Размышляя над историческими судьбами человечества, обозревая современный ему мир, в котором угнетенные народы поднимались на борьбу за лучшее будущее, Толстой многократно обращался мыслью и к арабским странам. Арабские народы, породившие на заре человечества богатейшую цивилизацию, привлекали его тем более, что и в их странах разгоралась борьба за обновление жизни — за свободу против тирании, за торжество разума против средневекового мрака и застоя.
Бедственное положение арабских народов, веками порабощенных Османской империей, а затем европейскими державами и стремившихся освободиться от колониальных оков, — вот к чему был прикован пристальный интерес русского писателя.
При жизни Толстого ни одна арабская страна в Азии и Африке не пользовалась независимостью.
В XIX в. большинство арабских народов оставалось еще под властью Турции, длительное господство которой принесло им неописуемую нужду, порабощение и застой во всех областях культуры. Некоторые арабские страны, например Алжир, Египет, Тунис и Судан, еще не освободившись из-под турецкого ига, стали предметом вожделения европейских колониальных держав.
Задавленные нуждой и поборами, арабские народы, однако, не покорялись поработителям. Они боролись с колонизаторами, проявляя незаурядное мужество и самоотверженность. Так, в 1882 г. египетские крестьяне и солдаты во главе с Араби-пашой вели борьбу против английской армии, закончившуюся варварской бомбардировкой и разрушением Александрии. В 1906 г. арабские крестьяне-феллахи самоотверженно сражались против группы английских офицеров, бесчинствовавших в их селении («Ден-шавайское дело»). Подобные выступления, правда, не имели такого мирового резонанса, как, например, всенародное восстание в Ипдии в 1857 г. или англо-бурская война 1899 г., но борьба арабов за свободу, против колониального гнета никогда не утихала.
Лев Толстой в своих антикапиталистических трактатах «Царство божие внутри вас», «Рабство нашего времени», в статьях «К итальянцам», «Две войны», «Одумайтесь!», «Письмо к китайцу», «Письмо к индусу» и других не раз брал под защиту арабские народы, которым сочувствовал всей душой.
Выше говорилось, какое значение Толстой придавал антифеодальным и антиимпериалистическим волнениям ремесленников и крестьян в Иране и Турции, развивавшимся под религиозным знаменем бабидского движения. Это движение недовольства и протеста охватило в конце XIX в. и некоторые слои арабского населения этих стран, а также часть арабов в Сирии и Египте.
Распространение бабизма среди арабов объяснялось в основном теми же причинами, что и в Иране и в Турции, а именно: эксплуатацией и безземелием крестьян, политическим бесправием народа, полной зависимостью крестьян и ремесленников от помещиков и чиновников. Многовековое недовольство арабов турецким владычеством не раз принимало религиозную окраску и выливалось в форму выступлений против идеологической опоры Османской империи — официального ислама.
Успеху бабидского движения в Сирии и Египте содействовало и то, что турецкие власти избрали в начале XX в. Сирию (город Акка) местом ссылки наиболее опасных для них руководителей бабидского движения во главе с внуком его зачинателя — Аббасом-эфепди. Публичные проповеди бабидов пользовались в этом городе и во всей Сирии большим успехом и привлекали слушателей из соседних городов и даже стран, особенно из Египта.
Лев Толстой внимательно следил за распространением бабидского движения в арабских странах и морально поддерживал его. Не разделяя мистической стороны учения бабидов и даже резко критикуя его, он сочувствовал освободительным стремлепиям крестьян — участников движения, их жажде свободы, равенства, желанию жить между собой и со своими соседями в мире и согласии. И поэтому писатель поднимал голос в защиту преследуемых бабидов.
В свою очередь, руководители бабидского движения в Сирии во главе с Аббасом-эфенди пропагандировали среди примкнувших к ним арабов учение Льва Толстого.
В сентябре 1909 г. уже упоминавшийся нами бакинский инженер Алекпер Мамедханов, только что вернувшийся из страп Арабского Востока, сообщил писателю, что глава бабидов в своих проповедях рассказывает о нем, Толстом, как о друге арабов, и восхваляет его за то, что он отказался от земельной собственности в пользу крестьян. Эта весть была Льву Николаевичу приятна, поскольку он горячо сочувствовал стремлению феллахов стать хозяевами своей земли. В ответном письме от 22 сентября он разъяснил, каким путем он «освободился от владения всякой собственностью» (80, 103). Он сообщил также, что «в последнее время занят изданием книги о Бабе и бехаизме» (там же).
Другая неотложная работа помешала ему, однако, осуществить этот интересный замысел.
Непосредственные связи Толстого с арабами были менее широки, чем, например, с деятелями Индии, Китая или Японии. Тем не менее и в арабских странах находились люди, которые обращались в далекую Ясную Поляну за помощью и советом и всегда встречали со стороны Льва Николаевича доброжелательный отклик.
Из арабских корреспондентов Толстого следует назвать прежде всего известного на Востоке выдающегося общественного деятеля, главного муфтия Египта Мухаммеда Абдо (1849 — 1905), игравшего заметную роль в политической жизни арабов в последней трети XIX и начале XX в.1. В прошлом активный участник антибританского освободительного движения, блестящий оратор и публицист, Мухаммед Абдо впоследствии возглавил в арабском мире так называемое модернистское течение, пропагандировавшее обновление ислама. В письме, присланном в Ясную Поляну весной 1904 г. через английского искусствоведа Сиднея Кокрелла, Мухаммед Абдо, судя по ответу Толстого, говорил о религиозных и этических основах движения, которым руководил, и просил у всемирно известного писателя поддержки и одобрения.
Лев Толстой ответил на это послание большим письмом от 13 мая 1904 г., в котором изложил сущность своих философских и социальных воззрений. Его порадовало общение с просвещенным деятелем арабского мира, разделявшим, как ему казалось, те же нравственные идеалы, что и он сам. Вместе с тем, отвечая на какие-то утверждения корреспондента, вызвавшие его несогласие, он со всей резкостью осудил попытки возродить под новыми вывесками старые заблуждения и суеверия, которые пропагандировала официальпая церковь па Западе и Востоке. «Я думаю, — писал оп, — что чем более религии преисполняются догматов, предписаний, чудес, суеверий, тем более они разъединяют людей и даже порождают недружелюбие...» (75,92).
Толстой просил Мухаммеда Абдо написать ему о бабид-ском движении среди арабов, которое его весьма интересовало.
Ответного письма из Египта не поступило. Вместо него Толстой вскоре получил известие от своего друга Сиднея Кокрелла, что главный муфтий Египта скоропостижно скончался2. Так оборвалась эта интересная переписка.
Другим египетским корреспондентом Толстого был Габриэль Саси, сочувствовавший бабидскому движению на Арабском Востоке. В трех больших письмах, присланных им в 1901 г. в Ясную Поляну3, он детально излагал сущность новейшей доктрины бабидов и описывал тяжелое положение участвующих в движении крестьян, преследуемых фанатичными и деспотичными властителями. В ответном письме к нему, предназначенном для опубликования в арабских странах, Толстой подтвердил свой горячий интерес к бабидскому движепию и высказался в его защиту.
Общение Толстого с деятелями арабского мира носило дружелюбный характер. Приведем для примера его переписку с молодой сирийской учительницей Рамзой Ава-вини.
26 октября 1904 г. в обширной почте, доставленной в Ясную Поляну, оказалось письмо от девушки из небольшого городка Захле. Она писала на русском языке (сохраняем стиль и орфографию автора):
«Захле, 10 октября 1904 г.
Многоуважаемый Лев Николаевич!
Вам покажется очень странным этот незнакомый почерк, но сию минуту познакомлю Вас с ним.
Я родом арабка из Сирии, из города Дамаска, по имени Рамза Ававини. Окончила курс в Московском филаретовском Епархиальном училище и теперь вернулась обратно на родину, где устроила свое местожительство со своей матерью в деревне Захле вблизи от города Дамаска.
Жители этой деревни славятся своим хорошим образованием и числятся до 2700 человек. Все они в восторге и восхищении от Вас и по слухам только издали жаждут видеть Вас хоть одну минуту.
Несколько раз приходили ко мне с просьбой написать Вам, но я не осмеливалась на это решиться. Наконец они умолили меня обратиться к Вам с одной лишь просьбой — выслать им только Ваш неоценимый портрет, за который они будут от души благодарны. Часто в арабских газетах встречали они его, но в ужасно испорченном виде.
Поэтому, многоуважаемый Лев Николаевич, простите меня за смелость к Вам обращения и не откажите в ничтожной для Вас посылке Вашего дорогого для нас портрета для вмещения его в хороших и любящих Вас домах, а также в нуждающихся газетах и журналах...
Еще раз прошу великодушного снисхождения и меньшего внимания на скверный неумелый почерк.
Всего наилучшего в жизни.
Ваша покорная слуга
Рамза Ававини» 4.
Лев Толстой был в этот период загружен сверх всякой меры. Отвечая ежедневно на десятки писем из многих стран мира, он не успевал удовлетворять всех своих корреспондентов. И все же он не оставил письмо арабской девушки без ответа. 11 февраля 1905 г. он перечитал его и, отобрав один из своих фотографических портретов, надписал и с автографом отправил его своей корреспондентке. В письме, вложенном в тот же пакет, он писал:
«Очень сожалею, милостивая государыня, что по рассеянности не исполнил до сих пор вашего и ваших учениц лестного для меня желания. Посылаю портрет, какой у меня есть, и прошу извинить за то, что не сделал этого прежде.
1905, 11 февр.
Лев Толстой (75, 219).
О письме и портрете писателя, прибывших из далекой России, узнали все житеАи арабского городка. Дамасские газеты воспроизвели портрет на своих страницах. А Рамза
Аванини в Двух взволнованных письмах горячо благодарила Толстого за доброту и отзывчивость.
Таким же теплым, дружеским было письмо неизвестного студента-араба о своей родине и другие письма от молодых читателей арабских страп5. Толстой отвечал своим корреспондентам с большой доброжелательностью и всячески поощрял их интерес к России и русской литературе.
Толстой питал огромное уважение к древней арабской культуре, к ее литературе и фольклору, которые он изучал с большим энтузиазмом6.
Еще в раннем детстве, вспоминал писатель, на него произвели большое впечатление сказки «Тысячи и одной ночи», особенно «Сорок разбойников» и «Принц Камараль-заман»7. Некоторые из арабских сказок он слышал в комнате своей бабушки из уст слепого рассказчика Льва Степановича, который знал их большое множество.
«Не помню, — вспоминал впоследствии Толстой, — как раздевалась бабушка, в этой комнате или в другой, и как мепя уложили в постель, помпю только ту минуту, когда свечу потушили, осталась только одна лампадка перед золочеными иконами, бабушка... высоко лежала на подушках, и с подоконника послышался ровный спокойный голос Льва Степановича: "Продолжать прикажете?" — "Да, продолжайте". — "Любезная сестрица, сказала она, — заговорил Лев Степанович своим тихим, ровным, старческим голосом, — расскажите нам одну из тех прелюбопытнейших сказок, которые вы так хорошо умеете рассказывать". — "Охотно, — отвечала Шехерезада, — рассказала бы я замечательную историю принца Камаральзамана, если повелитель наш выразит на то свое согласие ". Получив согласие султана, Шехерезада начала так: "У одного владетельного царя был единственный сын..." И, очевидно, слово в слово по книге начал Лев Степанович говорить историю Камаральзамана» (34,361).
Упоминаемые в «Воспоминаниях» Толстого арабские сказки — это «Аладдин и волшебная лампа» и «Сказка о Камаральзамане, царевиче острова сынов Каледана, и о китайской царевне Бадуре», уже тогда широко известные по русским переводам «Тысячи и одной ночи».
Впоследствии Толстой не раз читал этот замечательный сборник арабского фольклора и пересказывал его крестьянским ребятам. А в 60-х годах, составляя книги для детей, он издал в виде приложения к своему журналу «Ясная Поляна» две арабские сказки: «Али Баба и сорок разбойников» (под заголовком «Дуняша и сорок разбойников») и «Сказку о багдадском купце Али Коджии» (под заголовком «Неправедный суд»)8.
В 70-х годах в толстовской «Азбуке» и в его «Книгах для чтения» мы находим новые произведения арабского фольклора — сказку «Галченок», переработанную из известной арабской сказки «Дервиш и воронепок», сказки «Визирь Абдул», «Строгое наказание», «Два брата», «Царь и рубашка» и др.
При обработке арабского фольклора для русских детей Толстой руководствовался теми же принципами, что и при обработке фольклора других народов, — он придавал иноземным сказкам русский колорит. Сохраняя нетронутыми их фабулы и мораль, он переносил их действие в русскую деревню, давал персонажам русские имена, заставлял героев говорить простым и: ясным русским языком. Так, в сказке «Два брата», рассуждая о том, идти ли за счастьем по пути, начертанному на загадочном камне, старший брат, не верящий в возможность легкого счастья, говорит словами русских пословиц: «Искать большого счастья — малое потерять», «Не сули журавля в небе, а дай синицу в руку». На это более легкомысленный «меньшой» брат отвечает: «А я слыхал — волков бояться, в лес не ходить, да еще: под лежачий камень вода не потечет. По мне идти».
Под конец сказки, когда младший брат, погнавшийся за легким счастьем, остался ни с чем, старший брат говорит ему: «Вот и вышла моя правда; я все время жил тихо и хорошо, а ты хошь и был царем, зато много горя видел» (22,237-238).
Простая, доходчивая русская речь, традиционные сказочные обороты, ясность и достоверность ситуаций придавали — в обработке Толстого — арабским сказкам вполне убедительное русское звучание.
Арабский эпос и фольклор получили отражение и в творчестве Толстого. Так, одну из сказок «Тысячи и одной ночи» — «Рассказ о царе Шахрияре и его братьях» — упоминает герой повести «Крейцерова соната» Позднышев, говоря о пережитых им муках ревности. Другой эпизод из этих сказок — рассказ из пятого путешествия Синдбада-морехода — мы встречаем в ранней редакции трактата «Рабство нашего времени».
Немало арабских пословиц, поговорок и изречений включено писателем в его поздние сборники народной мудрости. Вот некоторые изречения, выбранные и включенные им в сборники «Мысли мудрых людей на каждый день» и «Круг чтения»:
«Когда ты говоришь, слова твои должны быть лучше молчания» (40, 86).
«Лучший язык — тщательно сдерживаемый; лучшая речь — тщательно обдуманная» (40, 86).
«Человек может избежать несчастий, ниспосылаемых небом, но от несчастий, которые сам человек навлекает на себя, нет спасения» (40,48).
«Умные люди учатся для того, чтобы знать; ничтожные — для того, чтобы их знали» (41, 298).
«Не воруй чужого добра и не упускай своей собственной работы, ибо кто не кормится собственной работой, а заставляет других прокармливать себя, тот людоед» (44, 17).
«Недостаток многих людей — это желание поставить себя учителем над другими, тогда как им следовало бы еще долго быть учениками» (44, 171).
Как мы видим, ничего нарочито толстовского, проповедующего непротивление злу насилием, в этих изречениях нет. Они отражают здравый житейский опыт арабов, сходный с жизненным опытом других народов. Особенно характерна в этом отношении известная арабская сказка «Царь и рубашка», отобранная Толстым из множества других и переработанная для детского чтения. Вот эта сказка:
«Один царь был болен и сказал: "Половину царства отдам тому, кто меня вылечит". Тогда собрались все мудрецы и стали судить, как царя вылечить. Никто не знал. Один только мудрец сказал, что царя можно вылечить. Он сказал: если найти счастливого человека, снять с него рубашку и надеть на царя, — царь выздоровеет. Царь и послал искать по своему царству счастливого человека. Не было ни одного такого, чтобы всем был доволен. Кто богат, да хворает; кто здоров, да беден; кто и здоров и богат, да жена не хороша; все на что-нибудь да жалуются. Один раз идет поздно вечером царский сын мимо избушки, и слышно ему — кто-то говорит: "Вот, слава богу, наработался, наелся и спать лягу; чего мне еще нужно?" Царский сын обрадовался, велел снять с этого человека рубашку, а ему за это дать денег, сколько он захочет, а рубашку отнести к царю. Посланные пришли к счастливому человеку и хотели с него снять рубашку; но счастливый был так беден, что на нем не было и рубашки».
Эта сказка принадлежит к широко распространенным нравоучительным произведениям, бытующим на Арабском Востоке. В сборниках фольклора, изданных в Западной Европе, она фигурирует в нескольких вариантах, каждый из которых значительно превосходит по размеру приведенный текст. В некоторых вариантах действующие лица — царь, его сын, царские послы — имеют имена, а их поиски счастливого человека осложнены многими путевыми событиями и приключениями. Толстой переработал сказку по-своему, применительно к задачам «Русских книг для чтения». Он убрал из нее все ненужные подробности, все трудновоспринимаемые восточные имена, термины, названия местностей, сделал ее проще, короче, доступнее. А главное, Толстой изменил ее социальный акцент.
Если в некоторых вариантах подчеркивается покорность и незлобивость бедняка, вполне счастливого тем, что он «наработался», «наелся», то в толстовском варианте акцент перенесен на другое: «счастливый был так беден, что на нем не было и рубашки». Эти слова, отнесенные па самый конец, как бы венчают сказку и представляют ее вывод, который состоит в том, что простой трудовой человек в мире, где власть принадлежит королям и его слугам, сколько бы на работал, не будет иметь рубашки на теле. Вместе с тем Толстой сохранил мораль сказки: счастье не в богатстве, не в знатности, а в труде. И еще: счастлив тот, кто умеет довольствоваться малым.
Из арабских источников Толстой почерпнул материал и для своей знаменитой сказки «Ассирийский царь Ас-сархадон», написанной в 1903 г. для сборника в помощь жертвам Кишиневского погрома. В сказке повествуется о том, как ассирийский царь Ассархадон, разбив войска царя Лаилиэ и обратив его подданных в рабов, придумывал самую жестокую казнь для своего поверженного противника. Старик-мудрец. уговориА всесильного Ассархадона на мгновение окунуться в волшебную купель. И в течение этого мгновения властитель пережил все те муки и страдания, которые он уготовил своему врагу. Ужаснувшись их, он отпустил пленного царя Лаилиэ и его подданных на волю.
Такой сказки у арабов нет. Толстой написал ее на материале, почерпнутом из подлинной истории ассирийских войн. В ней не изменены даже имена исторических лиц. Но сказочная деталь — волшебная купель, которая дает возможность мгновенно перенестись в неизведанные места и даже почувствовать себя другим человеком, заимствована из арабского фольклора. Это признавал и сам Толстой, когда говорил А. Б. Гольденвейзеру: «В ней заимствовано из "1001 ночи" только то, что он окунулся. Лица, выведенные там, исторические»9. Толстой сознательно придал своей сказке «арабский колорит».
Большую работу Толстой проделывал и над источниками «арабской мудрости». Отбирая изречения для своих сборников, он кое-где устранил присущую восточным текстам цветистость языка, сделал их более ясными и доходчивыми. При этом, однако, он бережно относился к главной мысли изречений, сохранял их ясный нравственный смысл, глубину и афористичность.
Толстой изучал и древнейшую историю арабов. В его библиотеке хранятся серьезные исторические труды с многочисленными вкладками и пометами, свидетельствующими о тщательной работе над источниками. Таковы, например, присланные ему в августе 1903 г. издателем А. Ф. Марксом книги по древней истории Востока, в том числе труды известной исследовательницы 3. А. Рагозиной: «История Халдеи с отдаленнейших времен до возвышения Ассирии» (1902); «История Ассирии от возвышения ассирийской державы до падения Ниневии» (1902); «История Мидии, второго Вавилонского царства, и возникновения персидской державы» (1903). «Историю Ассирии» Толстой использовал при работе над сказкой «Ассирийский царь Ассархадон».
Толстой изучал также известный труд проф. Андерсона «История погибших цивилизаций Востока» в переводе с английского под редакцией В. В. Битнера (1904), книгу проф. Астафьева «Древности Вавилоно-Ассирийские по новейшим открытиям» (1882) и др.
Наряду с трудами по истории в библиотеке писателя хранятся и редкие издания по арабской литературе и фольклору, которые в то время выходили в России, например: «Сирийские рассказы» С. Кондурушкина (1908), книга Бен-Али «Арабские сказки» и др.
Интересовался Толстой и трудами восточных мыслителей древности. Среди них он особенно выделял творения выдающегося ученого и поэта Аль Харизи (1054 — 1128); его изречения писатель включил в сборник «Мысли мудрых людей на каждый день» (1903)10. Несколько раз упоминал он и древнеарабскую поэму, в которой содержится «Сказание знаменитого учителя Джелаладдина», — сюжет этого сказания он пересказал друзьям и изложил в одном из писем11.
Толстой, как уже говорилось, всегда стремился больше узнать о повседневной жизни и нуждах других народов. В 1904 г. он просил своего сына Льва Львовича, находившегося тогда в Египте, сообщать ему самые подробные сведения о жизни простых людей, и тот время от времени в своих письмах делился впечатлениями об этой стране12. В письме к родным от 23 января 1904 г., говоря о европейцах, проживающих в Египте, Лев Львович решительно осуждает англичан, относящихся высокомерно к арабскому населению. «Только гольф да другие игры, материальные интересы и эгоизм. Очепь желают, чтобы мы (русские. — А. Ш.) подрались с японцами. Впрочем, не все такие, но большинство, и в Каире они производят дурное впечатление, и арабы их не любят в глубине души, хотя и учатся по-английски».
В другом письме, от 14 февраля 1904 г., из Асуана Лев Львович с восторгом отзывается о древней культуре Египта. «Здесь, — пишет он, — интересна, кроме народа и природы, старина... Удивительны эти храмы и гробницы 5 — 6 тысяч лет, с разными божествами, с мумиями и громадным, когда-то затраченпым человеческим трудом. Когда смотришь на все это под этим тропическим солнцем, не верится, что все это сделано людьми...».
Лев Николаевич с большим иптересом читал письма сына, поощрял его еще глубже изучать жизнь и быт арабов в Египте.
Зная о большом интересе Толстого к Востоку, многие его друзья из разных стран присылали в Яспую Поляну книги и журналы, из которых он черпал нужные сведения об истории Арабского Востока и о современной ему жизни арабских народов13.
Заслуга первых пропагандистов русской литературы, в частности творчества Толстого, в арабских странах принадлежит талантливой плеяде питомцев учительских семп-нарий в Назарете и Бейт-Джале, организованных еще в 80-х годах Русским палестинским обществом. Из этих се-мйпарий вышел ряд деятелей культуры, посвятивших себя благородному делу укрепления дружбы между Россией и арабскими странами14.
В Египте одним из первых и наиболее квалифицированных переводчиков Толстого был уроженец Палестины, выпускник Назаретской семинарии Селим Кобейн, впоследствии известный в арабском мире крупный журналист и публицист. Читая и переводя Толстого, Кобейн в юности так увлекся его идеями нравственного совершепствования, что мечтал организовать среди арабов земледельческую колонию наподобие толстовских коммун, существовавших тогда в России. Превосходный знаток русского языка и литературы, он еще в 1901 г. выпустил в Каире книгу «Учение графа Л. Н. Толстого», в которой рассказал и о художественном творчестве русского писателя. В эту книгу была включена и переведенная им глава из «Юности» («Что я считаю началом юности»).
В последующие годы Селим Кобейн издал «Крейцерову сонату» под названием «Согласие и развод, или мелодия Крейцера» (1904)15, «Краткое изложение евангелия» под названием «Евангелие Толстого и его вероучение» (1904), легенду «Разрушение ада и восстановление его» (1909), драму «Власть тьмы» (1909), «Изречения Магомета, не вошедшие в Коран» (1912) и опубликовал ряд статей о русской литературе, в том числе о Толстом.
В Палестине над переводами русских классиков трудился другой воспитанник Назаретской семинарии — Халиль Бейдас. Он перевел «Капитанскую дочку» Пушкина,. «Тараса Бульбу» Гоголя и многие народные рассказы Толстого. Бейдас был страстным любителем русской литературы. «Не только язык России, — вспоминал он позднее, — был близок моему сердцу. Едва я выучился писать, едва, начал понимать каждое третье и затем каждое второе слово, как я стал глотать русские книги, которые были собраны в большом количестве в школьной библиотеке. И с каждой прочитанной книгой туман, скрывавший от моего понимания Россию, постепенно рассеивался, и нечто, бывшее сначала только словом, стало страной, затем идеей и, наконец, миром, единственным миром, в котором я мог жить и дышать»16.
Переводы русских классиков, издававшихся Бейдасом, пользовались у арабов огромным успехом. Спрос на них все возрастал и в странах Арабского Востока и в Америке, где проживало 500 тысяч арабов. Чтобы удовлетворить его, Бейдас с 1908 по 1914 г. издавал ежемесячный журнал «Ан-Нафаис» («Сокровища»), в котором систематически печатал переводы из русских авторов.
«С тех пор, — вспоминает Халиль Бейдас, — я перевел много рассказов Льва Толстого. Я твердо убежден, что для араба Лев Толстой — самый понятный русский писатель. Л. Толстой часто выражает свои мысли в форме притчи — это знакомо арабу»17.
Во время второй мировой войны Бейдас, уже на склоне лет, был занят переводом «Войны и мира». «Годы, которые мне еще осталось прожить, — заявил он, — будут посвящены самому важному труду: это перевод "Войны и мира" Льва Толстого и "Преступления и наказания" Достоевского. Без этих двух переводов труд моей жизни пе будет завершен...»18. Однако, по имеющимся у нас сведениям, смерть помешала ему осуществить этот огромный и благородный замысел.
В Сирии в начале века Толстого переводил арабский педагог и публицист Антун Баллян, получивший образование в России. В разных изданиях он за короткий срок опубликовал семь рассказов Толстого, которые в 1913 г. вместе с некоторыми своими переводами из Чехова, Лескова и других писателей издал отдельной книгой. На страницах сирийских газет Баллян печатал и отрывки из статей Толстого, а также короткие заметки о его общественной деятельности19.
Кроме упомянутых произведений в 1908 г. появились на арабском языке перевод романа «Воскресение», выполненный писателем Рашидом Хаддадом, и рассказа «Кавказский пленник» в ливанском журнале «Аль-Муракиб» («Обозреватель»).
Так еще при жизни Толстого арабский читатель смог получить некоторое представление о его творчестве и воззрениях.
На смерть Толстого арабская печать откликнулась множеством статей и заметбк. Корреспондент «Русских ведомостей» сообщил в эти дни из Бейрута:
«Вся арабская печать, без различия политических взглядов и религиозных убеждений, христианская и мусульманская, масонская и клерикальная, умеренная и радикальная, все журналы и газеты, не исключая мелких листков, — все без исключения, горячо оплакивают "великого московитского мудреца", "единого из немногих", "единственного во всем мире философа и проповедника"»20. «Аль-Муракиб», «Аль-Хадара» («Культура»), «Аль-Ахрам» («Пирамиды»), «Аз-Зухур» («Цветы»), «Лисан аль-Халь» («Современный язык»), «Аль-Барк» («Молния») и другие многочисленные издания посвятили покойному писателю обширные статьи с изложением его биографии, религиозных и политических взглядов.
События 1910 г. — уход Толстого из Ясной Поляны и его смерть, получившие огромный резонанс в мировой печати, — усилили интерес к его произведениям и в странах Азии и Африки. В Египте, Сирии, Ливане и Тунисе переиздаются ранее переведенные произведения русского писателя, выпускаются новые переводы. Большим успехом, в частности, пользуется в это время рассказ Толстого «Много ли человеку земли нужно», опубликованный в журнале «Шахразада» (1912) под названием «Его нужда в земле». Популярной становится и драма Толстого «Власть тьмы», впервые появившаяся в Тунисе в переводе Махмуда аль-Мушайраки.
В последующие годы и особенно после Великой Октябрьской социалистической революции в России число изданий русской литературы, в том числе и произведений Льва Толстого, в арабских странах еще более возросло. Большая заслуга в пропаганде русской литературы в этот период принадлежит прогрессивному бейрутскому журналу «Ад-Духур» и дамасскому литературно-художественному журналу «Ат-Талиа» («Авангард»), которые время от времени знакомили арабского читателя с лучшими произведениями русской литературы.
Продолжают в эти годы выходить и новые переводы произведений Толстого. Так, в 1919 г. появляется новое издание народных рассказов Толстого в переводе аль-Ханиджи под заголовком «Чудеса фантазии». В сборник входят: «Суратская кофейная», «Как чертенок краюшку выкупал» (под названием «Козни сатаны»), «Дорого стоит» (под названием «Высокая цена»), «Зерно с куриное яйцо», «Крестник» и другие рассказы. Сборник пользуется большим успехом и поэтому переиздается в 1922 и 1926 гг. 394
В 1926 г. в Каире выходит также в свет второе издание «Власти тьмы» в переводе Селима Кобейна, пьеса «И свет во тьме светит» в переводе Исама ад-дина Насыфа, позднее — сборник статей Толстого против пьянства под заголовком «Яд или алкоголь»; рассказы «Корней Васильев» и «Упустишь огонь, не потушишь» (1937), «Ассирийский царь Ассархадон» (1938), «Семейное счастье», «Исповедь» и некоторые детские рассказы.