно перед кабиной возникла из снежной мглы высокая ледяная стена из торосов, почти отвесно спускавшаяся к воде. Очевидно, льдина отделилась от ледяного поля непосредственно по линии торосистой гряды. Взобраться на нее прямо из воды было совершенно немыслимо.
Едва успев избегнуть столкновения, Иван Павлович круто повернул вездеход налево и повел его вдоль ледяной стены, выискивая в ней мало-мальски подходящий пологий подъем. Шторм шел с запада, приходилось идти против ветра.
Различить что-нибудь впереди было необычайно трудно, но Иван Павлович все же заметил, что ледяная стена непрерывно настойчиво налезает на вездеход справа. Уже несколько раз Иван Павлович отводил машину от стены до предела видимости, но через несколько минут льдина неизменно приближалась.
«Что бы это значило? — с беспокойством думал Иван Павлович, вновь отводя вездеход в сторону. — Ветер нас прижимает или разводье опять смыкается?»
Он все чаще вглядывался через смотровое стекло налево, на юг, опасаясь увидеть сквозь мглу оставленную вездеходом льдину, и вдруг заметил, что машину стало меньше качать, а волны и брызги перестали заливать смотровое окно.
«Смыкается!.. — с упавшим сердцем заключил Иван Павлович. — Что же делать? Пройду еще немного. Ясно, льдину кружит…»
Оставалась крохотная надежда на то, что все же удастся найти в этой проклятой стене какую-нибудь лазейку и взобраться на лед с северной стороны разводья. На севере склад — пища, одежда, аккумуляторы… Страшно остаться отрезанными от всего, без запасов на голой, пустынной льдине!
Пурга продолжала неистовствовать над кабиной, проносясь вверху; внизу, между льдинами, было как будто тише. Вездеход медленно шел против ветра и волны.
Сосредоточенно наблюдая за краем правой льдины, напрасно выискивая в ее безнадежной и неприступной высоте место для подъема, Иван Павлович на короткое время забыл о южной стороне разводья.
— Внимание! — раздался вдруг голос майора. — Торосы слева!
Один быстрый взгляд раскрыл Ивану Павловичу всю опасность положения. Сквозь снежную крутящуюся мглу он увидел совсем близко южный край быстро смыкающегося разводья и высокую, такую же неприступную кайму торосов, круто спускающихся к воде.
«Попался!.. — мелькнуло у Ивана Павловича в голове. — Успеть бы только развернуться…»
Он резко повернул вездеход налево, но машина при встречном и боковом сносившем ветре плохо слушалась руля.
Через минуту вездеход уткнулся носовыми частями гусениц в южный ледяной берег разводья. Высоко поднятые носовые пластины гусениц отчаянно царапали почти отвесную стену льда, гребной винт, пущенный на максимальное число оборотов, гнал их из воды на лед.
Все напрасно. Это была непосильная для машины задача.
— Льдина напирает сзади! — опять послышался спокойный голос майора.
Недовольно морщась, он погладил шершавый подбородок (отточенный нож Ивана Павловича приносил одни страдания) и тихо сказал стоявшему рядом Диме:
— Приготовься к выгрузке… проверь свой костюм… Живей, живей… поторапливайся… — И, бросив взгляд через окно, повернулся к Ивану Павловичу — Льдина над кормой!
Раздался громкий треск, немедленно перешедший в пронзительный скрежет, визг и стоны. Гусеницы беспомощно замерли на ледяной стене впереди, заглох винт, выключенный Иваном Павловичем.
Тотчас же из носовой части кабины послышалась команда:
— На лед! Выгружаться!
Одно нажатие кнопки, и дверь распахнулась. Ветер с тучей снега ворвался в кабину.
Буроватая стена торосов на северной льдине поднималась в двух-трех метрах от края, освобождая небольшую площадку. Кормовая часть гусениц упиралась в лед ниже ее.
Дверь от шкафа с продовольствием, быстро снятая Комаровым, легла на лед.
— Дима, выходи с Плутоном!
Дима был уже наготове. Со связкой легких ружей, взволнованный, немного испуганный, он быстро перешел на крохотную площадку под торосом. За ним последовал Плутон, навьюченный пакетами с боевыми припасами и портативной палаткой.
Вездеход еще держался, стиснутый льдинами. Он весь дрожал под их напором. Жалобный визг и скрежет больно отдавались в сердцах его пассажиров. Сминались гусеницы, лед приблизился почти вплотную к выходной двери кабины.
Майор уже выбросил на ледяную площадку скафандры, лыжи, утварь, ящик с аккумуляторами, поданный ему Иваном Павловичем.
Пользуясь лишними минутами, которые дарила им стойкость машины, Иван Павлович и Комаров перебросили на лед груду меховых одежд и два ящика с продовольствием.
Сзади послышался угрожающий треск. Смотровое окно, вогнутое чудовищным натиском ледяного бугра, разлетелось в куски. Вслед за ним носовая стена кабины упала.
Вездеход начал оседать кормой в воду.
— На лед, Дмитрий Александрович! — крикнул Иван Павлович.
Они едва успели вскочить на площадку, как машина, царапая лед ребрами пластин, начала медленно погружаться в воду. Еще мучительно долгая минута — и вода хлынула потоком в раскрытую дверь кабины.
Все круче оседая на корму, вездеход скользнул вниз и исчез в пучине.
Его бывшие пассажиры, сбившись в тесную кучку, молча стояли на краю площадки, провожая его взором.
Пурга с воем налетала, словно пытаясь и их сбросить в пучину, густой снег заметал разбросанные на льду вещи…
* * *
Потерпевшим аварию удалось разбить палатку. В ней было очень тесно. Ярко горела висевшая под крышей электрическая лампочка. Против входа сидел на груде мехов Дима и допивал кофе. Возле него справа от входа, опираясь на локоть, полулежал на разостланной меховой одежде Иван Павлович. В середине палатки излучала тепло электроплитка. Небольшое свободное пространство слева от завешенного входа было местом Комарова; сейчас оно пустовало.
Плутон свернулся у входа, у приподнятой, как порог, полосы материи, выстилавшей пол палатки. Ноги Ивана Павловича касались собаки и, очевидно, беспокоили ее. Кроме того, из-под входного полога дуло, и Плутон с недовольным видом встал, направляясь к свободному месту майора. Повертевшись, он улегся, свернулся калачом и вновь задремал.
Снаружи, за крохотным оконцем, кружился снег и робко проглядывал мутный рассвет. Ветер яростно сотрясал палатку, словно силясь сорвать ее с места и унести с собой. Иногда его порывы были настолько сильны, что Дима невольно хватался за петли на стальных ребрах палатки.
Под входное полотнище просунулась рука в перчатке и изнутри отстегнула его. Полотнище открылось, и, стряхивая с себя на ходу снег, низко согнувшись, в палатку вошел майор.
— Ну что, Дмитрий Александрович? — живо спросил Иван Павлович.
— Ничего не видно, — застегивая полотнище, ответил Комаров. — С трудом дополз до перевала. Снег, снег и снег… Сколько он еще будет валить? Знаете, Иван Павлович… не знаю, верить себе или нет, но временами, когда ветер на минуту стихал, мне слышался с севера какой-то ровный, грохочущий гул. Не открытое ли море там?
Комаров присел на корточки перед плиткой и налил из кофейника горячего кофе.
Иван Павлович, сосредоточенно глядя на майора, спросил:
— Значит, и вы это расслышали? Меня всю ночь тревожил этот гул. Если там, на севере, действительно открытое море, то дело плохо. Это значило бы, что к нашему главному складу нам уже не пробраться, если даже он еще существует…
— Вы хотите сказать, что он затонул? — спросил майор.
— Или его унесло вместе с отделившейся частью ледяного поля… — ответил Иван Павлович. — Для нас это, в сущности, безразлично.
Уже трое суток пурга держала в плену на обломке ледяного поля небольшой отряд с потерпевшего крушение вездехода. Медленно тянулись часы, пурга не унималась, и, казалось, ярость ее все возрастала, грозя разрушить и это последнее ледяное убежище маленького отряда.
Майор и Иван Павлович долго молчали.
Наконец Комаров встряхнулся и сделал глоток из стакана.
— Что же, по-вашему, надо теперь делать, Иван Павлович?
— Думаю, что ждать, пока затихнет шторм, — это напрасная трата времени. Часы нашей льдины, очевидно, тоже сочтены. Того и гляди, она развалится под нами, и именно тогда, когда мы этого ожидать не будем. Предлагаю немедленно отчаливать отсюда.
Майор поставил возле себя недопитый стакан, минуту помолчал и тихо спросил:
— Куда, Иван Павлович?
— К Северной земле. В пролив Шокальского, к поселку Мыс Оловянный.
— Как? Каким путем?
— Под водой.
— В скафандрах?
— Да. Надо решиться! — твердо заявил Иван Павлович. — Все равно в такую пургу никакой самолет нас не отыщет, если и начались розыски. А пурга, вероятно, не скоро прекратится. В полдень посветлеет. Я постараюсь определить наши координаты и еще раз проверить, что делается на севере. Если там действительно открытое море, то сейчас же начнем готовиться в путь. Через восемь-девять часов мы будем на земле.
— На Северной Земле?! — воскликнул вдруг Дима. — На острове Комсомолец?…
И замолчал, в замешательстве прикусив губу. Иван Павлович и Комаров удивленно взглянули на мальчика.
— Да, на острове Комсомолец, — сказал Иван Павлович. — А что?
— Нет… я так… — не поднимая глаз, пробормотал Дима. — Их же там три больших острова.
— Да, да, — подтвердил Иван Павлович и, занятый своими мыслями, продолжал, обращаясь к майору — Так вот мое мнение, Дмитрий Александрович. А вы что скажете?
Комаров как-то нехотя отвел пристальный взгляд от Димы и медленно проговорил:
— Тем же путем, под водой, мы могли бы добраться к шахте номер шесть?
Иван Павлович не сразу ответил. Он внимательно посмотрел на майора и сказал:
— Можно. Но это потребует втрое больше времени, учитывая и несколько остановок на льду для отдыха и необходимость астрономических наблюдений. Тяжеленько будет для мальчика.
— Та-ак… — протянул майор и провел несколько раз рукой по подбородку. — Не забывайте, дорогой Иван Павлович, что на шахте меня, если можно так выразиться, ждет не дождется Коновалов. Боюсь, долго ждать он не будет и что-нибудь натворит. И еще имейте в виду, что Диму там ждет, в беспокойстве и, может быть, в отчаянии, его отец…
Но Дима вдруг побледнел, потом вспыхнул и закричал:
— Нет, нет! Это неправда! Это я так… Мне сказали Березин и Георгий Николаевич, что если я не буду так говорить, то меня вернут в Москву… Я хотел в Арктику… Мне было очень нужно в Арктику. Здесь, где-то на острове Комсомолец, пропал мой брат Валя… Я хотел искать его на острове… А они велели мне назваться другим именем и даже удостоверение дали.
Майор и Иван Павлович изумленно переглянулись.
— Постой… Постой… — проговорил, растерявшись, Иван Павлович. — Какое удостоверение? Какой тут Валя пропал?
— Так я же вам говорю, что это мой брат Валя… Валерий…
— Ничего не понимаю… — начал было Иван Павлович, но его перебил Комаров.
— Это удостоверение сохранилось у тебя, Дима? — спросил он.
— Да. Вот. — Дима торопливо порылся в карманах своей куртки, нашел там сложенную бумажку и подал ее майору. — Вот.
Майор развернул бумагу и быстро пробежал ее глазами.
— Твоя фамилия Антонов?
— Нет, Денисов.
Иван Павлович вдруг хлопнул себя по лбу и закричал:
— Ах, черт побери! Так это ты о конструкторе Валерии Денисове говоришь? Это твой брат? Скажите пожалуйста! Вот так история! А почему ты думаешь, что он на острове Комсомолец? Разве его уже нашли?
— Подождите, подождите, Иван Павлович, — спокойно сказал Комаров. — Мы и в этом разберемся. А пока скажи мне, Дима, кто тебе дал эту бумажку?
— Коновалов… Георгий Николаевич.
— А ему кто дал?
— Не знаю…
Майор опять бросил взгляд на бумажку.
— Удостоверение выдано ВАРом… — медленно и задумчиво произнес майор. — Министерством Великих Арктических Работ.
— А! Ну конечно! — обрадованно сказал Дима. — Это, вероятно, сделал Березин, Николай Антонович… Он же там работает.
— Березин? — удивленно воскликнул майор.
— Николай Антонович? — одновременно изумился Иван Павлович. — Ведь это мое прямое начальство!
— Ну да! Он на арктических работах, — объяснял как мог, Дима. — Он там работает вместе с Сергеем Петровичем Лавровым.
С минуту майор и Иван Павлович, пораженные, молча смотрели друг на друга. Потом Комаров так же молча сложил бумажку, спрятал ее во внутренний карман своей куртки и наконец произнес:
— Хорошо, мой мальчик! Мы отправимся все вместе к шахте номер шесть. Так, Иван Павлович?
— Есть, Дмитрий Александрович! — твердо ответил Иван Павлович, многозначительно глядя майору в глаза.
— А сейчас, Дима, — продолжал Комаров, вынимая записную книжку и искоса бросая взгляд на моряка, — мне нужно с тобой о многом поговорить.
Иван Павлович посмотрел в крохотное, трепетавшее под порывами ветра оконце палатки и, кряхтя, поднялся с места.
— Совсем рассвело, — сказал он. — Пойду посмотрю, что делается на льдине. Вернусь, и начнем собираться в путь.
Иван Павлович отстегнул полотнище и вышел, оставив майора и Диму наедине.
Часть IV
Глава сорок пятая
Путешествие под водой
Вокруг простиралась мутная зеленоватая полутьма — спокойная, неподвижная, переходящая внизу в черноту ночи. По сторонам беззвучно проносились смутные гибкие тени. Сердце тревожно билось в ожидании чего-то неожиданного, может быть опасного и грозного… Но тени, быстро мелькнув, растворялись вдали, а настороженное ожидание вновь заставляло беспокойно озираться и прислушиваться.
Лишь впереди ничто не внушало тревоги: длинные серебристые лучи фонарей расплывались туманными пятнами света. И гибкие тени, случайно прорезая световые полосы и пятна, превращались в упругих серебристых рыб, и тогда все становилось простым и даже интересным.
Если представить себе, что наверху — небо, кажется, что оно покрыто светло-серыми тучами, как в раннее-раннее утро зимнего дня. На небе непрерывно, без отдыха, пляшут какие-то плоские тени; порою их сменяет темная туча, она спокойно проплывает над головой, и вновь начинается беспокойная, безмолвная пляска теней.
«Волны пляшут на поверхности моря, а это льдины проплывают», — вспоминает Дима объяснения Ивана Павловича.
Все-таки скучно, когда такая мертвая тишина вокруг. Тихое, монотонное гудение мотора и винта за спиной не нарушает этой тишины, а, скорее, сливается с ней. Все молчит… А так хочется услышать чей-нибудь голос, когда все в тебе напряжено, сердце замирает при появлении какой-нибудь тени и весь ты натянут, словно струна!
Вытянув сомкнутые ноги, лежа на груди, Дима направил на соседний скафандр луч своего фонаря.
— Плутон! А, Плутон! — тихо позвал Дима. — Ну, что же ты молчишь!
Послышалось слабое повизгивание. Сквозь прозрачный шлем растерянно и скорбно глядели преданные глаза собаки, словно она жаловалась и искала помощи у друга. Бедному Плутону было очень неудобно в огромном скафандре. Он то вытягивал передние лапы, стараясь просунуть их в воротник, чтобы подложить под морду, то поджимал их под грудь. От этих движений скафандр вертелся с боку на бок, вместе с ним вертелась и собака, и Дима должен был крепко прижимать его к себе, чтобы Плутон не измучился вконец.
— Тебе нехорошо, Плутоня моя? — касаясь своим шлемом шлема собаки, говорил Дима, и слабое ответное подвывание раздавалось теперь громким гудящим шумом в ушах мальчика. — Потерпи, потерпи…
Иван Павлович внимательно следил за курсом, за изменчивым рельефом дна мелководного в этих областях Карского моря. Отряд плыл, то поднимаясь над мелями и подводными плато, то выравниваясь над глубинами.
Комаров был молчалив и задумчив.
Мысль о Коновалове не оставляла майора. Где он? Что делает? Кто знает, какие, может быть, еще более ужасные преступления он готовит сейчас! Скорее, скорее к шахте…
— Смотрите! Смотрите! — раздался вдруг крик Димы.
Сверху широким веером навстречу путникам метнулось множество довольно крупных рыб. Следом за ними черной молнией мелькнула узкая тень с круглой головой и длинным телом.
— Тюлень на охоте, — сказал Иван Павлович.
С удивительной быстротой тюлень догнал рыбу. Раскрытая пасть со множеством мелких острых зубов схватила и мгновенно проглотила ее, словно втянув в себя.
В стороне, среди рассыпавшейся стаи рыб, виднелось еще несколько тюленей. Быстрота, ловкость и гибкость их движений были поразительны. Они извивались, как змеи, и почти без промаха настигали добычу. Стая рыб была очень велика и, очевидно, совершала один из обычных переходов в поисках новых пастбищ. Чем дальше, тем гуще делалась она и, наконец, совершенно затемнила поверхность моря. Множество тюленей сопровождало стаю. Добыча шла так густо, что, можно сказать, сама лезла в пасть охотнику. Часто тюлени, увлеченные преследованием, так близко подплывали к людям, что неожиданно оказывались в луче фонаря. И тогда Дима успевал рассмотреть их круглые, гладкие, словно прилизанные головы, осмысленное выражение больших глаз с необычайным зрачком в виде четырехконечной звезды, их запертые клапанами ноздри, подвижные, послушные ласты и все их гибкое тело, способное к самым необыкновенным акробатическим упражнениям в воде. Ослепленные и растерянные, они кружились и метались в световом луче и через некоторое время, придя в себя и выпустив в испуге добычу, устремлялись вверх.
— Какие они ловкие! — восклицал Дима. — Какие быстрые! Не то что на льду!
Его слова то и дело заглушал лай Плутона, наблюдавшего эту охоту и пришедшего в необычайное возбуждение.
— Родная стихия, — сказал Иван Павлович. — Вода для них значит больше, чем земля. Вода — это пища, а значит — жизнь.
Через несколько минут, когда люди пересекли уже путь стаи и поднялись ближе к поверхности, новое зрелище представилось их глазам.
Среди рыб начали быстро мелькать небольшие вытянутые фигурки с длинными гибкими шеями и крыльями, работающими, как весла.
— А это кто, Иван Павлович? — с недоумением спросил Дима. — Неужели птицы?
— Совершенно верно. Чайки на охоте.
Чайки с раскрытыми крючковатыми клювами преследовали рыб, пожалуй, так же ловко и быстро, как тюлени. Но справляться с добычей под водой им, несомненно, было трудней. Тюлень тут же проглатывал захваченную рыбу, не опасаясь благодаря особому строению горла проникновения воды в легкие. А чайка должна была извлечь свою извивающуюся и бьющуюся добычу из воды на воздух, чтобы полакомиться ею. Но чайки справлялись и с этой трудной задачей.
Вскоре стая и ее преследователи остались позади. Опять потянулась однообразная дорога в мутно-зеленой мгле. Время от времени вдали мелькала то одинокая рыба, то куча рачков-креветок, быстро сновавших во все стороны, то студенистая медуза, равномерно сжимавшая края своего прозрачного, как стекло, розового колокола. Порой величественно проплывала, испуская слабый зеленоватый свет, замечательная обитательница полярных морей, красно-бурая «северная цианея» — гигантская медуза с колоколом до двух метров в поперечнике и щупальцами, достигающими в длину часто тридцати метров. Они тянулись из-под колокола, как пучок бесконечно длинных, извивающихся водорослей.
Встречавшиеся на пути айсберги Иван Павлович со своими спутниками большей частью огибал снизу. Иногда айсберги сидели так глубоко, что приходилось плыть под их изъеденными водой основаниями, совсем близко от дна. Тогда под лучами фонарей были видны ползающие по коричневому илу разноцветные морские звезды с длинными, раскинутыми по дну лучами-щупальцами, некоторые из них — с тельцами не больше крупной сливы и щупальцами длиной с человеческий палец. Они сплошь покрывали отдельные участки дна, и когда над ними проносились струи взволнованной винтами воды, они вспыхивали и сверкали фосфорическими искорками желтовато-зеленого цвета. Тогда по дну за проплывавшими людьми тянулся длинный, переливающийся цветными огоньками хвост.
Попадались и знаменитые «головы горгоны» — большие офиуры[66]терракотового цвета с длинными ветвистыми лучами, сплетающимися вокруг в кружевную корзинку или шевелящимися на грунте, словно змеи в поисках добычи.
Подводные камни были покрыты похожими на мох бесцветными серовато-белыми мшанками, или асцидиями,[67]напоминавшими то лимоны, то помидоры — иногда прозрачные, как слеза, иногда словно заросшие давно не чесанной бородой.
На камнях, как красивые кубки и вазы на длинных, тесно прижавшихся друг к другу волнистых перьях, сидели морские лилии. Диму приводили в восторг придонные цветы морей — прекрасные «северные кисти» — колонии полипов,[68]похожие на настоящие растения с тонким, как карандаш, стеблем высотой до двух метров и гроздью склонявшихся на его вершине крупных цветов с длинными живыми, извивающимися, как змейки, лепестками. Раздражаемые струями воды, они зажигались разноцветными слабыми искорками и, долго не успокаиваясь, мерцали в подводной темноте.
Встречались бледно-лиловые голотурии,[69]или морские огурцы, наполовину зарывшиеся в ил, которым они питались. Камни бывали покрыты букетами из пестро окрашенных «морских роз» — актиний[70]с распущенными лепестками, колебавшимися в струях воды, словно от ветра.
Попадались и заросли водорослей, особенно морской капусты, широкие вырезанные листья которой напоминали зеленые лопухи. Дно было усеяно множеством моллюсков в ракушках, полузарытых в ил.
Иван Павлович едва успевал отвечать на беспрерывные вопросы Димы и даже майора, которого эти картины молчаливой подводной жизни нередко отвлекали от тревожных мыслей.
Но большая часть пути проходила в средних глубинах, где можно было более или менее безопасно развивать наибольшую скорость.
Темнота все больше сгущалась, все реже и реже встречались просветы наверху. Иван Павлович объяснил, что, вероятно, на поверхности простирается сплошной лед. На короткие минуты слабый свет пробивался на ту небольшую глубину, которой держались путешественники. То были просветы небольших разводьев и трещин или просто тюленьих лунок.
Иван Павлович решил выбраться на лед через одну из таких лунок, чтобы еще при дневном свете определиться.
Первые лунки были слишком узки. Лед был сравнительно тонок, и Ивану Павловичу удавалось высунуть руку на поверхность, но плечи, несмотря на все усилия, не пролезали. После долгих поисков удалось наконец найти более широкую лунку, которую, вероятно, проделал крупный тюлень.
— Ну, здесь, наверное, пройду, — сказал Иван Павлович, осмотрев нижнее отверстие лунки. — В крайнем случае, подрубим лед топориком.
Помогая себе вращающимся винтом, он выбросил свою закованную в гибкую сталь руку на лед.
В тот же момент что-то очень тяжелое придавило его руку ко льду. Правда, Иван Павлович не почувствовал боли, но глухой и мягкий удар по металлу скафандра достиг его слуха.
Он рванул руку назад, но освободиться не удалось: что-то крепко держало ее на поверхности льда. Иван Павлович дернул еще раз, уже изо всех сил, но результат был тот же.
— Что за черт! — в недоумении произнес Иван Павлович, вися на руке. — Глыба свалилась на руку, что ли?
Раскачавшись слегка, он выбросил на лед вторую руку и, вцепившись в край лунки, одним усилием подтянулся кверху. Но едва его шлем показался у края отверстия, как на Ивана Павловича вдруг обрушился такой удар, что подбородок его стукнулся о стальной воротник скафандра, зубы ляскнули и Иван Павлович больно прикусил язык. Оглушенный, он висел некоторое время на придавленной руке и, лишь придя немного в себя, посмотрел наверх.
Он увидел над собой голову белого медведя.
Вероятно, зверь сам был озадачен не менее Ивана Павловича. Однако он не снимал своей лапы с руки Ивана Павловича — потому ли, что просто забыл о ней, или надеялся овладеть этим странным тюленем, которого он так долго и терпеливо поджидал у лунки. Так или иначе, но Ивану Павловичу приходилось ожидать, пока владыка ледяных пустынь смилостивится и отпустит его.
Майор и Дима, наблюдая странные упражнения Ивана Павловича, сопровождаемые глухими стонами, наперебой забрасывали его вопросами:
— Что там случилось?
— Что с вами, Иван Павлович?
— Дьяво-о-ол!.. Че-ерт!.. — неистово закричал вдруг каким-то плачущим голосом Иван Павлович, обретя наконец дар речи. — Отпусти, каналья!
Он шарил по бедру свободной рукой, но, как назло, кобура со световым пистолетом висела на другом бедре, и бедный Иван Павлович, извиваясь в тесной лунке, напрасно старался достать его.
— Да что с вами, Иван Павлович? — ничего не понимая, спрашивал майор.
— Медведь меня держит! — в отчаянии крикнул Иван Павлович, удивляясь недогадливости своих товарищей. — Ага! Вот, получай!.. — торжествующе закричал он.
Блеснул яркий свет, раздался короткий рев, и Иван Павлович рухнул на майора, увлекая его в глубину. Веревка, связывавшая обоих, запуталась вокруг них, работавшие винты то гнали их в разные стороны, то прижимали друг к другу, а Дима с Плутоном, оказавшиеся между ними, увеличивали суматоху и неразбериху. Испуганные крики, недоумевающие вопросы, советы, лай Плутона — все смешалось в их ушах в невообразимый галдеж.
Лишь остановив винты, люди понемногу стали приходить в себя и распутываться. Когда минут через пять Иван Павлович получил свободу действий, он мигом кинулся к лунке и в два приема очутился на льду.
Медведь лежал мертвый, опрокинувшись на спину, словно пораженный молнией. Из простреленного горла текла тонкая струйка крови. Пуля, вероятно, снизу прошла в мозг, и смерть была моментальной.
Шторм продолжался, но снег падал не так густо, как раньше. Видимость все же была скверная. Кругом тянулась бесконечная ледяная равнина. Судя по быстро замерзающим капелькам и струйкам воды на скафандре, по прилипающим ко льду подошвам, мороз был сильный. Быстро определившись с помощью захваченных с вездехода инструментов и взглянув еще раз на убитого медведя, Иван Павлович скользнул в лунку и скрылся подо льдом.
— Ну, как там ваш медведь? — спросил Комаров.
— Лежит… целехонек… — ответил Иван Павлович, обвязывая себя концом веревки и становясь на свое место, впереди цепи. — Жаль, шкуру нельзя взять. Замечательный мех! Ну, плывем, товарищи.
Глава сорок шестая
В шахте № 6
До параллели пролива Шокальского плыли без особых приключений.
За проливом Иван Павлович лег на новый курс — прямо на северо-запад, к центру северной части Карского моря, к шахте.
Глубины здесь были сравнительно большие для такого мелководного моря — примерно от пятидесяти до двухсот метров. Иван Павлович старался держаться подводного желоба, тянувшегося по дну между прибрежным мелководьем Северной Земли и огромной банкой, лежащей к западу.
Непосредственно подо льдом стояли густые сумерки. Вероятно, большие ледяные поля покрывали море, и более или менее значительные просветы попадались редко. Поэтому Иван Павлович вел свой небольшой отряд поближе ко дну, чтобы незаметно для себя не потерять желоб и не очутиться на мелководье.
Время приближалось к полудню, когда Иван Павлович со своими спутниками взобрался на край большого ледяного поля. Надо было определиться, проверить правильность пути, пообедать и отдохнуть.
Погода была морозная, тихая, облачная. На черной спокойной воде плавали голубоватые, словно фарфоровые, льдины. На облаках вплоть до горизонта лежал светло-стальной отблеск ледяных полей. Лишь изредка то там, то сям по «ледяному небу» проходили узкие темные полосы «водяного неба», указывавшие на присутствие пока еще свободных пространств чистой воды.
Зима уверенно вступала в свои права.
На лед втащили ящик с аварийными запасами, сняли скафандры. Плутона выпустили на свободу, чтобы дать ему размяться. Привыкнув к подводному путешествию, он уже не так страдал под водой, но все же радость его была безмерна, когда он очутился на снегу.
Иван Павлович вынул из оболочки ящика свои портативные инструменты и готовил их для определения координат. Майор и Дима достали продукты, электроплитку и утварь. П<